Текст книги "Алчность"

Автор книги: Анита Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

6

Берлин, 1947–1948

Проблему выселения из страны, угрожавшую Софи, она решила довольно быстро – просто вышла замуж.

Дитер с первого взгляда невзлюбил своего отчима. Тот был старым, толстым, неуклюжим, а главное, он был англичанином. Чтобы организовать свадьбу, потребовалось немало времени: близкие отношения военных с жителями завоеванной страны все еще не одобрялись. Если бы Софи была немкой, оформление разрешения заняло бы вечность, но и ее утверждение о том, что она француженка, мало помогало – у нее не было документов. В спешке покидая замок, она взяла с собой то, что сочла необходимым, забыв захватить самое важное. Но в конце концов, французские власти, войдя в положение влюбленных, все-таки выдали Софи нужные бумаги.

Британцам это совсем не понравилось. Софи долго и нудно допрашивали о ее связях с Генрихом, интересовались, почему она всю войну прожила в Германии. Ее заподозрили было в шпионаже, но в чью пользу? В итоге здравый смысл все же восторжествовал: ее жених, сержант Боб Кларксон, служил при полевой кухне и вряд ли имел доступ к каким-нибудь военным секретам.

Софи с большим удовольствием вышла бы замуж за одного из тех блестящих молодых офицеров, с которыми она «дружила», но она не была настолько наивной. Про то, чем она занималась два последних года, многим было довольно хорошо известно. Офицеры могли с радостью гулять, кутить и спать с ней, но замуж? Ей пришлось бы ждать такого предложения еще лет сто.

Что касается Боба Кларксона, то тот был просто в восторге. Сорокачетырехлетний вдовец не мог поверить своему счастью, когда красивая элегантная француженка проявила к нему такой интерес. Он был еще более изумлен, когда она сказала, что ей ничего от него не надо. Как это было непохоже на других фройляйн, которых он знал, – тем нужны были не только деньги, но и продукты, сигареты, нейлоновые чулки, все, к чему он имел доступ. Но Софи, его Софи, была не такой: ей нужны были он сам, его компания, его дружба и его любовь.

Все это слишком походило на сон, и он так боялся, что сон развеется, когда спустя всего пять дней после знакомства сделал ей предложение. Когда же она приняла его, Боб долго не мог поверить, что ему так повезло.

Софи рассказала ему о своей проблеме с жильем и о том, что брат ее покойного мужа собирается вышвырнуть ее с ребенком на мороз, – она понимала, что правда звучала бы далеко не так впечатляюще и жалостливо. Все, что ей было нужно, – чтобы Боб замолвил за нее словечко перед чиновником, который заведовал предоставлением жилья бездомным. Так Софи осталась в своей подземной квартирке.

Когда Боб видел Софи и ее сына в их подвале, у него наворачивались слезы. Это место казалось ему темным и отвратительно обставленным. Ему очень хотелось подыскать им приличное жилье, в окна которого светило бы солнце. Но Софи держалась за эту квартиру с такой очаровательной страстью, что он уступил. В случае свадьбы это стало бы серьезной проблемой – квартира находилась слишком далеко от места его службы, а армейскому командованию не нравилось, когда солдаты жили в отдаленных частях города. Считалось, что это чересчур опасно, ведь сопротивление местного населения до сих пор не прекратилось окончательно. Даже теперь в некоторых районах города все еще было неспокойно. Но Боб пользовался определенной популярностью в своей части, и словцо, сказанное в нужное ухо, к тому же подкрепленное ящиком-другим виски из запасов, пребывающих в его распоряжении, сделали свое дело.

Если проблема и существовала, так это с мальчиком. Боб обычно легко сходился с детьми, но с этим у него ничего не получалось. Он не решился бы сказать, что Дитер ненавидит его, но иногда в его взгляде, обращенном на отчима, проскальзывало нечто очень близкое к ненависти.

– Мне очень жаль, Боб. Ты всегда так добр к нему, а он постоянно грубит тебе, – сказала как-то Софи, когда они рассматривали отвергнутый Дитером чудесный игрушечный поезд, который Боб приобрел у одного солдата, якобы «нашедшего» его.

– Софи, любовь моя, мы должны дать ему время. Не забывай, что его отец мертв, и до сих пор он был единственным мужчиной в семье – он ревнует тебя, но скоро это пройдет.

Боб ошибался. Никто из них не понимал, что Дитеру с некоторых пор было абсолютно все равно, что делает его мать, его расстраивало лишь то, с кем она это делает.

Большинство вечеров он проводил у Шраммов. Он учился со всепоглощающей страстью, а приходя домой, отдавал предпочтение одиночеству – читал свои книги, пересчитывал драгоценные камни. Последнее мальчик делал теперь каждый день, ибо Бобу он не доверял. Он уже знал истинную ценность камней. А еще он начал заниматься меновой торговлей. В их доме теперь всегда были вещи, нужные многим людям, – виски, сигареты, консервы… Он обменивал все это не на деньги, а на военные сувениры: форму, значки, пистолеты. У герра Шрамма была коллекция трофеев двух предыдущих войн – Франкопрусской и Первой мировой, – и учитель часто рассказывал мальчику, как выросла ценность этих вещей. Дитер сделал логичный вывод, что если собирать коллекцию трофеев войны, то когда-нибудь они значительно вырастут в цене. В качестве своего секретного склада он использовал одну из комнаток в подвале. При этом он аккуратно вел записи, регистрируя все приобретенное, а также то, в обмен на какие ценности он это приобрел.

Дитер поставил себе три основные цели в жизни: отомстить брату отца, стать богатым и выкупить отцовский замок. Он не знал, как он всего этого достигнет, но в том, что сделает это, мальчик не сомневался.

Когда Дитеру исполнилось одиннадцать, он начал ходить в настоящую школу. Ученикам не хватало многих вещей, но дисциплина все равно была строгой. После нескольких лет вольготной жизни дети с трудом переносили ограничения, навязываемые им школой, – но не Дитер. Он был сознательным и благодарным учеником.

Отчим прекратил попытки сойтись со своим пасынком, и между ними установился холодный, но вежливый вооруженный нейтралитет. Они здоровались по утрам и желали друг другу спокойной ночи, но это и все. Остаток дня один из них проводил на службе, а другой – в школе, по выходным же они не обращали друг на друга внимания.

К крайнему недоумению Дитера, Софи казалась вполне довольной своим мужем, а ведь тот обычно разговаривал лишь о своей работе на армейском складе! Во время еды он противно чавкал, часто пускал отрыжку и газы, не затрудняясь при этом извиняться, и пил, чтобы напиться. Единственная выгода от нового отчима заключалась для Дитера в том, что теперь он свободно говорил по-английски.

Софи же расцвела. Она набрала вес, и это явно шло ей, хотя и несказанно ее огорчало. Из ее глаз исчезло грустное выражение. У нее теперь было полно модных вещей и косметики – Боб иногда приобретал ей все это, используя свои все более широкие связи. Она постепенно становилась такой, какой была раньше.

Два года жизнь текла без особых встрясок, и вот как-то вечером Боб вернулся домой с известием, что он возвращается в Англию. Дитер встретил эту новость молчанием, а его мать обуял восторг.

– Как это чудесно! Магазины на Бонд-стрит, «Хэродс» – как я хочу все это увидеть своими глазами!

– Тише, милая, ты забыла, что у нас пока еще все продается по карточкам? Нельзя так просто зайти в магазин и купить что хочешь, – понимающе улыбнулся Боб.

– Но ты все равно достанешь мне то, что я захочу, ведь так? Тебе всегда это удается, ты такой умный! – Софи погладила мужа по затылку и хихикнула. Дитер с отвращением отвел взгляд.

– А ты что думаешь, Дитер? Только представь себе – ты будешь ходить в настоящую английскую школу.

– Спасибо, не надо.

– Дитер, не глупи.

– Я не глуплю, мама. Я не хочу ехать в Англию – мне хочется остаться здесь.

– Но как ты, мальчик, которому еще даже не исполнилось двенадцати, сможешь сам жить в таком большом городе? Теперь ты англичанин – Боб усыновил тебя, и ты можешь получить настоящее английское воспитание и стать джентльменом. Ты познакомишься с Робби, сыном Боба, он станет твоим другом.

– Да, мама, – машинально ответил Дитер.

– Ну, вот и ладно. Я знала, что тебе понравится эта идея.

Дитер извинился, встал и прошел в свою комнату.

– Он не слишком-то лучится счастьем, – мрачно заметил Боб.

– Все будет в порядке. Он до сих пор лелеет глупую мысль о том, что он немец. Оказавшись в Англии, он быстро об этом забудет.

Остаток вечера Софи провела, планируя будущее, – она зашла так далеко, что даже намекнула на то, что настало время им завести ребенка. «Ребенка Боба», – произнесла она, простодушно хлопая ресницами.

Следующим утром Дитер не пошел в школу, сказав, что плохо себя чувствует. Он стерпел материнскую суету вокруг себя и дождался, пока Боб и Софи уйдут – последние месяцы его мать подрабатывала, выполняя обязанности переводчика в части, где служил Боб.

Дитер спрыгнул с постели, взял ящик и два больших чемодана и аккуратно уложил свою коллекцию военных трофеев. В буфете, он забрал все консервы и открывалку. Затем скатал свой матрас и постель, достал из ящика в комнате матери все необходимые бумаги, в том числе ненавистные ему документы на усыновление и британский паспорт – он мог ненавидеть их, но понимал, что в этом городе они заметно облегчат ему жизнь. Напоследок он вернулся в свою комнату и достал из тайника в стене коробочку с драгоценными камнями, пистолеты, книгу Шиллера и поднос.

За домом стояла старая тачка, которую он нашел на какой-то стройке. Дитер пока еще ни разу не воспользовался ею, но инстинкт запасать все то, что могло оказаться для него полезным, подсказал ему перевезти тачку домой и спрятать под каким-то тряпьем. Уложив все свои вещи на тачку, он прошел в комнату матери и взял большую фотографию отца, стоявшую за купленной Бобом радиолой.

Он знал, куда пойдет, наверное, он всегда предполагал, что однажды это может случиться. Много лет назад, рыща по округе, он набрел на уцелевший лесок, в котором стояла небольшая хижина – очевидно, раньше ею пользовались дровосеки. Она стояла в зарослях кустарника и была надежно укрыта ползучими растениями и папоротником – ничего удивительного, что Дитер сам чуть было, не пропустил ее. Тогда он на всякий случай тщательно прикрыл хижину от людского глаза ветками и листьями и запомнил место. И вот теперь такой случай настал.

Отныне хижина была его домом. И пусть двенадцать исполнялось ему лишь через несколько месяцев, но жизнь в послевоенном Берлине быстро сделала его взрослым. Он знал, что справится.

Мальчику понадобилось несколько часов, чтобы дотащить тачку до того места. Разгрузив имущество, он спрятал тачку в лесу и вошел в свой новый дом. Первым делом он достал фотографию отца и нашел в деревянной стене гвоздь, чтобы повесить ее.

– Я не мог поехать туда, папа. Мне надо остаться, – сказал он улыбающемуся отцу.

Испания, 1992 год

Дитер взглянул на электронные часы на приборной доске машины. Как же летит время! Поездка выдалась простой – в основном благодаря сильнейшему шторму, который заставил многих не таких отважных автомобилистов остаться дома. «Как странно – большую часть пути я вспоминал детство», – подумал он.

– Детство! – вслух воскликнул Дитер и улыбнулся. Он не раз говорил жене, что, судя по всему, таким успешным человеком его сделало именно трудное начало жизни, а также трофеи, которые он раздобыл после войны. Дело в том, что небольшой арсенал огнестрельного оружия, накопленный им, оказался неплохим подспорьем: Дитер выяснил, что на подобные вещи всегда находятся покупатели.

При мысли о том, какому риску он подвергался, Дитер поежился. В первые послевоенные годы ношение оружия означало смерть или тюремное заключение, а он перемещался по Берлину, вооруженный до зубов. Останавливать ребенка никому не приходило в голову – забавно, правда? Не отрывая глаз от дороги, Дитер взял первый подвернувшийся под руку компакт-диск, вставил его в проигрыватель, вполне соответствующий прекрасному автомобилю, и под звуки Вагнера прибавил скорость. «Очень подходящий выбор», – подумал он.

Он прибыл в пункт своего назначения – испанский курортный городок на побережье – в запланированное время, к вечеру, и сразу поехал в отель. Пройдя в свой «люкс», быстро принял душ, сменил рубашку и галстук, проверил, заперты ли чемоданы и не забыл ли он взять ключ от номера, и вышел в коридор. Проигнорировав лифт, он сбежал по лестнице – не по главной, а по той, которой пользовался персонал. Дитер хорошо знал устройство этого отеля: лифты и главная лестница были расположены в одном месте и легко просматривались из вестибюля. Боковая же лестница заканчивалась небольшой дверью совсем рядом с конторкой портье, а там всегда, даже в это время суток, было людно. Незаметно проскользнуть оттуда на улицу было легче легкого.

Он быстро зашагал по все еще оживленной главной улице городка. Когда Дитер регистрировался, ему очень не понравилась внешность двух мужчин, сидевших в креслах напротив лифтов. Они вполне могли быть обычными туристами, но Дитер не любил рисковать. Чтобы убедиться в том, что за ним не следят, он прибегнул к обычной схеме: внезапно поворачивался и шел в обратном направлении; останавливался, чтобы поглазеть на витрины магазинов; нагибался, чтобы завязать шнурок. В конце концов он убедился, что хвоста за ним нет.

Дитер остановился на пересечении главной и второстепенной улиц, там, где на одном углу стояла аптека, а на другом – небольшой магазинчик. Из портфеля он достал номер «Ле Фигаро» и некоторое время стоял, читая газету. Прошла всего минута, и рядом с ним остановилось такси.

– Вы заказывали номер в отеле «Хуан», сэр? – спросил, высунувшись из окошка, водитель.

– В среду после полудня, – ответил Дитер с сильным акцентом – испанский не относился к числу языков, которыми он владел.

– В среду выдался хороший денек, – усмехнулся водитель и, повернувшись, открыл перед пассажиром дверцу заднего сиденья.

Дитер уселся в салон. Он очень редко пользовался общественным транспортом – в этом не было необходимости. Почувствовав неприятную смесь старых запахов табака, чеснока и человеческого пота, он поморщился и беспокойно заерзал на сиденье, мысленно пожалев, что не подложил газету, перед тем как сесть. Водитель сразу же бросил автомобиль в поток транспорта, не позаботившись при этом посмотреть в боковое зеркало – очевидно, он надеялся, что его защитит небольшая пластмассовая фигурка Девы Марии, в обрамлении искусственных розочек свисавшая с зеркала заднего вида. Он что-то произнес, но Дитер не стал отвечать. У него не было времени на бесполезную болтовню с таксистами, к тому же он очень плохо понимал испанский. Он нарочито открыл портфель и достал оттуда пачку бумаг. Испанец пожал плечами, замолчал и сосредоточился на вождении.

Дитер не стал читать свои бумаги – в этом не было нужды, он знал все цифры наизусть. Пока такси пробиралось через лабиринт узких улочек, он рассеянно смотрел в окно. Если за ними и следили, вряд ли преследователь мог остаться незамеченным. Он понятия не имел, где находится или куда едет: если учесть репутацию Его Превосходительства, такая неосведомленность была весьма желательной.

Он сам не знал, чего ради приехал сюда. «Наверное, ради старых добрых времен», – предположил он. Когда-то сфера его интересов была связана главным образом с нелегальной торговлей оружием. Он поставлял партии оружия в Палестину, Ирландию, во многие африканские страны – туда, где возникали «небольшие проблемы», как он это формулировал. Это были веселые деньки – он бороздил моря на списанном старом торпедном катере, ускользая от властей. И даже когда пограничники останавливали его, то никогда ничего не находили. После этого глухой, лучше всего безлунной, ночью происходила встреча в какой-нибудь отдаленной пустынной бухте. Да, то были чудесные времена – выброс адреналина в кровь всегда гарантирован. Это было, наверное, даже лучше, чем секс.

Дитер снова беспокойно пошевелился на своем сиденье – сравнение напомнило ему о его проблеме.

Вот уже много лет он не занимался подобными вещами. Он не касался оружия, даже не видел его и, конечно, ничего не доверял бумаге. Телефонные звонки с иносказаниями – вот и все, что было, да и то он имел дело лишь с некоторыми крупными клиентами вроде Его Превосходительства. Весь риск брали на себя другие – они занимались перевозками, передачей товара, он же оставался в стороне. В случае возникновения непредвиденной ситуации его личность почти невозможно было бы установить. И все это время его счет в женевском банке стремительно рос.

Даже небольшой необходимости в подобных делах теперь не было. Его законный бизнес процветал: у Дитера фон Вайлера было достаточно денег, чтобы обеспечить себя и своих детей до конца жизни. Когда одни страны накладывали на другие санкции, их с невероятной легкостью нарушали люди, подобные Дитеру, – они богатели на совестливости остального мира. Дитер много раз принимал решение, что последняя операция будет действительно последней, но затем раздавался звонок, и он не мог противостоять искушению. Наверное, он слишком жаден – ему всегда хотелось больше, на всякий случай. Именно так он поступал, будучи ребенком: пересчитывал свои пфенниги в марки и прятал их в старый носок. Теперь он вел операции только в швейцарских франках – американские доллары он не уважал. И следовало признать, что, пересчитывая свои миллионы, он испытывал такое же удовольствие, какое ощущал ребенком, пересчитывая свою сотню марок.

Такси со скрипом затормозило, и из какой-то арки с урчанием выехал большой черный лимузин. Не говоря ни слова, Дитер вышел из такси и пересел в роскошный салон огромной машины. На черных кожаных сиденьях салона с кондиционером он сразу почувствовал себя в своей стихии.

Его Превосходительство не был ему другом, Дитер никогда не совершил бы ошибки, включив его в число своих друзей. Он ничего не испытывал к этому человеку – так же, как старался не думать о характере его деятельности или о том, сколько невинных людей погибнет от доставленного им оружия. Все это не имело к нему никакого отношения, если бы он задумывался над подобными вещами, то никогда не преуспел бы в «торговле игрушками»..

Лимузин выехал из города и направился в сторону высокогорья. Было так темно, что вокруг ничего нельзя было разглядеть. Если бы Дитер обернулся и бросил взгляд сквозь тонированное стекло, он увидел бы огни города, поблескивающие на поверхности моря, словно светящиеся жемчужины.

Полчаса спустя они проехали сквозь ворота на дистанционном управлении, промчались по длинной, обсаженной кипарисами подъездной дорожке и остановились перед большим, богато украшенным белым зданием, которое наверняка не принадлежало Его Превосходительству, – без сомнения, он всего лишь арендовал его.

– Как приятно вновь увидеть вас, дорогой Тото! – проговорил Дитер, выходя из машины и протягивая руки к человеку в белом одеянии, в ожидании стоявшему на ступеньках.

Глава 2
Уолт

1

На самолете, летящем в Индию, осень 1992

Уолт слез с лежащей на спине красивой молодой женщины, скрестил пальцы на затылке и зевнул, словно посредственное исполнение им роли его ничуть не интересовало. Девушка посмотрела на него и как-то робко улыбнулась. «Бедная шлюшка! Что за способ зарабатывать себе на жизнь!» – подумал он, автоматически улыбнувшись в ответ. Девушка встала на четвереньки и, приблизив лицо к его опавшему пенису, вопросительно взглянула. Уолт покачал головой – он чувствовал себя слишком уставшим.

– Какай у вас замечательный член, мистер Филдинг! – Она затрепетала ресницами и начала нежно поглаживать его, явно пытаясь заинтересовать. Уолту это понравилось. Он любил, когда женщины были женственны, и никогда не одобрял тех из них – даже шлюх, – которые злоупотребляли похабными выражениями. Проявленное девушкой уважение и соблюдение ею приличий пришлись ему по душе.

– Эти техасцы любят утверждать, что у них самые большие и мощные стручки, но вот что я скажу вам, мэм: в Орегоне произрастают фрукты получше, – почти машинально произнес он с утрированным акцентом, словно нечто подобное от него ожидалось.

Затем он встал с постели и пошел в душевую кабинку. На пороге обернулся и сказал девушке:

– Одевайся и проходи в главный салон. Там ты найдешь моего секретаря, он организует подарок и твое возвращение в Ниццу из Каира.

Женщина с встревоженным видом проговорила:

– Мне очень жаль, мистер Филдинг!

– Тебе не за что извиняться. Это не твоя вина! – резко ответил он.

– Вы не хотите, чтобы я осталась? – Она соблазнительно поводила красивым загорелым телом на белой простыне и встряхнула длинными светлыми волосами. Эта сцена была весьма соблазнительна и в другое время обязательно вернула бы ему мужскую силу – но не сейчас.

– Нет! – бросил Уолт и захлопнул за собой дверь душа.

Он никогда не позволял девушкам остаться, это запросто могло привести к ненужным осложнениям. Женщины любили его: и то, что он делал в постели, и то на, что он был способен вне ее. Из личного опыта он знал, как легко они влюбляются – не в него, а в ту роскошь, которой он мог их обеспечить. А еще он знал, как нелегко порой бывает от них избавляться.

Он установил для себя строгие правила, регулирующие подобные встречи. Организовывал их всегда его секретарь-референт. Бет этого никогда не делала – Уолт избавил ее от такой обязанности, убежденный в том, что она не понимает, что все эти женщины были профессионалками. Карлосу, его секретарю, было велено отбирать женщин примерно двадцатипятилетнего возраста: Уолт предпочитал опытных, кроме того, не хотел, чтобы его совесть отягощали контакты со слишком молодыми девушками. Более старших же он не любил потому, что знал: с определенного возраста подобные женщины начинают задумываться о будущем, а ему не хотелось иметь дело с их проблемами.

Он предпочитал блондинок. Они должны были быть нормального телосложения, с немаленькой грудью – худосочные ему не нравились. Им сообщали, что они никогда не должны сами заводить разговор о себе. Были времена, когда его интересовали их биографии, но это все осталось в прошлом: теперь ему было наплевать на их жизненные обстоятельства и их надежды на будущее. Подобные разговоры вели лишь к ненужным в таких обстоятельствах личным чувствам – а Уолту нравилось быть беспристрастным.

Кроме того, девушки обязательно должны были иметь справку о недавно взятом тесте на ВИЧ – Уолт считал, что настали времена, когда любая предосторожность не лишняя. Вообще-то он мог бы обходиться без таких женщин: уже много лет Уолт постоянно содержал одну «официальную» любовницу. Ныне занимающая эту должность Валери обладала мягким характером, была хороша в постели, не испытывала к нему любви и не рассчитывала на его ответную любовь. Размер ее содержания и роскошная квартира, которую он снимал для нее в Нью-Йорке, гарантировали ее верность.

Недавно Уолт начал задумываться о том, почему он идет на такие расходы. «Наверное, – решил он, – это ностальгия, а также то, что, вопреки мнению конкурентов по бизнесу, меня нельзя назвать безжалостным человеком». Когда-то он навещал любовницу регулярно, но в последнее время все изменилось. Теперь он не мог сказать заранее, сумеет ли выполнить то, что надлежит делать мужчине в постели. Когда Уолт обратился к своему врачу, тот сообщил ему, что физически он полностью здоров – судя по всему, все дело в утрате тяги к сексу.

Помимо содержания постоянной любовницы, он всегда любил разнообразить свою сексуальную жизнь с временными партнершами вроде той девчушки, которую он только что отослал. Однако те же казусы начали нередко происходить и с ними.

Когда-то он обожал секс, жить не мог без него. Но теперь, как бы ни было ему неприятно признаться в этом даже самому себе, половой акт частенько казался ему всего лишь рутинной работой, а удовольствие от него было далеко не таким острым, как раньше. Да, он все еще испытывал потребность в сексе, но это была уже скорее потребность в физическом облегчении – процесс больше не приносил ему радости. Нередко он осознавал, что прибегает к постели лишь для того, чтобы скрасить тяготившее его одиночество.

Уолт намылил тело лавандовым мылом «Аткинсон». Он всегда пользовался мылом именно этой марки потому, что она напоминала ему о единственной женщине в его жизни, которую он любил и уважал. Ко всем остальным Уолт не испытывал ни малейшего уважения – можно сказать, был в какой-то степени женоненавистником. По крайней мере, до тех пор, пока в его жизнь не вошла Винтер Салливан. Уолт уважал ее, возможно, смог бы даже полюбить, но все еще не пытался этого сделать. Он максимально отвернул краны. Дело в том, что постарался не думать о Винтер слишком часто – это смущало его, ведь он никак не мог понять, что в ней такого, что заставляет его ощущать себя в ее присутствии косноязычным юнцом. Винтер была единственной женщиной, которую он никогда не пытался затащить в постель. «Наверное, виновато это чертово уважение», – подумал Уолт. Он знал, почему не уважал всех остальных женщин – из-за Черити[3]3
  Английское Charity – милосердие.


[Закрыть]. При мысли о ней он фыркнул. Если кого-то родители и назвали неправильно, так это ее! Уолт был сильным человеком – сильным и телом, и духом, и лишь Черити могла внушить ему страх.

Он упал на постель и закутался в полотенце. Черити, главная ошибка его жизни…

Штат Орегон, 1956

Мальчик сжался в темном подвале и прикрыл уши ладонями, пытаясь отгородиться от звуков, доносившихся до него сквозь перекрытие над головой. Он сидел, обхватив колени руками, прижав их к груди и наклонив голову. От страха он обмочился, и мокрые холодные брюки липли к его бедрам, но он даже не замечал этого. Шум усилился – он услышал грохот переворачиваемой мебели, звон разбитого стекла, характерный звук ударов по человеческому телу. Его мать отчаянно закричала, моля о пощаде.

– Нет! – Мальчик вскочил на ноги и начал в темноте пробираться к выходу, спотыкаясь обо что-то и растягиваясь на сыром холодном полу. – Пожалуйста, не надо! – Добравшись до выхода, он забарабанил кулаками в запертую дверь. От бессилия и ярости он зарыдал. Его переполняла ненависть к собственному отцу, который, возможно, в эту минуту как раз убивал его мать, а также к самому себе – за то, что был слишком мал и слаб, чтобы защитить ее.

Он сам не знал, сколько времени пролежал так в темноте, терзаемый страхом за мать и за себя. Но вот в доме воцарилась тишина – густая, пронзительная, зловещая тишина, напугавшая его еще больше, чем шум, слышавшийся до того.

Дверь в подвал резко раскрылась, и тьму пронзил яркий свет. Ребенок прикрыл глаза ладонью.

– А ну, маленький засранец, выходи! – прорычал его отец.

Он начал подниматься на ноги, но, видимо, делал это недостаточно быстро – мужчина, покачиваясь, спустился по шатким деревянным ступенькам, схватил мальчика за руку и потащил за собой, в залитую светом кухню.

– Ах ты плаксивая свинья! Ты посмотри на себя! – Держа мальчика за шиворот, отец с видом отвращения вытянул руку и некоторое время стоял так, разглядывая сына.

В углу когда-то безукоризненно чистой комнаты мальчик увидел свою мать, без движения лежавшую на полу лицом вниз. Ужин, который она готовила, был разбросан по всему полу. «Она умерла», – подумал ребенок.

– Мама! Скажи хоть слово! – закричал он, освободившись от отцовской хватки и бросаясь к матери. – Мама! – кричал он, пытаясь перевернуть ее на спину и посмотреть, дышит ли она.

– Ты обоссался, маленький ублюдок! – прокричал отец и пересек кухню, на ходу вытаскивая из штанов ремень. Настала его очередь.

Мальчик быстро перекатился по полу подальше от избитого тела матери и свернулся клубком, постаравшись прикрыть наиболее уязвимые части тела: закрыл голову руками, подогнул ноги, чтобы защитить живот… А еще он закусил губу, чтобы не кричать и не плакать. Он ни за что на свете не даст отцу получить дополнительное удовольствие, слушая мольбы о пощаде!

Некоторое время его пороли, били руками и ногами, но все это прекратилось так же внезапно, как началось. Отец, пошатываясь и проклиная жену, сына и все на свете, включая Бога, вышел из комнаты.

Мальчик молча лежал, прислушиваясь. Он услышал, как под тяжелым телом отца скрипнуло деревянное крыльцо, как хлопнула входная дверь, как подкованные сапоги прошли по двору, как завелся мотор грузовика, как старый неухоженный механизм заскрипел, захрипел и закашлял, отъезжая по ухабистой дороге.

Уолт подполз к матери, за все это время не издавшей ни звука. Он с трудом встал и похромал к раковине, где нашел какую-то тряпку и смочил ее в холодной воде. Не обращая внимания на собственные ушибы и боль во всем теле, он вернулся к матери, осторожно приподнял ей голову и начал обтирать распухшее от побоев лицо. С посиневших разбитых губ сорвался долгий глубокий вздох. И тогда мальчик начал тихо, почти незаметно плакать. Но он плакал не от боли, как бы сильна она, ни была, а оттого, что человек, которого он любил так, что даже не смог бы подобрать слов для описания этого чувства, жив.

– Бедняжка, что он с тобой сделал? – Мать с трудом села.

– Не двигайся, мама, я сейчас позову миссис Мартин, – сказал он, имея в виду женщину, жившую в полумиле от них.

– Нет, Уолт. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел меня в таком состоянии – это разозлит твоего отца. Я сейчас умоюсь, и все будет в порядке. – Мать попыталась улыбнуться, но от боли в разбитых губах на ее глазах выступили слезы. Женщина отвернулась; мальчик знал, что она сделала это, чтобы он не видел ее состояния, но как он мог его не видеть?

Он помог ей подняться на ноги, ощутив при этом, что она пошатывается. Уолт был высоким для своего возраста, а мать была небольшого роста. Он поддерживал ее как можно аккуратнее, стараясь не причинить ей новую боль – мальчик знал, что ее простое хлопчатое платье наверняка скрывает еще немало синяков. Его сердце словно распухло, переполненное любовью к ней, но он не мог заставить себя выразить свое чувство: следовало быть сильным мужчиной, а не слюнтяем.

– Тебе надо привести себя в порядок, – сказала ему мать от раковины.

– Мама, я не обмочился. Просто пол в подвале очень мокрый, – виновато сказал он.

– Да, конечно – ты же сильный мужчина! – Мать повернулась к насосу, подававшему воду на кухню. Уолт готов, был расцеловать ее в знак благодарности – но поцелуи не были приняты в этой семье.

Держась прямо, мальчик вышел из кухни, и только очутившись снаружи, он позволил своему телу обмякнуть от боли и начал подволакивать ногу, которую отец ударил особенно сильно. Он подошел к навесу у колодца – там отец устроил самодельный душ. Раздевшись, Уолт налил в небольшой бак ледяной воды из колодца, дернул за шнур и встал под перехватывающий дыхание водопад. Мыла не было – либо льющаяся вода вымывала тело, либо нет. Отряхнувшись, он схватил одежду, помчался через двор, заскочил в дом и прошел в свою комнату, расположенную под самой крышей деревянного здания.