Текст книги "Стратегия обмана. Политические хроники (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 72 страниц)

– Это всё, что тебя интересует о жизни Ватикана? – недовольно глянул на Ника полковник.

Молодой человек наклонился вперед и доверительно спросил:

– А вам разве не завидно? Представьте, что было бы, если б у Фортвудса был дополнительный годовой бюджет в пятьдесят миллионов долларов. Вот бы мы тогда развернулись…

– Этого нам только не хватало, – буркнул полковник, с содроганием вспомнив план сэра Майлза – играть на бирже, чтобы на вырученные деньги купить ракеты с минами. – У нас тут не Ватикан, а частная спецслужба.

– Вот и я о том же. Куда Ватикану девать столько денег?

– Спроси у отца Матео, раз он начал передавать тебе внутриведомственную информацию. Вам разве поговорить больше не о чем?

– Так нет повода. Под Ватиканом все спокойно.

– Совсем?

– Абсолютно.

Полковник встал с места и в задумчивости прошёлся по кабинету взад-вперед.

– Отец рассказал тебе про последнее совещание?

– Про под-Альпийскую конфедерацию? Ага. – Молодой человек тут же оживился, – Что, теперь мне ехать туда?

– Да погоди ты, куда торопишься? Хочешь, чтоб тебе и ногу отгрызли? Нет, я просто хочу, чтобы ты имел в виду, что из под-Рима в под-Альпы всего семь дней пути.

– Да ладно, – не поверил Ник, – как минимум дней двадцать.

– Это тебе двадцать, если ты вообще сможешь дойти пешком. А гипогеянцы имеют привычку идти сутками без отдыха. Там внизу нет понятия времени, смены дня и ночи тоже не видно. Вот они и идут, пока не иссякнут силы, а семь дней более чем достаточный промежуток между одним питием крови и другим. Просто имей в виду, в под-Риме могут быть или бывшие или потенциальные конфедераты.

– Будем их отлавливать?

– Этого ещё не хватало. Я просто предупреждаю тебя заранее, если сэр Майлз не передумает, тебе придётся принять участие в его замысле.

– Понятно. Так, пока никаких конкретных распоряжений не будет?

– Будет. Раз у тебя выдался отпуск по состоянию здоровья, пригласи в эти выходные Мадлен Бетелл на свидание.

Ник заметно опешил от такого предложения:

– А как же… – растерялся молодой человек. – А почему я?

– Это приказ, – твёрдо произнёс полковник. – Я не понял, разве Мадлен тебе не нравится?

– Нет, конечно, нравится, – тут же ответил Ник, – как она может не нравиться? А почему вы об этом просите, то есть приказываете?

– Потому что я твой начальник. Сам знаешь от отца, чего нам только не приказывает сэр Майлз. Считай, что своей придурью я решил отыграться на тебе.

– Нет, я конечно, не против, просто вдруг ей это… не нужно, что ли…

– Вот и спроси, нужно или нет. Мадлен девушка серьёзная и прагматичная. – Полковник окинул подчиненного тяжёлым взглядом. – Может, сделает из тебя человека. Лишний раз подумаешь, что не надо соваться, куда не следует.

На этом они и распрощались. Уже вечером, идя по коридору, полковник увидел Мадлен в компании Ника Пэлема. Молодой человек, активно жестикулируя перебинтованной рукой, рассказывал ей, по-видимому, о своём под-римском приключении, а девушка заинтересованно его слушала и понимающе кивала. И полковник со спокойной душой пошёл дальше, будучи абсолютно уверенным, что обе жертвы гипогеянских интриг – покусанный и похищенная – найдут общий язык.

Глава шестая

1971–1972, Ольстер

Два года прошло с тех пор, как британская армия оккупировала Дерри. Те, кто встречали солдат с радостью и надеждой на мир и конец дискриминации, уже успели понять, как сильно они ошиблись. Британским солдатам ничего не стоило без предупреждения застрелить на улице любого человека: хоть глухонемого прохожего, хоть священника, хоть четырнадцатилетнюю девочку – а потом сказать, что те угрожали им оружием, даже если никакого оружия у убитых после и не нашли. Стоит ли говорить, что власти расследовать эти убийства и наказывать виновных не спешили? Так стоит ли удивляться, что жители Богсайда ополчились на британскую армию?

После очередного убийства гражданского лица британскими солдатами, в ИРА, как официальную, так и временную, начинался наплыв добровольцев. А потом эти добровольцы, уже с оружием в руках, устраивали засады на армейские патрули.

Алистрина неустанно курсировала на рыбацких катерах между Белфастом и Манчестером. В ВИРА она была на особом счету – не солдат, но больше, чем просто сочувствующая. Шеймас, если и догадывался об истинных причинах её отлучек из Дерри, то не подавал вида. Он считал, что она занята в Белфасте активистской деятельностью на добровольной основе, а билеты ей оплачивают многочисленные комитеты. Отчасти это было так, отчасти нет.

Родерик заложил в тайник шифровку, где предупреждал, что в ближайшее время армия устроит облаву на активистов и добровольцев ИРА, и его единственному агенту не стоит испытывать судьбу и попадаться им на глаза. Алистрина со спокойным сердцем отправилась в плавание по Ирландскому морю, и только по возвращении в Белфаст узнала – армия устроила бойню на западе города.

– Они ворвались в квартал и просто начали палить во всё, что движется, – рассказывали ей в штабе бригады. – Теперь говорят, что это была облава на нас, ВИРА. Вот только что-то все застреленные нашими людьми не были. Двадцать человек убили, даже священника. Он отпускал грехи умирающему, которого эти британские собаки и ранили. Он просто стоял на коленях рядом с умирающим и читал молитву, а его застрелили. Были снайперы. В одного парня стреляли четырнадцать раз. Ты можешь себе представить? Зачем пускать четырнадцать пуль, если хватит и одной? Звери, бешеные нелюди…

По радио власти отрапортовали, как за один день арестовали в Ольстере 342 человека, причастных к ИРА.

– Ха, да нет у нас столько, – заметил командир белфастской бригады. – Нет, может, если и собрать всех добровольцев по Ольстеру, ровно столько и выйдет. Но мы посчитали по всем ячейкам, не хватает только пятнадцати наших парней. Двух, правда, убили. А кто остальные 322, понятия не имеем. Скорее всего, простые трудяги или активисты вроде твоего Шеймаса. Но властям же плевать, мы для них все на одно лицо.

– Лучше бы арестовывали лоялистских террористов, – кивнул Алистрина, – для гражданских они ещё опаснее, чем мы.

– Так они вместе с армией и налетали на наши кварталы. Они и солдатня стреляли по окнам и дверям, врывались в дома, угрожали людям расправой. Кто спал, тех выбрасывали из кроватей, голыми вели до бронетранспортеров, а кого и за волосы тащили. Сигаретами кожу прижигали, скоты.

– А вы что делали? – резонно вопросила Алистрина? – Кто должен защищать мирное население от оккупантов?

– А мы баррикады строили, – кисло усмехнулся командир. – Вон у вас уже третий «Свободный Дерри» огородили. А что тут в Белфасте сделать? Сколько их, а сколько нас? Нет, шестерых мы на то свет успели отправить, пока они не обстреляли нас. Но, сама понимаешь, оружия ты навезла уйму, а пользоваться им некому. Хотя, сейчас люди начали просыпаться, потянулась к нам обозленная молодежь.

Пока Алистрина ехала в Дерри, то успела узнать от случайных попутчиков, что по всему Ольстеру горят тысячи домов католиков, и люди массово бегут на юг, в Ирландию. Тех, кого арестовали без всякого решения суда и предъявления обвинения, теперь держат в тюрьмах и даже не думают отпускать.

С тревогой в сердце Алистрина спешила в Богсайд, в дом, успевший стать родным. Шеймас был на своей кухне и варил обед. Расчувствовавшись, она бросилась в его объятия и поцеловала, в первый раз за два года их знакомства. На этом нежности и закончились и начались детальные расспросы.

Шеймас поведал, что к своей чести жители Богсайда встали на баррикады и не позволили войти в свой Свободный Дерри ни одному британскому солдату.

– Но арестовали Финбара. Утром он был в Спрингтауне, там его и схватили, будто донёс кто-то, что он там.

– Так он же всего лишь из комитета по вопросам безработицы, – поразилась Алистрина. – При чем тут ИРА?

– При том, что властям так захотелось. Ты же знаешь, они говорят, что Британия это бастион демократических свобод. Ну, значит мы, католики, узники этого бастиона.

А в понедельник восемь тысяч рабочих Дерри начали забастовку в знак протеста против варварских арестов. Молодые люди шли записываться в деррийскую ячейку ВИРА в таком количестве, что командир бригады привлёк Алистрину к регистрации добровольцев. Ей даже вспомнилась недолгая, но изнуряющая служба во вспомогательных частях при Вермахте, когда приходилось делать записи во всех личных делах солдат испытательного батальона. Но мальчишки из Богсайда шли в ВИРА добровольно и с большим рвением – отомстить и защитить себя и свою семью.

Алистрина – Кастор-753 поспешила чиркнуть своему куратору записку о кадровых успехах деррийской ячейки, и тот с большим интересом откликнулся, назначив встречу, на сей раз, на заброшенном складе в пригороде.

– Стало быть, – потирая руки, говорил Родерик, – скоро Ирландская республиканская армия снова обретёт былое величие. Девять лет спячки и такое резкое возрождение.

– Спасибо британскому правительству, – кисло кинула Алистрина.

– В смысле?

– В том самом смысле, что не будь тех дурацких арестов гражданских, люди бы к нам не пошли.

– Очень удачное совпадение, когда чужой просчёт отвечает нашим интересам.

– А ты такой наивный мальчик, что полагаешься на удачу?

Родерик вопросительно посмотрел на неё:

– А ну-ка, поясни.

И Алистрина с большой охотой изложила свои соображения:

– Тут напрашиваются только два варианта. Либо во власти сидят сплошь идиоты, и они настолько не способны просчитать последствия своих действий, что всё делают только хуже для самих себя. Либо кто-то – она выразительно глянула на Родерика, – очень расчётливо разжигает конфликт. Если бы не арестовали 342 человека, якобы, чтобы обескровить ВИРА и ОфИРА, к нам бы не повалили добровольцы. У нас даже начался дефицит оружия. Получается, что британские власти увеличили наш набор своими же руками. Вот я и хочу знать, это головотяпство или хорошо продуманная стратегия для усиления напряженности и раскручивания конфликта?

Родерик картинно развел руками:

– Сие есть тайна великая и смертному разуму не подвластная.

– Не юли, – твердо оборвала его Алистрина. – У меня хорошая память и я помню, что ты говорил мне в нашу первую встречу.

– И что же? – спросил он таким невинным голосом, что Алистрине стало противно.

– Ты, наверное, ясновидец, раз предсказал раскол ИРА, даже назвал мне точный срок – декабрь 1969 года.

– Это называется аналитикой, детка. Всего лишь умение сопоставить множество, на первый взгляд, не связанных друг с другом фактов в единую картину.

– А те твои слова, что ваша контора может расколоть организацию и слепить из неё то, что нужно именно вам, это тоже аналитика или банальное хвастовство?

– Девочка, не надо задавать таких вопросов. Ты ведь вроде умная, так зачем спрашиваешь?

При слове «девочка» Алистрина нахмурилась, но замечаний делать не стала, только заметила:

– Затем, что может быть ты банальный провокатор британских спецслужб, а? Это ведь ты предупредил меня о тотальной облаве по всему Ольстеру. Вот и спрашивается, из каких таких источников столь точная информация?

– Из дружественных, – усмехнулся Родерик, и Алистрина почувствовала, как внутри неё закипает злоба.

– Играешь со мной? Не страшно, что я просто возьму и убью тебя тут, в глуши, на всякий случай, а?

Он только недовольно скривил губы.

– Это ты со мной не играй. Я же знаю, что при тебе нет оружия.

– Так у меня были хорошие учителя. Я могу убить и голыми руками. – Она встала с места и медленными шагами направилась к Родерику. – Возьму и перегрызу тебе глотку, и ты захлебнешься собственной кровью. Не самая быстрая и приятная смерть, знаешь ли.

Глупец смотрел на неё без тени страха, ибо не знал, что однажды она уже проделала подобное, а значит, ничто не сдерживает её повторить то же самое сейчас. Алистрине на миг даже стало страшно от самой себя и своих мыслей.

– Не говори глупостей. – Родерик достал из пиджака конверт и протянул его Алистрине. – Держи свой первый гонорар.

Она с подозрением приняла подношение и, распаковав, проверила его содержимое – действительно, британские фунты в количестве пятнадцати её пособий по безработице.

– И что мне с ними делать?

– Что хочешь, но лучше прибереги до худших времен. Мало ли что.

– А что? Просвети меня, провидец. У вас уже запланированы новые аресты? Или тотальный геноцид в масштабах всего Ольстера? Нет, ты лучше скажи, к чему мне готовиться, а то ненароком, куплю на эти деньжищи билет на самолет, отчалю на край света, и больше ты меня не увидишь.

Родерик звонко рассмеялся, от чего Алистрине снова стало противно.

– Куда же ты от меня денешься? – самодовольно произнёс он. – В тебя вложили немалые ресурсы. На тебя очень надеются.

– Кто? Может, наконец, скажешь, а то три года мучаюсь догадками.

– Скажу. Но только когда начнёшь хорошо себя вести. Сделаешь в условный час то, что я попрошу, и сделаешь это хорошо, тогда я не просто скажу. Ещё я отвезу тебя в отпуск.

– Не дай Бог, – проворчала Алистрина.

Дни тянулись бесконечной кровавой чередой. То солдаты во время очередного рейда убьют безоружного католика, то ВИРА устроит засаду и в отместку пристрелит британского вояку. С трибун говорили, что конец насилию может положить только объединение Ирландии. Правительственные комиссии отчитывались, что арестованных во время всеольстерской облавы мало того, что держат под стражей, до сих пор не предъявив обвинения, но и пытают, не дают спать и есть, одевают мешок на голову и заставляют часами стоять у стены на кончиках пальцев. Только власти Ирландской республики вступились за собратьев Ольстера и объявили, что подают против Великобритании иск в европейский суд по правам человек.

А в Белфасте лоялисты, так лелеемые властями, подложили бомбу в паб. Погибли пятнадцать человек, среди них были три женщины и одна девочка четырнадцати лет. Полиция поспешила обвинить в содеянном ВИРА.

– Ну, это уже наглость, – комментировал в штабе деррийской ячейки это заявление командир бригады. – ВИРА взорвала католический паб! Совсем заврались, мрази, в конец потеряли чувство реальности.

А через несколько дней из того же Белфаста пришло известие, что трое бойцов ВИРА подорвались на собственноручно изготовленной ими бомбе.

– А это уже их собственная дурость, – говорила командиру Алистрина. – Они что, дети малые? Играли со взрывчаткой и доигрались.

– Парней можно понять. Они шли мстить за убитых в пабе Макгерка, за его жену и дочь, за всех кто там погиб.

– А в итоге стали жертвами своей глупости. Ты же сам прекрасно понимаешь, что взрывчатка – штука серьёзная. С ней надо уметь работать. В конце концов, должны же соблюдаться элементарные правила транспортировки…

– А что ты так умничаешь? Может, умеешь стряпать бомбы, а? Я помню, как в 1969 году ты лихо всех сориентировала на «коктейли Молотова». Так что, помимо закупки оружия ты разбираешься ещё и во взрывном деле?

– Ну… теоретически…

Алистрина лукавила. Имелась у неё и практика, только объявлять об этом она не спешила, иначе пришлось бы объяснять, в каких таких лагерях её учили минировать объекты потенциального противника.

– В следующий раз, – твердо заявил ей командир, – когда поедешь в Белфаст, покажешь там уроки мастерства. Я предупрежу тамошнее командование. И не увиливай.

– Разве я такое могу? – кисло отозвалась Алистрина, ибо не очень-то верила, что бомбы могут чем-то помочь католикам в этой войне.

Прошло пять месяцев с тех пор, как власти похитили из собственных домов 342 человека. За это время они не то, что не освободили ни одного из них, но и продолжили арестовывать новых.

– Надо собрать марш антиинтернирования, – заключил Шеймас после того как вернулся из концлагеря, где ему отказали в свидании с Финбаром. – Как обычно, соберём людей, нарисуем плакаты, транспаранты, и пойдем с ними маршем до лагеря. Пусть наши друзья видят, что мы о них не забыли. И солдаты пусть тоже видят.

– Вот именно, – равнодушно произнесла Алистрина, – всё пройдёт, как и всегда.

– Что тебе не нравится?

– То, что толку от наших маршей – ноль.

– Но это же лучше, чем просто сидеть и ничего не делать.

– А зачем делать, если нет никакого результата? Этот марш вам не разрешат проводить. Опять тебе пересчитают ребра дубинкой и разобьют очки. Так в чём смысл таких результатов?

– Я вижу, – обиженно кинул Шеймас, – ты успела разочароваться в протестной деятельности.

– Наверное, – согласилась она. – А ещё не хочу, чтоб ты загремел в больницу. Что я тогда скажу твоей матери?

Шеймас ничего не ответил, и Алистрина поспешила уйти в свою квартиру.

Через неделю за городом действительно состоялся марш против незаконных арестов. Стоило только людям с транспарантами в руках приблизиться к колючей проволоке, коей огородили тюрьму, как солдаты без предупреждения открыли огонь резиновыми пулями и пустили в толпу слезоточивый газ.

– Ну что, сильно ты помог Финбару? – решила поддеть Шеймаса Алистрина, когда тот вернулся домой.

– Через неделю пойдём снова, – лаконично ответил он, – теперь уже через Дерри. Хорошо бы, если б вдоль маршрута не было людей из ИРА, – как бы невзначай упомянул он, – чтобы не случилось провокаций, а то солдаты слишком нервные.

Алистрина его намек поняла. Значит, он догадывается, что она изменила мирному демонстрационному движению с парамилитаристами. Но он не ругался и не подавал виду, что обижен. Значит, мальчик всё же понимает её, хоть и не знает об истинных причинах её поступков.

Пожелание Шеймаса Алистрина настойчиво донесла до командования деррийской ячейки, и с ним согласились.

В воскресенье к двум часам дня Алистрина пришла на площадь, откуда должен был начаться марш, и разыскала в толпе Шеймаса.

– Как? – удивился он, – я думал, ты не должна приходить.

Алистрина переняла из его рук плакат с надписью: «Любой человек считается невиновным, пока его вина не доказана», и ответила:

– Сегодня я хочу быть таким же мирным активистом, как и ты. Можно?

Шеймас тепло улыбнулся и взял Алистрину за руку. Это было примирением.

Марш двинулся на север. Впереди на малой скорости ехал грузовик с углём, а за ним следовали тысячи демонстрантов. На каждой улице к маршу присоединялись всё новые и новые прохожие. Никто в Свободном Дерри не остался равнодушным к призыву освободить невиновных.

Зря Шеймас боялся провокации со стороны обеих ИРА – это из рук простого школьника на армейские баррикады полетел первый камень. За десять минут марш превратился в бедлам – людей поливали из брандспойтов, обстреливали резиновыми пулями, травили слезоточивым газом.

Алистрине стало даже весело. Мокрая с ног до головы она поняла, что за три с половиной года участия в маршах такое с ней власти ещё не делали.

– Что ты смеёшься?! – с укором кричал ей Шеймас, тяня за руку прочь. – Что смешного?!

А Алистрина всё смеялась. Как это нелепо, стоять посреди улицы в конце января вымокшей до нитки и даже не думать о том, что надо идти домой. Ей хотелось продолжения боя, хотелось присоединиться к мальчишкам и запулить камнем в солдатскую каску. Всё нутро распирало от рвущейся наружу отваги, никакого страха не было и в помине. Но она не успела ничего сделать.

В толпе демонстрантов раздались отчаянные крики. Казалось, вся улица окрасилась красным. Люди падали на дорогу, а их кровь текла по мокрому асфальту. В страхе Алистрина крутила головой по сторонам, не зная, куда деться. Рука Шеймаса потянула её вниз, и невольно Алистрина упала вслед за ним. Из его груди хлестала кровь, а губы вздрагивали в беззвучной мольбе.

Она знала что делать, ведь не зря два года была госпитальной медсестрой. Алистрина спешно стянула с себя куртку, чтоб зажать его рану. Два внезапных толчка толчка ударили в спину и плечо, и она невольно повалилась на Шеймаса.

– Ничего, ничего, – глядя его по голове приговаривала она, – сейчас всё закончится, и мы отвезём тебя в больницу…

Она хотела сказать больше, но не дал острый кашель. На асфальт брызнула чёрная кровь. Только сейчас Алистрина поняла, что ранена, как в 1942 году, когда красноармейцы стреляли в зимнем лесу, сидя на деревьях. А сейчас английские снайперы, видимо, открыли огонь с крыши дома напротив.

Мимо лежащих на дороге людей проехал БТР – военные прорвали баррикады и вошли в Свободный Дерри. Воздух пронзали крики и звуки выстрелов, а Алистрина обнимала Шеймаса, заслоняя его неподвижное тело своим. Ещё один раненый мужчина стонал по ту сторону дороги. Алистрина собиралась помочь и ползком двинулась к нему, но ту же получила пулю в шею. Кровь хлестала из горла, Алистрина не смогла крикнуть, предупредить – один из демонстрантов размахивал белым платком, пригибаясь, шёл к ним, к раненым. Она увидела только, как фонтан крови вылетает из его виска и он замертво падает рядом со стонущим. А потом глаза закрылись и в голове вспыхивали лишь звуки боя.

Алистрина открыла глаза только когда почувствовала, как кто-то пытается перевернуть её на спину. Это был врач скорой помощи.

– Ему… – прохрипела она, протянув руку в сторону Шеймаса, – он ранен.

– Не разговаривайте, – оборвал её медик, прижимая скрученную марлю к шее.

На лице его читался испуг, видимо от происходящего вокруг и непонимания того, что же он видит сейчас перед собой. Алистрина набралась сил и отвела его руку от себя.

– Не трогай меня, – злобно произнесла она. – Иди к Шеймасу.

– У вас тяжелое ранение, – настойчиво произнёс он, не сводя глаз с почерневшей материи.

Алистрина замахнулась для удара, но врач увернулся.

– Я не разрешаю тебе помогать мне. Понял?

Больше он не рискнул приближаться в ней. Кругом было немало людей, кому он был куда нужнее.

Шеймаса отвезли в госпиталь. Когда один из медбратьев помог Алистрине подняться на ноги, она согласилась ехать с медиками, но только, чтобы быть рядом с Шеймасом. Она чувствовала холод от мокрой одежды и как влажная корка крови запекается на спине. Она чувствовала свербящую боль в легком, как саднит плечо и покалывает в горле, но упорно не давала врачам себя осмотреть.

В госпитале от медсестер Алистрина узнала, что во время бойни одну из машин скорой помощи остановил военный патруль. Солдаты арестовали всех медиков, а раненого забрали с собой в военный госпиталь, но привезли его туда уже мертвым – скорее всего, убили по дороге.

Ранение Шеймаса было тяжёлым, но он оставался в сознании. Алистрина просила докторов сказать ей правду – если необходимо купить нужные лекарства, она сделает всё, что нужно. Её успокаивали и призывали ждать.

– Я видел… – шептал Шеймас, пытаясь сфокусировать на Алистрине подслеповатый взгляд, – в тебя попали.

– Не страшно, – говорила она, поглаживая его руку, – только поцарапало.

– Нет… я видел… у тебя совсем чёрная кровь…

Алистрина наклонилась к самому уху и успокаивающе прошептала:

– Тебе показалось. Ты спи. Я приду завтра. Каждый день буду приходить.

Вечером в штабе деррийской ячейки ВИРА командир был готов рвать и метать:

– Ты попросила, чтоб мы не совались на марш, вот мы и не совались. Довольна?! тринадцать гражданских убиты и четырнадцать ранены. Убили шестерых подростков, почти детей!

– С вами убитых было бы больше, – монотонным голосов произнесла Алистрина.

– Конечно больше, но с английской стороны. А так, ты знаешь, сколько из них убито?

Она прикурила уже третью сигарету и отрицательно кивнула.

– Ноль! И после этого эти собаки будут говорить, что среди демонстрантов были вооруженные люди. Да если б они были, то были бы и убитые солдаты. А так среди них даже раненых нет. – Он снова обратил взгляд на мрачно сидящую в углу Алистрину. – Я понять не могу, ты ранена или нет? Днём мне вообще сказали, что тебя убили.

– Надо отвечать, или по мне всё-таки заметно, что я живая? – съязвила Алистрина и нервно закашлялась от дыма.

– Заметно, но не особо. Прекращай курить.

– Так надо, – произнесла она.

Командир продолжал и дальше плевался желчью в адрес англичан, бойцы согласно его слушали и то и дело вставляли свои замечания. А Алистрина продолжала курить и кашлять, пока не выплюнула в кулак свинцовую пулю. По счастью, никто этого не заметил.

– Солдаты расстреливали тех, кто шёл на помощь. – Наконец Алистрина смогла вставить и свое замечание. – Это такая армейская тактика, подстрелить вражеского солдата на открытой местности и ждать, когда на его крики придут сослуживцы, чтобы перестрелять и их. Это военная тактика, когда бои идут между двумя армиями. Двумя, а не военными и гражданскими.

Этот день стал вторым Кровавым Воскресеньем в её жизни. Первое состоялось в январе 1905 года в Петербурге. Ей было всего пять лет, когда она впервые увидела, как солдаты стреляют в людей, идущих с иконами, а молодчики забивают полицейских. Стало быть, картины насилия преследуют её с самого детства, насилие живёт с ней и в ней почти всю жизнь.

– Что задумалась? – окликнул её командир, – как планируешь делать дальше? Что будешь делать?

Алистрина медленно повернула ноющую шею, чтоб посмотреть командиру в глаза.

– Я долго держалась, почти два с половиной года, когда ввели войска. Больше терпеть не могу. Никто больше не посмеет целиться мне в спину. Скажи где и когда, я приду и убью столько британских солдат, сколько ты мне скажешь.

По виду командира было заметно, что это холодное заявление напугало его:

– Сначала в себя приди, – мрачно заключил он. – Мы с тобой потом поговорим.

На третий день в Дерри прошли похороны. А в Дублине все рабочие города не вышли на работу в знак траура. Сто тысяч человек вышли скорбеть на улицы. Они принесли к британскому посольству тринадцать гробов, обёрнутых чёрными флагами, а после напалмовыми бомбами сожгли посольство дотла.

Целый месяц, что Шеймас провёл в госпитале, от его постели не отходила мать, что приехала из Кулмора. Алистрину в палате она встречала сдержанно – слишком часто потенциальная, по её мнению, невестка отлучалась из города, слишком мало времени проводила рядом с её мальчиком. Как-то случайно Алистрина подслушала их разговор, стоя у дверей палаты:

– Мам, не говори глупостей, Алистрина остановила мне кровь, я помню, что она заслонила меня собой, когда стреляли. Как ты можешь её попрекать?

– Если она такая распрекрасная, то почему неделю здесь не появляется?

– У неё дела в Белфасте, – неохотно отвечал Шеймас. – Я говорил тебе, она волонтёр двух комитетов и нашей ассоциации.

– Какие могут быть дела в Белфасте, пока ты здесь? Послушай меня, сын, материнское сердце меня не обманывает. Она ведь тебя не любит.

Шеймас ничего не ответил. Он ведь и сам прекрасно знал, что не любит, Алистрина никогда этого от него не скрывала. Зато она всегда нуждается в нём, это он прекрасно понимал.

В тот день Алистрина так и не решилась зайти в палату. Она лишь тихонько проникла в сестринскую комнату, пока там никого не было, и без всяких угрызений совести стащила бутыль со свежеперелитой от донора кровью.

Когда Шеймаса, наконец, выписали, Алистрина уличила момент, пока его мать ходила по магазинам и пришла в его квартиру:

– Пожалуйста, – она вложила в его ладонь конверт, что когда-то получила от Родерика, – уезжай в Ирландию.

Шеймас сделал вид, что не понял её и пошутил:

– Но мы и так на острове Ирландия.

– Ты понял, о чём я. Забирай мать, и переезжайте вдвоём в Дублин. Здесь у тебя будущего нет.

Шеймас немного помолчал, прежде ем сказать:

– Мне кажется, ты слишком драматизируешь. Я выздоровел, сейчас со мной всё в порядке.

– Тебя почти убили, – резко выпалили Алистрина, не в силах слушать его оптимистическую чушь. – Подумай о матери, она ведь так тебя любит. Это неправильно, когда родителям приходится хоронить своих детей.

– Я и не собираюсь умирать в ближайшие сорок лет.

– Значит, ты прекращаешь активистскую деятельность?

– Нет, это моя борьба за родную землю, я не в праве её оставить только потому, что словил пулю и испугался. Мой долг продолжать говорить и кричать, пока нас не услышат.

– Не услышат, – горько констатировала Алистрина. – Шеймас, если это единственное, что тебя держит здесь, то не волнуйся и уезжай. Я продолжу нашу борьбу за двоих.

Он долго смотрел ей в глаза, видимо, пытался понять, насколько серьёзны её слова.

– Я знаю, что у тебя на уме, – наконец, произнёс он. – Это неправильно, так нельзя.

Алистрина лишь отрицательно мотнула головой:

– Я знаю, что ты не посмеешь никому сделать больно. Такой ты человек, Шеймас, добрый и отзывчивый. А я не такая, назло я отвечу злом, потому что по-другому больше не могу. Четыре года я терпела, а больше не стану.

– Почему четыре? – не понял он.

Алистрина осеклась. Вербовка и приезд в Ольстер сильно изменил её взгляды на жизнь и саму себя, но Шеймасу знать об этом не нужно и даже нельзя.

– Четыре года назад мы познакомились, на демонстрации, помнишь?

Улыбка осветила его лицо, значит, тот день был дорог его сердцу. Но тут вернулась мать и разговор Шеймаса и Алистрины сошел на нет.

– Почему ты вчера не ходила в церковь? – Тут же женщина решила попрекнуть Алистрину.

Это было трудно объяснить. Александра Гольдхаген могла вводить в заблуждение окружающих и называть себя Алистриной Конолл, урожденной ирландкой-католичкой из Кастлдерга, раз того требовала легенда. Но церковь не то место, где уместна ложь – Бога обмануть не получится. А она другой веры и при крещении нарекли её другим именем, молиться и принимать таинства научили иначе. Но даже этого Александра не делала уже много лет.

– Давно ты была на исповеди?

– Давно, – честно и пристыженно призналась она.

– Очень плохо, – насупилась мать Шеймаса – А ещё крест носишь, неправильный какой-то… – и, больше ничего не сказав, удалилась на кухню.

Алистрина вновь сунула Шеймасу конверт. На сей раз он открыл его и удивлённо спросил:

– Откуда у тебя эти деньги?

– Аванс.

– За что?

– За будущую покорность.

Шеймас протянул конверт обратно, но Алистрина его не приняла.

– Откажись, – умоляюще произнёс он. – Верни их обратно.

Алистрина отвела его руку с деньгами от себя и с нажимом сказал:

– Уезжайте вдвоем в Дублин.

– Тогда поедем все вместе, втроём.

Она покачала головой.

– Но ты ведь приедешь потом? – сдавшись, спросил Шеймас.

– Конечно, – тут же кивнула Алистрина, прекрасно понимая, что вряд ли так и сделает.

– Когда?

– Скоро. Разберусь со своими делами и приеду.

– Тогда я подыщу нам квартиру, присмотрю и тебе работу. А потом проедем вдвоем по всему острову, посмотрим все курганы и круглые башни.

– Сдались тебе эти башни.

– Это ж наша история. В них есть загадка.

Алистрина только кратко кивнула. Кажется, и Шеймас прекрасно понял, что ничего из этого у них не случится.

Через три дня Алистрина проводила Шеймаса с матерью к автобусному вокзалу. Вечером она уже была в штабе, где командир сказал ей: