Текст книги "Метелица"
Автор книги: Анатолий Данильченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
6
Сосновка появилась неожиданно, словно вынырнула из леса: золотистый бор отпрянул в сторону от железной дороги, и перед глазами возникли строения, крыши домов поселка.
Демид Рыков подхватил свой чемоданчик, спрыгнул с подножки вагона в песок, перемешанный с мелким гравием, мельком по привычке огляделся и вздохнул полной грудью. Вот и прибыли, Демид Иванович, на новое жительство. Может быть, на жительство. В этом он еще не был уверен окончательно. Податься ему больше некуда, единственная надежда – Левенков, добрая душа, мягкий, отзывчивый комбат. Примет ли, поможет? Эти вопросы часто задавал себе Демид и всегда отвечал утвердительно. За полтора года жизни бок о бок он хорошо узнал Левенкова. Такой человек помнит добро, не забыл, верно, как Демид вынес его, контуженого, на своих плечах из-под огня в первые месяцы войны, спасал от голодной смерти в окружении, потом помог выбраться из добрушского лагеря. О нем хлопотал – не о себе, хотя на месте Левенкова мог бы, только пожелай, оказаться сам и пережить лихое время под крылышком той женщины из Метелицы. Как ее… Наталья, кажется? Да, комбат, без сержанта Демида Рыкова ты бы уже погиб по меньшей мере трижды.
«Ну да ладно, сыты будем – бабу скрутим, живы будем – не помрем», – подумал он весело и зашагал к поселку. Примет Сергей Николаевич и поможет, ведь еще в лагере сам приглашал приезжать в Москву после войны, обещался устроить. В Москву и ездил Демид, но застал там одну Надежду Петровну с детьми, Левенков же застрял на этом забытом богом и людьми заводишке. Чудно́. Москва – и десяток дощатых построек, домишек, бараков!
Попутчиков с поезда не оказалось, и Демид остановился у первого барака, выглядывая, у кого бы спросить о Левенкове. Поодаль играли ребятишки – другого справочного и не надо.
– Эй, стриженый, иди-ка сюда, – позвал он одного из них.
Паренек подошел и остановился шагах в трех, переминаясь с ноги на ногу.
– Давай, давай, – поманил Демид пальцем. – Не съем.
Тот приблизился и недоверчиво зыркнул из-под нахмуренных бровей.
– Ну?
– Ух ты, какой серьезный! Зовут как?
– А на што это?
– Ну как же! Положено знакомиться. Вот меня, к примеру, Демидом зовут. Дядькой Демидом, значит.
– А-а… Ну, так Артемка я.
– Вот это другое дело. Инженера Левенкова знаешь?
– Дядьку Сергея?
– Правильно, его самого. Покажи-ка, где живет.
– А на што это?
– Вот заладил. Надо, значит. Да ты не бойся.
– А чего мне бояться? Нас вон… – указал Артемка на своих друзей и отступил с опаской на полшага.
Пареньки лет девяти – одиннадцати, оставив игру, сгрудились в сторонке и внимательно наблюдали за незнакомым человеком. Худые, чумазые от летнего загара и пыли, одетые кто во что, но все с залатанными коленками и локтями, они не двигались с места и своим решительным видом крепко подбадривали Артемку.
Сдерживая смех, Демид оглядел грозную компанию и протянул уважительно:
– Да-а, это конечно, серьезная компания. – Артемка начинал ему нравиться. – И взаправду бояться нечего, только почему ж такой недоверчивый?
– Доверяй тут…
– А что такое?
– Мало ли что, всякие ходют.
– Скажи ты, ходют. Всякие. Так и пускай себе ходят.
– Ну да, пускай! Тут же завод, никак. Объект! Мало ли кто ходит, и шпионы…
– Чего-чего?
– Шпионы. А то не? Вон и в газете писали.
Демид не выдержал и разразился своим трубным, оглушительным хохотом. Артемка от неожиданности даже голову вобрал в плечи.
– Уморил, парень! Шпионы, значит? Это верно, к ногтю их. Только не повезло тебе, не шпион я – солдат, демобилизовался. А с дядькой Сергеем воевал вместе.
– Воевали?
– Вот те крест!
– Неверующий я.
– Ну, тогда чтоб мне на этом месте провалиться! Чтоб язык отсох! А теперь показывай, где живет инженер.
– Так у нас за стенкой и живет, – заулыбался Артемка, поверив наконец Демиду.
– Скажи ты! Прямо за стенкой?
– А то не! В одной комнате я с мамкой, в другой дядька Сергей с теткой Натальей, только сенцы разные и двери.
– Вот и отлично. Пошли?
– Пошли. – Он повернулся к своей компании и крикнул: – Это к нам тут…
Ни Левенкова с Натальей, ни Артемкиной матери дома не оказалось, и они уселись на лавочке под окнами. Поначалу Артемка казался молчуном, потом разговорился и с охотой ответил на все вопросы. Демид узнал, что батя его погиб и что из Метелицы они с мамкой приехали совсем недавно, а зовут ее Ксюшей или Ксенией Антиповной, и что дядька Сергей инженер – ого! – начальника и то не боится, и что если он, то есть Демид, шофер, то на завод его с руками и ногами возьмут, потому как вон в гараже ЗИС стоит, а ездить некому.
Демид вспомнил, что в чемодане есть хорошее угощение, и открыл его.
– На-ка вот, вкусные.
– Мне? – не понял Артемка, глядя на круглую жестяную коробку леденцов.
– А то кому ж?
– Да я чтобы особо, так не любитель… – Видно, ему трудно было поверить в такой царский гостинец, но и глаз от коробки, разрисованной яркими, распаляющими детское воображение красками, он уже оторвать не мог.
– Бери, бери, – подбодрил его Демид, довольный, что купленные в Москве на всякий случай леденцы так кстати пригодились.
Открыть коробку и добраться до гостинца Артемка не успел: подошла, как сразу понял Демид, его мать. Она по деревенскому обычаю поздоровалась с незнакомым человеком, заметила в руках у сына угощение и укорила:
– Выцыганил! И не стыдно?
– И ничего не выцыганил…
– За какие ж такие заслуги?
Она взглянула на Демида, строго вскинув черную бровь, и тот понял, что вопрос больше относится к нему и касается не только леденцов.
– Я к Сергею Николаевичу, – пояснил он. – Воевали вместе и в лагере, в добрушском, тоже вместе. Меня Демидом… а вы, если не ошибаюсь, Ксения Антиповна?
Кивнув утвердительно, она посмотрела уже доверительно, с открытой улыбкой, на секунду высветив белые ровные зубы, и, указывая на сына, сказала:
– С ним не ошибетесь. Но если попросту – Ксюша.
Демид мельком, незаметно окинул ее взглядом с ног до головы, для чего пришлось склониться к чемодану и без нужды переставить его на другое место. В растоптанных туфельках, простенькой серой юбке и вигоневой жакетке, Ксюша стояла перед ним в неловкой позе, чуть скособочась от объемистой, оттягивающей руку хозяйственной сумки, и на первый взгляд казалась ничем не привлекательной, уставшей за суетный день бабенкой. Но Демида, умевшего ладить с женщинами и знающего толк в их настоящей, а не внешне броской красоте, ее вид не ввел в заблуждение. Он заметил и туго сбитые икры стройных Ксюшиных ног, и всю ее ладно скроенную фигуру, и горделиво посаженную голову с крепким узлом черных волос на затылке, и смуглую от загара, атласно-гладкую кожу на щеках, на шее. На мгновение он даже ощутил ее гладкость – до того был уверен в этом.
«А хороша!» – отметил Демид и тут же усмехнулся сам себе. Об этом ли думать ему.
– Он скоро будет, – прервала Ксюша неловкое молчание. Она извинилась и, позвав за собой Артемку, ушла в дом.
7
Появился Левенков неожиданно. Демид увидел его у колонки, посреди двора, и поначалу не узнал в шагающем к дому штатском человеке своего бывшего командира. Последний раз он его видел в лагере, остриженного наголо, костлявого от худобы, изможденного, едва волочившего ноги. Таким и запомнил. Теперь же, загорелый, скорый на шаг, Левенков выглядел моложе, плотнее телом. Щурясь от бьющего в глаза закатного солнца, он растерянно вгляделся в Демида, видно тоже не узнавая, и тут же просиял, заторопился, чуть ли не бегом устремился к нему.
Демид поднялся с лавочки, машинально расправил гимнастерку под ремнем и, как всякий нежданный гость, застыл с настороженной улыбкой, напружинясь весь, приготовясь к встрече. Приблизясь вплотную, Левенков оглядел его, как бы ощупал блестящими глазами, и кинулся обнимать.
– Демид… Ну точно, Демид! Живой! – Он боднул его лбом в ключицу, рассмеялся и, будто не веря своим глазам, потрогал пальцами плечи, руки, похлопал по выпуклой груди. – Живой… Цел-целехонек.
– А какая меня холера возьмет! – прогудел Демид, радуясь такому приему: не ошибся, значит, в комбате. – Явился вот – не запылился.
– Демобилизовали?
В чемодане у Демида лежала штатская одежда, но, уже подъезжая к Гомелю, он решил надеть гимнастерку – меньше вопросов и больше доверия.
– Демобилизовали, командир. Даже сверх того. – И, заметив вопрос в глазах Левенкова, добавил с усмешкой: – Долгая то песня, потом все выложу, как на духу.
– Конечно, конечно, потом. Проходи, что ж мы у порога… – захлопотал Левенков, приглашая в дом. – Ну, обрадовал, Демид, обрадовал! Живой и такой же здоровый, прямо не верится.
– Да мне и самому иногда не верится. Фартовый…
– Живы будем – не помрем, так, что ли?
– Не помрем! – расплылся в улыбке Демид. Помнит командир его любимую поговорку – это хорошо, значит, не забыл ни окружения, ни лагеря. Это подходяще. Было время – Демид Рыков тебя, инженер, выручал, теперь пришла пора рассчитаться, выручай и ты, Сергей Николаевич.
Он прошел в комнату, огляделся и сразу же отметил, что здесь надолго не задержишься – негде. Небольшая комнатка едва вмещала в себя круглый стол, диван, кровать, отгороженную ситцевой занавеской, несколько стульев да вымахавший в человеческий рост фикус у окна. Кухню же, через которую только и можно было попасть в комнату, занимала русская печь, стол-тумба, скамейка с ведром для воды и лежанка у печи, где разместится разве что ребенок. Скромненько жил инженер, Демид не ожидал такого. Все-таки фигура на заводе, мог бы и лучше устроиться.
Демид видел, что Левенков искренне рад ему, и довольно улыбался, окончательно успокоясь за свою судьбу. Так оно и должно получиться, как рассчитывал: добудет новые документы, поработает малость на этом заводишке, а там время покажет. Загадывать наперед он не привык. Скучное это дело.
Левенков долго не мог успокоиться – для него Демид, считай, с того света объявился – сновал по комнате, в который раз оглядывал гостя, похлопывал его по крутым плечам, восхищался, наконец, присел к столу и произнес с усмешкой:
– Видишь вот, запрятался твой комбат. Как в подполье. Поколесил, разыскивая?
– Мне к колесам не привыкать, Сергей Николаевич.
– Был в Москве?
Спросил как бы между прочим, но улыбка стаяла с его лица, взгляд метнулся в сторону, уперся в пустоту за окном, и Демид понял, что по семейной части тут неблагополучно.
– Заезжал, – ответил он неопределенно.
Левенков помолчал, побарабанил по столу, видно, ждал более конкретного ответа. Но что мог сказать Демид? Для него их семейные отношения – темный лес.
– Ну и как там?
– Одна… Дочки в порядке, отличницы.
– Да-да, конечно. – Он взглянул на часы и заторопился. – Извини, отлучиться надо. Располагайся, я быстро. Тут вот, на диване, мы тебя и поместим.
Левенкова – суетливого, будто растерянного, – Демид не узнавал. Он помнил его уравновешенным, всегда спокойным, неторопливым, скупым на пустые разговоры. «Неужто у него с семьей такая закрутка?» – подумал сочувственно, и ему поскорее захотелось увидеть Наталью – что там за штучка?
Минут через двадцать вернулся Левенков вместе с Натальей. Демид сразу и не поверил, что это она. Перед ним стояла простая деревенская баба, уже не молодая, не красивая, с круглым рыхловатым лицом, реденькими, вздернутыми кверху бровями, покрытая косынкой, вся такая тихая, будто виноватая. Она глядела на гостя медлительными глазами и улыбалась приветливо.
– Знакомься, Демид, – заговорил Левенков неестественно бодро. – Наталья.
Она протянула руку, пытаясь согнуть ладонь лодочкой, но старые, задубелые мозоли, видно, не дали ей сделать это – так и подала неловко скрюченную.
– А по батюшке-то как? – спросил Демид.
– Ой, скажете! – смутилась Наталья. – Отродясь по батюшке не величали.
Она спросила, как доехал, не устал ли с дороги, не проголодался ли, предложила освежиться под умывальником – обычные в таких случаях слова – и заторопилась в кухню готовить ужин. Ее доверительный, певучий голос, плавные, чуть замедленные, как бы плывущие движения привлекали своей «домашностью», успокаивали, настраивали на непринужденный лад и делали ее «некрасивость» почти незаметной.
«А приятная…» – отметил Демид, усаживаясь на диван.
– Теперь торопиться некуда. – Левенков уселся рядом, устало протянул ноги. – Рассказывай.
– Порассказать есть о чем, это точно. С чего и начать… Вот приехал к тебе, больше не к кому. – Он решил сразу же открыть карты, чтобы не оставалось недоговорок – готовься, мол, помочь, комбат, на тебя рассчитывают. – Был в своих местах, на Волге, но ждать меня там некому. Сталинград весь разбомбили и мою хибарку – вчистую, из близких ни души не осталось, даже знакомых не встретил. Тоска! Теперь для меня где кусок хлеба – там и дом родной. Примешь – стану на прикол.
Демид немного слукавил. Уехал он из Сталинграда не потому, что все разрушено и – тоска: просто никого из старых дружков не осталось – некому было похлопотать о получении документов, а сам идти «к властям» опасался.
– О чем ты говоришь! Молодец, что приехал. Я здесь, понимаешь, – понизил голос Левенков и покосился на дверь кухни, – тоже, можно сказать, один как перст. Чужой… Молодец, Демид, само вовремя. За баранку хоть завтра садись. Ну ладно, это мелочи, потом. Давай по порядку: как уцелел, где был – в плену? воевал?
– Всяко пришлось, а больше всего – бегать. Так всю войну, считай, и пробегал: то из лагеря, то в лагерь, то от чужих, то от своих.
– От своих?
– Пришлось, Сергей Николаевич. Пришлось и от своих. Напоролся на одного дурака.
– Это не после добрушского лагеря?
– Нет. Уже после победы. – Он криво усмехнулся, зыркнул на Левенкова – как среагирует, – но тот и бровью не повел, видно, нарываться на дураков было делом привычным. – В добрушском я долго не задержался. Месяца через три после тебя, уже по весне, отобрали нас, которые покрепче, и повезли к линии фронта на земляные работы. Вот олухи, нашли куда везти! Там я от них и сквозанул с Федькой Щегловым. Может, помнишь, рыжий такой, курянин, еще заикался.
Левенков сдвинул брови, вспоминая, и неуверенно пожал плечами: может, помню, может, нет – все перемешалось.
– Пробрались к своим и – на фронт. Но воевать мне долго не пришлось, всего одно лето. Осенью сорок третьего опять угодил к немцам. Подвозил снаряды на передовую – километра четыре, не больше, лесной дорогой. Жму на газ, значит, тороплюсь в самое пекло, дорога знакомая, по бокам деревья желтенькие, все обычно. Влетаю в эти самые Дубки (деревенька, где наши окопались), выскакиваю из кабины налегке, даже карабина не прихватил – принимайте гостинчик, боги войны, – и на тебе! Встречают немцы. Тыр-мыр – а куда денешься? Берите меня тепленьким. Как потом понял, когда я отправлялся из тыла, никто еще не знал, что наших из Дубков потеснили, и отошли они, видно, просекой, с другого конца деревни. Вот и все мои подвиги. Потом – плен, Германия.
– До конца войны – в плену?
– До конца.
Из кухни потянуло аппетитными запахами еды, послышалось потрескивание сала на сковороде, и Демид невольно сглотнул набежавшую слюну. Левенков заметил это и спросил, поднимаясь с дивана:
– Проголодался? Сейчас узнаем, скоро там?
Демид встал следом, достал из чемодана кругляш копченой колбасы, две банки тушенки.
– Провиант у меня тут кой-какой, пригодится. У тебя курить можно? – спросил, вытягивая пачку «Красной звездочки».
– Кури, кури, вот пепельница на подоконнике. Только форточку открой.
Хорошо было в этой тесной комнатке, спокойно, уютно. Неужто закончились все мытарства и скитания? Хотелось верить в это и не верилось. Слишком уж резкая перемена. Ни побегов тебе, ни вагонных колес, ни случайных ночлежек. Надоело все, в печенки въелось, в горле стоит. Теперь главное – добыть документы и отдохнуть. Отдохнуть душою, никого и ничего не опасаясь. Надо сказать про документы, а как скажешь, прямо в лоб? Потом.
– У Натальи почти готово, сейчас накроет… Ну, попал в Германию, – напомнил Левенков, усаживаясь на прежнее место.
– Попал, значит. А там лагеря почище добрушского. Удалось выдать себя за «восточного рабочего», была у них такая категория. Там все по сортам, целая система. «Добыл» у мертвого штатскую одежку, затесался к «восточным рабочим» и угодил к бауэрше – вроде помещицы по-нашему.
Он затянулся дымком «звездочки», сощурился от удовольствия и принялся рассказывать о втором своем пленении, не с пятого на десятое, как только что, а обстоятельно, с подробностями, неторопко. О немецких лагерях, о бирже труда, о жизни в усадьбе Анны Блой.
– Ты же, Сергей Николаевич, знаешь, я психованный. Находит порой, потом сам каюсь. Ну, допек хозяйский управляющий, старикашка паршивый, в глазах потемнело – кинулся. Сморчок – соплей перешибешь, а с пистолетиком. В общем, загнали в подвал и, видно, крест на мне поставили.
Вошла Наталья, раскрасневшаяся от кухонных хлопот, с довольной улыбкой на губах. Вслед за ней из распахнутой двери хлынули щекочущие в носу запахи ужина. Левенков даже прищелкнул языком и бодро потер ладонями. А пахло всего лишь жареным луком и салом – под яичницу.
– Готовьтесь к столу, – пропела она, хотя и так все было ясно. – Ополосните руки, пока я тут соберу. Сергей Николаевич, помоги стол – к дивану.
И опять ее мягкий голос привлек Демидово внимание, и недоумение – почему комбат здесь, а не в Москве – помалу притуплялось. Наталья начинала ему нравиться, но совсем не как женщина. Тут она Левенкову была не пара, как ни крути – слепому видно.
Спустя минут пять они сидели за столом. Наполнили стаканы, накололи на вилки соленые огурцы, но хозяйка что-то медлила, непонятно озиралась по сторонам, ерзала на табуретке. Наконец спросила неуверенно:
– Может, Ксюшу позвать?
– Да не пойдет она, – засомневался Левенков.
– Чего ж не пойдет! Праздник же у нас, никак?
– Праздник, верно. Приглашай, Наталья. Только начнем уж, раз подняли. Давай, Демид, за то, что в живых остался, за то, что не забыл вот – приехал, за дружбу фронтовую!
– Будем, – кивнул Демид растроганно, удивляясь своему неожиданному волнению. – Будем, командир!
Выпив и закусив наскоро, уже собираясь уходить, Наталья пояснила все наперед:
– Это сродственница моя, Ксюша-то, Ксения Антиповна, сестра двоюродная, бухгалтером у нас на заводе. Метелицкая тоже, как и я, недавно переехала. Мужик ее погиб, батька помер в начале лета, а в пустой хате, сами понимаете… Вот и переехала. Теперь соседкой у нас, за стенкой вот. Ну, вы ешьте, я мигом. – Она поправила в мелкий цветочек косынку, повязанную со лба к затылку, лепестком, и выплыла из комнаты.
– Информация исчерпывающая, – улыбнулся Левенков смущенно, будто извиняясь за Наталью. – Сейчас познакомишься.
– А я уже знаком.
– С Ксенией Антиповной? Да когда ж ты успел?
– Сынишка ее, Артемка, дорогу показывал. Потешный пацан… Ну, пока мы с ним балакали, подошла она. Интерес-ная мадамочка!
Левенков ощупал Демида испытующим взглядом, задумался на минуту, водя пустой вилкой по краю тарелки, и с легкой досадой, как бы вынужденно проговорил:
– Она прекрасная женщина и… несчастная. Муж ее, Савелий, считай, на моих руках умер – война нас свела, уже в сорок четвертом. Любила его, крепко любила и до сих пор не забывает. Трудно ей, Демид, хоть и бодрится на людях. Отец вот умер, с братом нескладная история… Таких нельзя обижать, понимаешь? Да и не даст она себя в обиду, насчет «мадамочки» – строгая.
– Да я разве…
– Ладно, ладно. – Он заулыбался, похлопал Демида по лопаткам. – Вот какой богатырь-красавец! Девчат у нас тут хватает помимо…
– Понял, Сергей Николаевич, железно! Я свое отхороводил, теперь – на прикол.
Наталья задержалась, видно, пришлось уговаривать бухгалтершу или та прихорашивалась. Скорее всего – прихорашивалась: вошла в шерстяном платье с высокими плечиками по военной моде, гладко причесанная – волосок к волоску, в черных туфельках на каблуке. Поздоровалась, обвела комнату спокойным взглядам – Демид непроизвольно собрался весь, напружинился. Никогда он не робел при женщинах, наоборот, взбадривался, веселел, ощущая легкость и свободу, а тут вдруг почувствовал скованность, неловкость. Может, от предупреждения Левенкова, может, оттого, что хмель от первой чарки улетучился и он сидел в ожидании второй. Как бы то ни было, но он ругнулся про себя, покосился на Левенкова и прокашлялся, дескать, наливай.
За окнами потемнело, включился свет – яркий, резанувший глаза вспыхнувшей двухсотваткой, без абажура, свисающей прямо над столом. Черные, отливающие синевой волосы у бухгалтерши заблестели, четко выступили серпастые брови, от высоких надбровок на глаза легли тени, сделав их колодезно глубокими, влажными. Разговаривала она мало, больше слушала, отвечала мягкой улыбкой или коротким словом.
Несмотря на старания хозяев создать непринужденную, домашнюю обстановку, все же за столом сохранялась натянутость. Приглашение Ксюши походило на смотрины, хотя еще полчаса назад никто этого не предполагал и не хотел, – так уж вышло само собой. Все это чувствовали, усиленно пытались не замечать, но именно тщательные усилия и выдавали их.
В дверь властно постучали, и в дом шумно ввалилась Степанида Ивановна, жена Челышева, «начальничиха», как объяснила потом Наталья. Румяная, толстощекая, она смешно скривилась от яркого света и, увидев праздничный стол, расплылась в улыбке.
– Ого, ну и нюх у меня! Приятного аппетита вам. По какому ж случаю? – И, заметив Демида, сбавила тон: – А, гость… Тогда извините, не ко времени. На минуту я, за фитилем. Поселок обошла – хоть бы у кого!.. А керогаз без фитиля – что питье без градусов – не горит, не греет.
– Проходьте, проходьте, – подхватилась Наталья. – Само ко времени.
– Просим к столу, – пригласил и Левенков.
– Найдется у меня фитиль, Степанида Ивановна, найдется. Присаживайтесь, повечеряем вместе.
– А то откажусь!.. Не таковская, – проговорила она хрипловато, по-мужски, и довольно хохотнула, подходя к столу и оценивающе оглядывая Демида.
– Познакомьтесь, Степанида Ивановна, это мой однополчанин, Демид Рыков. Вместе войну начинали, вместе бедовали в лагере. К нам вот приехал, будет шоферить.
– Откуда ж богатырь такой?
– Волгарь я, – ответил Демид, усмехаясь и тоже с интересом оглядывая вошедшую. – Сталинградский.
– Вон как! Ну-у… Почти земляк! – обрадовалась Степанида Ивановна. – Саратовская я, только уехала почти девчонкой. Не бывал в Саратове-то?
– Не доводилось.
– Волга-арь, басище-то! Почище онисимовского, а, Сергей Николаевич? Рада земляку, рада.
С приходом Степаниды Ивановны в доме стало как-то тесно, шумно и весело. Бодрая, говорливая, с грубоватым голосом и манерами, она сразу же понравилась Демиду, и сам он, видел, понравился ей. Было в них двоих что-то общее, роднящее: то ли гордая независимость, уверенность в себе, то ли непринужденная разухабистость. Она по-хозяйски завладела разговором. Говорили больше о заводских, о поселковых делах, Демиду не известных, чуждых, но он внимательно прислушивался, стараясь сообразить, что к чему, побольше узнать и сориентироваться в новой для него обстановке, в которой предстояло жить. Разобраться в чужом разговоре было сложно; он понял лишь, что директор завода «крут, крут», как сказала о своем «Онисиме» Степанида Ивановна, и что с Левенковым у него не все ладно. Вот это хуже, не стал бы он, не доверяя своему инженеру, самолично копаться в Демидовом прошлом. Заводишко-то с гулькин нос, каждый человек на виду.
Разговору этому не было бы конца, но Степанида Ивановна прервала себя на полуслове, рубанув ладонью воздух, – хватит, дескать, жевать пережеванное – и уперлась в Демида нетвердым взглядом.
– Ну, что примолк, служивый? Расскажи нам чего-нибудь. Мы, бабы, ох как любим послушать про страсти господни!
– Этого добра насмотрелся, – усмехнулся Демид. – Только говорить долго. – Он знал, что рассказывать придется – такая уж обязанность каждого вернувшегося с войны – и прикидывал в уме: о чем.
– Ты не досказал, как вырвался от бауэрши, – напомнил Левенков и пояснил женщинам: – Это когда он второй раз попал в плен и работал в Германии у помещицы. Сгоряча кинулся на управляющего, так?
– Было такое дело, точно. А вырвался как? Да все ноги, Сергей Николаевич, ноги. И повезло: ночью то ли наши, то ли английские летчики устроили фейерверк на соседнем военном заводе. Переполох, суматоха… Товарищ взломал замок, и дали мы тягу. Удрать-то удрали, а дальше что? Германия, самое логово, – куда денешься? По ночам холод собачий, есть нечего, кругом – чужие. В общем, хоть ложись и подыхай. Не помню – со счета сбился – сколько дней рыскали, как волки загнанные, по земле немецкой. По ночам все. А днем солнышко пригревало, можно было соснуть под кустом. Ночью бы околели, только ходьбой и согревались. Истощали до предела. Картошку начали садить, вот мы и выгребали из земли, из всего этого… Ну, да не за столом об этом, аппетит испорчу. – Демид помолчал и сказал сердито: – Свобода, она сытому хороша, а голодному одна свобода – подыхать. Вот и выбирай, что лучше. Такие дела… Короче, однажды наткнулись на колонну пленных. Свеженькие все, еще не истощенные. Глядим из-за куста – наши, славяне. Хоть ты плачь. И к ним хочется, и лезть в неволю – каково? А деваться некуда: все равно бы нас где-нибудь да схватили, и тогда – стенка. В общем, хоть так пропадай, хоть вместе – за колючку. В глазах помутилось – то ли от голода, то ли от злости за свою беспомощность. А они проходят, колонна длинная… И решились мы. Пропадать, так хоть среди своих. Пускай хуже будет, пускай черт-те что, только не одним. Да и чего это сразу – пропадать? Кто знает, как сложится, может, поближе к фронту отправят, может, еще что. Два раза ведь сумел убежать, подвернется случай, смогу и третий. Только не тут, не в логове ихнем. Ну, значит, улучили момент и нырнули в колонну. На своей-то земле у конвоиров бдительность не та… Потом назвались чужими именами – так, первыми попавшимися. Я – Иваном Дерюгиным (был такой в нашем батальоне, погиб), и до конца войны просидели на лагерной похлебке. Такие дела вот. Что, не весело? Это точно, веселого мало. Вдобавок еще три недели пробыл у союзничков – лагерь наш в их зоне оказался.
Демид умел и любил рассказывать. Обладая врожденным артистизмом и хорошо отдавая себе отчет в этом, он всегда немного подыгрывал, увлекался своей игрой, но не настолько, чтобы не следить за слушателями. Он знал, когда надо скрипнуть зубами, выпучить глаза или лукаво прищуриться, загудеть раскатистым басом или перейти на шепот – и все это получалось натурально, само собой, без каких бы то ни было усилий с его стороны. Говорил он с остановками, зачастую отрывисто, не договаривая начатого, но все равно выходило складно и увлекательно.
Ему давно хотелось курить, да и с Левенковым пора было поговорить всерьез, о деле.
– Покурим, Сергей Николаевич?
Левенков махнул было рукой, дескать, кури за столом, но, перехватив Демидов взгляд, согласился:
– Пошли.
– Эй-ей, земляк, – оживилась Степанида Ивановна, – ты что ж это убегаешь! А дальше как?
– Дальше все обычно. Пришли наши… И вот он я!
Демид с Левенковым вышли во двор, а женщины остались в доме. Им тоже нашлось о чем поговорить.
