Текст книги "Стратегия обмана. Политические хроники (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 72 страниц)

– Даты совпадают, Лесли, – в задумчивости заметил полковник. – Можно же установить, есть ли между мной и Гольдхаген подобие биологического родства или нет?

– Попробовать можно, – пожал плечами доктор, – но для этого надо залезть глубоко в подкорку. Я не доктор Рассел, боюсь, не хватит смелости.

– А любопытства? Признайся, тебе не может быть не интересно узнать какова природа альваризма у Гольдхаген.

– Я думаю, будет легче спросить её саму.

Александру Гольдхаген не выпускали из медлаборатории уже три недели в виду необходимости реабилитационных мероприятий. Как только к ней вернулся благоприятный для посторонних глаз облик, её отвели в допросную оперативного отдела, что расположился по соседству.

Полковник вошёл в комнату и сел за стол напротив блондинки, молча накручивающей на палец и без того пружинообразную прядь. Слишком обыденный даже кокетливый жест для женщины. Но вот её хмурое лицо и недобрый взгляд придавали Гольдхаген не самое дружелюбное выражение.

– О, старый знакомый, – наконец произнесла она с мрачной интонацией. – Что-то ты мне когда-то говорил про питие крови без насилия. Ну, извини – обстоятельства, не удержалась.

– Они волнуют меня меньше всего.

– Да ну? А где я тогда нахожусь? Что это за, мать его, бункер без окон? Альварская тюрьма? А что это за доктор Менгеле? Почему он постоянно что-то вливает мне в вены, а потом выкачивает из меня кровь?

– Берёт на анализ, – настойчиво поправил её полковник. – И не надо обижать доктора Вильерса грубыми словами. Он хороший специалист и куда добрее своих предшественников.

– Ну, спасибо, что кожу не сдирает заживо, – буркнула она.

– Может, о другом поговорим? – предложил полковник. – Всё-таки давно не виделись, почти десять лет. Как твои дела, как жизнь? Много ли изменилось?

– А сам как думаешь?

– Нечего огрызаться. Я же не знаю, что считать исходной точкой. В полиции говорят, что ты с группой единомышленников задумала и осуществила подрыв отеля в Брайтоне.

– Наглая ложь.

– Хорошо, допустим. Но в ВИРА ты состоишь?

– Да, – вот так просто и без запинки произнесла она. – я Алистрина Конолл, боец повстанческой армии за свободу Ольстера от британской оккупации.

Полковник только тяжело вздохнул, предвкушая, что на это признание потом скажет Ричард Темпл, когда прослушает запись этого допроса.

– Нет больше никакой Алистрины Конолл, – произнёс полковник, – она умерла в тюрьме от истощения, напоследок спятила от голода и напала на охранницу, после чего печень не выдержала чужой крови и отказала.

– Что за ахинея? – скривилась Гольдхаген.

– Не ахинея, а заключение о смерти. Или ты хочешь вернуться обратно в тюрьму Глазго, досиживать срок?

– У меня нет никакого срока. Суда не было, доказательств нет. Меня оболгали.

– Кто?

– Следствие.

– Если твоё место жительство по всем документам в Белфасте, то, что ты делала в Глазго?

– Приехала погулять в парке.

Чувствуя, что беседа не заладилась, полковник решил сменить тактику.

– А я ведь знал твоего отца. – Заметив, как изменился прищур её глаз, полковник понял, что на правильном пути. – И знал твою двоюродную тетю Иду Бильрот. И твоего прадеда профессора Книпхофа тоже.

– Откуда ты мог их знать? – с недоверием спросила она.

– В 1895 году они приезжали в Лондон по приглашению моего работодателя. Я имел честь пообщаться с каждым из них. Между прочим, ты очень похожа на свою тетю Иду, вернее была похожа, когда была юной девушкой. – Видя как меняется её выражение лица со снисходительного на настороженное, полковник решил её дожать. – И сестра твоя тоже была похожа и на неё, и на тебя. Кстати, где она теперь?

– Как вы все задолбали, – вздохнула Гольдхаген, – нет у меня никакой сестры.

– Кто-то еще спрашивал тебя о ней?

– Да, моя персональная жертва Ицхак Сарваш. Понятия не имею, он-то откуда это взял.

– От меня.

И полковник показал Гольдхаген старые фотографии, которые купил в Мюнхене у принципиальной хранительницы университетского архива. Гольдхаген долго разглядывала те три карточки, прежде чем уже дрогнувшим голосом спросить?

– Откуда они у тебя? Они были в нашем семейном альбоме, в Мюнхене.

– Мне сказали, альбом реквизировал университет, когда ты или твоя сестра съехала с квартиры, и она пустовала.

– Всё растащили, уроды, – не без раздражения выдала она и тут же прибавила. – хотя, правильно сделали. Иначе бы всё сгорело после бомбежки. От дома-то ничего не осталось.

– Куда ты уехала во время войны?

– На Восточный фронт.

Полковника немало удивил такой ответ, ибо он прекрасно знал, что нацисты женщин в армию не призывали.

– И что ты там делала? – осторожно спросил он.

– Погибла под Сталинградом, – без всяких эмоций ответила Гольдхаген, всё ещё изучая одну из фотографий. – Ну, наверно в официальных документах должно быть написано так: «Александра Гольдхаген из службы связи испытательного батальона погибла вместе со всем батальоном в Сталинградском котле, когда Красная армия пошла в наступление».

– И что было потом?

– Что потом?

– Когда ты погибла, куда ты пошла?

Гольдхаген недобро ухмыльнулась.

– Под землю к этим белобрысым тварям. Знала бы, что им хоть корову загрызть, хоть человека заживо выпить – одно и то же, ни за что в жизни бы не связалась. Кто они такие, ты можешь мне объяснить?

– Гипогеянцы, такие же альвары, как и мы с тобой, но живущие под землей многие века, потому что отвыкли от солнечного света. А ты знаешь имена тех, кто был под землей с тобой?

– Ну, разумеется. Нас было десять – пять мужчин и пять женщин – Саватий, Танасис, Игдамнай, Сычай, Ромоло, Калиопи, Лусинэ, Чернава, Амертат.

– Амертат? – уточнил полковник.

– Долбаная ведьма, сатанистка, – словно выплюнула Гольдхаген. – Ты что, тоже её знаешь?

– Немногим альварам выпадает столь тяжёлое испытание, как близкое общение с ней. И сколько времени ты была с той компанией?

– Год, наверное, потом сбежала наверх.

– Каким образом? Самостоятельно выбраться из Гипогеи, особенно если находишься там только год, невозможно.

– А я молила Бога о спасении, и он помог, – потерев шею, сказала она и тут же прибавила. – В тюрьме у меня забрали все личные вещи.

– Они у нас.

– Так верните крест, мне без него неуютно в вашем непонятном заведении. Сколько вы меня будете здесь держать? И дайте уже сигареты, я три месяца без них.

– Ничего, отвыкнешь.

Видимо отказ дать курево подействовал на женщину не самым лучшим образом, и она пошла в наступление:

– В чем вы хотите меня обвинить, опять в Брайтоне? Да не взорвала я эту суку Тэтчер, а если бы и замыслила подобное, то довела бы дело до конца, уж поверь. Я знаю своё дело, и промахи допускала редко. Например, когда ты слонялся в метро и помешал мне.

– А, так это я помешал взорвать тебе бомбу? – и полковник рассмеялся, – ну извини, не знал.

– Ты ж ни черта не понимаешь, – сощурившись, произнесла она, – ты же жертва британской пропаганды.

– Мне уже 549 лет, девочка, – сообщил ей полковник – и у меня около двухсот лет выслуги в различных войсках, и что такое война я знаю не из книжек и газетных репортажей. Так что сделай милость, дай мне самому решать, что может быть правдой, а что наветом. За долгие годы я научился разбираться в подобных вопросах.

– И где ты служил?

– Первое мое сражение прошло в 1456 году около осажденного Белграда.

Глаза Гольдхаген заметно округлились:

– Белграда? Так ты что же, серб?

– Я секей, и был там в составе венгерских войск Яноша Хуньяди.

– Да? – произнесла Гольдхаген почти разочаровано, и от былого её интереса не осталось и следа. – А я уже подумала, ты мой брат во Христе, а ты банальный папист.

– Приятно слышать от мнимой ирландки-католички, – ответил любезностью на любезность полковник.

– Я не ходила в тамошние церкви, – как бы невзначай заметила она.

– А я никогда не воевал с ортодоксами. Ты, я так понимаю, принадлежишь к русской Церкви. Доктор Метц, кажется, уезжал жить в те края.

– Уезжал, – кивнула Гольдхаген.

– А я во время Крымской войны был на стороне России в Греческом легионе и участвовал в обороне Севастополя.

Гольдхаген изучающе на него посмотрела и спросила:

– Воевал с англичанами?

– Я всегда был верен себе, и потому в первую очередь шёл на ту войну, чтобы воевать против турок и на стороне тех, кто желал освобождения Европы от османского ига.

Гольдхаген обдумала и эти слова и неожиданно заключила:

– В доверие ко мне втираешься? В Севастополе ты воевал с англичанами, а после переехал в Лондон, чтобы служить им?

– Для меня вопрос стоял иначе. И кстати, открой секрет, чем тебе досадили британцы?

– Ты правильно помянул Крымскую войну – у меня врожденная память предков.

– И только? – саркастически спросил он.

– Не только, – посуровела она. – В Первую мировую я своими глазами видела, на что способны англичане на войне. Во Вторую, увидела ещё больше. Но вся глубина их духа, это вонючее дно, мне открылась только в Ольстере.

– И как ты вообще туда попала, с твоей-то врожденно-приобретенной нелюбовью?

– Как попала? – переспросила Гольдхаген, и тут же в её глазах загорелся лукавый огонёк. – А давай я тебе всё расскажу. Терять мне вроде бы уже нечего, раз Алистрина Конолл умерла в тюрьме, где сидела за то, чего не совершала. Только учти, рассказ будет длинным, всё-таки это семнадцать лет моей жизни. Но дай мне сигарету, хотя бы одну.

Больше семи часов полковник слушал историю её жизни и задавал уточняющие вопросы. Когда он покинул допросную комнату, инженер за записывающим пультом выглядел выжатым как лимон – при таких долгих беседах двух никогда не устающих альваров он ещё не присутствовал.

– Сворачивайся, Фред, – произнёс полковник, – наконец закончили, можешь идти к себе отсыпаться.

– Хорошо. Сейчас только зарегистрирую запись и сдам международникам…

– Завтра сдашь, – оборвал его полковник.

– Но всё равно надо отдать людям Темпла, – вяло запротестовал тот.

Полковник Кристиан решил внести ясность.

– Ты хоть немного вслушивался, что она тут говорила?

– Да, но…

– Я не уверен, что Темплу тоже стоить слушать это. Иди к себе, Фред, я должен подумать до завтра, что с этим всем делать.

– Ну, хорошо, – озадаченно кивнул инженер. – Только не тяните, Темпл умеет устраивать проблемы другим.

– Знаю.

Полковник ещё долго оставался в приборной и смотрел на стопку кассет, что записал Фред на этом сеансе, и не мог придумать, что же с ними делать. То, что поведала ему Гольдхаген, походило на лихо закрученный шпионский детектив, но полковник был уверен, что она говорила правду – даже женщина не способна придумать такую ложь. Меньше всего полковника заботило её признание, что свою криминальную карьеру она начала с контрабанды – всё-таки почти двадцать лет прошло, и все сроки давности уже истекли. Но то, что Гольдхаген списанный в расход агент РУМО с позывным Кастор-573, означало только одно – Ричард Темпл предпримет всё возможное и невозможное, чтобы не выпустить Гольдхаген из Фортвудса. Потому что она носитель настолько взрывной информации о деятельности американских спецслужб в Европе, какую живым людям знать не положено – в противном случае они становятся мертвецами. А альвара нельзя убить, Гольдхаген можно только надежно упрятать в подвальную тюрьму особняка лет на пятьдесят-сто, как некогда сэр Джеймс закрыл там Мери для устрашения гипогеянцев.

А Ричард Темпл может пойти и не на такое. Его амбиции не знают границ, а чуть ли ни регентское влияние на сдавшего в последнее время сэра Майлза и вовсе отбивает все оптимистичные мысли.

Знай Гольдхаген, что на самом деле представляет из себя Фортвудс, знай, что один из его силовых отделов сформирован из отставных британских полицейских, солдат и спецназовцев из САС, с чьими сослуживцами она воевала в Северной Ирландии, а другой сплошь из бывших агентов МИ-6, у которых договор о содействии ЦРУ и прочим спецслужбам США, она ни за что в жизни не стала бы откровенничать с полковником. Гольдхаген явно не глупая женщина, но слишком буквально восприняла информацию, что Алистрина Конолл официально мертва и никого её подвиги больше не интересуют.

Полковник почувствовал себя провокатором, и теперь смотрел на стопку кассет, размышляя как же их лучше уничтожить. Или не стоит этого делать, ибо последует неприятное служебное расследование, ведь Темпл ждёт отчёта. Может на следующий день позвать Гольдхаген на новый допрос и объяснить за кадром, что ей лучше говорить, а о чём категорически молчать?

Не придумав ничего лучше, полковник Кристиан забрал кассеты с собой. Жил он на три этажа выше, чем работал. Конечно, в качестве исключения ему как старейшему обитателю Фортвудса предлагали остаться жить в особняке, но полковник отказался и переехал в новый корпус. Во-первых, командиру не полагается отдаляться от своих подчиненных, многие из которых и так живут по четыре человека в комнате, обустроенной под мини-казарму. А второй причиной была возлюбленная Аннет и её дети Мик и Дженни одиннадцати и шестнадцати лет, что жили в квартире напротив.

Таким образом, полковник Кристиан оставался единственным руководителем отдела, кто жил работал в новом корпусе и таким образом мог беспрепятственно и незаметно вынести компрометирующие материалы из отдела. Делал он это впервые, из-за чего немало нервничал. Оказавшись в квартире, он не смог спокойно вздохнуть – с кассетами нужно было что-то делать, и за ночь ему предстояло придумать, что именно.

В дверь тихо постучали. Полковник мог узнать этот звук от маленького кулачка среди многих подобных. Это была Аннет. Впустив женщину и закрыв за ней дверь, полковник обнял и поцеловал миниатюрную блондинку, а после подхватил любимую на руки и не спеша понёс её в спальню.

– Уже уложила детей?

– Да, – улыбнулась она, обвивая руками его шею.

– Как у Мика с тестом по математике?

– Он старался, поэтому получилось лучше, чем неделю назад.

– Это хорошо. А у Дженни как дела? Младший Харрис опять крутился возле корпуса допоздна?

Аннет смущенно улыбнулась, когда он опустил её на кровать.

– Им по шестнадцать лет – беспокойный возраст.

Полковник прилёг рядом и провел ладонью по волосам Аннет, потом по щеке и губам.

– В былые годы девушки в шестнадцать уже давно были замужними матерями, и это решало практически все гормональные проблемы.

Аннет снова смутилась, а потом рассмеялась:

– Ну, уж нет, я не хочу становиться бабушкой в тридцать пять лет.

– Ну, рано или поздно всё равно придется.

Аннет продолжала мило улыбаться, положив голову на грудь полковнику:

– Хотелось бы всё-таки, чтобы это случилось позже.

– Не переживай, я приглядываю за младшим Харрисом.

Они неспешно целовали друг друга, пока Аннет не заметила стопку кассет на прикроватной тумбочке и спросила:

– Что это?

Полковник вздохнул и устало облокотился о спинку кровати:

– Большая проблема.

И именно в этот самый момент раздался телефонный звонок. Стоило только услышать голос собеседника, как всё приятное вмиг забылось, и настроение полковника стало хуже некуда:

– Темпл, а ничего, что мой рабочий день закончился, как в прочем и ваш?

– Ничего, – невозмутимо произнёс глава международного отдела, – обо мне можете не беспокоиться, а вы и так не собирались отходить ко сну. Может, соблаговолите занести мне запись допроса Гольдхаген?

– А до утра это не может продолжать?

– Нет, меня просто распирает любопытство, – без всяких эмоций в голосе произнёс Ричард Темпл. – Так я жду вас?

– Не понимаю, к чему такой интерес. Гольдхаген не сказала ничего интересного.

– Да? А ваш инженер сказал, что вы о чём-то беседовали семь с половиной часов. Вряд ли это была пустая болтовня.

Новость, что международники теперь отлавливают в коридорах оперативников для допроса о служебной тайне, порадовать никак не могла.

– Вам не кажется, Темпл, что вы выходите за грань своих полномочий?

– Не кажется, когда речь идёт о терроризме. Жду вас через десять минут с записями.

На этом глава международного отдела повесил трубку, давая понять, что не даст втянуть себя в дискуссию и на мнение полковника плевать хотел. Делать было нечего, рано или поздно вся эта история с Гольдхаген всё равно дошла бы до ушей сэра Майлза, другое дело в каком виде – невнятных слухах об очередной арестантке или в полноценном докладе от международного отдела ещё не известно с какими выводами.

Полковник встал с кровати. Застегивая на ходу рубашку и надевая пиджак, он произнёс:

– Прости, Аннет, похоже сегодня день трудоголика.

Женщина с пониманием, но грустью улыбнулась. Аннет никогда не показывала ему свое недовольства и не перечила. Она всегда была замечательной матерью и преданной, любящей и любимой женщиной.

Расставшись с ней, с кассетами в руках полковник направился в международный отдел. Ричард Темпл всем своим видом недвусмысленно показывал, что полковник заставил его ждать.

– Надеюсь, с просмотром справитесь без меня? – на всякий случай поинтересовался он.

– Да, идите, вы же и так помните всё, что говорила Гольдхаген, освежать это в памяти нет необходимости.

– Вы и сами не переутомляйтесь в столь поздний час.

На этом полковник покинул кабинет Темпла, с чувством, что тот начал считать его обслуживающим персоналом, который приносит и уносит всю нужную документацию.

Поверить, что Темпл всю ночь будет смотреть записи допроса и осилит их до конца, верилось с трудом, но с Темпла станется, недаром в школьные годы его считали занудным ботаником-зубрилой. Нужно было действовать на опережение и, поднявшись по лестнице, полковник отправился к выходу из здания корпуса.

В былые годы он нередко предпочитал прогуливаться по ночам вокруг особняка, чем сидеть взаперти в своей комнате, когда все вокруг спят. После переезда в новый корпус он ни разу не посещал особняк ночью, но сегодня повод был более чем веский.

На проходной особняка сидел молодой лейтенант.

– Как сегодня сэр Майлз? – поинтересовался полковник.

– Проходил мимо пару раз, – ответил тот, – а так, всё спокойно.

Полковник знал, что сейчас у главы Фортвудса самый разгар обострения, и вряд ли в столь поздний час он спит, потому что множество гениальных идей и неожиданно пришедших в голову планов о переустройстве Фортвудса не дают ему спать. С возрастом маниакальные приступы у сэра Майлза случались хоть и реже, но продолжались куда дольше. И пока Темпл занят просмотром видео, полковник рассчитывал, что можно попытать счастья, и взять в оборот сэра Майлза прежде, чем до него доберется осведомлённый о жизненном пути Алекс Гольдхаген глава международников.

Но как назло, полковник опоздал. Он обошел все этажи, заглянул во все пустующие залы, но сэра Майлза нигде не было. Видимо после пятидесяти лет возраст стал давать о себе знать, и ночные бдения стали продолжаться не так долго как раньше.

Вернувшись в корпус, полковник поспешил в медлабораторию. Дежурный врач беспрепятственно пропусти его внутрь и отпер палату, где коротала время Гольдхаген.

Она лежала в койке и читала какую-то книгу при ярком больничном освещении. Повернувшись к полковнику, Гольдхаген отложила чтение и, приподнявшись, села.

– Ну, нет от тебя никакого покоя, – ехидно улыбнувшись произнесла она, – ещё что-то хочешь спросить?

– Скорее предупредить. Готовься к переезду.

– Куда?

– А это как повезет. Может в ссылку, а может и в нижний ярус.

– Что за нижний ярус?

Самое паршивое, что она действительно не понимала о чём идет речь. Не понимала, чем ей грозит нахождение в Фортвудсе после сегодняшних признаний.

– Просто пойми, – попытался изобразить доверительный тон полковник, – сегодня ты сказала много лишнего. Завтра твои признания дойдут до главы Фортвудса, и я даже не представляю, какое решение в отношении тебя он примет.

– Ну, не на гильотину же отправит, – пожала плечами Гольдхаген.

– Ты не глупая женщина, должна всё правильно понять. Я возглавляю оперативный отдел, который занимается силовым решением проблем, связанных с альварами, в основном здесь, в Британии. Есть еще международный отдел который наблюдает за обстановкой в других странах.

– Ну, и пусть наблюдают. Я-то тут причём?

– Притом, что в этом отделе сплошь люди из МИ-6 и сейчас, их начальник смотрит запись твоего сегодняшнего допроса.

Гольдхаген тут же спала с лица. Она в возбуждении вскочила с мести и стала расхаживать по крохотной палате.

– Прости, – попытался оправдаться полковник, – если бы я знал, как пойдет наша с тобой беседа, вернее, чем она закончится, я бы прервал запись.

– Твою мать! – взвыла Гольдхаген. – Во что ты меня втравил?!

– Пожалуйста, успокойся, – попросил он, но уговоры не действовали.

У Гольдхаген разве что искры из глаз не летели:

– Ты хоть представляешь, что со мной сделают спецслужбы, после того как я тебе всё рассказала?! Да лучше бы я осталась в Глазго!

– Ты права, с начальником международников договориться не получится. Но он здесь не главный. Выше его только один человек – сэр Майлз.

– И что? Ему категорически плевать на ВИРА и военную разведку Штатов?

– У него маниакально-депрессивный психоз, – честно ответил полковник. – Сейчас в стадии маниакального обострения.

Услышав это, Гольдхаген поутихла. Она даже коварно улыбнулась, отчего полковника едва не передернуло.

– Ваш шеф болен маниакально-депрессивным психозом? И сколько он на посту?

– Восемнадцать лет.

– Бедняжки, – довольно повела головой женщина. – И часто он чудит?

– Тебе нужно надеяться, что утром так оно и будет. Имей в виду, Ричард Темпл здесь тебе точно не друг. А сэром Майлзом, если суметь, можно манипулировать. Главное никогда не зли его, а это непросто. Доктора говорят, что у него разновидность гневливой мании.

– Да? Забавно, был у меня командир, очень любил покричать на всех, кроме меня.

– Что так?

– А он знал, что я и сама могу его перекричать.

– Только не вздумай повышать голос на сэра Майлза, – честно предупредил её полковник, – если не хочешь остаться здесь навсегда. И не здесь, в палате, а в подвале особняка. Ты поняла меня? Никого здесь не провоцируй. Я постараюсь сделать всё что можно, чтобы ты вышла отсюда и поскорее.

На этом полковник покинул лабораторию, настоятельно порекомендовав дежурному врачу не вносить в журнал запись о своем ночном посещении.

К полудню случилось неминуемое – полковника пригласили в кабинет сэра Майлза. Судя по тому, что кабинет Ричарда Темпла был закрыт, международник был уже давно в особняке и успел напеть в уши сэру Майлзу немало интересного. Полковник попросил доктора Вильерса подойти в особняк через полчаса, а сам немедленно направился в зал совещаний.

– А мы вас ждали, полковник, – с наигранным радушием произнёс Темпл и жестом указал присесть за Т-образный стол, во главе которого восседал хмурый сэр Майлз. – Хотелось бы услышать ваши предложения по насущному вопросу.

То, что Темпл умел подлизываться к сэру Майлзу, манипулировать его настроением и, соответственно, принятием решений, в Фортвудсе знали решительно все. То, что для Ричарда Темпла превыше интересов Фортвудса были только интересы британской разведки, догадывались немногие. Полковник же знал наверняка, что покинув женевскую резидентуру, Темпл не оборвал связи с МИ-6 и не в пример активнее, чем Джордж Сессил использовал возможности британской разведки по части информированности для решения проблем Фортвудса. То, что рано или поздно МИ-6 может попросить услугу в ответ, полковник не сомневался. И почему-то именно сейчас ему казалось, что Темпл нашёл, чем отплатить бывшему начальству, пользуясь уже своим служебным положением.

– А что придумали вы, Темпл? – поинтересовался в ответ полковник, присаживаясь напротив бывшего разведчика. – Надуюсь не пожизненное заключение для Гольдхаген?

Темпл хотел что-то ответить, но тут вмешался сэр Майлз:

– У нас нет таких денег, – хмуро, но твёрдо произнёс он. – Кормить кровопийцу за государственный счёт до скончания времен не позволю.

Темпл тут же нашелся с альтернативным предложением:

– Есть вариант куда проще и совершенно не затратный. Помнится, вы полковник, некогда обнаружили связь Гольдхаген с семьей доктора Метца из Баварии?

– Она его дочь, – уточнил полковник, – она подтвердила эту информацию.

– Вот и прекрасно, значит, ошибка исключена, Гольдхаген и есть та из двух сестёр на фотографии. Гипогеянцы, с которыми шесть лет назад вы вели переговоры, очень хотели заполучить их себе. Так в чём проблема? Те двое, Мемнон и Людек, кажется, в следующем году переводятся из исправительного заключения на реабилитацию, а потом по истечению срока заключения будут отпущены. Что нам стоит отменить реабилитацию, а просто передать Гольдхаген им, как они и хотели и отпустить всех троих обратно в Гипогею? Этот жест доброй воли решит все проблемы – гипогеянцы будут удовлетворены тем, что мы пошли навстречу их просьбам, Фортвудс же будет избавлен от такой проблемной во многих отношениях алварессы, как Гольдхаген. Что скажете, полковник?

– Вы хотите угодить уголовникам, Темпл? Интересный подход, подобного в Фортвудсе ещё не было.

Темпл смущенно кивнул, но продолжил:

– Я понимаю, у вас есть свои претензии к тем двум гипогеянцам…

– Они прежде всего есть у мисс Аннет Перри, потому что Мемнон порезал ей плечо и пил её кровь, а Людек хотел похитить её пятилетнего сына примерно с той же целью, – с каменным выражение лица говорил полковник, не сводя с Темпла багровых зрачков. – Смею напомнить, гипогеянцы сделали это после решительного отказа Фортвудса в содействии по поиску сестер Метц-Гольдхаген. Сейчас же вы предлагаете ту их претензию удовлетворить. Тогда может нам всем ещё и извиниться перед ними за то, что погорячились, когда надевали на них стальные маски?

– Ну, не будем так углубляться в крайности, – поспешил произнести Темпл, – Если вам претит роль исполнителя гипогеянских желаний, мы можем предложить Мемнону и Людеку обмен. Мне говорили, на ту встречу в Лондоне шесть лет назад они приносили в качестве задатка целую россыпь необработанных алмазов, от которых вы не слишком благоразумно отказались…

– Сделка не состоялась, – оборвал его полковник, – а я не беру плату за то, чего делать не стану.

– Да, разумеется. Но что нам стоит сейчас, когда Гольдхаген найдена, попросить плату за наши услуги?

Сэр Майлз оживился:

– Да, деньги Фортвудсу очень нужны. После строительства нового корпуса мы сильно поиздержались.

Полковник бы добавил, что поиздержался Фортвудс и после неразумных спекуляций с ценными бумагами, но вслух обратился к Темплу:

– А с каких это пор Фортвудс занимается работорговлей? Нет, вы ответьте мне Темпл, с каких?

– Вы слишком преувеличиваете.

– Да? – изобразил удивление полковник и тут же продолжил, – Может для вас это пустой звук, но я помню времена, когда христиане попадали на невольничьи рынки к туркам, где их покупали не за драгоценные камни, за гроши. Вы что же предлагаете возродить те милые обычаи в Фортвудсе? Тогда имейте в виду, что я офицер и подобным заниматься не буду, и пока я глава одного из отделов, никому этого не позволю. И я смею напомнить вам, Темпл, что вашего предшественника Джорджа Сессила сгубила именно жажда наживы от гипогеянцев. Может, не будете рисковать и оставите идею с продажей Гольдхаген? Тем более Людек просил обеих сестер разом, а не одну.

– Найти вторую, всего лишь вопрос времени, – недовольно ответил тот.

– Темпл, давайте будем честны друг с другом. Вы хотите избавиться от Гольдхаген не потому, что она профессиональный террорист, а потому что она носитель гостайны, при чём даже не Британского королевства, а США. Вы же даже не знаете, что из себя представляет ледяное кладбище Гипогеи, куда хочет её отправить Людек. А что вам сделала Лили Метц, которую никто из нас никогда даже в глаза не видел?

Темпл молчал, видимо возразить было и вправду нечего.

В дверь постучали.

– Ну, давайте уже, входите, – недовольно крикнул сэр Майлз.

В проёме появился доктор Лесли Вильерс.

– Могу я войти?

– Что у вас? Я занят.

– Да, доктор, – добавил Темпл – у нас тут небольшое совещание.

Только полковник одобрительно произнёс:

– Заходите, доктор Вильерс, я бы хотел заслушать и ваше мнение.

Темпл недоуменно посмотрел на полковника:

– А причём тут медлаборатория?

– Все притом же. Не один вы и гипогеянцы имеют виды на Гольдхаген.

– Да, если позволите, – подсаживаясь к полковнику, заговорил доктор. – Дело в том, что организм Александры Гольдхаген как альварессы уникален. Обоняние отсутствует у неё ещё с юности – осложнения после «испанки». А ведь это существенный физический изъян, ни одного другого альвара с подобным дефектом вы не найдёте, потому что в Гипогее на этот счет существует строгий отбор. Гольдхаген говорит, что перед перерождением у неё были серьёзные проблемы с алкоголем, а тот изъян похуже отсутствия обоняния, поскольку неумеренное потребление, как наркотиков, так и алкоголя присуще особой категории людей. Видимо в Гипогее разумно полагают, что и неуемное питие крови – а это единственное что остается потреблять альвару – может привести только к печальным последствиям как для альвара, так и для тех смертных, что ему встретятся. Я неоднократно спрашивал Гольдхаген, что предшествовало её перерождению, почему ей в нём не отказали. Она все время говорит, одно и то же, что никаких гипогеянцев и прочих альваров рядом с ней не было, что имела место некая медицинская процедура, возможна даже операция, которую проделали её отец и муж. Подробностей она помнить не может, их знал её отец, Пауль Метц, который и делал операцию. После его смерти его рабочие записи хранил её муж, но он сжёг их во время войны.

– Чтоб не достались нацистам, – буркнул сэр Майлз.

– Возможно, и так. И, между прочим, полковник, мне Гольдхаген всё-таки призналась, что сестра у неё была, и первую операцию доктор Метц провел над ней. Видимо, теоретическая разработка метода у него уже имелась, но решение о применении на практике было принято под влиянием момента.

– Какого еще момента? – произнес Темпл.

– Я не совсем понял, – нахмурился доктор, – я не силен в истории, тем более немецкой. В то время там было что-то вроде революции или наоборот, Гольдхаген говорит, что её сестру Лили подстрелил на улице снайпер, и ранение было несовместимо с жизнью. Что делал с ней доктор Метц, Гольдхаген не знает, но почти через сорок дней Лили вышла из домашней операционной совсем другим человеком и внешне и внутренне. А через пять лет очередь дошла и до Гольдхаген.

– Что, её тоже подстрелил снайпер?

– Нет, она говорит, что муж отравил её из научного любопытства, оживёт она или нет.

– Милая семейка, – только и произнёс полковник, памятуя о профессоре Книпхофе и его выходках.

– Насколько я понял, муж Гольдхаген хотел провести операцию, но по усовершенствованному методу. Но что-то пошло не так, и Гольдхаген переродилась иначе, чем её сестра. Внешне они перестали быть близнецами окончательно. И это очень занимательный вопрос – почему?