Текст книги "Алчность"

Автор книги: Анита Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Глава 5
Уолт

1

Нью-Йорк, осень 1992

Уолт хорошо знал, что его странствия по свету с целью отыскать какое-то чудотворное лекарство тревожили бухгалтеров его фирмы и забавляли работников, считавших подобные поездки такими же бесполезными, как поиски Святого Грааля.

Но Уолт все равно считал, что они ошибаются. Он любил повторять, что если бы образованные люди прислушивались к рассказам знахарей, то пенициллин и многие другие средства были бы открыты на сотни лет раньше. Одно только уничтожение бразильского тропического леса стоило человечеству Бог знает скольких лекарств. Уолт знал, что время сейчас бежит слишком быстро, и если такие люди, как он, не станут вкладывать значительные деньги в исследования и эксперименты, то многие вещи будут безвозвратно утеряны.

Работники его компаний, если бы они меньше боялись своего шефа, наверняка согласились бы с таким замечанием, но при этом упрекнули бы его за то, что он тратит почти все свое время на поиски средств от облысения и импотенции. А он бы ответил на это, что компании, выпускающей такую продукцию, с головой хватало бы денег на исследования лекарств от всех прочих болезней.

Поездки Уолта так часто заканчивались ничем (кстати, тот же результат принес и последний вояж в Бомбей и Каир), что он сам задумывался над тем, стоит ли в следующий раз лететь через полмира только для того, чтобы встретить очередного шарлатана, пытающегося надуть его. Но он всегда знал, что стоит ему услышать об очередном чудо-средстве, как он тут же отправится в путь. Эти поиски стали для него чем-то вроде наркотика. Кроме того, таким образом он воздавал память дедушке.

Больше всего на свете Уолт жалел о том, что его дед прожил недостаточно, чтобы стать свидетелем нынешнего процветания его компании «Дабл-Ю-Си-Эф»: он не успел увидеть огромных полей с лекарственными растениями, многочисленных фабрик и лабораторий, оснащенных по последнему слову техники, всеамериканской аптечной сети… Сейчас на него работали тысячи человек, но в самом начале своего пути он был так занят, что ему хватало времени лишь на одно письмо деду в месяц, да и то это было скорее не письмо, а отчет. Теперь, когда дед был мертв, Уолт сожалел, что не посылал настоящих писем и редко навещал его. Он так и не побывал на могиле Дензила. «Как-нибудь надо будет вырвать время», – подумал он, вставляя ключи в дверь своей двухуровневой квартиры на Парк-Авеню.

Он повесил пальто в стенной шкаф, обклеенный фотообоями, с изображением вида на Версаль. Затем достал из кармана черный кожаный блокнотик и, как всегда, записал время своего прихода. Уолта часто спрашивали, почему он фиксирует время всех мало-мальски значащих событий его дня, но он никогда не удосуживался объяснять это, отговариваясь тем, что любит иметь точное представление о распорядке своего дня. Его не останавливало даже то, что пришлось разработать специальный шифр, чтобы помешать Черити совать нос в его дела.

– Уолт, это ты? – крикнула его жена из зала, который ей нравилось называть салоном. Когда-то на его месте были три большие комнаты, но после перепланировки они превратились в одну, просто огромную. Окна здесь выходили на Центральный парк, но они были постоянно закрыты портьерами, такими вычурными, что Уолта всегда удивляло, зачем надо было дополнительно платить сотни тысяч долларов за вид из окон и при этом никогда его не видеть. Черити сидела за своим французским секретером восемнадцатого века и что-то писала. В камине, обошедшемся просто в невероятную сумму, горел огонь. Но Уолт всегда считал, что коль уж подобные вещи делают Черити довольной, то они стоят любых денег.

– Повезло на этот раз? – спросила она, не отрывая взгляда от списка, который составляла.

– Пока неясно. Надо будет провести более тщательный анализ средства от облысения – это вытяжка из мангового дерева. Но с лекарством от импотенции все как обычно – какой-то несчастный носорог погиб зря. Когда эти людишки наконец поймут, что им меня не провести?

Уолт сел на элегантный золоченый стул, стоявший у камина и предназначенный скорее для украшения, чем для удобства. Он решил, что поговорит с женой минут пять, а затем пройдет в свой кабинет и упадет на потрепанный, но такой уютный диван, который он так любил, а Черити ненавидела.

– Что это за список? – спросил он, скорее из вежливости, чем из интереса.

– Это список людей, которых я приглашу на благотворительный обед – сбор средств для ВИЧ-инфицированных и умственно отсталых детей.

– Что ж, похвально.

– Кажется, я слышу в твоем голосе иронию?

– Ну, что ты! Надо же что-то делать для бедняжек.

– Тем более, если учесть, в какой области ты работаешь…

– Именно.

– Ты не хотел бы рассказать моим дамам о том, какие исследования ты сейчас проводишь?

– Нет. Если желаешь, я поручу это Винтер Салливан.

– А, этой… – презрительно усмехнулась Черити. – Не думаю, что выступление такой дамочки будет воспринято всерьез.

– Ты хочешь сказать, такой молодой и красивой? – улыбнулся Уолт, представив себе, как отреагируют на появление Винтер подруги его жены – худые, как скелеты, и с одеревеневшими от многочисленных подтяжек лицами.

– Ничего я не хочу сказать. Просто дамам не понравится, если перед ними выступит какая-то секретарша.

– Винтер – наш лучший специалист по связям с общественностью. Она и впрямь очень хороша – знает, о чем говорит, и отлично формулирует свои мысли. Если я попрошу кого-то из химиков, они дадут ей все нужные данные: профессионалы не всегда способны подать информацию наилучшим образом.

– У нее такое глупое имя[5]5
  Winter – зима.


[Закрыть]!

– А мне оно нравится. Как она сказала, все дело в том, что она родилась в январе, а ее мать как раз читала роман Ду Маре «Ребекка». – Он улыбнулся, но выражение лица Черити стало еще более кислым. На самом деле она. и не догадывалась, что имела полное право дуться – ведь Винтер действительно очень нравилась Уолту. Он даже иногда думал, что его чувства к ней сродни влюбленности школьника. Уолт про себя улыбнулся этой мысли и тут же вздохнул – он сомневался, что их отношения когда-нибудь сдвинутся с мертвой точки.

– В январе нас пригласили на бал в Париже, – вспомнил Уолт.

– Но мы не можем поехать! – Его жена энергичным жестом отбросила свою золотую ручку. – Мы пообещали Колриджам, что поедем с ними на курорт в Аспен.

– Бал устраивает Гатри Эвримен, – спокойно продолжил он.

– Гатри?! Ты виделся с ним? – Черити повернулась и посмотрела ему прямо в глаза, ее лицо выражало возбужденный интерес. – Но он так не любит высшее общество!

– Ему исполняется пятьдесят.

– Я позвоню Джилли Колридж и все объясню. Она наверняка поймет – ведь это же Гатри! Там соберется весь мир! – Придя в сильное волнение, Черити хлопнула в ладоши, звякнув при этом многочисленными кольцами. Уолт улыбнулся ей и в который раз подумал, как сильно женщину могут изменить к лучшему дорогая одежда, опытные парикмахеры, драгоценности и хороший пластический хирург.

– Что же мы купим ему в подарок?

– Что-нибудь простенькое, ведь у него и так есть все. – Уолт встал. – Мне надо сделать кое-что. Увидимся. – Он пересек элегантное помещение, украшенное имитациями римских колонн и множеством золоченой мебели, и с чувством облегчения прошел в свою уютную комнату, где преобладали кожа и красное дерево.

Там он налил себе выпить – совсем немного, он никогда не опускался до больших доз спиртного потому, что много раз видел, до чего оно доводит людей. Поставив компакт-диск с Эллой Фицджеральд, он упал на свой старый диван, минут пять расслаблялся, а потом занялся бумагами, которые всегда накапливались на столе за время его отсутствия.

Уолт подумал, что хорошо уже то, что возможность побывать у Гатри обрадовала Черити – ведь это было большой редкостью. «Впрочем, – сказал он себе, – я ничуть не лучше ее: меня также волнует мысль, что я знаком с таким человеком». В этом они с женой были похожи: оба обожали компанию знаменитых людей.

Уолт Филдинг всегда признавал эту свою странную слабость. Ему даже казалось, что он знает ее причину: это был еще один способ продемонстрировать всем, какого успеха он, мальчик из лесной глуши, добился в жизни. Но существовало и еще одно, более важное соображение, хотя в этом он никогда и никому не признавался: водясь с известными людьми, он пытался произвести впечатление на мать. При таких знакомствах его имя и фотографии часто появлялись в глянцевых журналах и в газетных отделах светской хроники. Теперь мать наверняка знала о его положении в обществе, о том, какого успеха он добился.

Уолт положил голову на вышитую подушку – подарок жены. «Деньги – это главное», – гласила надпись, чуть ниже было вышито «Черити». Чувствуя себя смертельно уставшим, Уолт закрыл глаза и сказал себе, что посидит так минут пять.

Несмотря на свое решение никогда не вспоминать о матери, он часто думал о ней. Вот и сейчас он задумался, как у нее идут дела и как она теперь выглядит: Уолт всегда представлял ее точно такой, какой она была в тот день, когда они виделись в последний раз…

Штат Орегон, 1966

– Жениться? В твоем-то возрасте? Уолт, ты с ума сошел? Тебе же едва исполнилось двадцать, ты еще слишком молод!

– Нет, мама, – тихо ответил юноша, уставившись на блюдце с печеньем, которое мать всегда пекла к его приезду. Это стало для них каким-то ритуалом.

– Но ты даже ни разу не сказал мне, что тебе нравится Черити, не говоря уже о любви!

– Да, мама, но в жизни всякое случается.

Розамунда, которая до сих пор носила траур, абсолютно не шедший ей и делавший ее еще более бледной и измученной, грустно посмотрела на сына.

– И давно это у вас? – спросила она.

– Со смерти отца, – честно ответил Уолт.

– А, ну тогда понятно, почему я ничего не заметила, – печально проговорила его мать – она сама не раз признавалась ему, что те черные месяцы пролетели, как страшный сон. И даже теперь жизнь была для нее лишь тягостной обязанностью. Уже более двух лет она несла тяжкую ношу скорби и боли. Розамунде казалось, что все это вросло в нее, стало частью ее тела – как ребенок, но с тем отличием, что от этого бремени ей уже никогда не разрешиться. Единственным, что ее радовало в жизни, были короткие приезды Уолта.

– Жаль, что ты не приезжаешь домой почаще, – произнесла Розамунда своим усталым голосом. Судя по всему, она решила сменить тему, ведь предыдущая доставляла ей слишком сильную боль.

– Мне тоже, мама. Но я не могу рисковать своей работой в аптеке.

– Ты не обязан там работать – ты ведь знаешь, что дед и так оплатит все твои расходы.

– Нет, мама, этого не будет. Может быть, если бы я поступил в Калифорнийский университет, как мы планировали, я бы и согласился, но учеба в Вестлейке стоит так дорого, что даже деду такие расходы не под силу, – мягко, и в то же время категорически, произнес Уолт. В конце концов, это из-за матери он отказался от места на фармацевтическом факультете Калифорнийского университета – лучшем в стране – и перевелся в Вестлейк, дорогой частный университет, который к тому же оказался далеко не самым лучшим. К его плюсам относилось то, что в отличие от многих других вузов он предлагал курс фармации и находился в сотне миль от его дома. При сыне Розамунда всегда старалась сдерживаться, но он не раз слышал, как она плачет по ночам, и когда Уолт упомянул о возможности перейти в Вестлейк, она заплакала от радости и обняла сына, таким образом предопределив его академическую судьбу.

Уолт отнюдь не возлагал на нее всю ответственность – в конце концов, решение принимал он сам, кроме того, если бы не смерть отца, ему не пришлось бы менять университет. Но какой смысл размышлять о том, что было бы, если бы не… А так он по крайней мере все шесть лет обучения будет, можно сказать, рядом с матерью.

Дед сразу же согласился – да иначе и быть не могло, ведь он очень любил свою дочь и понимал, как тяжела ноша, которую приходится нести Уолту. Но юноша, понимая, что вся вина за случившиеся лежит на нем, настоял на том, что будет работать и частично оплачивать свое обучение.

Он получил работу в единственной аптеке городка Вестлейк, она была расположена в миле от университета. Уолт работал там пять вечеров в неделю, а в субботу – весь день, поэтому учиться ему было непросто. Почта каждую ночь он, отработав несколько часов в аптеке, еще и грыз гранит науки так, что ему редко когда удавалось поспать более четырех часов. По воскресеньям, несмотря на осуждающие взгляды хозяйки, ярой пресвитерианки, он все утро спал, а день и вечер использовал для того, чтобы нагнать учебную программу. Его отметки были довольно высокими, однако он постоянно чувствовал усталость.

Он знал, что мать представляет его себе в аккуратном белом халате, помогающим аптекарю отпускать таблетки и снадобья. Но это было не так. Несмотря на постоянные намеки и откровенную демонстрацию интереса, до сих пор Уолту разрешали лишь подавать покупателям молочные коктейли, содовую и мороженое – аптека была совмещена с кафе.

Почта все его однокурсники жили довольно богато – у них были автомобили и деньги, которыми их снабжали чадолюбивые родители. Уолт почти не общался с ними: он просто не мог позволить себе принимать участие в их развлечениях. Часто, глядя, как его однокашники познают радости праздной жизни, он ощущал себя чужаком. Он видел, как они пьют, курят траву, употребляют ЛСД – словом, берут от жизни все, и находил их отношение к учебе крайне легкомысленным. Работа и высокие оценки были для него слишком важны, чтобы рисковать ими ради таких развлечений, поэтому Уолт всегда отклонял предложения однокурсников позабавиться вместе с ними. Вскоре его сочли занудой и оставили в покое. Он даже был вынужден отказаться от своей мечты завоевать место в сборной университета по американскому футболу.

Приблизительно раз в полтора месяца ему удавалось обменяться сменами со вторым помощником аптекаря, копившим деньги на свадьбу, и поехать домой. И каждый раз он пытался избежать встреч с Черити, но тщетно: она всегда знала, о его приезде, даже в тех случаях, когда он сам не был уверен, удастся ли ему вырваться. Иногда юноша подумывал, не влезла ли она каким-нибудь образом в его душу, – иначе откуда ей всегда известно, что он собирается делать?

Черити так и не отказалась от своего плана выйти за него замуж, и теперь угрожала, что если он и на этот раз не скажет матери об их намерении, она сообщит ей обо всем сама.

– Черити, но ведь это шантаж, – устало проговорил Уолт.

– Да, конечно, – спокойно признала девушка.

Так что ему, хочешь не хочешь, пришлось поведать матери о своих матримониальных планах.

Доев печенье, он сидел и раздумывал, как выйти из дому, не огорчив мать еще сильнее, и как пройти в город так, чтобы не повстречаться с Черити. Уолт собирался повидаться со своим другом Габби, который пришел в отпуск из армии и сейчас был в своем трейлере на другом конце городка.

– У Габби родился еще один мальчик, – сообщила мать; вытирая руки полотенцем.

Уолт довольно улыбнулся – неприятный разговор о его женитьбе наконец-то завершился.

– Я как раз размышлял, хватит ли у меня душевных сил дойти до Габби. Знаешь, мама, иногда мне кажется, что ты читаешь мои мысли.

– Очевидно, у меня это получается не всегда. Иначе я знала бы о Черити, ведь так? – Розамунда села за сосновый стол напротив него.

– Ох, мама, мама… – сказал юноша, стараясь не встретиться с ней глазами/

– Эта девушка совсем тебе не пара. С твоими мозгами ты мог бы заполучить кого угодно. Она здесь никому не нравится, она такая недоброжелательная… Ну зачем тебе это? Ее даже нельзя назвать симпатичной. – Розамунда нервно сворачивала и разворачивала снежно-белую скатерть. – К тому же говорят, что с ее семьей что-то не в порядке. Сестра миссис Хорнбим доживает свой век в сумасшедшем доме, а двое ее детей умерли вскоре после рождения, – мрачно проговорила она.

Уолт молчал.

– Сын, прислушайся к моим словам, пожалуйста. Ты ведь не хочешь взвалить себе на плечи эту ношу – как бедолага Габби? Он работает автомехаником и живет в трейлере, ему-то в жизни уж точно ничего не светит. Может, дело в ребен… – начала мать и тут же закрыла рот огрубевшей от домашних дел ладонью. – Извини, Уолт. Наверное, все дело именно в этом? Она беременна, и ты просто обязан на ней жениться? Что за глупость ты сотворил!

– Нет, мама, она не беременна. Я даже не спал с ней.

– Тогда в чем дело? – громко спросила Розамунда. Уолт не знал, почему она вдруг повысила голос – от раздражения или от боли. – Как бы мне хотелось, чтобы твой отец был жив!

– Я не могу сказать тебе этого. – Он поднял взгляд, ожидая, что увидит мать плачущей, но ее глаза были сухими.

– Уолт, ангел мой, ты сам знаешь, что можешь сказать мне все что угодно.

– Но не это, – ответил юноша, отводя глаза. Он часто представлял себе, как расскажет все матери, попросит ее простить его, сбросит с души груз вины. И она, конечно же, облегчит его боль – так же, как в детстве обмывала его синяки и лечила его тело.

– Уолт, ты ведь знаешь, что я люблю тебя больше, чем саму жизнь! Ты должен понимать, что ничто сделанное тобой не способно помешать мне любить тебя.

– Ничто? – еле заметно улыбнулся юноша.

– Ничто, – повторила его мать. – Расскажи мне все, позволь мне помочь тебе. Ты ведь не хочешь жениться на Черити?

– Нет, – ответил Уолт, почувствовав облегчение от этого признания.

– Тогда в чем дело? Ну скажи же, Уолт, я ведь твоя мама. – Розамунда мягко улыбнулась ему и похлопала по руке.

– Она увидела, как я кое-что сделал, и сказала, что если я не женюсь на ней, она донесет на меня, – ответил он, понимая, как глупо, как по-детски звучат его слова.

– О, Боже! – рассмеялась Розамунда. – Но что она могла видеть? Как ты кого-то поцеловал? Или украл яблоко? Ты нарушил закон? – Она все еще смеялась, не в силах поверить в абсурдность ситуации.

– Она видела, как я убил отца, – услышал Уолт собственные слова. Он не хотел этого говорить, но было уже поздно: мать выпрямилась на стуле и мгновенно стала очень серьезной.

– О нет, – скорее выдохнула, чем произнесла она. – Ты это не всерьез.

– Мама, это правда. Я не хотел, просто так получилось. Это был несчастный случай, но…

Он не мог рассказать ей о весле и об удивленном выражении на лице Стива – или все-таки мог?

– Что произошло? – удивительно спокойно спросила мать.

– Думаю, у него был апоплексический удар – ты сама говорила мне, что это может случиться в любой момент. И я… сам не знаю почему, но вместо того, чтобы вытянуть его из воды, я ударил его…

– Но почему? Уолт, скажи мне, почему ты это сделал?

– Потому что он избивал тебя. Я просто не мог больше этого выносить. – Он опустил взгляд.

По его щеке с силой ударила материнская рука.

– Ты не мог этого выносить?! Да при чем тут ты?

– Но я люблю тебя, и мне было больно видеть, как ты страдаешь…

– Ты меня любишь? И ты осмеливаешься заявить это после того, как забрал у меня единственного мужчину, которого я любила?

– Но как ты могла любить его?!

– Да, кто ты такой, чтобы указывать мне, кого я могу любить, а кого нет? Он бил меня только тогда, когда напивался, он не хотел этого. – Розамунда стояла, опершись ладонями о стол и яростно глядя на него.

– Он мог и убить тебя.

– Какай же ты идиот! Он ни за что не убил бы меня, ведь он меня любил! Когда он не пил, мы были так счастливы! Эти случаи становились все более редкими. Что же ты наделал? Что ты сделал с моей жизнью? – Мать откинулась на спинку стула и замерла так.

– Мама, мне очень жаль…

– Жаль! – взвизгнула она. – Какое бессмысленное слово! И это, после того, что ты натворил! И ты еще говоришь, что любишь меня? – Она рассмеялась, но этот смех был страшен. Уолт знал, что уже никогда не забудет этого жуткого звука.

Вдруг мать встала, опрокинув стул, быстро пересекла кухню, взяла его сумку и подала ему:

– Убирайся, Уолт! Убирайся из моего дома и из моей жизни! – Она сорвалась на крик. …

– Мама, это был несчастный случай.

– Но он был, Уолт, и вот тебе его последствия. А теперь уходи. Пока я жива, я не хочу больше тебя видеть. Иди к своей Черити, а я буду молить Бога, чтобы он ниспослал тебе такую же ужасную жизнь, на которую ты меня обрек. Я ненавижу, тебя, сын, и буду ненавидеть до самой смерти.

2

Штат Орегон, 1966–1967

Уолт сидел в кабине большого грузовика, шофер которого согласился подбросить его до Вестлейка, и, чувствуя себя полностью опустошенным, невидящим взглядом смотрел на дорогу перед машиной. Водитель, ради него нарушивший установленные его компанией правила, уже отказался от попыток завязать разговор и теперь с мрачным видом вел грузовик на север.

Уолт чувствовал такую усталость, что хотел бы заснуть, но мрачные мысли не позволяли ему сделать это. В голове пульсировала тупая боль.

– Принял вчера лишку? – заметив его резкое движение, поинтересовался шофер.

– Что? – Уолт очень медленно повернул голову.

– Бурно провел ночь? – Мужчина поднес к губам воображаемый стакан.

– Да, что-то в этом роде, – ответил Уолт: было проще согласиться. На самом деле водитель был почти прав – за последние сутки он не выпил ни капли, но испытывал такое чувство, будто несколько дней пил не просыхая. Его тошнило, по голове словно били молотом, в висках ощущалась тяжесть – словом, все симптомы похмелья, но оно было вызвано не алкоголем.

Шофер понял реакцию юноши как согласие поговорить. Уолт предпочел бы, чтобы тот молчал, но, изредка вставляя в его монолог свои восклицания, он создавал у мужчины впечатление, что внимательно его слушает.

Проносились мили, а Уолт все сидел, сгорбившись и погрузившись в свои мрачные мысли. Раньше ему казалось, что он знает мать, что она любит его, что если и не испытывает ненависти к мужу, то по крайней мере не любит его. Но, как же он ошибался! Убив отца, он лишился и любви матери.

Целую неделю юноша пролежал в своей комнате. За все это время он ни разу не выходил наружу, обходясь черным кофе, печеньем и конфетами, которые он нашел у себя в буфете.

Всю неделю он ожидал гостей. Теперь, когда мать все знала, Черити уже не могла навредить ему, рассказав обо всем его матери, но ведь оставалась полиция! Уолт все ждал, когда же за ним придут, но так и не дождался.

Вместо этого приехала Черити. Было воскресенье, и его хозяйка, миссис Чезмен, исполнив свой религиозный долг, разбудила его, постучав в дверь.

– Там внизу какая-то девушка, говорит, что она ваша невеста, что вы ее ждете.

– Черити?

– Она не представилась. Предлагаю вам одеться поприличнее. Надеюсь, вы не будете развлекаться с ней в моем доме?

– Ну что вы, миссис Чезмен! – ответил он, про себя подумав, почему его хозяйка всегда носит эти ужасные огромные шляпы.

Черити дожидалась его в гостиной. Она была все такой же долговязой, но ее худоба теперь превратилась в модную стройность. Ее мышиного цвета волосы до плеч были мелированы, чтобы придать им хоть какой-то объем, она зачесала их назад и перевязала лентой. Черити уже знала, какое впечатление производят на людей ее красивые карие глаза, и всегда подводила их черным карандашом, таким образом отвлекая внимание от своей тяжелой челюсти. Но пластинки, которые она носила на зубах, сделали свое дело: теперь ее зубы были почти идеальными – ровными и белыми. Ее по-прежнему нельзя было назвать ни красивой, ни привлекательной, но она хотя бы стала терпимой.

– Черт возьми, что ты здесь делаешь? – вскричал встревоженный Уолт, заметив у ее ног чемодан.

– Приехала к тебе.

– А как же школа?

– Я закончила ее этой весной. В колледж я решила не поступать – в этом нет смысла, ведь мы скоро поженимся. Я никогда не хотела работать, как некоторые другие девочки, я мечтаю быть настоящей домохозяйкой и матерью. – Черити доверительно улыбнулась ему.

– О, Боже, Черити! – Его ноги подкосились, он опустился на стул напротив нее. – Но как я смогу тебя содержать? Мне только двадцать лет, и мне еще четыре года учиться. Ничего у тебя не выйдет!

– Выйдет, дорогой, я все обдумала. Я найду работу и стану помогать тебе. Тебе больше не надо будет столько трудиться.

– А твои родители? – ухватился юноша за последнюю соломинку надежды. – Наверное, твой отец пришел в ярость, когда узнал, что ты уходишь из дому?

– Вовсе нет. Ты всегда ему нравился, он знает, что ты очень умный и обязательно станешь богатым – что может быть лучше для его маленькой принцессы? – Черити жизнерадостно улыбнулась. – Я рассказала им, что задумала, и они не возражали. Я сказала, что сниму комнату – им бы не понравилось, если бы они узнали, что мы живем вместе, по крайней мере, пока мы не… – Девушка многозначительно подняла бровь. – Они знают, что я буду хорошей девочкой, – добавила она, словно положив конец обсуждению.

– Я не могу сейчас жениться на тебе…

– Да, конечно. Мы поженимся в следующем году, тогда тебе будет двадцать один, а мне – девятнадцать.

– Но после университета меня заберут в армию…

– Не обязательно. Мой дядя – член законодательного собрания штата, разве ты не знал?

– Но ведь Габби отправляют во Вьетнам.

– Лишь по его собственной глупости. Он сам захотел пойти туда, вероятно только потому, что решил сбежать от Мэри-Лу.

– Я не буду уклоняться от призыва! Само собой, я не хочу идти служить, тем более во Вьетнам – да и кто хочет? Но такой способ не для меня.

– Посмотрим, – ответила Черити и присела напротив него. – Как бы там ни было, я буду дожидаться тебя. Когда герой вернется домой, его встретит любящая жена.

– Я рассказал матери о том, что произошло, – сказал Уолт, чувствуя, что уверенность Черити в разработанном ею плане начинает раздражать его.

– Я знаю, я встречалась с ней. Это было не слишком приятно, скорее наоборот. Она хотела узнать все о том, что случилось в тот день, – она словно желала убедиться, что ты действительно сделал это.

– Теперь ты уже не можешь навредить мне.

– Но остается полиция… – Черити улыбнулась бесившей его самоуверенной улыбкой. – Послушай, Уолт, почему бы тебе не принять все как есть? Нам суждено пожениться, ты не сбежишь. Я знаю, что ты меня не любишь, но это дело времени. Я понимаю, что ты, такой красивый, можешь затащить в постель любую девчонку, но ведь я теперь выгляжу намного лучше, чем раньше, правда?

– Ты стала настоящей красоткой, – проговорил Уолт, внезапно почувствовав, как его охватывает жалость к ней.

– Ты серьезно? О, Уолт, ты такой милый! – хихикнула девушка. – Все будет не так уж плохо – я буду помогать тебе, стану хорошей женой. Пожалуйста, женись на мне! В следующем году…

За весь год перед их свадьбой Уолту абсолютно не в чем было упрекнуть Черити. Она сняла для себя комнату в доме, расположенном в соседнем квартале. Днем она работала помощником адвоката, а по вечерам официанткой в забегаловке, популярной среди студентов университета Вестлейка.

В каком-то смысле Уолту даже нравилось то, что она была рядом. Она стирала и гладила его вещи, не дожидаясь, пока он об этом попросит. По воскресеньям она готовила для него тушеное мясо. Юноша признавал, что ему приятно сидеть у нее и беседовать со знакомым человеком о своем доме. Здесь он мог хоть немного расслабиться – Черити понимала его, в отличие от его однокурсников. Они разговаривали, но он никогда не прикасался к ней, даже ни разу не поцеловал.

Целый год Черити на всем экономила, и того, что она накопила, хватило, чтобы внести первый взнос за небольшую квартирку, которую она отыскала. Уолту квартира из двух комнат, кухни и ванной не понравилась – она показалась ему мрачной.

– Зато она нам по карману, – уверенно отвечала Черити.

Теперь, когда свадьба казалась Уолту неизбежной, он и сам начал понемногу откладывать на мебель и тому подобные вещи – как говорила его мать, это были деньги «на всякий пожарный». На свадебное путешествие денег не было.

Хотя Уолт с Черити и пригласили Розамунду на свое бракосочетание, она нс сочла нужным приехать. Ее поступок просто ошеломил всех.

Хорнбимы крепко обиделись на нее, но добрая по натуре мать Черити убедила мужа, что причина подобного поведения в том, что Розамунда все еще не оправилась от горя, вызванного смертью Стива. Однако миссис Хорнбим так и не нашла хоть сколько-нибудь убедительного ответа на вопрос, почему Уолт, прежде такой заботливый сын, теперь совсем не навещал мать. Она пробовала выпытать это у зятя, но безуспешно.

Свадьба получилась на загляденье. Она проходила в местной гостинице – большом здании в швейцарском стиле, стоявшем на живописном берегу озера. Уолт и Черити были повенчаны под симпатичным, украшенным розами тентом из тончайшего муслина, трепетавшего на легком ветерке. В торжествах фигурировали восемь подружек невесты, один паж, четырехъярусный праздничный торт, струнный квартет и сто пятьдесят гостей – все со стороны невесты.

Ко всеобщему удивлению, Черити, в полупрозрачном шелковом платье с вырезом сердечком, в пышной юбке и с розочками в прическе, выглядела почти красавицей. Миссис Дьюэр, продавщица местного магазина скобяных товаров, была далеко не единственной из гостей, кто, поздравляя молодых, не сумел скрыть изумления в голосе.

Уолт на протяжении всей церемонии чувствовал себя неловко – он видел, что многие гости о чем-то перешептываются и бросают на него изумленные взгляды. Он даже знал, о чем они говорят – они размышляли, почему преданный сын перестал навещать одинокую мать и почему любящая мать проигнорировала свадьбу?

Он всегда был рад видеть своего старого товарища Габби, а в такой обстановке – и подавно. Но ему хватило одного взгляда на бледное измученное лицо друга, чтобы понять, что тот побывал в настоящем аду.

– Болит? – спросил он, указав на правую ногу Габби, в которую через два месяца после его приезда во Вьетнам попала пуля. Габби полгода провел в госпитале и до сих пор передвигался с помощью трости.

– Иногда, обычно когда мне хочется пива, – засмеялся его друг, но Уолт готов был поспорить на любые деньги, что Габби лжет. – Впрочем, когда я думаю об альтернативе, меня совсем не тянет жаловаться.

– Что за альтернатива?

– Деревянный костюм. Именно он достался почти всем остальным ребятам из моего взвода, так что раздробленная кость – это лучшее из того, что случилось со мной в том аду.

– Так там и впрямь настолько плохо?

– Намного хуже, чем ты можешь себе представить. Уолт, пообещай мне, что не будешь проявлять этого гребаного геройства – если у тебя есть возможность избежать призыва, хватайся за нее двумя руками. Туда лучше не попадать.

– Черити сказала, что у вас есть дядя, который может помочь с этим. – На лице Уолта отразилась борьба с собственной совестью. – И что же ты теперь собираешься делать?

– О, я теперь снова надеюсь, что стану юристом. Я слышал, что существует какая-то программа переподготовки ветеранов, но чтобы пробиться через всех бюрократов и быть зачисленным, одного героизма будет маловато. Такое впечатление, что нам намеренно вставляют палки в колеса – деньги они, что ли, экономят? Я уверен, что когда эта война закончится, о нашем существовании сразу же забудут, ведь только так они смогут смыть с себя вьетнамский позор.