Текст книги "Стратегия обмана. Политические хроники (СИ)"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 72 страниц)

– Хватит пустых разговоров, – произнёс человек с револьвером, и обратился к Сарвашу, – теперь ты в нашей тюрьме, и прекрасно знаешь почему.

– Если честно, – ответил он, – если бы вы все четверо были итальянцами, я бы точно знал, что к чему. А так, я теряюсь в догадках. Кто вы?

После слова «итальянцы» все четверо переглянулись между собой, на лицах читалось непонимание. Человек с револьвером продолжил.

– Видимо ты многим успел насолить. Мы из Народного фронта освобождения Палестины…

– Опять?

Палестинец заметно растерялся от такого вопроса:

– Что значит опять? – сурово спросил он.

– Да так, – пожал плечами Сарваш. – Несколько лет назад я летел в Афины одним рейсом с вашей коллегой Лейлой Халед. Вернее, это я летел в Афины, но поскольку госпожа Лейла захотела приземлиться в Дамаске, пилоты не смогли ей отказать.

После всеобщего молчания Нада звонко рассмеялась, и это был совсем другой смех, нежели тот, что он слышал несколько часов назад – в нём была такая необычайная живость эмоций, что Сарваш поразился её мастерством к перевоплощению из нормальной живой женщины в степенную аристократичную англичанку.

– Вот это дела, – заключила она, – вот оказывается, какой мир круглый. Халид, это, в каком году было – в 1969 или 1970?

– В августе 1969, – ответил человек с оружием.

– Слушай, так это получается, Лейла пошла на дело с тем оружием, которое вам привезла я годом раньше?

– С ним самым. Того, что ты навезла, хватило аж до «черного сентября».

– Нет, ну бывают же совпадения, – улыбаясь, качала головой Нада, то и дело затягиваясь сигаретой, – слушай, парень, – обратилась она к Сарвашу, – а ты нас не дуришь? Если так, то зря втираешься в доверие.

– Можете спросить госпожу Лейлу. Мы сидели на соседних рядах и даже успели мило побеседовать. Может быть, она меня и помнит.

– Ну, значит, в одну воронку дважды иногда всё же попадает. Не повезло тебе.

– Как знать, – ответил Сарваш, улыбаясь ей в ответ.

В 1945, те несколько месяцев, что он провел то ли в плену, то ли под арестом в лагере Берген-Белзен, каждый день он наблюдал через колючую проволоку, как из приземистого здания кухни выходит симпатичная молодая немка. То она катила чаны в тележке до госпитального барака и обратно, то мыла тазы на улице, а то просто стояла и курила в свободные от изнуряющей работы минуты. За все те месяцы он заговорил с ней только один раз, когда старику Бланку понадобилось лекарство от болей в сердце. Он попросил её принести таблетки из госпитального барака, и она принесла. Могла бы отказать, но не стала. Тогда он сказал, что она красивая девушка с добрым сердцем, а она не захотела называть своего имени. А потом его эвакуировали в Терезиенштадт, а она осталась в Берген-Белзене. В послевоенные годы он часто вспоминал о ней, жалел, что война развела их по разные стороны от колючей проволоки и больше увидеть её ему не судьба. А оказалось иначе, вот она всё такая же молодая на вид, сидит напротив и курит как тогда в лагере.

– Теперь ты в тюрьме Народного фронта освобождения Палестины, – произнёс Халид, не выпуская револьвера, продолжая держать Сарваша на прицеле, – за то, что совершил преступление против палестинского народа.

– Но я даже в Палестине никогда не был, – возразил Сарваш, немного лукавя. Вообще-то был, но много лет назад и уж точно не как Изаак Блайх.

– Может и не был, зато на твои деньги в Газу и на Западный Берег каждый год из Европы приезжают сотни евреев, чтобы селиться на палестинских землях.

– Я не понимаю, – честно признался Сарваш. – Может вы меня с кем-то спутали, потому что я никогда никому не давал денег для переезда в Палестину.

Сидящий рядом с Надой мужчина ухмыльнулся и с отчётливым испанским акцентом произнес:

– Ну конечно, на Палестину не давал. Евреи ведь в Израиль едут.

– Ты спонсируешь Сохнут, – настаивал Халид.

Спорить с вооруженным человеком было глупо, но другого выхода не оставалось:

– Какой Сохнут?

– Еврейское агентство в Иерусалиме. Каждый год ты перечисляешь им сто тысяч долларов.

– Постойте. Я, конечно, еврей, но с сионистами никогда не сотрудничал и в будущем не собираюсь этого делать. Тем более таких денег у меня никогда не было. Меня зовут Изаак Блайх, я финансовый консультант, работаю на банкиров и предпринимателей. Вы уверены, что вам надо было похитить именно меня?

– Слушай, вампир капитализма, – тут же произнесла Нада, – только не надо этих сказок тысячи и одной ночи – не был, не знаю, ничего не видел, отпустите, пожалуйста, домой…

Кто бы мог подумать, что тогда в лагере он был не единственным альваром. Теперь она куда более дерзкая и остра на язык. Интересно, сколько ей лет? Что же случилось с ней за эти три десятилетия, раз она участвует в его похищении? Ведь ничего плохого в Берген-Бензене он ей не сделал. Юдофобия? Вряд ли, иначе тогда она бы не дала лекарство для Бланка, которое просил Сарваш, а нагрубила бы и прогнала. Но все было ровным счётом наоборот. Наверное, она не особо разбирается с тонкостях внутриеврейской жизни и политики, раз не понимает, что в Бергене-Белзене он и многие его коллеги оказались исключительно из-за оппозиции к тогдашним лидерам сионизма и были объявлены ими отсохшими ветвями, что бесполезны для построения нового государства, и потому должны быть отсечены. Но неужели она не поверит ему сейчас?

– Пожалуйста, послушайте меня. Я ашкенази, и никогда не собирался эмигрировать в Израиль, потому что не считаю, что на территории нынешней Палестины в какие-то незапамятные времена жили мои предки. Если уж на то пошло, то мои предки выходцы из Хазарского каганата.

– Да ладно? – отреагировала Нада. – Так вам, сионистам, ещё и юг СССР подавай под исторические земли Израиля. Крым, там, Кавказ?

– Я не сионист, – настаивал Сарваш. – Я не разделяю их политические воззрения.

– Что-то мне не нравятся эти гнилые разговорчики – произнесла Нада и направилась к двери.

– Куда ты? – спросил Халид.

– На кухню, – донеслось из коридора.

В комнате повисло молчание. Никто из троих мужчин не решался задавать вопросы, пока Халид не произнес:

– Если ты не сионист, зачем тогда посылаешь им деньги.

– В жизни ни цента им не дал.

– Ты обманываешь нас.

– Я не знаю, кто и что сказал вам обо мне, но это не правда. Я знаю, что происходило в Палестине в сороковые годы, что случилось в Шестидневную и Октябрьскую войну. Я никогда не поддерживал оккупацию, я никогда не финансировал Израиль и считаю, что евреи должны жить на земле своих предков – в странах Европы, США, Китае, Эфиопии, Йемене – везде, где жили веками, среди других народов…

Закончить он не успел, в комнату вернулась Нада. В руках у неё был разделочный нож.

С игривой улыбкой на устах она произнесла:

– Товарищи, я предлагаю отрезать этому несознательному буржуазному элементу по пальцу, пока он не прекратит морочить нам голову.

– Нада, успокойся, – твёрдо произнёс Халид.

– Да я абсолютно спокойна. Но сколько ещё это терпеть?

В её глазах не было ни страха, ни блефа, четко читалась решимость именно что отрезать пальцы. Сарваш не понимал её, почему, зачем она это делает? Она ведь должна понимать, что альвару можно только рассечь мясо до кости, но перерубить кость невозможно. И тут до него дошло – она не понимает, что он такой же альвар, как и она сама. Она его просто не узнала.

– Я говорю правду, вас обманули.

– Ага, – кивнула она, поигрывая с кончиком лезвия, – протягивай руку, какую не жалко.

– Так, стоп, – воскликнул Халид, – отойди от него. Ну же!

Нада нехотя отступила.

– Юсуф, надо переговорить. Мигель, подойди сюда.

Человек у окна повиновался. Халид отдал ему револьвер, потом подошел к Наде и отнял у неё нож, и после с другим арабом вышел за дверь.

Мигель подвинул стул ближе к Сарвашу и уселся напротив, не сводя глаз и дула револьвера:

– Поражаюсь твоему спокойствию, – сказал он, – или наглости.

Нада ходила по комнате, то и дело перебирая, всё что попадётся под руки, особенно колющее, режущее и удавливающее.

Вот она красивая девушка с добрым сердцем… Почему то сейчас Ицхак был уверен, что весь этот напускной садизм не более чем игра, способ сломить его психологически. Она весьма и более чем убедительно играла обольстительницу на приёме. Почему бы и сейчас с тем же мастерством ей не изобразить психопатку? Однако, это редкий талант, быть разной каждый час. Все-таки она удивительная женщина.

Халид и Юсуф вернулись в комнату:

– Завтра утром мы позвоним в Иерусалим, скажем, что ты у нас и предъявим требования…

– Лучше сразу убейте, – усмехнулся Сарваш. – Они ничего не выполнят, потому что никогда не слышали обо мне.

– Но ты еврей. Вряд ли им будет приятно, когда мы тебя убьём.

Сарваш лишь покачал головой.

– В войну им было плевать на евреев, что гибли в Европе, а сейчас тем более.

Его снова отправили с комнату-камеру и заперли дверь. Через пять минут тусклая лампочка погасла.

На ощупь Сарваш добрался до кровати и лёг. В эту ночь было о чём задуматься. Палестинские террористы вместо мафии. Интересно, как Синдона смог всё это организовать? Судя по всему, Халида, а он явно у них за главного, очень умело обманули, убедив, что Сарваш спонсирует Сохнут. Дьявольский обман, потому что он не стыкуется с реальным положением вещей и потому, что отводит подозрения от истинного заказчика похищения. Пристрели Сарваша мафия, для полиции и следователей по делу краха Синдоны было бы предельно понятно, кто это сделал и в чьих интересах. А вот палестинские террористы, совсем другое, для полиции это вне рамок логики. Почему похитили – потому что еврей, почему убили – потому что заподозрили в симпатии к сионистам.

Увезли его явно подальше от Женевы, в какую-то глушь, в частный домик на отшибе. Раз не таятся и дают увидеть свои лица, значит, живым не отпустят. Хотя, с террористами нельзя угадать наверняка. Лейла своего лица никогда не скрывала, потому и стала знаменитостью и кумиром палестинской молодежи. А эти… Двое из них вообще к Палестине никакого отношения не имеют. Мигель, видимо испанец, а может и баск.

А вот Нада… Вряд ли её зовут именно так. Каким бы образом Нада не попала в Берген-Белзен, но она точно не могла быть англичанкой, даже с её безупречным произношением. По чертам лица сложно сказать что-то определенное – может она родом из Центральной Европы, может Восточной, может вообще из Скандинавии. Интересно, как она отреагирует, когда поймет кто он? Не мудрено, что она его не узнала. Столько лет прошло, к тому же в лагере после радикальной стрижки от не существовавших на нём вшей и отсутствия бритвы Сарваш выглядел, мягко говоря, иначе. Но она не могла просто так забыть, просто пока не вспомнила. Всё-таки ситуация складывается очень забавно, даже учитывая, что его, видимо, скоро захотят убить.

Зажглась лампа. Через несколько минут дверь открылась, и вошел другой палестинец, Юсуф, на сей раз без оружия.

– Не двигайся, – твёрдо произнёс он.

– Я и не думал.

Юсуф принёс лохань с водой и поставил на стол.

– Вот тебе, умыться. Через полчаса будет завтрак.

И он ушёл. Сарваш последовал его совету. Конечно, он бы предпочел душ или ванную, но пришлось довольствоваться малым.

В обещанный срок в комнату вошла Нада с подносом в руках. Она ничего не сказала, не требовала оставаться на месте и не двигаться, просто подошла к столу и поставила завтрак. Сарваш невольно улыбнулся её наивности:

– Вы так спокойно входите в камеру опасного сионистского преступника, – заметил он. – Не боитесь, вот так просто, без оружия?

– А что ты мне сделаешь? – насмешливо поинтересовалась она.

– Не знаю, например, ударю вас и сбегу в дверь, которую вы не закрыли.

– Ну, во-первых, далеко ты не убежишь, а во-вторых, это скорее я тебя ударю, а не наоборот.

– Правда, ударите?

На лице Нады тут же пропало всякое веселье, и она серьезно произнесла:

– Я владею навыками рукопашного боя, и что-то подсказывает мне, что ты – нет.

Сарваш поднялся с кровати и медленными шагами направился к столу. Нада выжидающе смотрела на него, не двигаясь с места. Сарваш подошел совсем близко. Не показывать же, что он её боится её угроз – он ведь и вправду не боится.

– Не веришь, – все так же серьезно говорила она, – что я могу выкрутить тебе руки и ткнуть мордой в пол?

– В это верю, – охотно подтвердил Сарваш, – а в остальное нет.

– Какое ещё остальное?

– Что вас зовут Нада, что вы англичанка. Я оценил ваш марксистский юмор про вампира капитализма, но я не верю, что вы марксистка.

– Знаешь, парень, а ведь сейчас ты не в том положении, чтобы умничать.

– Мне просто скучно, – улыбнулся он, – только с вами здесь и можно поговорить.

– Нада! – раздалось снаружи, – хватит трепаться, иди сюда!

Ничего не сказав Сарвашу, она повиновалась, и вышла прочь, закрыв за собой дверь.

Ицхак посмотрел на стол: каша, два ломтя хлеба с джемом, остывающий чай с молоком. Слишком нарочито по-английски. Если она принесла альвару еду, значит, точно ничего ещё не понимает.

Через полчаса Нада вернулась, видимо, чтобы забрать пустую посуду, и очень удивилась, что всё осталось нетронутым:

– Почему ничего не съел?

– Аппетита нет, – отвечал Сарваш, из другого конца комнаты, лежа на кровати.

– Ну, знаешь ли, – произнесла она, забирая поднос, – на лобстеров и шампанское денег нет.

И она ушла, даже не стала вступать в новую беседу, видимо Халид запретил всякие разговоры с пленником, чтобы она не прониклась к Сарвашу сочувствием.

Лампочка погасла. Однако даже для тюрьмы такие условия содержания весьма суровы. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь открылась, и его вызвали на разговор. Револьвер на Сарваша больше не наставляли, но Халид и Мигель ясно дали понять, что оружие при них имеется. Снова его усадили на стул у стены, снова похитители обступили его.

– Сегодня мы звонили в Иерусалим, – объявил Халид. – В Сохнут не признались, что знают тебя.

Сарваш пожал плечами:

– Я и не удивлен.

– Мы сказали, что убьём тебя, если они не выполнят наши требования.

– Если не секрет, какие?

– Сначала мы говорили… В общем, не важно, что было вначале. Сейчас мы ведём переговоры, чтобы обменять тебя на тринадцать наших товарищей в израильских тюрьмах. Мы дали Сохнут три дня на выполнение.

– Разумно, – кивнул Сарваш. – Но, боюсь, для израильтян я так много не стою.

– Ты еврей, они вступятся за тебя.

– Вряд ли. Евреи и израильтяне это разные народы, не во всех отношения дружественные.

– В каком смысле? Что значит разные?

– Это значит, что я не хожу в синагогу, не соблюдаю шабат, считаю Тору сборником легенд и преданий, а не исторической летописью древних иудеев. Я считаю, Талмуд административным кодексом, который может и был хорош для гетто, но не для целой страны. Я вообще не слышал, чтобы библейские археологи нашли в Палестине хоть какой-нибудь артефакт по своему профилю, кроме подделок. Для меня и Стена Плача лишь остаток стены оборонительной крепости XVI века. Мне не нужно, чтоб на месте мечети аль-Аксы построили Третий храм Соломона. Может, нацисты и нанесли удар по европейскому еврейству, зато сионисты как верные продолжатели расизма его добили. Идишланд умирает, на моем родном языке с каждым годом говорит всё меньше и меньше людей. Иврит был иудейской латынью, а из него девяносто лет назад придумали разговорный язык. Я его не знаю и не понимаю. Я гражданин Швейцарии и моя страна там, где я живу. Я не хочу уезжать в Израиль, израильтяне не мой народ. Они изобрели для себя собственный разговорный язык из богослужебного, свою историю из мифов, свою культуру, которая мне чужда. Я та отсохшая ветвь, как говорил Герцль, которая не нужна сионистам для построения утопического государства. Израиль – это новый Вавилон, где смешались народы и исчезли их родные языки и отсохли корни. Идеологи хотят создать там новое искусственное общество, внутри которого нет скреп. У такого государства нет будущего. И мне очень жаль, что народ Палестины пострадал от амбиций утопистов.

Халид молча выслушал его речь и кивнул, но ничего в ответ не сказал. Заговорил Мигель:

– Так что, ты считаешь, что мы тебя не выменяем?

– Очевидно из вышесказанного, что нет.

– И тебя это совсем не пугает?

Сарваш лишь пожал плечами.

– Слушай, а не дуришь ли ты нам голову? Так спокойно здесь рассуждаешь. Ты же понимаешь, что с тобой будет, если мы не договоримся с израильтянами?

– Прекрасно понимаю.

– Вот я и удивляюсь, откуда у какого-то финансового консультанта столько самообладания. Не поделишься секретом?

Скажешь, что бессмертен, не поверят. Может только Нада поймет? Но нет, есть неписанное правило, не говорить со смертными об альваризме. На всякий случай, пока сами не догадаются.

– Я фаталист и потому готов принять любую участь, – сказал Сарваш.

Мигель разочарованно вздохнул:

– Вот так и в войну нацисты вас по лагерям и пересажали, потому что безропотно шли на убой.

– Но были и восстания в Варшавском гетто и восстание в Треблинке.

– Ага, были. Два случая за все шесть лет войны.

Сарваша снова отправили в темную комнату и заперли. Оно и к лучшему, холокост был последней темой, о которой ему хотелось бы спорить. Да, в Берген-Белзен он поехал безропотно, после того как не удалось подкупить посла Валленберга. Но и особых стимулов к сопротивлению у Сарваша тоже не было. Одежду разрешали носить свою, работать не заставляли, обещали в скором времени выслать за границу. Смертных кормили достаточно, а по сравнению с голландцами и больными так и просто по-королевски, эсэсманы по подлагерю особо не ходили, так как было хоть и жалкое, но самоуправление. К счастью, старосты их подлагеря не докатились до того, что устроила самоуправленческая администрация Терезиенштадта. Когда Сарваша перевели туда, выяснилось, что в гетто проживают сплошь одни религиозные иудеи и на светских венгерских евреев с иностранными паспортами они поглядывали косо. Их спрашивали, неужели в Терезиенштадте нет ни одного еврея-христианина. Оказалось, действительно нет – иудейская администрация дала добро отправить всех христиан в Освенцим. А топом эти добрые люди уехали в Палестину и создали государство Израиль, да ещё увлекли за собой растерянных и обездоленных, что вышли из освобожденных лагерей и не знали, куда теперь деваться. В лагерях они были рабами, трудились на погибающую от войны экономику Третьей Империи, а потом в кибуцах, точно так же в малоудобных для полноценной жизни условиях работали на экономику использовавшего их Израиля.

Время тянулось бесконечно долго. Лежа на кровати и закрыв глаза, Сарваш считал дни только по приходам Нады и смене блюд, к которым не притрагивался.

– Эй, – участливо прошептала она, тронув его за плечо, – ты там живой?

В ответ он нежно коснулся её руки, но Нада, тут же одёрнула её.

– Садись уже есть, хватит голодать.

И всё равно, она красивая девушка с добрым сердцем, как бы она не хотела это скрыть, как бы ни хотела казаться мужественной и агрессивной. И что только привело её в ряды террористов? Кто знает, как сложилась её жизнь после войны. Но он обязательно спросит, когда наступит более удачное для этого время.

Судя по смене блюд на столе и нарастающему недовольству Нады, обещанные три дня прошли:

– Нет, я понять не могу, – громко возмущалась она перед Сарвашем, – я что, так плохо готовлю?

Пришёл и Халид:

– Что ты кричишь? – спросил он её, зайдя в комнату.

– Он меня оскорбляет! – ответила она, указывая на Сарваша.

– Что ты ей сказал? – обратился к нему Халид.

– Он отказывается есть, – продолжала сетовать Нада. – Нет, все мою стряпню едят, а ему не нравится, – и она тут же переключила гнев на Халида. – Я что к тебе, кухаркой нанималась? Если баба, то должна у плиты целыми днями стоять?

– Что ты несешь? – тихо вопросил он.

– Я целыми днями стараюсь, разнообразный рацион, новые блюда каждый день. Вы втроем все сжираете, а этот, – она махнула рукой в сторону Сарваша, – вообще недоволен. Устроили тут кухонное рабство!

– Женщина! – не выдержал и воскликнул Халид по-арабски, – да замолчи уже!

– Сам молчи! – с каким-то невероятным акцентом выдала в ответ Нада, – здесь я солдат, а не женщина.

– А я твой командир! Да уйди уже с глаз моих.

И она ушла, бросив на Халида гневный взгляд. Некоторое время он стоял в дверях, словно колеблясь, но всё же он вошёл в комнату и, сев на стул заговорил с Сарвашем по-английски.

– Не бери в голову. Её время от времени клинит. Контузия от израильской мины.

– Правда? – удивился Сарваш, – а что она там делала?

– В детстве жила неподалеку. Короче, лучше не нервируй её. Начинай есть.

Сарваш обдумал его слова. Он не знал, может ли на альваре сказаться контузия, но точно понимал, что Нада рассказала Халиду может и правдивую историю, но явно не из времен своего детства. Кстати, мина бы объяснила её солидарность с палестинцами и нелюбовь к Израилю.

– Я подумал и решил, – произнёс Сарваш, – я объявляю голодовку.

– Зачем? – изумленно посмотрел на него Халид.

– Ну, во-первых больше не будет повода нервировать Наду, я так понимаю, она не любит переводить продукты впустую. А во-вторых, я не верю, что вы договоритесь с Сохнут.

– Мы уже почти договорились.

– И что, они выпустили ваших товарищей?

Халид смолчал.

– Знаете, – продолжал Сарваш, – на вашем месте, я бы не надеялся на успех этой затеи.

– Это и в твоих же интересах, чтобы всё получилось.

– Но не получится. Вы похитили не того человека, чтобы давить на израильтян. Вы ошибись во мне. Поэтому я объявляю вам голодовку.

С минуту Халид молчал, а после поднялся с места и направился к двери:

– Поступай, как знаешь, – нехотя кинул он, – будем приносить воду, пока не передумаешь.

Удивительно, что Халида расстроило объявление голодовки. Но для Сарваша это ровным счётом ничего не значило. Единственный человек, для кого он это сделал, была Нада. Может теперь она, наконец, задастся вопросом, почему пленник отказался от пищи, поймет кто он, раз не может узнать в лицо. Может это из-за былой контузии с ней случилась эта забывчивость? Вряд ли, ей просто нужно вспомнить.

На следующий день Сарваша вывели в соседнюю светлую комнату для разговора.

– Скажи, – спросил Халид, – твои родители живы?

Неожиданный вопрос, но он сразу ответил:

– Нет.

– А другие родственники? Кто-то же у тебя должен быть.

– Увы, никого.

– Ну, а на работе наверняка в курсе, что ты пропал?

– Недавно я сменил работодателя и нового пока не нашёл. Так что вряд ли меня кто-нибудь ждёт.

Халид тяжело вздохнул.

– Ну, не может же быть так, что ты никому не нужен.

Вообще-то была Семпрония и ещё сотни вкладчиков, но вряд ли они чем-нибудь помогут, так как прекрасно знают, что Сарваш всегда сам вытаскивает себя из передряг, это лишь вопрос времени. Но если к его освобождению опять как в 1945 году не подключится Фортвудс, уповать придётся только на Наду. А её, почему-то сегодня здесь нет.

– Я так понимаю, переговоры с Сохнутом провалились?

Халид кивнул:

– Срок вышел, а они ничего не сделали. Нельзя верить израильтянам на слово.

– Рад, что вы, наконец, это поняли. А ведь я предупреждал.

Халид недовольно посмотрел на Сарваша, но ничего не сказал.

– Если это вопрос денег, – продолжил Сарваш, – я могу предложить выкуп за свою свободу. Сколько вы хотите?

– Да не нужны нам деньги. Твоё похищение, это политическая акция. Если бы кто-нибудь из твоих близких пришёл к израильскому посольству и перед телекамерами заявил, как бесчеловечно сионистское государство, раз готово допустить убийство, лишь не выпускать из своих тюрем тринадцать палестинцев… да хотя бы одного. Если бы мир увидел, как жесток Израиль…

– Я так понимаю, моё убийство будет для вас единственно возможным выходом из сложившейся ситуации, ведь так? Покажете Израилю серьёзность своих намерений, наглядно продемонстрируете спонсорам сионистских организаций, что будет с ними, если они продолжат делиться деньгами с Израилем?

– Так это ты предлагаешь мне убить тебя? – поразился Халид.

– Что поделать, – пожал плечами Сарваш, – я не боюсь смерти. Я слышал, как в позапрошлом году ваш фронт неудачно покусился в Лондоне на директора «Маркс и Спенсер». Вот он действительно сионист и спонсор всевозможных сионистских организаций. Но вы оставили его жить. А меня, кажется, такая удача не постигнет. Жаль, ведь я ни в чём перед вами не виноват.

Видимо Халида задела за живое его речь и он воскликнул:

– Ну, извини, раз всё не так! Кто же знал, что ты на нашей стороне?

– Я ведь с самого начала говорил вам, вы ошиблись. Кто вам сказал, что я сионист?

– Не твое дело.

– Ладно, – согласился Сарваш. – кто бы вам это не сказал, он ввёл вас в заблуждение. Может в Европе живет другой Изаак Блайх, который действительно финансирует Сохнут. А может, его и нет. И меня скоро не будет.

С этого дня в его комнатушке перестали выключать свет, разве что только на ночь. Сарваш ждал неминуемого финала, когда же его, наконец, пристрелят и вся эта дурацкая ситуация закончится. Тогда во всех газетам напишут, до чего же кровожаден Народный фронт освобождения Палестины, это прочтет Синдона и останется доволен. А сам Сарваш сможет начать новую жизнь, под новым именем и в новом месте. Осталось только придумать, как сделать так, чтобы не восстать из мертвых раньше времени на глазах у террористов. Нада, конечно поймёт, что к чему, но остальных пугать не стоит. Если бы только с ней поговорить, открыться и попросить помощи. Но она больше к нему не приходила, а воду приносил Халид. Редко он заговаривал с Сарвашем, чувствовалось, что ему теперь неловко за всю эту ситуацию. Трудно сказать, может ли вначале человек наставлять на тебя револьвер, а после пары бесед почувствовать родственную антисионистскую душу.

Кажется, был седьмой день его заключения, как Сарваша снова вывели в соседнюю комнату на разговор со всей бандой.

– Слушай, парень, – обратился к нему Мигель, не отрывая взгляда от газеты, которую читал, – ты бы заканчивал свою голодовку. Ничего хорошего от неё ведь не будет. Вот Хольгер Майнс тоже устроил голодовку в тюрьме ФРГ. Ты же знала его Нада, он был из ваших?

– Ага, – апатично кивнула она.

– Вот Майнс и голодал шестьдесят четыре дня, пока судья не запретил врачам госпитализировать его. Тогда-то он и умер. Так ведь всё было, Нада?

– Фашистское государство, как было, так и осталось, – говорила она, хоть и без страсти революционерки, без искры сопереживания соратнику, но больше с чисто человеческим сочувствием. – Сейчас у власти поколение Освенцима, те же тюрьмы, те же методы.

– Вот, – Мигель развернул газету и показал Сарвашу снимок мертвеца с изможденным заросшим бородой лицом и костями, обтянутыми кожей. – Вот что стало с Хольгером Майнсом.

– Да, – согласился Сарваш, не сводя глаз с Нады, – очень похоже на то, что в своё время творилось в лагере Берген-Белзен.

Она тут же глянула на него холодным непроницаемым взглядом. Сарваш ждал.

– Мы хоть и не немецкие судьи, – продолжал рассуждать Мигель, – но врачей тебе тоже обещать не можем. Так что, лучше заканчивай свою голодовку.

– Вот именно, – буркнула Нада. – Не надо тут из нас делать извергов. Мы что, на гестапо похожи?

– Нет, Нада, вы похожи на красивую девушку с добрым сердцем.

С минуту ни мускула не дрогнуло на её лице. Она, просто не отрываясь, смотрела на него, не в силах пошевелиться. Значит, вспомнила. Вспомнила его самого, вспомнила его последние слова, сказанные ей в лагере. А потом в её глазах появился страх, от чего даже Сарвашу стало не по себе. Будь она изнеженной барышней, то тут же упала бы в обморок. Но нет, своё нервное напряжение Нада старалась скрыть. За прикрытой ладонью ртом подрагивали желваки, пальцы едва заметно трепетали.

– Мы позвали тебя сказать, – произнёс Халид, – что начали переговоры с МВД Израиля. Если через три дня они не пойдут нам на уступки, придется принимать меры. Ты понимаешь, что это значит?

– Прекрасно понимаю. Только не понимаю, зачем ждать ещё три дня, если результат предсказуем?

– А что ты предлагаешь?

– Ну, хватит уже, – Нада вскочила с места и принялась расхаживать по комнате, – Уже неделю эти торги. Что ты перед ним распинаешься. Ты же видишь, ему всё равно, что с ним будет. Тогда о чем все время говорить?

– А ты что хочешь, – вопросил Халид, – Расстрелять его здесь на месте?

– Да хоть что-нибудь. Не сидеть же в этой лачуге месяц и ждать неизвестно чего. У меня уже все сроки вышли, мне домой надо.

– Можно подумать, одной тебе, – буркнул Мигель, делая вид, что все ещё читает газету.

– Так давайте отпустим его, пусть идет куда хочет. Народный фронт ведь всегда отпускал заложников.

– Кроме израильтян, – напомнил обычно молчаливый Юсуф.

– Но он же швейцарец, – она повернулась к Сарвашу. – У тебя же швейцарский паспорт?

Сарваш невольно улыбнулся.

– После знакомства с Лейлой Халед, главная вещь, которую я уяснил, это никогда не получать израильское гражданство.

– Ну вот, – заключила Нада, глядя на подельников, – давайте просто признаем ошибку. Какая-то скотина сбросила Народному фронту дезу и пострадал невиновный. Так давайте покажем общественности, что Народный фронт Палестины не карает тех, кто против сионизма.

– Слушай, Нада, – решил поддеть её Мигель. – С каких это пор немецкие анархисты стали такими миролюбивыми? Это после похищения христианского демократа Лоренца или убийства судьи фон Дренкманна?

– А вы маоисты-ленинцы Испании отчего такие кровожадные, потому что Ленин призывал вешать капиталистов или потому, что Мао говорил, что враг сам по себе не исчезнет?

– Что бы ты понимала? – возмутился он, – там вообще не об этом речь, не надо выдергивать из контекста.

– Да конечно, пацифист ты наш. Может Ленин с Мао ещё и к миру с империалистами призывали?

– Слушай, девушка с добрым сердцем, – огрызнулся Мигель, – это тебя так подхалимство проняло, или на том приёме искра влюбленности все же проскользнула?

– Да пошел ты, – злобно кинула Нада и вышла вон.

После краткого мига всеобщей тишины вновь зашуршала газета в руках Мигеля.

– В общем, у тебя три дня, – напомнил Сарвашу Халид. – А дальше… посмотрим.

На этом разговор был окончен и его снова отвели в камеру.

Наконец-то дело сдвинулось с мёртвой точки, Нада, кем бы она ни была, узнала его и явно хочет помочь. Другое дело, что в банде она на самом последнем месте по значимости и слушать её не станут. Не в интересах террориста освобождать заложника после того как власти Израиля на него наплевали. Освободить, значит показать слабость, мягкотелость и сговорчивость, что абсолютно противоречит сути терроризма. Странно, что Нада этого не понимает, или делает вид, что забыла. Значит, всё же хочет исправить содеянное, хоть и не знает как. Зато Сарваш за долгие семь дней успел придумать.