Текст книги "Повесть о старых женщинах"
Автор книги: Арнольд Беннет
Соавторы: Нина Михальская
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)
Однажды следующей весной, в послеобеденный час в дверь Констанции постучал мистер Кричлоу. Она сидела в кресле-качалке перед камином в гостиной. На Констанции был широкий передник из грубой ткани, и краем передника она вытирала намокшую шерстку молодого курчавого фокстерьера, носившего оригинальную кличку Снежок. У него действительно было белое пятно на груди. Констанция уже не раз призывала весь мир в свидетели, что больше никогда не заведет щенка, потому что, как она говорила, за щенками не уследишь, а они грызут мебельную обивку. Но последняя ее собака дожила до глубокой старости, а собаки способны и на худшие поступки, чем грызть мебель, и в силу естественной реакции на собачью старость, и к тому же в надежде возможно дольше оттянуть неизбежные печали и огорчения, которые приносит смерть любимого питомца, Констанция не устояла и взяла очаровательного десятимесячного фокстерьерчика, предложенного ей знакомой. Из-под растрепанной шерстки Снежка виднелась его чудная розовая кожа, он был упоительно мягким на ощупь, но сам себе в этот момент не нравился. Его глазки то и дело выглядывали из-под движущегося полотенца, и они были полны недовольства и тревоги.
Вытирание Снежка происходило в присутствии Эми – она внимательно следила, чтобы Снежок не вырвался и не убежал в угольный подвал. Когда постучал мистер Кричлоу, Эми открыла дверь. Как обычно, мистер Кричлоу не стал рассыпаться в любезностях. Он, казалось, не изменился. Те же седые вихры, тот же длинный белый фартук и тот же скрипучий голос, в котором, однако, слышались иногда пронзительные ноты. Он совсем не сутулился. В восковой руке мистер Кричлоу держал газету.
– Ну-с, сударыня! – сказал он.
– Все, Эми, спасибо, – спокойно произнесла Констанция. Эми неторопливо вышла.
– Моете, значит, его, а Эми бездельничает, – сказал мистер Кричлоу.
– Да, – кивнула Констанция. Снежок сердито покосился на старика.
– А читали вы в газете насчет Софьи? – спросил мистер Кричлоу, протягивая ей «Сигнал».
– Насчет Софьи? – воскликнула Констанция. – Что стряслось?
– Ничего не стряслось. Но кое-что они разузнали. Напечатано в колонке «Стаффордшир день за днем». Вот! Я вам прочту.
Из жилетного кармана он извлек деревянный футляр и водрузил на нос вторую пару очков, потом, согнув острые колени, сел на диван и прочитал: «По нашим сведениям, миссис Софья Скейлз, владелица знаменитого пансиона Френшема на улице лорда Байрона в Париже»… такого знаменитого, что у нас никто о нем не слыхивал… «намерена прибыть с визитом в свой родной город Берсли после более чем тридцатилетнего отсутствия. Миссис Скейлз родом из хорошо известной и весьма респектабельной семьи Бейнсов. Она недавно продала пансион Френшема акционерному обществу, и мы не выдадим никакой тайны, если сообщим, что при этом была заплачена сумма, выражающаяся пятизначным числом». Вот так-то! – заметил мистер Кричлоу.
– И откуда газетчики это узнали? – прошептала Констанция.
– Господь с вами, почем я знаю! – ответил мистер Кричлоу.
Мистер Кричлоу погрешил против истины. Он сам сообщил эти сведения новому редактору «Сигнала», который, приступив к своим обязанностям, сразу убедился в любви мистера Кричлоу к прессе и умело этим пользовался.
– Жаль, что это напечатано именно сегодня, – сказала Констанция.
– Отчего же?
– Ах, не знаю, только жаль.
– Ну-с, сударыня, я двинусь дальше, – сказал мистер Кричлоу, собираясь уйти.
Не взяв газеты, он со старческой осторожностью сошел по лестнице. Интересно, что сам он не проявил любопытства насчет деталей ожидаемого приезда.
Констанция сняла фартук, завернула в него Снежка и положила собаку на уголок дивана. Потом она дала Эми пенни и спешно отправила ее за расписанием.
– Я думала, вы поедете на трамвае в Найп, – заметила Эми.
– Я решила ехать поездом, – ответила Констанция с холодной неприступностью, как будто ей предстояло решать судьбы народов. Она терпеть не могла, когда Эми, которая, к несчастью, все больше утрачивала великий дар послушания, отпускала подобные замечания.
Когда, тяжело дыша, Эми вернулась, она застала хозяйку в спальной, где та вынимала комки мятой бумаги из рукавов своей воскресной накидки. Эту накидку Констанция почти никогда не носила. Теоретически ее следовало надевать в церковь, если воскресенье выдавалось дождливое, практически же она висела в шкафу, потому что по воскресеньям вот уже которую неделю стояла прекрасная погода. Констанция недолюбливала эту накидку. Но не ехать же ей в Найп встречать Софью в накидке, которую она носит каждый день! Однако и лучшая ее парадная накидка не годилась для такого путешествия. Появиться перед Софьей сразу в лучшей накидке – это была бы печальная тактическая ошибка! Это бы не только привело к тому, что в воскресенье Констанция была бы одета хуже, но и означало бы, что она боится Софьи. Констанция и правда побаивалась Софьи, за тридцать лет Софья могла стать кем угодно, а Констанция осталась та же. Париж город не маленький, да и находится невесть где. От одной этой акционерной компании страх так и разбирает. Только подумать, что Софья собственными руками создала что-то такое, чем заинтересовалось и что приобрело акционерное общество. Да, Констанция побаивалась, но не собиралась обнаружить свой страх, надев не ту накидку. В конце концов она старшая. И есть же у нее гордость – и немалая, – спрятанная в тайниках сердца, таящаяся под ее добродушной, мягкой внешностью. Поэтому она выбрала воскресную накидку, в рукава которой, поскольку надевали ее редко, была напихана бумага, чтобы рукава не теряли формы и не «висели». Комки бумаги были раскиданы по постели.
– Есть поезд без четверти три. Приходит в Найп в десять минут четвертого, – услужливо сказала Эми. – Но если он опоздает, пусть даже на три минуты, а лондонский поезд придет вовремя, вы можете разминуться. Так что уж лучше ехать в два пятнадцать, вернее будет.
– Дай-ка я взгляну, – твердо сказала Констанция. – Пожалуйста, сложи бумагу в шкаф.
Она бы не послушалась Эми, но совет был здравый, и ей пришлось согласиться.
– Если, конечно, вы не поедете на трамвае, – сказала Эми. – Тогда можно и попозже выехать.
Но Констанция не хотела ехать на трамвае. Там она наверняка встретит знакомых, которые читали «Сигнал», и начнутся пустопорожние расспросы: «Едете в Найп встречать сестрицу?» И на этом утомительный разговор не кончится. А в поезде она сама выберет себе купе, и риск столкнуться с болтунами будет куда меньше.
Нельзя было терять ни минуты. И волнение, которое под маской спокойствия росло в этом доме с каждым днем, без всякого стеснения появилось на свет божий. Эми помогла хозяйке принарядиться, насколько это возможно, если не надевать лучшее платье, парадную накидку и чепец. Констанция откровенно обсуждала с Эми все детали. На время барьер между классами был убран. Много лет прошло с тех пор, когда Констанция в последний раз прихорашивалась с таким азартом. Она вспомнила те дни, когда, в полном параде перед уходом в церковь, она сбегала в воскресное утро вниз по лестнице и, красуясь на пороге гостиной, спрашивала Сэмюела: «Ну как?» Да, было время – она сбегала вниз по лестнице, как девчонка, а казалась себе тогда такой уравновешенной и зрелой женщиной! Констанция вздохнула, наполовину от острого сожаления, наполовину – от иронической нежности к той бойкой Констанции, которой не было еще тридцати. В свои пятьдесят с лишним лет она считала себя старухой. И была старухой. И у Эми появились ужимки старой девы. Поэтому и волнение в доме было «старушечьим» волнением и, подобно стремлению Констанции принарядиться, имело свою смешную сторону, которая была одновременно и трагической и заставила бы тупицу хихикать, истеричку – проливать слезы, а умного человека – с горечью думать о вечном земном обновлении.
К половине второго Констанция была одета – осталось только натянуть перчатки. Она еще раз посмотрела на часы, чтобы убедиться, что может спокойно обойти дом, не боясь опоздать на поезд. Она поднялась в спальную на третьем этаже, где когда-то спали они с Софьей и которую она со всем тщанием приготовила для сестры. Комнату проветривали целыми днями, ибо, кроме священника, приезжавшего на заседания Уэслианской методистской конференции в Берсли, никто в ней не жил с тех пор, когда время от времени у них в доме оставалась переночевать Мария Инсал. Сирил, когда приезжал, останавливался в своей старой комнате. У Констанции был большой запас солидной и прочной мебели, и в комнате, предназначенной для Софьи, солнечные зайчики скользили по полированному красному дереву. Кроме того, в комнате стоял запах мебельного лака – запах, которым хозяйка может только гордиться. Наконец, спальная была оклеена новыми небесно-голубыми обоями с новомодным «художественным» орнаментом. Это была комната в стиле Бейнсов. И Констанцию не волновало, откуда приезжает Софья, к чему привыкла Софья, в какую акционерную компанию превратилась Софья – с комнатой все было в порядке! Лучше не придумаешь! Довольно одного взгляда на салфеточки с вышивкой – хотя бы на те, что лежат на умывальнике, а на них – белый с золотом кувшин и прочие принадлежности. Конечно, класть такие салфеточки на умывальник, где их можно забрызгать, – безумие, но безумие возвышенное. Софья, если захочет, сама их уберет. Констанция гордилась своим домом: раньше эта гордость дремала, теперь – прорвалась наружу.
Огонь в камине освещал верхнюю гостиную, воистину великолепное помещение, музей, в котором были выставлены ценности, собиравшиеся Бейнсами и Мэддеками с 1840 года и лежавшие вперемешку с новомодными скатертями и салфетками. Во всем Берсли немного нашлось бы гостиных, способных выдержать сравнение с этой. Констанции это было известно. Такую гостиную никому показать не стыдно.
Она на минуту зашла к себе в спальную, где Эми терпеливо подбирала с кровати комки бумаги.
– Ты все поняла насчет чая? – спросила Констанция.
– О да, мэм, – ответила Эми, словно говоря: «Сколько еще раз вы будете меня об этом спрашивать?» – Вы едете, мэм?
– Да, – сказала Констанция. – Пойдем, закроешь за мной дверь.
Вдвоем они сошли вниз. В нижней гостиной чайный стол был покрыт белой скатертью. Лучшей камчатной скатерти нельзя было ни соткать, ни купить. Ее приобрели пятнадцать лет назад, но еще ни разу не извлекали на свет. Констанция ни за что не щегольнула бы этой скатертью в первый же день, если бы у нее не было еще двух столь же великолепных в запасе. На фисгармонии выстроились вазочки с вареньем, печенья, пирог со свининой, какой пекут только в Берсли, и блюдо с малосольной семгой. Там же лежало все необходимое из столового серебра. Все было на месте. Эми все сделала как следует. А на каминной полке стояла ваза с крокусами. Ее «сад», как она его называла, – Сэмюелу еще казалось, что этот «сад» обличает в ней необыкновенную женственность! Уже давно она не устраивала «сада» на каминной полке. Хронический ишиас и сердцебиение заставили ее утратить всякий интерес к садоводству. Часто, когда Констанция заканчивала сложные манипуляции, благодаря которым содержалась в порядке ее мебель и все прочее, у нее оставались силы, только чтобы «отдохнуть». Она была довольно хрупкой, полной, невысокой женщиной, легко утомлялась, быстро выбивалась из сил. Подготовка к приезду Софьи представлялась ей воистину титанической работой. Однако она с этим хорошо справилась. Чувствует она себя прекрасно, только немного устала и сильнее, чем следует, разволновалась, пока напоследок осматривала дом.
– Прошу тебя, убери ты этот передник! – сказала она Эми, показав на передник грубой ткани, брошенный на диване. – Кстати, где Снежок?
– Снежок, мэм? – воскликнула Эми.
У обеих женщин екнуло сердце. Эми инстинктивно выглянула в окно. Ну, конечно, опять он в сточной канаве – исследует отбросы Кинг-стрит. Очевидно, он выскользнул на улицу, когда Эми принесла домой расписание. На лице служанки появилось виноватое выражение.
– Ты меня удивляешь, Эми! – трагическим тоном сказала Констанция. – Она открыла дверь.
– В жизни такой собаки не видела! – бормотала Эми.
– Снежок! – позвала фокстерьера хозяйка. – Быстро ко мне! Слышишь?
Снежок резко повернулся и, не шевелясь, уставился на Констанцию. Потом, тряхнув головой, он припустил к углу Площади и там снова застыл. Эми отправилась его ловить. Прошла вечность, прежде чем она принесла назад повизгивающего песика. Вид фокстерьера оскорблял и обоняние, и зрение. Ему удалось полностью избавиться от ненавистного запаха мыла. Констанция чуть не плакала. Ей казалось, что все у нее сегодня идет шиворот-навыворот. А у Снежка был такой невинный, доверчивый вид. Как объяснить ему, что приезжает тетушка Софья. Он готов всю семью Бейнсов продать в рабство ради десяти ярдов сточной канавы.
– Тебе придется вымыть его на кухне – это единственный выход, – сдерживаясь, сказала Констанция. – Сейчас надень этот передник, но не забудь сменить его, когда будешь открывать нам дверь. Когда вытрешь Снежка, лучше всего запри его в спальной мистера Сирила.
И обремененная заботами Констанция удалилась, сжимая в руках сумочку и зонтик, разглаживая перчатки и то и дело окидывая взглядом свою накидку.
– Кто же такой дорогой ходит на станцию! – сказала Эми, увидев, что Констанция, вместо того чтобы свернуть на Веджвуд-стрит, пошла вниз по Кинг-стрит. И Эми дала хорошего шлепка Снежку, чтобы показать ему, что теперь они остались дома одни.
Констанция выбрала обходную дорогу, чтобы знакомым при встрече с ней не сразу пришло в голову, что она идет на станцию. Ее чувства, связанные с приездом Софьи и с отношением города к этому событию, были очень сложными.
Ей пришлось поторапливаться. А ведь сегодня утром она встала, тщательно разработав план, как избежать спешки. Торопиться она не любила – ведь от этого одно беспокойство.
Лондонский экспресс опаздывал, поэтому три четверти часа Констанция провела в Найпе на платформе, как всегда окаменевшей в ожидании поезда дальнего следования. Наконец раздались возгласы носильщиков: «Поезд на Маклсфилд – Стокпорт – Манчестер», из-за поворота выскользнул громадный локомотив, рядом с которым вагоны казались игрушечными, и Констанцию забил озноб. Тишина на платформе сменилась mêlée[55]55
Сутолокой (фр.).
[Закрыть]. Маленькая Констанция очутилась на краю работающей локтями толпы, которая, понятное дело, пыталась преодолеть преграду из дверей и окон, откуда, как из бойниц, выглядывали защитники поезда. Казалось, что на платформе никогда не установится порядок. И Констанция не очень надеялась заметить в этом столпотворении неизвестно как выглядящую Софью. Констанция пришла в крайнее волнение. Все мышцы ее лица напряглись, а взгляд беспокойно перебегал с одного конца поезда на другой.
Затем она увидела необычную собаку. Другие тоже обратили на нее внимание. Собака была шоколадного цвета, голова и плечи ее поросли густой шерстью, завивавшейся тысячью косичек вроде тех, что бывают на швабрах, которыми в наше время торгуют в москательных лавках. Шерсть едва доходила до середины собачьего туловища, а все остальное было голое и гладкое как мрамор. На жителей Пяти Городов собака производила такое впечатление, как будто забыла надеть важнейший предмет туалета и тем самым нарушала все приличия. Пучки шерсти, которые были оставлены на кончике хвоста и украшали колени, только усиливали непристойность зрелища. Венцом непотребства была розовая ленточка на шее. Собака была точь-в-точь как принаряженная девица легкого поведения. От шеи собаки туго натянутая цепочка уходила куда-то в середину толпы, суетившейся вокруг чемоданов, и, проследив за цепочкой глазами, Констанция увидела высокую представительную даму в пальто и довольно броской шляпке. Красивая аристократка, подумала Констанция, глядя на нее издалека. Потом в голове у нее мелькнула неожиданная мысль: «Это Софья!» Да, конечно она… Нет, не она… Конечно, она! Дама выбралась из толпы. Увидела Констанцию. Они обе поколебались, а потом нерешительно двинулись друг другу навстречу.
– Я бы где угодно тебя узнала, – сказала Софья, не проявляя ни малейшего волнения, и приподняла вуаль, чтобы поцеловать Констанцию.
Констанция поняла, что и ей следует вести себя с тем же восхитительным спокойствием; так она и поступила. Это было бейнсовское спокойствие. Однако она заметила, что губы ее сестры дрожат. И это было приятно Констанции – значит, не она одна такая дурочка. В очертаниях рта Софьи тоже было что-то странное. Должно быть, это результат приступа, о котором Софья ей писала.
– Сирил тебя встречал? – спросила, не зная с чего начать, Констанция.
– О да! – обрадованно ответила Софья. – Я была у него в мастерской, и он проводил меня на станции в Юстоне. Он очень милый мальчик. Я от него в восхищении.
С той же интонацией Софья говорила «Я от него в восхищении», когда ей было пятнадцать лет. Ее тон и властная манера держаться вернули Констанцию в шестидесятые годы. «Она ни капельки не изменилась, – обрадовалась Констанция. – Не изменилась, несмотря ни на что». Но за этой мыслью стояла другая, более общая. «Несмотря ни на что, Бейнсы не меняются». И верно, Софья, какой ее помнила Констанция, не изменилась. Никакие превратности судьбы не властны над сильными личностями. Открыв для себя прежнюю Софью, которая предстала перед ней, когда произнесла похвалу Сирилу, Констанция приободрилась и повеселела.
– Это Фосетт, – сказала Софья, потянув поводок.
На это Констанция не знала, что ответить. Разумеется, Софья не ведала, что творила, когда везла такую собаку в Пять Городов, где люди так придирчивы.
– Фосетт! – ласково повторила Констанция кличку и слегка наклонилась к собачонке. В конце концов собака не виновата. Софья к тому же упоминала Фосетт в своих письмах, хотя и не подготовила Констанцию к тому, что ей предстоит увидеть.
Все это не заняло и минуты. Появился носильщик с двумя чемоданами Софьи. Как заметила Констанция, это были на редкость «добротные» чемоданы, да и одета Софья была хоть и «не без претензии», но зато на редкость «добротно». Затем их отвлекла покупка билета до Берсли, и скоро первое потрясение от встречи улетучилось.
В купе второго класса окружной дороги у Констанции, сидевшей напротив Софьи с ее собачонкой, было время как следует рассмотреть сестру. Констанция пришла к выводу, что, хотя Софья была худощава, не сутулилась и лицо ее под шляпкой сохранило форму продолговатого овала, выглядела она не моложе своих лет. Констанция увидела, что Софье пришлось несладко – жизненный опыт безжалостно отпечатался на ее лице. На расстоянии Софья могла показаться тридцатилетней женщиной, даже девушкой, но в тесном железнодорожном купе видно было, что ее состарили страдания. Однако ясно было, что дух ее не сломлен. Послушать только, как Софья заявила засомневавшемуся носильщику, что непременно возьмет Фосетт с собою в купе! Посмотреть только, как она захлопнула дверь купе, не желая допускать сюда посторонних! Она привыкла командовать. В то же время с ее лица почти не сходила улыбка, словно она поклялась сама себе: «Я и умру, улыбаясь». Констанция жалела Софью. Признавая первенство Софьи в опыте, очаровании, знании света и силе личности, Констанция все же с чувством спокойного, глубинного превосходства жалела Софью.
– Вообрази, – сказала Софья, рассеянно поглаживая Фосетт. – В Юстоне, пока Сирил брал мне билет, ко мне подошел какой-то человек и говорит: «А, мисс Бейнс, я вас лет тридцать не видал, но я знаю – вы мисс Бейнс или бывшая мисс… и все такая же красотка». Сказал и ушел. Должно быть, это был Холл, бакалейщик.
– Какой он? С длинной белой бородой?
– Да.
– Тогда, значит, мистер Холл. Он дважды был мэром. Он у нас олдермен.
– Правда? – сказала Софья. – Ну, разве не удивительно?
– Бог с тобой! – воскликнула Констанция. – Что же тут удивительного? Время-то как летит!
Разговор прервался и все не возобновлялся. Казалось бы, двум женщинам, которые относятся друг к другу с любовью и интересом, которые не виделись больше тридцати лет и которым не терпится поговорить по душам, ничего не стоит поддержать разговор, но эти двое почему-то молчали. Констанция поняла, что и Софью охватила скованность.
– Не может этого быть! – внезапно воскликнула Софья. Она посмотрела в окно и увидела у самого полотна железной дороги, между мануфактурами, складами и рекламой мыла двух пасущихся верблюдов и слона.
– А! – сказала Констанция. – Это цирк Барнума{96}. У них тут так называемая главная база, здесь же самая середина Англии.
Констанция произнесла эти слова с гордостью, ведь, в конце концов, двух середин не бывает. У нее так и вертелось на языке ядовитое замечание, что Фосетт могла бы составить этим верблюдам компанию, но Констанция сдержалась. Софье пришла в голову превосходная мысль отмечать все новые для нее постройки и все сооружения, которые она помнила. Удивительно, насколько мало все изменилось.
– Все тот же дым! – сказала Софья.
– Все тот же, – согласилась Констанция.
– Даже сильнее прежнего, – заметила Софья.
– Ты думаешь? – слегка обиделась Констанция. – Тут кое-что делают, чтобы не так загрязнять воздух.
– Я, должно быть, уже не помню, какой здесь стоял дым, – сказала Софья. – Наверно, в этом все дело. Я и думать забыла…
– Конечно, – сказала Констанция и решительно признала. – Да, дым столбом. Ты не можешь себе представить, какая от него грязь, особенно на занавесках.
Когда поезд, пыхтя, прошел под виадуком Трафальгарской дороги, Констанция показала Софье на строящуюся там новую станцию «Трафальгарская дорога».
– Правда, до чего странно? – спросила Констанция, привыкшая к неизменному перечню станций на окружной дороге – Тернхилл, Берсли, Бликридж, Хенбридж, Колдон, Найп, Трент-Вейл и Лонгшо. Название «Трафальгарская дорога», затесавшееся между Бликриджем и Хенбриджем, казалось ей чересчур необычным.
– Да, пожалуй, – согласилась Софья.
– Тебе-то это не так удивительно, – обескураженно сказала Констанция. Она скромно обратила внимание Софьи на красоты Берсли-парка, когда поезд, подъезжая к Берсли, замедлил ход. Софья посмотрела в окно и едва узнала те холмы, по которым когда-то гуляла с Джеральдом Скейлзом.
На станции в Берсли никто к ним не подошел, и они доехали до Площади в кебе. У окна ждала Эми. Она держала на руках Снежка, приведенного в состояние образцовой опрятности и способного соперничать чистотой с передником служанки.
– Здравствуйте, мэм, – церемонно сказала Эми, обращаясь к Софье, когда та поднялась на крыльцо.
– Здравствуй, Эми, – ответила Софья.
Она польстила Эми, показав таким образом, что знает ее по имени, но если случалось когда-нибудь, чтобы служанку ставили на место одним тоном, то Эми была поставлена на место при первой же встрече. Констанция затрепетала от холодной и надменной вежливости Софьи. Конечно, Софья не привыкла, чтобы слуги первыми с нею заговаривали. Но Эми не обычная служанка. Эми много старше, чем обычно бывает прислуга, и она приобрела некоторую моральную власть над Констанцией, хотя Констанция никогда бы в этом не призналась. Отсюда и тревога Констанции. Однако ничего не произошло. Эми, по-видимому, не заметила, что ее осадили.
– Возьми Снежка и отнеси его в комнату мистера Сирила, – пробормотала Констанция, словно говоря: «Разве я не велела тебе давным-давно это сделать?» По правде сказать, Констанция опасалась за жизнь Снежка.
– Ну, Фосетт! – любезно обратилась она к прибывшей в гости собаке. – Фосетт тут же начала принюхиваться.
Толстый краснощекий извозчик выносил чемоданы на тротуар, а Эми была наверху. На минуту сестры остались в нижней гостиной одни.
– Вот я и приехала! – сказала высокая и величавая пятидесятилетняя женщина. И губы ее снова задрожали, когда она оглядела комнату, которая показалась такой тесной.
– Да, вот ты и приехала! – кивнула Констанция. Она прикусила губу и, благоразумно стремясь избежать слез, поспешила к извозчику. Мимолетное мгновенное чувство – как клочок пены в безбрежном и спокойном море!
Извозчик с чемоданами протопал наверх, спустился вниз, поблагодарил высокомерную Софью за щедрость, и наступила тишина. Эми уже заваривала на кухне чай. Перед камином сверкал приготовленный к трапезе стол.
– Ну, а как быть с Фосетт? – выразила Констанция свое растущее беспокойство.
– Фосетт будет при мне, – твердо ответила Софья.
Они поднялись в спальную, приготовленную для Софьи и вызвавшую у нее восторг своей нарядностью. Софья подбежала к окну и посмотрела на Площадь.
– Разжечь камин? – вскользь спросила Констанция. Ибо на Площади считалось абсурдом разжигать камин в спальной, если обитатель ее здоров.
– Нет-нет! – ответила Софья, но по ее тону ясно было, что она не считает этот вопрос совершенно нелепым.
– Ты уверена? – спросила Констанция.
– Конечно, большое спасибо, – ответила Софья.
– Ну, я пока пойду. Думаю, чай будет скоро готов.
Констанция спустилась на кухню.
– Эми, – сказала она, – как только приготовишь чай, разожги камин в комнате миссис Скейлз.
– В верхней спальной, мэм?
– Да.
Констанция поднялась к себе и закрыла дверь. Ей нужно было хоть на минутку остаться одной после этого ужасного дня. С облегчением вздохнув, Констанция сняла накидку. Она подумала: «Так или иначе, а мы встретились, и она здесь. Она очень мила. Ни чуточки не изменилась», – и добавила: «Только подумать, что она здесь! Действительно здесь». В простоте своей Констанция и не задумывалась о том, что думает на ее счет сестра.
Софья спустилась вниз первой и, когда пришла Констанция, рассматривала пустую стену рядом с дверью, ведущей на кухонную лестницу.
– Здесь и пришлось заложить проем? – спросила Софья.
– Да, – ответила Констанция, – здесь.
– Такое ощущение, наверно, бывает у людей, когда чешется ампутированная нога! – сказала Софья.
– Ах, Софья!
Хотя Софья очень хвалила чай, сестры ели мало. Констанция обнаружила, что Софья, как и она сама, очень осторожна в еде. Софья попробовала каждое блюдо, но только попробовала, поклевала как птичка. Они съели десятую долю всего, что было наготовлено к чаю. Они не смели давать волю своим прихотям. Они только любовались едой.
После чая они поднялись в верхнюю гостиную, и в коридоре были приятно удивлены, когда увидели, что их собаки играют как старые друзья. Благодаря неисправимой беззаботности Эми, Снежок обнаружил Фосетт и первым делом тщательно ее обнюхал. Фосетт, видимо, пребывала в доброжелательном расположении духа и была не прочь развлечься. Долгое время сестры сидели в гостиной при зажженном камине и болтали под приятный аккомпанемент счастливого тявкания собак, игравших в темном коридоре. Собаки спасали положение, ибо требовали постоянного внимания. Когда собаки задремали, сестры начали рассматривать фотографические альбомы, которых у Констанции было несколько штук, в плюшевых и сафьяновых переплетах. Что еще так обостряет память, возвращает прошлое, пробуждает мертвых, молодит старых, вызывает улыбки и вздохи, как фотографии, собиравшиеся на протяжении целой жизни! У Констанции был целый зверинец забытых кузенов, их жен и детей, а также соседей; у нее были снимки Сирила в разном возрасте и блеклые дагерротипы родителей, дедушек и бабушек. Самой неожиданной была фотография, на которой Сэмюел Пови был запечатлен грудным младенцем. При виде ее Софья чуть не прыснула. Но когда Констанция сказала: «Правда, забавно?» – Софья все-таки позволила себе засмеяться. А вот на фотографии, сделанной за год до смерти, Сэмюел производил выгодное впечатление. Софья с уважением смотрела на снимок. Перед ней был портрет честного человека.
– Ты давно овдовела? – тихо спросила Констанция, глядя поверх очков на сидевшую выпрямившись Софью и придерживая рукой лист альбома.
Софья явственно покраснела.
– Я не знаю, вдова ли я, – бестрепетно сказала она. – Мой муж бросил меня в 70-м году, и с тех пор я ни разу его не видела.
– Ах, милая моя! – воскликнула Констанция, перепуганная и словно оглушенная страшным раскатом грома. – А я думала, ты вдова. По словам мистера Пил-Суиннертона, ему точно сказали, что ты вдова. Вот почему я…
Констанция замолчала. На лице ее было написано огорчение.
– Конечно, там я всегда говорила, что я вдова, – объяснила Софья.
– Ну да, – быстро кивнула Констанция. – Конечно…
– Может быть, я и вдова, – сказала Софья.
Констанция ничего не ответила. Это был настоящий удар. Ведь Берсли – такой город… Джеральд Скейлз, конечно, негодяй. Это – вне сомнения!
Когда вслед за тем Эми открыла дверь в гостиную (предварительно постучав, ибо в этом доме не поощрялось, когда слуги входили без предупреждения), она увидела, что сестры сидят совсем рядом за овальным столом орехового дерева – миссис Скейлз, выпрямившись, глядела в огонь, а миссис Пови склонилась над фотографическим альбомом. Обе они показались Эми постаревшими и встревоженными. Волосы у миссис Пови были совсем седыми, а у миссис Скейлз были почти такими же черными, как у самой Эми. Услышав стук, миссис Скейлз вздрогнула и обернулась.
– Пришли мистер и миссис Кричлоу, мэм, – сообщила Эми.
Сестры, наморщив лоб, переглянулись. Миссис Пови ответила Эми таким тоном, словно визиты в половине девятого вечера – у нее в доме обычное событие. Тем не менее она задрожала при мысли, каких ужасных вещей может наговорить мистер Кричлоу Софье после ее тридцатилетней отлучки. Визит был незаурядным и мог плохо кончиться.
– Попроси их подняться, – спокойно сказала Констанция.
Но Эми выжала из этой встречи все, что можно.
– Они уже здесь, – ответила она и немедленно вывела гостей из темного коридора. Счастье, что сестры не сказали ничего такого, чего не следовало слышать Кричлоу.
Затем Мария Кричлоу с жеманной улыбкой поздоровалась с Софьей. Миссис Кричлоу была очень взволнована – у нее были слабые нервы. С ужимками, чуть ли не подпрыгивая, она издавала ртом такие звуки, словно смотрела на человека, жующего кислое яблоко. Ей хотелось продемонстрировать Софье, в кого она превратилась из молоденькой робкой ученицы. И правда, после замужества она изменилась. Заправляя делами других людей, она не испытывала необходимости стелиться перед клиентами, но, сама став хозяйкой, она из стремления к преуспеянию утратила былую безликую и механическую исполнительность. А жаль. В ее упорной замкнутости было своеобразное чувство собственного достоинства, но теперь в роли общительной дамы она была просто смешна. Светская живость жестоко подчеркивала ее ужасающую вульгарность и физическую непривлекательность. И хотя Софья обошлась с миссис Кричлоу без холодка, обращение Софьи показывало, что она не желает, чтобы ее разглядывали как какую-то диковину.
