Текст книги "Алчность"

Автор книги: Анита Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

Затем он поднял свечу над головой, чтобы посмотреть, нет ли в подвале еще чего-нибудь интересного, и увидел своего отца.

– Папа! – удивленно воскликнул он, а потом не так уверенно еще раз: – Папа?

Это был его отец, но это не мог быть он – человек полулежал у стены. Его лицо имело необычный цвет, а глаза были открыты, но не улыбались ему. На скуле и на плече виднелась запекшаяся кровь. Дитер подошел на шаг и спросил:

– Папа, это ты?

Он осторожно коснулся отца, и тот повалился на бок. Мальчик увидел, что у него совсем нет задней половины головы.

2

Германия, весна-лето 1945

Дитер взбежал по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Его ботинки громко стучали, а сердце бешено колотилось. Единственными свидетелями охватившей его паники были толстые девы и пышно одетые рыцари с большой фрески, украшавшей стены и потолок.

У высоких позолоченных дверей спальни матери он остановился и, чтобы достать до ручки, встал на цыпочки.

– Мама, мама, быстрее!

– Дитер, почему ты топаешь по дому этими своими ботинками? Ты испачкаешь мрамор.

Его мать стояла посреди всеобщего хаоса. Всюду, включая даже пол, лежала какая-то одежда; чемоданы, сумки и саквояжи были раскрыты, и Софи, не церемонясь, запихивала в них что-то. В углу Мария складывала нижнее белье, аккуратно упаковывая каждый предмет в салфетки и укладывая все в чемодан. При этом по ее щекам текли слезы. «Ну почему все женщины так много плачут?» – подумал Дитер.

– Мама, папа…

– Да, дорогой, я знаю. Мы отыщем его.

– Но он…

– Беги к себе и собери чемодан игрушек. Мария уже сложила твою одежду. Можешь взять один небольшой чемодан, но не более. Ты понял? – Софи отвернулась и попыталась втиснуть еще какую-то вещь в переполненный чемодан.

– Мама, пожалуйста, послушай меня!

– У меня нет на это времени! – Его мать почти сорвалась на крик. – Иди, делай то, что я тебе сказала. Сюда скоро придут русские – хорошо хоть, что не американцы. Мария, ты-то можешь двигаться быстрее? – воскликнула она с таким раздражением в голосе, что служанка громко зарыдала. – О, Боже!

– Я нашел…

– Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? Твой папа в Берлине, мы обязательно отыщем его. Там мы будем в безопасности, Берлином им ни за что не овладеть. Мария, возьми себя в руки!

Дитер пожал плечами, пошел к себе в комнату и начал собирать игрушки. Если никто не хочет знать, где его отец, он никому и не скажет. Лесной домик был его с отцом общей тайной, и пусть он ею и останется. Он расскажет обо всем, когда они вернутся. Пока же он будет держать свое горе внутри, скрывать его – это поможет ему притворяться, что папа остается с ним. От неистовых усилий сдержать подступавшие к горлу слезы его грудь заныла. Но он все равно не заплачет – что сказал бы отец, если бы увидел, как он плачет? «Дитер, запомни: офицеры и джентльмены никогда не плачут!» – наверняка сказал бы он. Поэтому мальчик судорожно сглотнул, сжал кулачки и до боли закусил губу – но так и не заплакал.

Он не знал, что взять с собой, но сложил свой набор прусских оловянных солдатиков. Затем прошел в библиотеку и достал из тайника в глубине одного из книжных шкафов – это место показал ему отец – первое издание Шиллера. По словам отца, эту ценную книгу передала ему в день совершеннолетия его мать – бабушка Дитера. Мальчик никогда не видел бабушку и не знал, хороший ли она человек, но решил, что отцу понравилось бы, если бы он узнал, что книга в надежных руках. В кабинете отца находился еще один тайник. Как-то Дитер зашел в кабинет, но увидел лишь ноги отца – остальная часть его тела была в дымовой трубе. Отец заставил его поклясться, что он никому не скажет об оружии, которое там хранилось. Сейчас мальчик поставил в камин стул, залез на него и на ощупь нашел полочку с двумя пистолетами – большим «люгером» и меньшим, в инкрустированной жемчугом кобуре. Второй пистолет, как он знал, принадлежал его дедушке. На полочке также лежала жестяная коробка с патронами. Дитер, решил, что папа не возражал бы против того, чтобы он забрал с собой оружие, и сложил пистолеты в рюкзак.

Когда он шарил в темноте, его рука наткнулась на что-то жесткое, металлическое. Он положил на стул несколько книг и таким образом смог залезть повыше в трубу. Когда он вылез, весь в саже, в руках у него был серебряный поднос. «Так вот где он находился!» – проговорил мальчик. Рукавом он протер поверхность и прочел то, что там было выгравировано. Он мог этого не делать – надпись он знал наизусть. Поднос был подарком его деду, на нем был изображен герб его полка со словами «З6-й полк прусской артиллерии» и подписями офицеров полка. Дитер обрадовался, что отец додумался спрятать поднос – ведь это была одна из самых дорогих для отца вещей. «Дорогих не в смысле денег, Дитер, – дорогих как память», – сказал он ему тогда. Мальчик кивнул, не совсем хорошо понимая, что именно имел в виду папа – но зато понял это теперь. Он тщательно завернул поднос в ткань и засунул его в почти полный рюкзак.

Час спустя старый автомобиль был уже загружен – или, вернее сказать, перегружен. Софи уложила стопку чемоданов на крышу, они выглядывали также из багажника, стоя на больших канистрах с бензином, и занимали все заднее сиденье. Дитер сидел на переднем, держа в руках свой чемоданчик и рюкзак.

Наконец из замка вышла укутанная в меха Софи, за ней следовала Мария с большой корзиной в руках. Софи медленно обошла машину, проверяя, надежно ли закреплены чемоданы, а служанка тем временем стоически терпела февральский холод.

– Что же ты, поставь корзину в машину, – приказала Софи.

– Не могу – в салоне нет места.

Без особого успеха попытавшись сдвинуть чемоданы, Софи секунду подумала и подошла к Дитеру.

– Эту грязную штуку мы не берем, – указала она на рюкзак.

– Я не могу его оставить, – мрачно ответил Дитер.

– Чем-то придется пожертвовать – нам понадобится еда.

– Тогда мы оставим чемодан. – Мальчик осторожно вытащил его у себя из-под ног, положил на колени, раскрыл, достал книгу и с трудом засунул ее в рюкзак. Ему было жаль солдатиков, но пистолеты следовало оставить, он был в этом уверен – оружие защитит их в пути. Книгу он забрал потому, что она была дорога отцу.

Заметив грусть на его лице, Вилли подошел к нему и сказал:

– Дитер, я присмотрю за чемоданом, не беспокойся.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Софи, вдоволь наплакавшись и совершив еще два похода в дом, чтобы проверить, не забыли ли они чего-нибудь необходимого, наконец уселась за руль.

– Но, мама, ты же не умеешь водить машину.

– Разумеется, умею. Я часто смотрела, как это делает твой отец, а однажды он учил меня, – уверенно произнесла Софи, после чего завела мотор, подкурила сигарету и на прощанье помахала слугам рукой.

– Разве можно курить, когда в багажнике столько бензина?

– Вот глупый! Ну конечно, можно – ведь я оставлю стекло опущенным. Какое захватывающее приключение! – Она радостно засмеялась, выжала сцепление, и автомобиль, виляя из стороны в сторону, покатился по длинной подъездной дорожке. Дитер повернулся на сиденье, но ничего не увидел – вид ему загораживали чемоданы и сумки. Тогда он высунул голову в окно и бросил последний взгляд на свой дом.

– До свиданья, дом! – крикнул он. – Мы скоро вернемся!

Он помахал рукой, и тем же ответили Мария с Вилли. Вскоре вычурный силуэт замка скрылся из виду.

Сначала поездка складывалась легко, хотя Софи и забыла взять с собой карту. Они ехали по небольшим пустынным дорогам – бензин трудно было достать, и машин было очень мало. Это по крайней мере позволяло матери Дитера научиться как следует водить машину и при этом не попасть в аварию самим и не причинить ущерб кому-то еще. Но через некоторое время они начали встречать людей – те ехали на автомобилях, в автобусах, в телегах и все двигались в противоположном направлении. Тонкий ручеек, текущий навстречу, вскоре превратился в мощный поток – охваченные паникой немцы покидали города и уезжали в сельскую местность.

Машина выдержала лишь несколько дней – однажды в моторе что-то заскрежетало и из капота повалил черный дым. Дитер с матерью мгновенно выскочили наружу, убежденные, что автомобиль вот-вот взорвется. Но этого не случилось, и через некоторое время они вернулись к машине, чтобы собрать свой багаж, количество которого заметно уменьшилось. Пока они пробирались на север, с крыши незаметно для них свалилось несколько чемоданов, другие украли, когда они ночевали в придорожной гостинице. После этого они решили, что будут спать в машине, а мыться в реках и ручьях. А потом старенький автомобиль сломался.

Багажа было слишком много, и Софи начала перебирать его. Это был первый раз, когда Дитер увидел содержимое чемоданов. Он чрезвычайно разозлился – там были бальные и вечерние платья, элегантные костюмы из Парижа, туфли, шляпки, фотографии в серебряных рамках и косметика.

– Я все понимаю, можешь даже не говорить, – с улыбкой сказала ему Софи. – Я проявила невероятную глупость, но тогда я не знала, чем это все для нас обернется.

Машина сломалась в самом начале весны, однако у Софи хватило здравого смысла взять с собой тяжелые зимние вещи.

– Это на тот случай, если погода ухудшится, – сказала она. – А серебряные рамы могут нам пригодиться. – Она на несколько секунд застыла над фотографией Хайни, такого красивого в своей офицерской форме, а затем сложила серебряные рамки на дно самого большого чемодана.

Дитеру пришла в голову идея снять с машины колесо, достать запаску из багажника и сделать импровизированную тачку для их чемоданов. Он же придумал с помощью серебряного ножа для резки хлеба спилить выхлопную трубу и соединить ею колеса. Затем они сделали из кусков кузова что-то вроде поддона, и Дитер скрепил всю конструкцию шелковыми чулками и шарфами.

Когда тачка была готова, а чемоданы погружены на нее, Софи принялась с сокрушенным видом рассматривать сломанные ногти.

– Ну, что ж, надеюсь, они еще отрастут, – с напускной бодростью проговорила она. – А когда мы приедем в Берлин, я раздобуду новые чулки.

В качестве ответа Дитер залез в салон машины и достал оттуда большой кожаный саквояж с косметикой.

– А место есть? – посветлев лицом, спросила его мать.

– Найдем, мама. Разве ты когда-нибудь слышала о французской леди без косметики?

– Какой умный маленький джентльмен! – Софи расцеловала сына в щеки. Это ему не понравилось, но он предпочел промолчать.

Теперь у них не было машины, и передвигались они намного медленнее. Им приходилось пробиваться навстречу людскому потоку, который расступался, лишь когда, отчаянно сигналя, мимо проезжали армейские автомобили. Но постепенно такие автомобили стали попадаться все реже. Вместо этого им постоянно встречались танки и бронемашины, брошенные бегущим вермахтом. Беженцы быстро снимали с техники все полезное, так что вскоре она напоминала выброшенные сломанные игрушки капризного ребенка-великана.

Дитер всегда считал свою мать глупой женщиной, которая слишком много времени проводит в постели и не желает заниматься действительно интересными вещами, постоянно плачет и жалуется на головную боль, теперь он был вынужден пересмотреть свое мнение о ней.

За несколько месяцев она превратилась из элегантной женщины, интересующейся лишь модами и развлечениями, в стойкого борца с невзгодами. И хотя Дитер был восьмилетним мальчиком, ее стоицизм изумлял его. Теперь она никогда не жаловалась и молча шла вперед милю за милей. Женщина, которая спала только на мягчайших перинах, устланных самыми тонкими льняными простынями, мгновенно засыпала на охапке соломы или даже на постели изо мха и никогда не вспоминала о своей широкой кровати в стиле рококо, украшенной позолоченными херувимами.

Когда Дитеру удавалось поймать в силки кролика, она разделывала его и готовила на костре, хотя, наверное, ни разу не побывала в кухне замка. А однажды изумленный Дитер увидел, как она обменяла золотое ожерелье с сердоликами на дюжину яиц и живую курицу.

– Мама, ты заплатила слишком много, – заметил он.

– В таком положении, как наше, кому нужны какие-то дурацкие ожерелья?

Как это ни удивительно, но его мать по-прежнему выглядела опрятной и ухоженной. Ее темные волосы всегда были аккуратно собраны в шиньон, но косметикой, которую сохранил для нее Дитер, она почему-то совсем не пользовалась. И хотя количество ее вещей теперь заметно уменьшилось, одета она была всегда со вкусом. Каждый раз, когда они делали остановку возле воды, она стирала свое бесценное нижнее белье из шелка, бережно расходуя оставшиеся куски мыла – она догадалась взять его в замке. Дитер был горд тем, как хорошо она выглядела, не понимая, что красота матери может завести их в крупные неприятности.

Софи часто полушутя спрашивала его, что такого важного в его рюкзаке, но он никогда не говорил ей, опасаясь, что она разозлится из-за пистолетов, кинжалов и значков. То, что он снял их с эсэсовской формы, тяжким грузом лежало на его совести. Дитер знал, что воровать нехорошо – папа наверняка не одобрил бы его действий. Несколько раз ему приходило в голову закопать вещи в каком-нибудь укромном местечке, но он так и не решился на это. Ему нравилось забираться на дерево, туда, где мать не смогла бы найти его, и играть блестящими камушками. Именно в эти моменты он позволял себе думать о любимом отце. Он знал, что внутренняя тупая боль – тоска по отцу – не прекратится никогда.

В апреле, на полпути к месту их назначения, до них дошли слухи, что Гитлер мертв. Другие люди говорили, что он сбежал, кое-кто даже утверждал, что Берлин захвачен русскими. «Что за чушь! – восклицала Софи. – Как будто союзники позволят русским захватить столь лакомый кусочек! Я не верю ни слову из того, что нам говорят». И они упорно продвигались вперед.

Разочарованные тем, как медленно они двигались, они попробовали было сойти с дороги и идти полями, однако с тачкой это оказалось практически невозможно. Ее можно было быстро катить по ровной дороге, но для передвижения по полям и лесам она абсолютно не годилась.

Дитер с матерью не обсуждали вопроса о тачке, но оба хорошо понимали, что от нее придется избавиться. Однажды утром они на это решились, и теперь из более чем десятка чемоданов, с которыми они начинали свое путешествие, остались лишь два, а также саквояж с косметикой и рюкзак Дитера. За эти месяцы путешественники многому научились, поэтому они не просто бросили багаж, а обменяли его на еду на ближайших фермах, так что теперь каждый из них нес по сумке с провиантом.

В мае они услышали от напуганной крестьянки, что Германия сдалась. Они не хотели этому верить, но женщина пригласила их в дом и дала послушать радио. На такой поворот событий Софи уже не могла закрыть глаза.

– Впрочем, нет худа без добра – я француженка, а значит, иностранная подданная. Нам, по крайней мере, никто не причинит вреда, – весело сказала она.

– Мама, как ты можешь шутить в такой день? – ужаснулся Дитер, ввергнутый в уныние новостью, что великой германской армии больше не существует.

– Зато твоему отцу теперь ничто не угрожает, – уже серьезнее добавила Софи. Дитер отвернулся – ему не хватало мужества сообщить ей правду.

Теперь они двигались быстрее. Они знали, что их путь лежал на восток, и спрашивали у встречных, в каком направлении им следует идти.

– Присматривай за своей красивой мамочкой, парень, – однажды посоветовал Дитеру мужчина, который вполне мог быть каким-нибудь профессором. – Если вы собираетесь пройти через этот лес, держи ухо востро – там видели дезертиров, а это очень лихие парни.

– Немцы? – спросила Софи.

– Нет, русские, – был ответ, и Дитер вздохнул с облегчением. У него не укладывалось в голове, как немецкий солдат может дезертировать – даже после поражения.

Некоторое время они раздумывали, не обойти ли им лес, но он был так велик, что пришлось бы сделать большой крюк так, что в конце концов, они решили пойти на риск. В ту ночь, когда Софи заснула, Дитер решил зарядить оба пистолета. Он знал, как это делается, ибо несчетное число раз видел, как заряжал оружие отец. После этого он почувствовал себя увереннее: положил пистолеты под рюкзак, на котором обычно спал, и через несколько минут мирно заснул, тем более что было довольно тепло.

Он резко проснулся, сна у него почему-то не было ни в одном глазу. Бросив взгляд на то место, где спала Софи, он увидел, что мать исчезла – там лежала только шуба, с которой она все не хотела расставаться. Мальчик не стал звать ее, а принялся вслушиваться в звуки ночного леса – сам того не зная, за последнее время он прибрел повадки дикого зверя. До него донеслись какое-то шелестение и приглушенный шум, и тогда он взял пистолеты и, разувшись, начал осторожно пробираться по направлению к источнику этих звуков.

То, что он увидел, наполнило его такой яростью, что места для страха совсем не осталось. Его мать была распростерта на земле, ее одежда задрана, панталоны спущены до лодыжек. Над ней стоял дикого вида мужчина и стягивал с себя штаны, а мать смотрела на него с выражением ужаса. Ладонью она зажимала себе рот – как будто подавляла крик. Времени на раздумье у Дитера не было.

– Эй ты, подонок, оставь мою мать! – приказал он, выступая на небольшую полянку. Трясущимися руками он поднял оба пистолета и прицелился. Ему повезло: одна пуля попала мужчине в живот, а вторая в пах.

Отдача сбила мальчика с ног, а его руки сразу онемели. Но разум его был холоден – он спокойно смотрел, как тело мужчины почти грациозно выгнулось дугой и он рухнул в траву. Звук выстрелов разорвал тишину ночного леса и, отражаясь от деревьев и пробуждая на своем пути птиц и зверей, полетел прочь. В лесу немедленно воцарилась какая-то какофония.

Мать рывком вскочила на ноги и натянула панталоны. Ничего не говоря, она лишь протянула сыну руку, трясущуюся, будто она стала старухой. Мальчик взял мать за руку и повел назад, к месту их ночлега. Все так же молча, они торопливо собрали свои пожитки и тихо растворились среди деревьев, стараясь двигаться как можно быстрее и неслышнее. Оба они думали о трупе, оставшемся лежать на траве, и о том, не было ли у того человека товарищей.

Они шли всю ночь и только на рассвете остановились у небольшого ручейка.

– Благодарю тебя, сынок. Ты проявил такую храбрость, что твой отец будет гордиться тобой, – сказала Софи.

Дитер подумал, не сказать ли ей, что папа мертв, но решил этого не делать, проявив не свойственную его возрасту мудрость: он решил, что мама и так достаточно натерпелась сегодня.

– Почему ты не позвала меня, когда появился тот человек? – вместо этого спросил он.

– Я не хотела пугать тебя, не хотела, чтобы ты это видел, – ответила Софи, со смущенным видом отводя взгляд. – Я люблю тебя, Дитер, – помолчав, добавила она.

– О, мамочка! – Чтобы скрыть замешательство, мальчик вынужден был отвернуться.

– Ну что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, что лежало у тебя в рюкзаке, – сказала его мать уже совсем другим тоном – очевидно, она заметила его состояние.

Пять месяцев спустя после начала путешествия они наконец-то достигли Берлина. В первое время их терзал жестокий холод, затем – сильная жара. Гордость и оптимизм сменились упадком духа и страхом. Они пришли в столицу страны, потерпевшей поражение в войне, в город, который был фактически уничтожен. Стоя на усыпанной битым кирпичом улице, среди пыли разбомбленного, превращенного в руины Берлина, они наконец-то осознали реальность поражения.

Они прибыли на небольшой повозке, уставленной коробками с фруктами, которые на летней жаре быстро начали гнить. Несколько дней назад Софи обменяла свое кольцо с бриллиантом на эту повозку, лошадь и фрукты: она разумно надеялась, что в условиях нехватки продуктов сможет выгодно продать фрукты на черном рынке и с помощью вырученных денег начать новую жизнь. Но в своих планах она не учла того простого обстоятельства, что продукты должны попасть на рынок быстро. Несомненно, именно трудность перемещения по послевоенным дорогам заставила фермеров, живущих за пятьдесят миль от Берлина, с такой охотой продать ей все. А когда они медленно ехали по когда-то таким красивым улицам города, старая лошадь, которую к тому же недостаточно кормили и поили, вздернула голову, заржала и пала, опрокинув повозку. Не успели Дитер с матерью моргнуть глазом, как из руин зданий появились какие-то люди, подбежали к ним и с глазами, горящими от возбуждения, начали хватать подгнившие плоды. Лошадь все еще дергалась, когда на нее обрушились первые удары – люди с топорами и ножами принялись расчленять ее, буквально разрывая на куски. Во все стороны брызнула кровь, в воздухе повис ее сладкий запах.

Уставший и грязный Дитер отвернулся, ощущая лишь отчаяние, отвращение и грусть – он успел привязаться к старушке-лошади. Но реакция Софи была иной.

– Не смей! – услышал мальчик ее визг. – Это моя шуба!

С этими словами она вырвала свое все еще роскошное, хотя и порядком потрепавшееся меховое пальто из рук какой-то женщины. Дитер бросился вперед – как раз вовремя, чтобы успеть подхватить чемодан и саквояж, принадлежавшие его матери. Свой чемодан он спасти не успел – но, по крайней мере, у него остался рюкзак.

– Далась тебе эта шуба, – сказал он матери, когда они устало плелись по городу, пытаясь узнать улицы и отыскать дом его отца. Но все изменилось до такой степени, что сделать это было чрезвычайно трудно.

– Похоже, пока жизнь придет в норму, пройдет больше времени, чем я предполагала. Шуба понадобится нам зимой, – ответила Софи.

Она с решительным видом зашагала дальше.

– Если твоего отца нет в доме, то даже не знаю, что мы будем делать, – проговорила она.

«Или если дома больше нет», – добавил про себя Дитер, глядя на царившую вокруг разруху. Дом они все же нашли. От огромного особняка остались только стены.

– Что же теперь? – спросила Софи. Все ее тело от усталости и разочарования разом обмякло, на лице проступило отчаяние.

– Возможно, уцелел подвал, – мудро заметил Дитер, испытывая жгучее желание стереть с лица матери понурое выражение, и прошел через пролом, который когда-то был массивными железными воротами.

Дверь подвала оказалась заколочена досками, на них было мелом написано, что того, кто попробует сюда забраться, могут застрелить без предупреждения.

– Но мы же здесь не посторонние? – проговорил Дитер и оглянулся, ища, чем можно оторвать доски.

Внутри было темно, Дитеру показалось, что тут пахнет крысами и гнилью. Повсюду грудами лежал измельченный уголь, кроме того, здесь стояла кое-какая мебель.

– Мы можем все это вычистить, – сказала Софи. Было заметно, что это открытие прибавило ей бодрости.

– Тут есть вода, – крикнул Дитер от раковины, стоящей под заколоченным окном.

– Вот и чудесно. Сегодня мы будем спать в чистоте и уюте, – ответила Софи и, начав отгребать уголь от двери, запела какую то веселую песенку – впервые за много месяцев.

– Когда твой отец вернется, здесь уже будет полный порядок. Думаю, он решил пересдать окончание войны в каком-нибудь безопасном месте.

– Мама… – Дитер помолчал. – Я должен тебе кое-что сказать.

– Слушаю тебя. – Она с вопросительной улыбкой посмотрела на него, стоя в полоске солнечного света, пронизывающего мрак.

– Папа мертв. – И он рассказал Софи об ужасном открытии, сделанном им в охотничьем домике. Его голос был бесстрастным, словно он при этом ничего не ощущал: только так он мог облечь в слова ужас, испытанный им тогда в подвале. Он знал, что если выдаст свои истинные чувства, то больше не сможет сдерживаться и начнет выть от горя, а это лишь усилит боль матери. Софи закрыла уши ладонями и словно в замедленной съемке опустилась на пол. Там она сжалась и начала раскачиваться взад-вперед, издавая странные пронзительные звуки – впервые за несколько месяцев Дитер увидел, как она плачет.

Он неловко обхватил ее руками и начал раскачиваться вместе с ней.

– Я позабочусь о тебе, мама, я пообещал это папе. Не плачь, я с тобой..

Стоя в темном подвале, он утешал ее – маленький, худой от недоедания восьмилетний мальчик, который уже почти стал мужчиной: он знал, что пять месяцев, прошедших с начала их путешествия, бесповоротно положили конец годам его детства.

Франция, осень 1992

Гатри Эвримен был наделен богами благословенным даром – ему было достаточно поспать четыре-пять часов в сутки. Обычно он просыпался часов в шесть, чувствуя себя бодрым независимо от того, каким излишествам предавался предыдущим вечером. Гатри любил рассказывать знакомым, что он весьма тактичен – никогда не требует, чтобы все обитатели дома просыпались вместе с ним в столь ранний час. Правда, он почти каждое утро шатался по вилле, хлопая дверями, роняя вещи и производя как можно больше шума в надежде на то, что ему удастся разбудить слуг или гостей, заночевавших в доме. Когда же его замысел удавался, он долго извинялся за свою невнимательность, притворяясь, что шум был случайностью. Пожалуй, его можно было бы сравнить с большим щенком, который требует постоянного внимания окружающих и обижается, если с ним никто не играет.

На следующий день после ужина в «Карлтоне» он проснулся в пять утра и начал почти бесшумно ходить по вилле – внимание окружающих сегодня ему не требовалось. Быстро умывшись, он, в мягких замшевых туфлях красного цвета с вышитой спереди его личной эмблемой, спустился по белой мраморной лестнице. В комнатах было так тепло, что он мог ходить по вилле в одной тонкой батистовой ночной рубашке. Войдя в украшенный колоннами холл, он задержался у больших ваз с белыми цветами и некоторое время обрывал увядшие лепестки. Затем подошел к богато украшенному зеркалу фирмы «Чиппендейл» и поправил свечи в подсвечнике, после чего раскрыл дверь, почти невидимую в стене, расписанной под дворик в итальянском стиле, и прошел в кухню.

На центральном столе в просторной, ярко освещенной кухне стоял поднос с чашкой и блюдцем из лучшего фарфора, серебряными кофейником и молочником, все это было приготовлено слугой еще ночью и накрыто большой салфеткой с инициалами «Г. Э.». Гатри открыл обе дверцы огромного холодильника «Вестингayс», зная, что найдет там нарезанный дольками и очищенный от зернышек грейпфрут и судочек с творогом. Первым делом он проверил содержимое кастрюлек и коробок. На каждой из них была наклейка, где аккуратным почерком были записаны калорийность и уровень холестерина в каждом блюде – от низкого в твороге до почти заоблачного в жирном шоколадном печенье. Это было уступкой Гатри доктору, который его пользовал (именно это старомодное слово он любил употреблять) еще с тех времен, как им обоим было по двадцать лет.

– Гатри, ты должен похудеть. Подумай о своем сердце!

– Но я и так все время о нем думаю, Дэниел! Оно пока еще работает, слава Богу. Оно подстроилось под меня и знает, что ему надо делать.

– Все равно, ни в коем случае не подвергай его излишнему напряжению! – И в облике, и в голосе Дэниела сквозило неподдельное беспокойство.

– Но, дорогой, неужели ты не понимаешь, что я родился с сердцем, отличным от твоего? Что мое рассчитано на то, чтобы справляться с этой огромной тушей? Мой вес при рождении составил почти шесть килограммов, я чуть было не отправил на тот свет свою бедную мамочку. Она больше не могла решиться родить ребенка, именно благодаря этому я стал единственным наследником своих родителей. И, слава Богу, терпеть не могу делить с кем-то что-либо. Гатри содрогнулся, и по его телу прошло колыхание плоти, похожее на ленивое хлопанье волн о берег моря. – Моя мать была святой женщиной. На ее месте я бы возненавидел сына, а она, наоборот, души во мне не чаяла и, безусловно, этим напрочь испортила меня. Ну так вот – этот старый моторчик толкает кровь по моему упитанному телу с самого первого дня. Как ты думаешь, у него была возможность ко всему приспособиться?

– Гатри, но ты ведь продолжаешь набирать вес! Попытайся урезать свой рацион, хотя бы количество жиров. Старайся избегать холестерина – если тебе наплевать на себя самого, то подумай о своих друзьях. Ты ведь знаешь, как мы тебя любим. – На глазах Дэниела Розенблюма, врача, обслуживающего богатых и знаменитых, выступили слезы.

– Милый, милый Дэниел, ты такой душка! – похлопал его по руке Гатри. – Ради тебя я таки пойду на это – отныне только рыба на пару и сливы. Я обещаю. – Он хлопнул по своему большому животу, и это было ошибкой – чтобы остановить тряску, ему пришлось положить на него обе руки. Может, ты и прав, добро! – душно рассмеялся он. – Кажется, меня действительно становится все больше и больше.

– Что ж, я рад, – ответил Дэниел, который ни на секунду не поверил в то, что Гатри, знаменитый своим чревоугодием и любовью к изысканным винам, сдержит обещание. Следует сказать, что Дэниел был не совсем прав – Гатри Эвримен честно попытался ограничить себя. Заставив своего повара взвешивать каждую унцию пищи и исключив из рациона сливки и масло, он за шесть недель сбросил шесть фунтов. Если учесть его вес, это изменение прошло практически незамеченным для всех, кроме самого Гатри и его напольных весов.

Однако этим утром процесс пошел в обратную сторону. Взвесившись, Гатри выяснил, что шесть ничтожных потерянных фунтов сжались – или разрослись? – до еще более жалких четырех. Вообще-то в этом не было его вины. За всех сделал заказ Уолт, и со стороны Гатри было бы невежливым отвергнуть выбор их вчерашнего «хозяина». Он предпочел бы легкое консоме вместо больших отбивных, которые заказал Уолт, а взамен действительно вкусного омара в тесте, приправленного трюфелями, жареную камбалу. Далее после таких питательных блюд он никогда не заказал бы шатобриан[2]2
  Жареная филейная говядина с картофельным суфле.


[Закрыть] с гусиной печенкой и коньяк, а Уолт поступил именно так. И, естественно, Гатри не смог отказаться от всего этого и все съел. Ему не хотелось думать о сыре и шоколадном пудинге, которые, следует признать, заказал именно он – и пудинг был просто чудесен. Но разве он виноват в том, что все съеденное им до этого лишь раздразнило его так давно подавляемый аппетит?

Внутренний голос сказал ему, что он мог бы исправить положение сегодня, но другой внутренний голос, намного громче первого, заявил, что все это чепуха. Долю секунды Гатри послушал его и затем, как пловец, прыгающий в бассейн, нырнул в холодильник, отодвинув в сторону грейпфрут и творог, и через мгновение появился с охапкой горшочков и коробочек с едой.

Он положил на поднос сливочное масло, круассан, джем, ломтики ветчины, салями, копченую лососину, картофельный салат и напоследок – большой ломоть сыра Шоме, самого ароматного из его любимых лакомств. Он налил в чашку кофе, поставил сахарницу и кувшинчик сливок на и без того перегруженный поднос и со всем этим отправился в столовую, где его уже заждалось место за длинным столом из стекла и мрамора. Довольно мурлыкая, он выгрузил свой улов на стол, на секунду задержался, чтобы окинуть все взглядом, радостно хлопнул в ладоши, словно ребенок, дождавшийся наконец угощения, и приступил к трапезе.