Текст книги "Мир культуры. Основы культурологии"

множество портретов, предлагающих блестящую

характеристику каждого персонажа, а гравюры серии

“Капричос” – сатирическую картину человеческих

пороков. Реализм этого времени создает и образ нового

героя, человека-борца, способного противостоять

невзгодам, защищать истину и справедливость. Таковы

Робинзон Крузо, Фигаро или Фауст. Реализм оказал

огромное влияние на развитие романа, в котором стало

возможным через множество героев и ситуаций полнее

передать идеи своего времени.

Именно роман сделал литературу Просвещения

Ф. Гойя. Сон разума

рождает чудовищ

420

продолжением философии, помог ей обрести концептуальность, демонстрируя

поведение своих героев в повседневных буднях (Луиза Миллер в драме Шиллера

“Коварство и любовь”), в приключениях (Робинзон Крузо), в страстном поиске

справедливости (“Разбойники” Шиллера). Эта особенность литературы присуща

всем направлениям: классицизму, рококо, сентиментализму и реализму. Для

литературы этого времени в целом были характерны “оптимизм, неистребимая вера

в победу разума над неразумием и предрассудками, свободы над тиранией” [121, т. 5,

с. 15]. Еще одна возможность, заложенная в жанре романа, привлекала к нему —

убежденность в том, что можно, взывая к разуму и воле человека, предлагая ему

прекрасные примеры поведения и человеческих возможностей или уничтожая

орудием иронии и сатиры порочность и зло, создать некое “царство свободы”,

которое для человека, по мнению Локка, является его естественным состоянием. Для

просветителей литература была средством перевоспитания общества и человека во

имя будущего, философия воспринималась как “наука о счастье”, и на краткий век

Просвещения они соединились.

Конечно, искусство этого времени в каждой стране имело некоторые

особенности, но они только дополняли друг друга в общей идее просветительства. В

Англии Свифт в романе о приключениях Гулливера дает сатирическую картину всех

пороков современного ему общества: попытки лилипутов поставить себе на службу

Гулливера очень напоминают действия мелочных, тщеславных и корыстных

людишек по отношению к тем, кто выше них, а знаменитые картины академической

жизни страны Лапуты удивительно похожи на диспуты невежд, желающих казаться

мыслителями. Даниель Дефо (ок. 1660—1731) в приключениях Робинзона Крузо

“воспитывал в читателях веру в безграничные возможности человеческих рук и

человеческого ума” [121, т. 5, с. 23]. Сентиментальные романы С. Ричардсона (1689

–1761) показывают душевные бури героев и особенно героинь; они производили

сильнейшее впечатление на читателей еще столетие спустя. Пушкинская Татьяна

“влюблялась в обманы Ричардсона и Руссо”:

Воображаясь героиней

Своих возлюбленных творцов,

Клариссой, Юлией, Дельфиной,

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты...

[А. С. Пушкин, “Евгений Онегин”, гл. 3, X]

Сатирические и реалистические традиции романа продолжила поэзия,

особенно в творчестве Роберта Бёрнса, внесшего в нее искреннюю

непосредственность народного стиха, песенность и лиричность и одновременно с

этим страстную веру в лучшее будущее людей:

421

Питаем мы своим горбом

Потомственных ворон, брат,

И лишь за гробом отдохнем

От всех своих трудов, брат.

Но верю я: настанет день,—

И он не за горами, —

Когда листвы волшебной сень

Раскинется над нами.

Забудут рабство и нужду

Народы и края, брат.

И будут люди жить в ладу,

Как дружная семья, брат!

[32, с. 55, 56]

Во Франции блестящий Бомарше (1732—1799) создает бессмертный образ

Фигаро, вобравший в себя не только традиционные черты пройдохи-слуги,

известные еще со времен средневековья и Возрождения, но и всю ту иронию и

критичность, которая была характерна для героев Нового времени. Прелесть этой

иронии еще и в том, что она облечена в форму речей человека из простонародья, но

при том полна глубокой рассудительности, логична, насыщена юмором, способным

сделать честь любому человеку.

Литература Германии в начале века выражала главные идеи Просвещения

довольно робко, ей была присуща рассудочность, но во второй половине века она

ярко расцвела в трудах одного из первых культурологов Европы Иоганна Гердера.

Он впервые осмыслил мировую культуру как единый процесс, в котором можно

выделить частные культуры различных народов, имеющие свои особенности, стадии

развития и неповторимость. Ему принадлежит открытие двух принципов развития

культуры – историзма и народности. Он практически первым начал рассматривать

фольклор как отражение могучего разума народа, опубликовав сборник старинных

песен многих народов Западной Европы. Его идеи были подхвачены культурным

движением Германии, носившим название “Буря и натиск” (Sturm und Drang), куда

входили такие великие умы, как Шиллер и Гёте.

У Шиллера просветительская идея сделала попытку

соединить в себе разум и чувство, показать ценность и

значимость эмоционального порыва, самоотверженности в

любви (“Коварство и любовь”) и в борьбе за справедливость

(“Разбойники”). Энергию порыва, силу горечи в оценке

своего времени выражает один из героев драмы

“Разбойники” – Карл Моор, потрясенный вероломством:

“Люди! Люди! Лживые коварные ехидны! Их слезы – вода!

Их сердца – железо! Поцелуй на устах – и кинжал в

сердце!.. О, если б я мог протрубить на весь мир в рог

восстания и воздух, моря и землю поднять против этой стаи

422

Иллюстрация к

"Фаусту" Гёте

гиен!” [331, с. 32, 33].

Еще более могучим произведением этого времени, написанным на закате

эпохи, явился знаменитый “Фауст” Гёте, где сконцентрированы важнейшие

направления просветительской мысли. Главный герой постоянно находится в поиске

истины, отвергая мертвое знание:

...тот, кто мыслью беден и усидчив,

Кропает понапрасну пересказ

Заимствованных отовсюду фраз.

Все дело выдержками ограничив.

Он, может быть, создаст авторитет

Среди детей и дурней недалеких,

Но без души и помыслов высоких

Живых путей от сердца к сердцу нет.

[75, с. 28]

Здесь мы сталкиваемся с высочайшим уровнем философской литературы, в

которой главные герои – Фауст и Мефистофель – неразрывно связаны и

противоположны. Фауст несет в себе дух познания, Мефистофель – дух

беспокойства, Фауст верит в человека и человечество, Мефистофель сомневается, но

этот скепсис необходим – он позволяет искать и находить истину.

Именно в Германии, в литературе и философии, прозвучало в полной мере

горькое понимание того, что рационализм Просвещения ограничен, что он не

рассмотрел чего-то важного в мире, а события конца XVIII века только подтвердили

эти мысли.

§ 4 Последний парадокс эпохи

Просветители довольно рано стали и сами осознавать некоторую

ограниченность своих упований на знания, разум, воспитание людей.

Первоначальная убежденность в том, что, по словам Локка, “вера не может иметь

силу авторитета перед лицом ясных и очевидных предписаний разума” [ 121,

т. 5, с. 7], к концу века уступает место сомнению в всесилии разума, о чем говорит

Гёте: “Сумма нашего бытия никогда не делится на разум без остатка, но всегда

остается какая-нибудь удивительная дробь” [там же, с. 24]. Эта реакция на

рационализм времени так или иначе прорывается в направлениях художественной

культуры, таких, как сентиментализм, и в предромантических тенденциях писателей

и теоретиков “Бури и натиска”. Все большее место начинает занимать понимание

того, что “бурный гений” Просвещения остается один против всего мира, и не

напрасно Беранже называет такого человека безумцем, понимая не только величие

его дела, мысли, идеи, но и его одиночество.

423

Критичность и самокритичность времени постепенно заводили в бездны

скепсиса, явного и скрытого. Кант, критикуя саму идею логического познания мира,

приходит постепенно к выводу о том, что познать возможно лишь внешние стороны

мира, огромная часть существенных его сторон не доступна познанию и познается

лишь при помощи веры. Так терпит фиаско рационализм. Еще более глубоким

оказывается скептицизм английского философа, историка и экономиста Юма (1711

–1776), сомневающегося вообще в возможности понимания мира. Реакция на

рационализм проявилась и в более радикальной форме в “философии чувства и

веры”, пытающейся снова оживить религиозное мировоззрение и уводящей в

иррационализм, утверждающей таинство познания. На этом фоне гордые призывы

просветителей к свободе, равенству и братству как к естественному состоянию

человека натыкались на прямое противостояние реакционного мышления, например,

у Де Сада, оправдывавшего извращения и мучительство как способ утверждения

себя в мире (отсюда слово “садизм”).

Крушением если не всех, то многих надежд стала Французская революция —

последний парадокс эпохи, соединившая в себе высокие помыслы и прекрасные

лозунги с насилием, призыв к человечности – с бесчеловечностью и уничтожившая

около двух миллионов французов, из них 600 тысяч – на гильотине. Среди

последних были и один из теоретиков Просвещения Ж. А. Кондорсе (1743—1794), и

гениальный химик Лавуазье (1743—1794). Бурление мысли, начавшееся на пороге

эпохи Просвещения, предполагало радикальный (Руссо) и реформистский (Вольтер,

Гете, Кант) пути разрешения социальной несправедливости. Революция избрала

первый путь.

И все-таки нельзя утверждать, что эпоха Просвещения уничтожила себя для

будущих поколений, что ее опыт стал опытом разрушений. Величие эпохи в том, что

она пробудила мысль и чувство; порицая своих гениев, она возвеличивала их; считая

тех, кто искал новые дороги для мира, безумцами, она прославила их поиск.

Беранже так сказал о веке великих надежд:

По безумным блуждая дорогам,

Нам безумец открыл Новый свет;

Нам безумец дал Новый завет —

Ибо этот безумец был богом.

Если б завтра земли нашей путь

Осветить наше солнце забыло —

Завтра ж целый бы мир осветила

Мысль безумца какогонибудь!

[27, с. 34]

ВЫДЕЛИМ ОСНОВНЫЕ МОМЕНТЫ

424

1. Эпоха Просвещения в значительной мере оказалась и эпохой великих

социальных потрясений, реальную основу которых составили, с одной стороны,

развитие материальной культуры, появление машинного производства, с другой —

обострение социальной несправедливости.

2. Центральным звеном, сфокусировавшим в себе все противоречия времени,

становится человек, поэтому вырабатываются различные концепции, которые

касаются его роли в мире, способов достижения целей, отношений с обществом и

миром в целом. Уже не проблема выбора, не проблема смысла жизни, но проблема

места человека – становится главной в философии и искусстве этого времени.

3. Несмотря на то, что эпоха Просвещения возвеличила Разум и связывала с

ним все стороны социальных надежд, именно в это время Разум терпит поражение

во всех областях существования человека и общества. Французская революция,

начавшаяся как торжество Разума и не затронувшая многосторонний внутренний

мир человека, закончилась трагически. Вопреки постулатам Канта, понявшего, что

человек не должен быть средством, Французская революция не считала его целью.

4. В этой связи в искусстве формируются новые стили и направления,

стремящиеся воплотить в своих образах человека как существо глубоко и сильно

чувствующее, как существо свободолюбивое и гордое (Ричардсон, Грей, Шиллер,

Руссо).

5 . Эпоха Просвещения стала началом классической философии, которая

развивалась в начале следующего века в Германии. Может быть, одним из

важнейших результатов этого периода развития культуры было то, что Просвещение

разбудило в Европе социальную мысль и социальное чувство.

425

Глава XX

ЕВРОПЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА ВЕКА КЛАССИКИ

(XIX век)

XIX век начинался бурно. Стихия Великой французской революции не

исчерпала себя одной лишь Францией и потрясла не только жизнь, но и дух всех

своих современников. Она не оставила равнодушным в Европе ни одного человека:

горячих сторонников революции ужаснули жестокие и бессердечные средства,

которыми достигались благородные цели – Свобода, Равенство, Братство,

противники увидели в ней подтверждение своих самых худших предчувствий. И все

последующие события как духовной, так и повседневной жизни в той или иной мере

были связаны именно с нею. Первая половина XIX века – это кипение

страстей, связанных с еще двумя революциями – 1830 года и 1848—1849 годов,

с военной экспансией Наполеона Бонапарта и его притязаниями на мировое

господство, различными освободительными движениями, появлением политических

партий, партийной печати, новой философии.

Несмотря на эти катаклизмы (а может, и благодаря им!), XIX век создал

бессмертное искусство, а его научные открытия не имеют себе равных в

предыдущих эпохах и по степени сложности, и по глубине проникновения в тайны

426

природы, и по последствиям для всего человечества: новая математика Н. И.

Лобачевского (1792—1856) и Б. Римана (1826—1866), эволюционная теория

Ч.Дарвина, открытие электричества Г.Дэви (1778—1829) и М.Фарадеем (1791 —

1867), изобретение новейших средств коммуникации (радио, телефон, телеграф),

строительство железных дорог и т. д.

Главная направленность культуры этого времени была по-прежнему связана с

поисками места и роли человека в обществе, с попытками выразить его

взаимодействия с миром, найти меру справедливости, достойную человека, теперь

уже много узнавшего и потому много смевшего. Этот век подарил миру немало

гениев, сумевших передать в своих грудах всю его напряженность.

§ 1 Великая философия великого века

Век классики в развитии европейской культуры начинается с классической

немецкой философии, у истоков которой стояли Кант и Гегель. В плоть и кровь этой

философии вошла французская революция, “даже став консерватором, Гегель не мог

представить себе историю Европы без этого катаклизма. Маркс назвал философию

Канта “немецкой теорией революции”; с неменьшим основанием слова Маркса

можно отнести и к Гегелю” [85, с. 19].

В 1807 году выходит книга Гегеля “Феноменология

духа”, в которой он представил развитие духовной культуры

человечества как последовательный процесс развития

“мирового разума”. В этой работе Гегель удивительным

образом рассуждает о сознании индивидуума и о том, что же

такое индивидуальность, рассматривает труд и его

существование в обществе, опираясь на экономическую

теорию Адама Смита, ярко показывает свое понимание

источника борьбы рабов против господ и, главное,

Портрет Гегеля

зависимости господ от своих рабов. Еще на заре века он

говорил, что раб, создающий вещи, развивается, тогда как господин прекращает свое

развитие и превращается в свою противоположность. Там, где есть рабы, считает

Гегель, не может быть свободы. Тот, кто зависит от раба, сам является рабом, пока не

осмыслит этого, увидев в рабе самого себя. Если же какой-либо народ захочет

освободиться от рабства и станет действовать, то никакая сила не сможет ему в этом

помешать. Такова, по Гегелю, сила самосознания, цель которого – свобода.

Вскоре появляется его главный труд – “Наука логики” (1812), в которой уже

вся действительность – природа, человеческое общество, познание – выступает

как результат саморазвития “абсолютной идеи”. Раскрывая этот путь развития,

Гегель создает одно из величайших достижений философской мысли —

427

диалектику*30. Конечно, и в прежние эпохи существовали философские системы,

стремившиеся к диалектическому анализу явлений, но столь всеобъемлющая

диалектическая система была построена впервые. Ее влияние на все последующие

философские системы было не менее значительным, чем открытия Коперника,

Джордано Бруно и Галилея в своих сферах. “Молодой Гегель, современник

революции, жил утопической мечтой о возвращении “золотого века”... Он был

убежден, что стоит на пороге новой эпохи, которая ознаменуется крушением

неравенства и деспотизма и утверждением идеалов разума, свободы и демократии”

[там же, с. 156].

Идея развития была главным пафосом его философии. Весь мир Гегеля

пронизан логикой, разумом, а любое явление мира, считал он, есть проявление

абсолютного разума: “Все действительное разумно, все разумное – действительно”.

Нельзя сказать, что гегелевская идея развития была совершенно нова для

философии. Она присутствует в работах его предшественников и его современников

– Канта, Шеллинга (1775—1854), Фихте (1762—1814). Но только Гегель смог

сделать ее всепроникающей, представив природу, историю и познание как процесс

совершенствования и перехода с одной ступени развития на другую, более высокую.

Такой всеохватной философской системы не знало новейшее время, позднейшие

философские построения уже не были свободны от влияния гегелевской мысли,

независимо от того, сторонники или противники Гегеля его создавали.

Реакция на учение Гегеля была различной: от “пессимистического гуманизма”

Шопенгауэра до материализма Фейербаха. Страстными учениками и

последователями Гегеля были К. Маркс и Ф. Энгельс, создавшие во второй

половине,Х1Х века новое философское учение, соединяющее в себе материализм

Фейербаха и диалектику Гегеля, – диалектический материализм.

Главным завоеванием диалектики Маркса и Энгельса считается то, что они

впервые в истории рассмотрели человеческое общество и культуру с позиций

материализма, считая, что в основе любой формы духовности лежит трудовая

производственная деятельность. Человек в их теории становится не видом

абсолютной идеи (как у Гегеля), а результатом развития природы и производства.

Оставляя положение просветителей о том, что человек – продукт своей среды,

Маркс и Энгельс преобразуют его: в качестве среды они рассматривают

экономические процессы общества, где развивающим, воспитывающим началом

является практика, т. е. предметно-чувственная деятельность человека по

изменению окружающего мира. Они считали, что культура во всех ее видах

сформировалась исторически, и главную роль в ее возникновении и становлении

30 Диалектика (греч. dialektike “искусство вести беседу, спор”) – теория и метод познания

явлений действительности в их развитии и самодвижении, наука о наиболее общих законах

развития природы, общества и мышления. Основные категории диалектики: противоречие,

качество и количество, случайность и необходимость, возможность и действительность и др.

Основные ее законы: единство и борьба противоположностей; переход количественных изменений

в качественные; отрицание отрицания.

428

играли не отдельные выдающиеся личности, а народные массы.

Развитие рационалистической мысли в 30-е годы породило еще одно

направление в философии – позитивизм (лат. positivus “положительный”).

Основатель этой школы философской мысли Огюст Конт (1798—1857)

провозгласил разрыв науки с философией, считая, что наука в ней не нуждается. Он

утверждал, что наука не должна стремиться к поиску причин и сущностей вещей. Ее

функция – описание явлений, главным вопросом науки, по Конту, является вопрос

не почему, а как. Если рационализм в своей устремленности к логике не брал во

внимание человека как целостность, то антропологическая философия Людвига

Фейербаха поставила в центр своих рассуждений именно человека, связи и

отношения между людьми, выделив любовь как основу этих отношений.

Позитивисты же стремились к описанию человека наряду с другими явлениями

действительности, т. е. главное внимание уделялось ему как биологическому

существу. Именно в эту систему рассуждений входят исследования Ч.Дарвина,

искавшего связь человека с природными явлениями.

В это же время развивались и другие, противоположные рационализму

тенденции. Акцент на разум, мышление – cogito – оказался не всеобъемлющим.

Более того, большинство человеческих устремлений, основанных на разумности и

логическом начале, потерпели фиаско вместе с французской и другими

революциями, коими руководил исключительно разум, и возникли другие способы

объяснения мира. В философии ученика, а затем ярого врага Гегеля – Шопенгауэра

движущей силой развития мира становится мировая воля. По Шопенгауэру,

“сущность всех вещей, тайна мира и его движущая сила обусловливаются волей к

жизни. Поскольку воля вечно производит только саму себя, и эта работа никогда не

может быть закончена, то неудовлетворенность, ущербность – ее естественное

состояние” [333, с. 7]. Для Шопенгауэра жизнь – постоянная борьба между

состраданием и эгоизмом, в этом и состоит трагедия человека. Он пессимистически

смотрит на роль культуры в саморазвитии человека, считая, что она может лишь

создать условия для того, чтобы природа человека, его врожденные черты полнее

проявлялись. При этом автор не обольщается по поводу лучших черт человека и

человечества, полагая их скорее исключением, чем правилом, и культура в его

понимании может научить человека лишь смирению и соблюдению общественных

предписаний в поведении, не облагораживая его целей. Лучшим состоянием для

человека он считает уединение, в котором испытывает духовную радость “человек,

более или менее возвышающийся над обычной пошлостью” [там же, с. 360].

Создавая свою этику, Шопенгауэр утверждает, что не разум возвышается над волей,

а наоборот. “Разум, каких бы степеней совершенства он ни достиг, ...дает лишь

внешнее знание о мире; он не может постичь его изнутри. Это способна сделать

только воля, через которую индивид связан с космической первоосновой мира” [там

же, с. 17].

В конце века еще более остро чувствуют и рассматривают трагедию человека в

мире датский философ Сёрен Кьеркегор (1813—1855) и затем Фридрих Ницше.

Кьеркегор, пытаясь дать философское обоснование христианской вере и

429

нравственности, пишет: “Если бы у человека не было вечного сознания, если бы в

основе всего лежала бы лишь некая дикая сила, ...чем была бы тогда жизнь, если не

отчаянием? ...Если бы вечное забвение всегда жадно подстерегало добычу и никакая

сила неспособна была бы вырвать эту добычу из его когтей, как безутешна и пуста

оказалась бы тогда жизнь!” [161, с. 22]. Для человека, считает он, важно понять

причины своего отчаяния, которое является неизбежным в этой жизни, тогда

религия станет источником титанической работы человеческого духа, способной

вырвать человека из абсурда и бессмыслицы существования.

Трагическая фигура Фридриха Ницше, одного из основателей “философии

жизни”, в последней трети XIX века вызвала массу противоречивых откликов,

поскольку он смог вобрать в свою мужественную и жесткую картину мира самые

противоречивые тенденции времени. В его философии безжалостная критика

тяжелейших язв современного общества переплетается с отчаянием

исстрадавшегося человека (Ницше с ранних лет был тяжело и неизлечимо болен).

Пытаясь воспевать “естественный” поток жизни, свободный от абсурда

общественных отношений, он предпринимает критику христианства. Австрийский

писатель Стефан Цвейг (1881 – 1942) так говорит о нем: “Ницше среди всех своих

познаний ищет единственное, вечно неосуществленное и до конца

неосуществимое... тот, кто мнит: я обладаю истиной,– сколь многого он не

замечает!” [315, т. 6, с. 327, 328]. Идея “сверхчеловека” Ницше, ставшая предметом

критики и восхищения, выросла из его культурологических взглядов на искусство,

согласно которым в мире существуют два начала бытия: “дионисийское” и

“аполлоническое”. “Дионисийское” начало связано с жизненной неумеренностью,

“вакхическим опьянением” и трагедийным чувством. Искусство этого направления

должно помогать забыться, преодолевая в разгульном забытьи разобщенность и

одиночество человеческой жизни. “Аполлоническое” начало, – спокойное,

созерцательное, интеллектуальное, обращающее внимание на многообразие мира,—

должно помочь “преодолеть отвращение к миру, возродить... волю к деятельности и

борьбе за ее хрупкие дары и скоропреходящие радости” [341, с. 236].

“Дионисийское” начало, по Ницше, позволяет произвести переоценку всех

ценностей, помогает увидеть в мире обычное, низменное и то, что является

признаком элиты: “волю к власти”. Эта воля к власти не связана с властью над себе

подобными, это, скорее, власть над самим собой, стремление к некоей высшей

справедливости, которая действительно станет выше обычных человеческих

возможностей. “Истина, как понимает ее Ницше...– пламенная воля к ее

достижению и к пребываниюв ней, не решенное уравнение, а непрестанное

демоническое повышение и напряжение жизненного чувства...” [315, т. 6, с. 342].

Ницше часто обвиняют в отсутствии гуманности, но это не так: он просто

резок на пороге XX века. Еще раз процитируем С. Цвейга: “В области познания

“слепота – не заблуждение, а трусость”, добродушие – преступление, ибо тот, кто

боится стыда и насилия, воплей обнаженной действительности, уродства наготы,

никогда не откроет последней тайны” [там же, с. 339]. И это касается в основном

познания мира. Сам Ницше говорил еще более определенно: “Там, где кончается

430

честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу знать, хочу я также быть

честным, а именно суровым, едким, жестким и неумолимым” [там же, с. 340].

Ницше нашел в себе смелость провозгласить, что христианское милосердие только

расслабляет человека, которому необходимо мужество в этом жестоком мире.

Ограниченность потомков превратила его теорию в способ оправдания своих

преступных действий, так же, как марксизм в разновидность – религии, в которой

важны не смысл, а буква. Судьба этих двух теорий прекрасно показала, что никакая

философия не может быть поводом для экспериментов на политической арене.

§ 2 “Золотой” век искусства

В культуре XIX века поражает обилие великих имен, каждого из которых

хватило бы, чтобы навсегда прославить свое время. Почему же так многолюден

Олимп этого времени? Возникает впечатление, что веками дремавший вулкан

наконец проснулся и выплеснул в мир потоки раскаленной лавы страстей, ума и

таланта. “Преображением мира” назвал Пушкин суть европейской жизни.

Действительно, веками освященный феодальный порядок с грохотом рушился,

вовлекая в этот драматический процесс множество людей. Движение истории стало

“вдруг до осязаемости наглядным. В одну человеческую жизнь вместились

изменения, раньше доступные лишь историческому изучению” [121, т. 6, с. 16].

Пришедший на смену мир капитала уже успел обнаружить все свои противоречия, а

французская революция не оставила никого в Европе бесстрастным, поставив

человека перед выбором, кем же ему быть в этом мире – “молотом” или

“наковальней”, как говорил Гёте. Искусство XIX века, как и его философия, стало

ареной, на которой осмыслялось, отражалось, продолжалось во всей своей полноте

кипение жизни, где в образной системе вновь и вновь оживали чувства, мысли и

поступки людей. Самым первым непосредственным откликом на “вихревое

историческое движение” [там же], на крах просветительских идей, когда в мире, по

словам гетевского Мефистофеля, установились “разбой, торговля и война” вместо

свободы, равенства и братства, стал романтизм, охвативший не только искусство,

но и другие стороны духовной жизни. "Романтизм сказывался как целостная

культура, подобная своим предшественникам – Ренессансу, Классицизму,

Просвещению" [326, с. 94].

Романтизм вырос из реакции на идеи

Просвещения, некоторые из них сохранили себя и

раскрылись в романтизме гораздо полнее,

например, идея “естественного человека” Руссо,

культ природы, проникновение в психологию своих

героев, интерес к народному искусству,

пробудившийся под влиянием культурологических

взглядов И. Гердера. Романтический герой как бы

431

Э. Делакруа.

Гамлет на кладбище

вырос, выпрямился и разорвал рамки чистого рационализма: это человек страстей,

которому тесно в обыденном мире. Он свободен от всякого рода ограничений, ему

свойственны творческий склад характера и масштабность во всех его проявлениях.

“Мы живем во времена гигантских, преувеличенных масштабов”, – писал Байрон

Вальтеру Скотту (1771 – 1832) [121, т. 6, с. 18]. Гёте отмечал, что такому герою

присуще волнение, превосходящее его силы, а Байрон говорил о ярости, которая

охватывает героя при виде несоответствия своих возможностей и замыслов.

Романтическому герою (и автору-романтику) часто казалось, что история творится

величием человеческой личности, и возникает галерея героев-борцов, могучих,

необыкновенных личностей, выступающих в одиночку против всего мира с его

пошлостью повседневности, героев гонимых и оскорбленных, романтически

бунтующих против несовершенства реального бытия.

И показалось мерзким все кругом;

Тюрьмою – родина, могилой – отчий дом,

восклицает байроновский Чайльд-Гарольд [22, т. 1, с. 156]. Романтические герои:

Каин, Манфред и Корсар – Байрона, Моби Дик – Мелвилла (1819—1891),

Квазимодо – Гюго – по своим подвигам и деяниям часто равны мифическим

героям античности. На раннем этапе развития романтизма герой выступал как

“личность, разбуженная историческим процессом, представившем ей

неограниченное, как казалось вначале, поле деятельности” [121, т. 6, с. 21].

Романтики пытались преодолеть конечное во имя бесконечного, с гордостью

утверждая:

Лишь тот достоин счастья и свободы,

Кто каждый день идет за них на бой.

[Гёте "Фауст"]

Могучее напряжение героической борьбы человека с роком, судьбой, которая

“стучится в дверь”, со всем, что подавляет стремление человека к свободе, свету