Текст книги "Стратегия обмана. Политические хроники (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 72 страниц)

– Прекрасно, доктор, – произнёс Темпл, – но с чего вы решили, что эта, как вы считаете, занятная история, правдива? Если вы забыли, я напомню, Алекс Гольдхаген террористка, отсидевшая несколько месяцев в тюрьме. Если она умеет врать полицейскому следствию, с чего вы взяли, что она не может соврать вам?

– У нас есть фотографии двадцатых годов, Темпл, – напомнил ему полковник.

– Это ничего не значит, – настойчиво произнёс он, – всего лишь старые кадры, которые можно трактовать как угодно.

– Тогда и её показания о сотрудничестве с РУМО можно трактовать как угодно – не удержался и поддел его полковник. – Гольдхаген же сидела в тюрьме. Она же прожженная лгунья. Почему вы ей верите? Может это не муж её отравил, а она его. В семейной жизни всякое бывает.

– Ну, хватит, – не выдержал и гаркнул сэр Майлз. – Нечего тут разводить дискуссии. Чего вы хотите доктор, Вильерс, чтобы я разрешил вам оставить эту нацистскую дрянь, эту ирландскую негодяйку в Фортвудсе? Чтоб она пила кровь, купленную за счёт государства, которое она хочет подорвать?

Вильерс даже растерялся от такого напора главы Фортвудса. За него ответил полковник.

– Нет, сэр Майлз, доктор предлагает отдать ему Гольдхаген на опыты.

Темпла аж передернуло от такого определения.

– По-вашему это лучше рабства? Однако, полковник, не ожидал от вас такой гуманности.

Полковник Кристиан бы сказал, что предложение об оптах было высказано не для чувствительного Темпла, а негодующего и жаждущего мести сэра Майлза, но благоразумно не стал этого делать. С доктором Вильерсом об эксперименте он договорился заранее. В отличие от Джона Рассела, что почил пятьдесят пять лет назад, он не был кровожадным экспериментатором и куски мозга через ноздрю у альваров никогда не извлекал.

– А вы не опережайте события, Темпл, – попросил полковник, – может доктору Вильерсу как специалисту виднее, как распоряжаться форвудскими арестантами. В конце концов, Общество по изучению проблем инженерной геологии начиналось как сугубо медицинский исследовательский проект. Так что там у вас по Гольдхаген, доктор?

Вильерс согласно кивнул и начал свой отчёт:

– Только сегодня утром я получил результаты анализа ДНК.

– Откуда у медлаборатории деньги на такие дорогостоящие мероприятия? – тут же всполошился Темпл.

– От министерства внутренних дел, – невозмутимо ответил Вильерс. – В прошлом году, когда методика геномной дактилоскопии была разработана, министерство взяло его на вооружение. Так что не переживайте, аппаратура, что стоит в Фортвудсе, куплена не на наши деньги.

– С чего бы вдруг такая щедрость от МВД?

– А с того, что не вы один пользуетесь благосклонностью посторонних государственных служб, – недвусмысленно намекнул доктор. – Фортвудс, смею вам напомнить, по всем официальным документам является подшефным институтом министерства обороны, а министерство обороны с пониманием относится к нуждам своих институтов, и лишних вопросов не задает.

– Понятно-понятно, – в нетерпении протараторил Темпл. – И что там с вашим анализом ДНК?

– Всё очень и очень интересно. Конечно, для полной ясности не мешало бы найти сестру Гольдхаген и сравнить результаты. Но то, что мы имеет, уже говорит о том, что Гольдхаген надо внимательнейшим образом изучать.

– Так что с ней не так? – уже в нетерпении произнёс сэр Майлз.

– Я брал два анализа – слюны и крови. И оба показали различные результаты. Если кто-то не в курсе, у смертных людей подобного в принципе быть не может. Не может организм вырабатывать разные ДНК. Для контроля я поднял результаты анализа крови полковника, и у меня всё сошлось, – торжественно произнёс доктор и с улыбкой воззрился на присутствующих, будто те тоже должны были разделить его радость.

– Я не понял – озвучил общую мысль полковник, – что у вас сошлось?

– Ваши и её показатели.

– В каком смысле?

– Я и сам поначалу не понял. Но получается, если за основу брать ДНК Гольдхаген из слюны и вашу ДНК из крови, выходит, что в крови Гольдхаген смешанный профиль ДНК из тех двух.

– И что это значит?

– Если бы я не брал у Гольдхаген образец слюны для анализа и в моём распоряжении был только анализ по крови вашей и её, и я показал бы результат постороннему специалисту, который ничего не знает ни о вас, ни о ней, он бы однозначно заявил, что это ДНК двух близких родственников. Отца и дочери, например.

Наступило долгое молчание, которое прервал полковник тихим бурчанием:

– Упаси меня Господь от такой дочери.

И тут же в его памяти всплыли слова персидской ведьмы Амертат: «… и будет у тебя еще одна дочь, что породишь ты из головы своей.»

– Послушайте, доктор, – спешно произнёс полковник, – такое противоречие анализов может возникнуть из-за пересадки органов? Я имею в виду ту шишковидную железу, что взяли у меня и вывезли в Баварию в 1924 году, как раз, после чего Гольдхаген переродилась.

– Я тоже подумал именно об этом, – согласился доктор. – Тогда это многое объясняет. Если молодой Гольдхаген пересадили вашу железу, и произошло смешение ДНК, тогда понятно, почему Гольдхаген после этого стала выглядеть иначе, почему увеличилась в росте, почему вторичные половые признаки сгладились, почему её поведение близко к мужской модели.

– Вы что хотите сказать, – озадаченно произнес Темпл, – при альваризе можно сменить пол?

– Нет, конечно, я надеюсь, такого не может случиться. Просто мужские гормоны встроились в её организм и дополнили женские. Я бы сказал, что в некотором роде Гольдхаген андрогин, хоть это и не научно. Всё-таки она полноценная женщина, но подумайте, многих ли вы знаете женщин, которые служили в армии семнадцать лет?

– Это вы ИРА называете армией? – с ехидством уточнил Темпл.

Сэр Майлз заметно напрягся и видимо готовился высказать и своё мнение, но Вильерс его опередил:

– Я просто хотел сказать, что донор её железы, полковник, тоже военный. Нам надо обязательно найти сестру Гольдхаген, тогда можно будет с уверенностью сказать, что же произошло после операции. Вообще-то у однояйцовых близнецов и ДНК должна быть идентична. Но после перерождения сестры перестали быть похожи не то, что на себя прежних – друг на друга. Я прекрасно помню, как выглядит Мери, та египтянка, что прошла реабилитацию десять лет назад, помню её рассказы, как давно у неё забирали железу для экспериментов. А ещё я видел фотографии сестры Гольдхаген. Есть определенное сходство, в том плане, что у неё и у Мери тёмные волосы и глаза, при том, что Гольдхаген говорит, что изначально у неё с сестрой волосы были рыжие, а глаза зеленые.

– Тогда со мной ваша теория не действует, – произнес полковник. – Если, по-вашему Лили Метц сменила облик на жгучий южный тип, какой присущ Мери, то почему у Гольдхаген глаза не остались зелеными, и волосы не потемнели хотя бы до средне-русого? Как объясните?

– Не знаю, полковник, мало ли с какими волосами и глазами были у вас родственники. Вы-то сами-то можете припомнить?

– Ну, у моего отца были серые глаза, – нехотя согласился он, – ну, младшая дочь была блондинкой.

– Вот видите, это же генетика. А все родственники Мери, будь они хоть из Египта, хоть из Индии, с девяносто девятью процентами вероятности были кареглазыми брюнетами, что и предопределило новый облик сестры Гольдхаген.

– Поздравляю вас с отцовством, – съехидничал Темпл, обращаясь к полковнику, – в вашей семье прибавился иждивенец. Что собираетесь делать, полковник? Покрывать новую родню?

– А вы что собираетесь делать, Темпл? – недовольно спросил его полковник, – заняться работорговлей, и разбазарить ценный для медицинской науки экземпляр?

– Да-да мистер Темпл, – включился в спор доктор Вильерс, – если шестьдесят один год назад смертному хирургу удалось искусственным путём дважды осуществить перерождение смертных женщин в альваресс, сейчас с современными достижениями медицины мы просто обязаны разобраться, как это стало возможно.

– И повторить? – съязвил Темпл.

– Разобраться, – настойчиво повторил доктор. – Сэр Майлз, я прошу вас, оставить Гольдхаген при медлаборатории на столько времени, на сколько это понадобится для исследований. Это не блажь, а действительно важный вопрос. Если гипогеянцев возмущает сам факт, что без их участия возможно осуществить перерождение и потому они требуют выдать неучтенных альваресс им, это ещё больше должно убедить нас продолжать исследования.

Но сэр Майлз оставался недовольным:

– Проедать ирландской нацистке государственные деньги не дам.

Полковник предложил компромисс.

– Хорошо, пусть отрабатывает своё пребывание здесь. Давайте определим её на работы при корпусе без оплаты.

– Это так вы против рабства? – и тут съехидничал Темпл.

– Я всего лишь предлагаю вариант решения проблемы, чтобы все остались удовлетворены. Но вы, я вижу, не рады. Жаждете чужой крови?

– Это не моя прерогатива, – не слишком-то любезно кинул Темпл и обратился к доктору Вильерсу – Сколько времени вам нужно, чтобы покончить со всеми экспериментами?

– Думаю, пока мы не найдем сестру Гольдхаген, не пригласим для обследования Мери, со сравнительными анализами ДНК придётся повременить.

– А потом?

– Не знаю, – пожал плечами доктор, – посмотрим, как будут развиваться события.

– Хорошо я вас понял. Ждите, международный отдел обязательно найдет вам Лили Метц. – Тут Ричард Темпл посмотрел в сторону полковника и добавил – Если оперативный отдел за все эти годы так ничего в этом отношении не предпринял, придётся это делать международному. На какие работы вы хотите определить Гольдхаген, полковник?

– Лучше узнать в администрации, какие вакансии ещё не закрыты.

И тут сэр Майлз с раздувающимися от недовольства ноздрями припечатал:

– На кухню её! К плите! Чтоб вспомнила, чем должна заниматься женщина, вместо того, чтобы с бомбами разъезжать по городу.

Предложение было более чем странным, но с сэром Майлзом спорить было решительно невозможно и бесполезно. Полковник был рад тому, что удалось хотя бы выиграть время для Гольдхаген. И не важно, пятый она ему отпрыск или нет, просто отдавать альварессу гипогеянцам, зная что там её ждет забвение в ледяной глыбе глубоко под землей, где никто и никогда её не найдет и не поможет, так поступить он не мог. Даже с дипломированной террористкой – нельзя, это за гранью человечности.

Сообщив Гольдхаген новость, что теперь у неё есть работа, вместо ожидаемого негодования полковник увидел ехидную улыбку:

– О, старое ремесло. В лагере я тоже людей кормила.

– В каком ещё лагере? – не понял он.

– В Берген-Белзене, – произнесла она и улыбнулась ещё коварнее.

Полковник понял, что спокойная размеренная жизнь Фортвудса, изредка прерываемая выходками школьников, теперь гарантированно подошла к концу.

Гольдхаген досталось место подсобного рабочего при кухне. Формально на кухне нового корпуса, которая ежедневно в несколько смен обслуживала 187 оперативников, школьников и прочих служащих из нетитульных семейств, всем заправлял шеф-повар, тертый жизнью, бывший кок с выслугой в тридцать лет. На подхвате у него были трое помощников. Самого младшего из них, двадцатилетнего Саймона Гольдхаген тут же зашпыняла до того, что больше всего он боялся пойти в кладовку за продуктами через подсобное помещение, где Гольдхаген рубила свиные и говяжьи туши.

Вид перемазанной кровью мёртвых животных альварессы, поднимающейся из корпуса на улицу, чтобы покурить, нервировал многих, чего Гольдхаген собственно и добивалась. Родители возмущались, почему по двору, где играют и занимаются спортом их дети, разгуливает явно не вполне вменяемая кровопийца. Да, родителям было не до шуток, зато Гольдхаген таким образом развлекалась.

– Может, сначала будешь умываться, прежде чем выйти на люди? – как-то сделал ей замечание полковник, на что Гольдхаген хитро сощурилась, по-мужски выпустила дым через ноздри и сказала:

– А зачем? – с подчеркнутым ирландским акцентом отвечала она. – Кончится рабочий день, я и вымоюсь. А сейчас зачем? Всё равно заново перепачкаюсь.

Логика была железной, и возразить что-либо было трудно. Но через неделю пребывании Гольдхаген на кухне к зашуганному Саймону и возмущенным родителям прибавились новые недовольные. В кабинет к полковнику пришли все оперативники, что были на тот момент в штабе с заявлением:

– Если честно, нам неприятно столоваться там, где работает ирландская террористка, – таким был смысл общей претензии.

– Моего сослуживца ранили в Арме, пока он был в патруле, – говорил один из оперативников, – теперь он инвалид из-за этих ирлашек.

– А моего бывшего напарника убило взрывом в Белфасте, – вторил ему другой. – Всё из-за ИРА.

Ситуация была взрывоопасной. В отделе служили исключительно бывшие британские полицейские, солдаты и спецназовцы, некоторые из которых на личном опыте знали, что такое Северная Ирландия и как там опасно находиться представителям власти и армии. Ситуация, когда их непосредственно кормит террористка, которая ни в чём не раскаялась и даже не скрывает это, было неэтично и подло. И ведь подчиненные полковника были правы – почему они должны питаться из рук террористки?

– Кто даст гарантию, что она не потравит нас за обедом?

– Да, её же никто не контролирует.

– И почему мы должны это терпеть? Мы-то в чём провинились?

Полковник пообещал уладить ситуацию. Он надавил на Колина Темпла, главу администрации и брата Ричарда Темпла, и тот недовольно скривившись, дал добро, чтобы оперативный отдел посещал столовую не в новом корпусе, а в особняке.

– В былые времена, мистер Темпл, – приговаривал полковник, когда глава администрации отказался подписать распоряжение о переводе, – статус военного был почетным, и долгом дворянина было защищать своё отечество. За эту нелегкую обязанность воины награждались многими благами, которые не были доступны простым людям.

– К чему этот экскурс в историю, полковник? – недовольно произнёс Колин Темпл.

– К тому, что те, правители, кто не ценил и унижал свою армию, вскоре правителями быть переставали.

– Это вы на госпереворот намекаете?

– Нет, это я вам намекаю, что последним человеком из восьми семейств, кто пришёл ко мне на службу был Ник Пэлем. А было это аж двадцать лет назад. Плохо готовите кадры, мистер Темпл, а мне приходится принимать на службу посторонних людей. Скоро во всем Фортвудсе их станет куда больше, чем представителей восьми семейств. А вы не аристократы, чтобы получать работу в кабинетах только в силу фамилий, а работать на вас должна безродная челядь. Сейчас в Британии иной общественный строй, даже я это знаю.

После этих слов Колин Темпл поспешил взять ручку и поставить подпись под разрешением для оперативников питаться в столовой особняка.

– Держите, и не надо больше давить на жалость.

Получив вожделенное разрешение, полковник смог хоть на короткое время, но сгладить нарастающее недовольство служащих Фортвудса. Но все его благие начинания Гольдхаген спешила собственноручно рушить.

На медпроцедуры Вильерс отвлекал её редко. На кухне ей доверяли не самые чистые поручения по рубке и разделке туш, и после выполнения поручений, с которыми она справлялась без брезгливости и на редкость быстро, Гольдхаген большую часть рабочего времени слонялась по поместью, ибо её пребыванию на кухне был не рад и сам шеф-повар.

– Она еще будет меня поучать, как делать фрикасе? – негодовал он. – Какая-то бывшая домохозяйка будет мне говорить, сколько добавить соли в кашу? Она даже вкусов не чувствует. Кого она кормила этой кашей в последний раз? Мужа, который давно умер?

– Она кормила больных туберкулезом, свезённых со всех концлагерей Третьего рейха, – произнёс полковник.

Шеф-повар на миг задумался:

– В концлагере?

– В концлагере, – подтвердил полковник.

– И теперь она работает на моей кухне?

– На вашей.

Шеф-повар, теряя дар речи, потряс в воздухе пальцем:

– У меня не лагерная кухня, – тихо выдохнул он, закипая от гнева, который пытался подавить перед полковником, – я не баланду готовлю, чтоб лагерная повариха рубила мне мясо.

– Не волнуйтесь, в Берген-Белзене мяса не было.

Если на первых порах все претензии к Гольдхаген сводились к её не самой безупречной репутации, к слухам о былых подвигах и предположениям о ее мыслях и мотивах, то вскоре Гольдхаген эти предположения начала подтверждать.

После слезливых жалоб поваренка Саймона, что Гольдхаген все время зажимает его по углам, нависает и с придыханием сообщает, что консервированная кровь из медлаборатории ей надоела и ей хочется большего, полковник не выдержал и повел её в администрацию Фортвудса подыскивать новое место для исправительных работ.

– Даже думать забудь о живой крови, – предупредил он её. – Если мне здесь это не доступно, то тебе и подавно.

– Да я же просто шутила, – пожала она плечами, – на кой чёрт мне с ним возиться? Совсем не смешной мальчик этот Саймон.

– Не знаю, зачем ты возишься, но всё что тебе положено, так это сто миллилитров в неделю внутривенно в медлаборатории.

– Между прочим, у вас тут удобная система. Не надо никого искать, ничего объяснять. Здорово придумали, этого у вас не отнять. Я ведь с такого питания и начинала, когда у меня был дом, отец, муж и аппарат для гемотрансфузии. Вот это было время…

Судя по интонации Гольдхаген, говорила она об этом искренне. Значит у неё действительно просто поганое чувство юмора, и Саймон зря его не понимает.

Когда они пришли к Колину Темплу, Гольдхаген юморить не перестала.

– Что вы ещё можете делать? – подчеркнуто вежливо спрашивал её Темпл-старший – Я ведь не могу отправить вас на работы, которые вы не потянете.

– Наверняка госпожа Гольдхаген может мыть полы, – тут же предложил полковник.

– Увы, таких вакансий пока нет, – и после краткой паузы глава администрации добавил. – Но я могу освободить её специально для вас.

Полковник тут же представил, как с должности уборщицы снимают Аннет и поинтересовался:

– И куда вы отправите уволенную?

– На кухню для подсобных работ. Кто-то же должен рубить мясо, – не без ехидства добавил. – Хотя сейчас, когда в новом корпусе не столуются оперативники, мясо стало расходоваться куда меньше.

– Нам этот вариант не подходит, – холодно объявил полковник. – Делайте замену между Гольдхаген и каким-нибудь мужчиной, если вам кто-то нужен на рубку мяса.

Темпл перевел взгляд на Гольдхаген и натужно улыбнулся:

– А что вы, собственно говоря, можете делать? Чем-то же вы занимались все восемьдесят шесть лет своей жизни?

– Занималась, – с каким-то нехорошим блеском в глазах ответила она. – Была медсестрой.

– Когда?

– В Первую мировую.

– Ну, простите, ваши навыки и знания с тех лет сильно устарели.

– Шестнадцать лет была машинисткой-стенографисткой.

– Но без знания английского, как я понимаю.

– Правильно понимаете. До войны на английском языке в Европе говорили только на вашем острове. Немецкий был универсальным.

– Слава Богу, прошли эти времена, – не меняя тона, говорил Колин Темпл. – Что ещё имеется в вашем арсенале, кроме поварских навыков?

– Когда-то я плела экзотические ковры. На Джербе они очень ценились среди европейских туристов.

– Ну, у нас здесь не Джерба, и коврами мы не торгуем. Что еще?

– Умею ходить в море и продавать товары – доставка отгрузка, принятие новых заказов.

Полковник заметил, как в кабинет Колина Темпла зашёл его младший брат Ричард, глава международного отдела. Его появление сразу насторожило полковника и не зря, ибо Гольдхаген его тоже увидела.

– А еще, – продолжала она, уже не сводя глаз с Темпла-младшего, – я ведь взрывотехник, теоретически могу заниматься и промышленным сносом зданий. Вот у вас возле южного крыла стоит неказистый склад. На кой он вам нужен? Давайте я снесу это убожество, а вы построите на этом месте что-то новое. – Под конец Гольдхаген выдала обворожительную улыбку, от чего полковнику стало не по себе.

После краткого момента тишины слово взял глава международников.

– Вы считаете это забавной шуткой? – произнёс он, присаживаясь за переговорный стол рядом с братом. – Учитывая, что вы находитесь Англии, а не Северной Ирландии, я бы на вашем месте так не шутил.

– Так вы и не на моём месте, – тут же ответила Гольдхаген всё в том же благожелательном тоне. – Будь вы в Ольстере, в Богсайде, например, если бы вы и вышли оттуда живым, то с простреленным коленом точно.

Ричард Темпл заметно напрягся.

– Это всё, что вы можете нам сообщить? – обратился к Гольдхаген Колин Темпл, – Больше нет профессий, в которых вы сильны?

Гольдхаген беззаботно откинулась на спинку стула и произнесла:

– Ребята, к чему ломать комедию, вы же все прекрасно понимаете, что я, по сути, наемный убийца. Только не говорите, что людей с подобными навыками вы никогда для своей супер-секретной и супер-закрытой супер-спецслужбы никогда не нанимали.

– За пределы Форвудса тебя всё равно не выпустят, – ответил ей полковник.

– Так не беда. Поручите мне что-нибудь в пределах поместья.

Оба Темпла буквально лишились дара речи, а Гольдхаген с энтузиазмом продолжала:

– Ну, правда, только не говорите, что у вас даже задумок нет по этому поводу.

Полковник сквозь зубы по-немецки сказал ей:

– Какие задумки, бестолочь, думай, о чём и с кем говоришь.

Но она не обращала внимания и все шире улыбаясь, продолжала:

– Да ладно, господа, только не говорите, что за восемнадцать лет ни разу не подумывали о смене вышестоящего руководства. Чего вы мучаетесь? Скажите мне и больше не надо будет выполнять идиотских приказов и распоряжений.

Первым пришел в себя Колин Темпл:

– Вы хоть понимаете, что только что сказали?

– Ясное дело. Иначе зачем мне было это говорить?

– Вы предлагаете нам дворцовый переворот? – уточнил Ричард Темпл.

Гольдхаген просто расплылась в улыбке:

– Какой догадливый мальчик. Может именно тебе суждено стать следующим главой всего Фотвудса.

Гольдхаген поднялась с места и, приблизившись к Ричарду Темплу, села на стол рядом с ним, закинула ногу на ногу. Глядя на него сверху вниз, она начала:

– Это было бы интересным поворотом событий. Сэр Ричард Темпл – глава Фортвудса.

Одной рукой она начала вытаскивать его галстук из-под пиджака. Темпл, замерев на месте, смотрел ей в лицо, боясь отвести взгляд хотя бы на вполне женственные бедра Гольдхаген, что бы там не говорил доктор Вильерс про андогинность и мужские гормоны. Но полковник дивился другому – как она быстро и верно подметила тайные стремления Темпла-младшего быть поближе к креслу главы Фортвудса. Тем временем она продолжала искушать:

– Интересная перспектива, мистер Темпл, как думаете?

– Я думаю вам надо подыскивать не работу, а камеру в нижнем ярусе, – стоически ровным голосом произнёс он. – Сегодня вы сказали достаточно, чтобы её заслужить.

Гольдхаген только разочаровано поджала губы, зачем-то взяла со стола Колина Темпла ножницы и, не выпуская галстука, произнесла:

– Какой же вы недальновидный, мистер Темпл, – приложив ножницы к концу галстука, она начала разрезать его по всей длине пополам, – во-первых, вы упускаете возможность изменить Фортвудс к лучшему, – покончив с первым разрезом она приступила делить еще одну половину, а Темпл сидел, боясь пошевелиться, не то что отнять у Гольдхаген свой галстук, который вот-вот должен был превратиться в бахрому. – Во-вторых, вы не думаете о людях, а люди устали жить по расписанию маниакальных и депрессивных приступов, – потом Гольдхаген принялась нарезать ещё одну полосу. – И в третьих, не надо строить из себя кроткого ангела, в МИ-6 таких никогда не берут и от себя не отпускают.

Поделив галстук Ричарда Темпла на четыре свисающих с его шеи лоскута, Гольдхаген вернула ножницы на место, спрыгнула со стола и села на свой стул.

– Расстроили вы меня, мистер Темпл, – произнесла она менторским тоном, глядя, как глава международников нервно ощупывает то, что ещё недавно было его галстуком, – какой же вы шпион, если не способны на подлость и государственный переворот? Не поэтому ли вас списали из МИ-6?

– Ну, хватит, – не выдержал полковник и, поднимаясь с места, схватил Гольдхаген под руку и вывел из кабинета главы администрации, оставив братьев Темплов недоумевать над произошедшим.

– Ты вообще в своем уме? – негодовал он в полголоса, пока вел её по коридору, – О чём ты думала? Зачем ты устроила этот цирк?

На лице Гольдхаген расплылась коварная и вместе с тем ехидная улыбка.

– Ты же сказал не трогать и не злить вашего сэра Майлза, – пожала она плечами. – Ещё сказал, что Ричард Темпл мне не друг.

– И ты решила порезать его галстук? Зачем?

– Да брось. Тебе ведь этот Ричард тоже не нравится.

Полковник подтверждать её догадки не стал, и вместо этого спросил:

– Ты что наплела про смену власти и, главное, кому? Ты что, вправду не понимаешь, кто эти люди, и каково их влияние здесь?

– Да ладно тебе, не преувеличивай. Ты их лица видел? Просто сборище зажравшихся придурков. Ещё чуть-чуть и они бы точно заказали мне вашего своего шефа. А ты сорвал такой спектакль.

– В театре тебе надо работать, вот где, – пробурчал полковник и повел Гольдхаген к особняку.

– Я, конечно, владею, навыками актерского мастерства, но играть на сцене не интересно.

– Что, весь мир театр, а люди в нём актеры?

– В театре никто бы меня не пристрелил за плохую игру. Так что, считай, в театре нет азарта.

– А здесь за чересчур хорошую игру в провокатора тоже можно дорого поплатиться.

– Да не надо дуться. У вас тут слишком скучно. Кстати, зачем мы идем в особняк?

– Развеять твою скуку. Наберешься новых впечатлений, я обещаю.

Проведя Гольдхаген в подвальное помещение, тот самый нижний ярус, где располагалась тюрьма для кровопийц, первым человеком кого они там встретили, оказалась та самая охранница из шотландской тюрьмы, которой три месяца назад Гольдхаген прикусила загривок. Охранница недобро глянула на альварессу, но ничего не сказала. Обрадовался только начальник тюрьмы Кларк Ремси.

– О, наконец-то, переезжаете к нам? – обратился он к Гольдхаген, заметно притихшей и растерянной.

– Нет, Кларк, пока что мы пришли просто на экскурсию, – ответил за неё полковник.

И он повёл женщину по полуосвещенному коридору, вдоль которого по обеим сторонам тянулась вереница дверей. Отодвинув засов на форточке одной из них, полковник предложил:

– Посмотри внутрь.

Гольдхаген подошла к открывшейся выемке в двери:

– Что там? Я ничего не вижу.

Полковник нажал на выключатель возле двери, в камере зажегся тусклый свет, и Гольдхаген отпрянула назад, вжавшись спиной в противоположную дверь. На её лице недвусмысленно читался испуг.

– Что такое? – с подчеркнутым спокойствием спросил полковник и предложил, – Подойди ближе, так же плохо видно.

Не видя у Гольдхаген желания приближаться к полуоткрытой двери, полковник опустил руку на её плечо и притянул к окошку. Женщина в напряжении сглотнула и, не моргая, уставилась внутрь помещения.

– Кто это? – прошептала она.

– Детоубийца. Похитила в сумерках трехлетнюю девочку, пока мать отвлеклась, и пила её кровь. Что там крови в маленьком ребенке? А кровопийца голодала месяц.

Что так шокировало Гольдхаген, полковник примерно представлял. Все арестанты ютились к голой камере два на три метра, одетые единожды в балахон, что носили долгие годы под землей и в стальных масках, что облегали всё лицо.

– Почему она не подходит?

– Она не знает, что мы здесь.

– А как же голоса?

– Она не может слышать. И видеть тоже.

– Почему?

– Её глаза и уши проткнуты.

– Как? – вырвалось у неё.

– Очень просто, – всё так же бесстрастно продолжал полковник, не сводя с Гольдхаген глаз. – В маске есть специальный механизм, в механизме спицы. Сначала маску одевают, потом задвигают спицы. Хочешь, покажу?

Гольдхаген отшатнулась и от него. Полковник задвинул форточку, взял женщину под руку и повёл к подсобному помещению, где хранили весь нужный инвентарь. Там он без труда нашел старую маску и наглядно продемонстрировал, как спицы двигаются внутри и на какую глубину.

– Всё-всё, – раздраженно и в панике произнесла она, – я все поняла, уйдем отсюда.

Из особняка Гольдхаген буквально выбежала. Пытаясь отдышаться от нахлынувших эмоций, она тихо произнесла:

– Зачем такая жестокость? Для чего?

– А для чего убивать детей, если можно жить под солнцем и общаться с дарителем в любое время? Ты же была в Гипогее, знаешь тамошние нравы. Кстати, годичное проживание в Гипогее, ещё один минус в твоей биографии. Для Фортвудса ты не слишком благонадежна для жизни среди смертных.

– Я не убивала людей как они. Ради самообороны, по приказу – да, но не из-за крови.

– И как же ты жила целый год со своими белыми друзьями? – с нескрываемым скепсисом вопросил полковник, помня, что тех было девять, а на такую компанию после месяца голодовки одного смертного за раз не хватит.

– Мы шли за фронтом, – всё также тихо говорила Гольдхаген, – за полями мертвецов, от России и почти до Германии. Их там были тысячи… потому что шла война.

Полковник слушал её слова, в которых была и боль и отчаяние минувших дней. Год пития крови мертвецов – он даже понятия не имеет, каков о это. А эта, по сути, девчонка от мира альваров знает. И вряд ли когда-либо добровольно захочет повторить опыт минувших дней.

– Зачем вы одеваете на них эти маски?

– А что нам еще делать с детоубийцами, кровопийцами и маньяками? Как дать им понять, что такое наказание за проступок? Просто посадить в подвал на семь лет? Но что такое семь лет для вечноживущих? А что такое подвал без света для гипогеянцев, что веками не видели солнца? Маска всего лишь способ дать им почувствовать себя хуже, чем прежде. Ты же сама сидела в тюрьме, знаешь как там плохо. Но ты дитя света, одиночная камера и отсутствие крови для тебя уже мучение. А для них остатки зрения и развитый слух единственное, что связывает с окружающим миром. А теперь и этого у них нет, только вакуум без звуков и образов и замкнутое пространство на ближайшие семь лет. И боль в голове, которая кажется бесконечной и оттого невыносимой.

– А потом?

– Потом? Маску снимут, все раны зарастут, и органы восстановятся на освободившихся местах. И арестанты будут видеть и слышать, как и раньше.

– Это садизм. Ваша маска это орудие самой изощренной пытки.

Полковник мрачно произнес:

– Не я её придумал.

Он рассчитывал, что познавательная экскурсия приведёт Гольдхаген в чувства и утихомирит её слишком уж безалаберный нрав. Так оно и вышло, хотя ввиду отсутствия вакансий, легче оказалось оставить Гольдхаген на кухне в новом корпусе, а поваренка Саймона перевести в особняк, на всякий случай, чтобы не было искушения.

Но покой в Фортвудсе воцарился ровно на три недели. Потом на лужайке возле особняка произошла словесная перепалка между Гольдхаген и особо патриотично настроенными оперативниками, закончившаяся живописной дракой, разнимать которую прибежал сам полковник. От последующих выяснений, кто и что первым начал, полковник сделался мрачнее, чем прежде. Больше всего полковника волновало то моральное разложение, которое Гольдхаген оказывала на его подчиненных, ибо полковник твердо считал, что бить женщину недопустимо. Но не бить такую как Гольдхаген тяжело.