Текст книги "Последние ворота Тьмы (СИ)"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Самое счастливое государство из всех, известных Харе. Лэйми, я это знаю. Только в эсхатологии не бывает спасительного зла. Там важно, что ты делаешь, а не почему и зачем. Да и без этого... Я смеялся над людьми, которые были лучше меня, – и заставлял смеяться остальных, что куда хуже. У меня было столько девушек, что так вот сразу я не назову всех. Я занимался с ними любовью сутки напролет...

– А что в этом плохого?

Охэйо улыбнулся.

– Для девушек – ничего, но я потратил массу времени попусту. Ну, не совсем попусту, но всегда полезно немного себя ненавидеть. Чуть-чуть. Хотя бы за лень. Я не сделал ни одной вещи, которая казалась бы мне совершенной. Наверно поэтому я сделал так много. А вот если бы я целовал себе руки и ноги, и говорил: "Ах, какая же я прелесть!" – я бы давным-давно был мертв. Как, кстати, и ты. Тут нужна верная пропорция: знать, что ты на самом деле сделал много, и знать, что этого всегда недостаточно. И не будет достаточно. Никогда.

– У тебя явно плохое настроение.

– А от чего ему быть хорошим, Лэйми? Здесь нет ни одного красивого уголка. И мне не нравится это место, ловушка, лишившая меня тела. Я знаю, что не смогу её покинуть, но я хочу. Интересно, может ли сознание харранца переселиться в чье-нибудь тело насовсем?

– По-моему – нет.

– Мэтлай говорил то же. Но интересно было бы...

– А как же сознание того, в чье тело ты переселишься?

– Я же просто рассуждаю, Лэйми. Мое тело, – даже такое, – мне нравится. Оно красивое, выносливое и сильное. И я не хочу попасть в тело, которое лет через пятьдесят или того раньше утратит эти удобные свойства, – а таких тел за пределами Хары нет. Есть о чем подумать...

– А кинжал? – Лэйми осторожно поднял оружие.

– Не думаю, что даже с его помощью здесь можно кого-то убить. Зато это единственное в Харе орудие пытки. Только вот какой нам с того толк? Даже если бы здесь было полно врагов, из которых нужно выпытывать военную тайну, я бы, наверно, не смог. По-моему, никому из харранцев не стоит даже и знать. Мало ли что дойдет до Маахиса...

Лэйми осторожно попробовал острие на ладони. Оно вошло на полдюйма, легко, словно в воду, – и в то же мгновение в руку словно загнали миллионы раскаленных игл. Лэйми, вскрикнув, отбросил оружие. Ему понадобилось время, чтобы восстановить дыхание и понять, что боль прекратилась. Сколько выдерживал это Аннит? Десять секунд? Пятнадцать? Немыслимо...

– Я бы тоже... не смог, – смущенно признался он, понимая, что краснеет сам. – Но я даже мгновения не смог терпеть, а ты...

– Я сильный, Лэйми. Гораздо сильнее тебя. Ты знаешь, что я не хвалюсь. Это правда. Но это всё относительно. Я, ты, Мэтлай – все мы имеем свой предел. Я стараюсь узнать, где границы моих возможностей, – просто чтобы не делать напрасной работы, – но это трудно. Иногда так хочется себя похвалить... к тому же, иногда бывает, за что... – Охэйо встал, томно потянулся и зевнул. – Мне кажется, мы не навсегда в Харе. А сейчас я хочу спать. Больших и приятных снов, Лэйми.

12.

Лэйми осторожно плыл вперед, скользя между прутьев – туда, где горел чистый золотистый свет. В стальной чаще было трудно находить проходы и он несколько раз попадал в тупики, пока не выбрался в некое подобие туннеля.

Эта чаща не всюду была одинакова: она то становилась реже, то сгущалась в гигантские облака металлической паутины. Уже несколько дней он блуждал здесь, – в одиночестве, размышляя над тем, что сказал ему Охэйо. Хара оказалась столь огромна, что при желании он мог совершенно избегать встреч, – по крайней мере тут. Так высоко наверху мало кто бывал, – здесь нечего было делать, – и Лэйми плавал в этой пустоте. Он учился летать в невесомости, учился определять направление и время; первое удавалось ему ещё не вполне, но со вторым он уже разобрался: в нем словно тикали невидимые часы. Благодаря им он мог точно сказать, сколько он в Харе. А недавно появилось новое побуждение, влекущее его сюда, смутное, но неотступное, и он не стал сопротивляться ему.

Впереди лежало круглое пространство размером с комнату, окруженное многослойными стальными решетками. Свет падал из пяти прорезающих их тонких прозрачных колонн, словно наполненных раскаленной золотой пылью. А между них он увидел Сималу – нагую.

Она вызывающе выгнулась, сплетя отливающие серебром сильные руки и стройные, крепкие ноги. Лэйми невольно залюбовался девушкой, – плавные изгибы сильных плеч, высокая грудь и широкие бедра, круто сбегающие к талии. Её босые ноги были маленькими, лодыжки – узкими. Гладкий впалый живот и узкая поясница делали её легкой на вид. Золотой узор браслетов на запястьях и щиколотках слабо светился в полумраке. Красивое высокоскулое лицо Сималы казалось сосредоточенным и хмурым. Её густые черные волосы, откинутые за уши, струились по спине, закрывая её своей лохматой массой почти до точного изгиба поясницы.

Он прянул вперед, протискиваясь через прутья. Симала повернулась на шорох, потом замерла, касаясь ладонью стены. Какое-то время они молчали.

Лэйми вдруг понял, какая тут тишина. Казалось, они совершенно одни в этом безграничном пространстве. Трехмерная решетка уходила в бездну под их ногами, над головой – повсюду. Редкие синеватые огни горели в ней, как звезды. Их отблеск лежал на темной стали призрачными длинными полосами. Слабый, равномерный поток влажного, прохладного воздуха шевелил их волосы. Их ресницы поднимались и опускались медленно, словно глубоко под водой. Хара. Дно Мира. Их темные в полумраке глаза, казалось, знали всё.

– Лэйми, зачем ты здесь? – голос Сималы был таким отстраненным, холодным, что, казалось, принадлежал не ей.

– Потому, что я люблю тебя.

Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Лэйми был потрясен до глубины души. Признание вырвалось у него неожиданно... но он чувствовал, что это, – правда. Её самый глубинный, нижний слой. Слова тут были уже не нужны. Он прикусил губу, потом одним рывком расстегнул тунику, выскользнул из неё, отбросил всё, что на нем было, в угол. Теперь он был обнажен: его наряд составляли только такие же узкие браслеты на запястьях и над ступнями ровных, как у ребенка, босых ног.

Глаза Сималы остались непроницаемо спокойными. Её красивые губы вдруг тронула недобрая, всезнающая усмешка.

– Любишь? Разве ты знаешь, что такое любовь?

Она извернулась в воздухе, и с ловкостью рыбы отплыла к решетчатой стене, оттолкнувшись холодными подошвами от живота Лэйми. Он легко толкнулся босой ногой, поплыл к ней. Замер, сжав ладонью решетку. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Чистое, похожее на маску из тусклого серебра лицо Сималы казалось таинственным. Её большие глаза были непроницаемо темными, древними.

– Любовь не может жить сама по себе, Лэйми. Ей нужна цель. Цель любви – это продолжение жизни. А какое продолжение жизни здесь, в Харе? Здесь любовь бесплодна. Пустая трата чувств, времени, сил, которая ни к чему не ведет. А я не люблю напрасной работы. Зачем мне любить, если в этом просто нет смысла?

– Нет, – тихо возразил Лэйми. – Смысл есть всегда. Хотя бы просто потому, что мы не будем больше одинокими.

– Что ж, ты неглуп, и ты получишь свою награду. Может, ты даже поймешь, как мало она на самом деле значит.

Она подняла руку, легко провела пальцами по его вздрогнувшим ресницам, нежно прикоснулась к губам. Её глаза оказались на расстоянии всего в несколько дюймов, – насмешливые, громадные. Лэйми неуверенно поцеловал её... её ладони, почти невесомые, беззвучно скользили по нему, ненадолго встречаясь с его ладонями, такими же чуткими и любопытными. Он потерся щекой об гладкий живот Сималы, осторожно трогая губами её тайные места. Её ладонь блуждала по его животу, пальцы другой касались чуткой плоти, и его сердце сладостно замирало...

Он отстранился, перевернувшись в воздухе, потом вновь притянул к себе девушку. Их бедра сплелись, – сначала легко, потом – неожиданно яростно. Это произошло вдруг, как-то очень естественно, легко. В невесомости он чувствовал себя неумелым мальчишкой, и тихо, смущенно засмеялся, поняв, что Симала владеет им. Её волосы медленно колыхались, как водоросли.

Лэйми опустил ресницы. Это походило на сон. Он парил нагой в прохладном воздухе, беззвучно принимая удовольствие, – пламя внизу живота, которое разжигало слитное движение их тел. Ему хотелось, чтобы оно стало ярче. Казалось, освобождение совсем рядом, но оно ускользало, как он ни старался достичь его...

Они вновь обнялись, их губы прижались друг к другу. Гибкие, выносливые мышцы казалось, жили сами по себе. Наслаждение текло по их телам. Замкнутый круг. Кольцо. Времени не было, но этот поток становился сильнее. Пламя разгоралось всё ярче, медленно поглощая их; казалось, вся кожа Лэйми сжимается, туго облегая трепещущие от ослепляющей истомы мускулы. Симала беззвучно приоткрыла рот, её глаза расширились, на несколько секунд став почти черными. Это была чистая вспышка наслаждения и света, – ничего больше. Как под Зеркалом Хониара. Как дома.

Потом они плавали рядом, не ощущая усталости и не касаясь друг друга. Волосы Сималы парили вокруг его лица.

– Ты похож на моего брата, – вдруг сказала она. – Такой же сильный. Хотя брат – это старое слово. Ты знаешь, здесь не бывает родителей. Мы родились в одной вспышке, уже вот такими, как все. Но он не был похож на меня.

– Был?

– Однажды он ушел вниз. В Море Снов. И не вернулся. Это было давно...

– Мне жаль. Как его звали?

– Менхенбарра. Менхенбарра Нариммай.

– У вас длинные имена.

– Имя отражает суть человека. Оно не может быть коротким.

– Леры считают иначе.

– Леры – не люди. У Манцибурнов вообще нет имен, как нет и языка. Они общаются образами, настолько сложными, что наша речь не в силах их передать.

– Но я тоже лер.

– Ты человек. Иначе тебя не было бы здесь. Знаешь, почему я тебя выбрала? Не потому, что ты не похож на других – это, как раз, мне не нравится.

– Тогда почему же?

– Во Вселенной много интересных мест. Но среди них есть одно, самое необычное, к которому нас тянет с особенной силой. Это последние Ворота Мроо, идущие Вовне, в какую-то иную Вселенную, захваченную и измененную ими. Или в ту Вселенную, из которой они пришли изначально – кто знает? Ворота эти скрыты в Мааналэйсе, под городом Ирринай. Они существовали задолго до неё, в одном из ныне забытых бесчисленных миров, которые были слиты в неё. Манцибурны не смогли уничтожить их, они их только закрыли. Что ж, если их открыть, Мааналэйса исчезнет: затопившая её чужая Реальность взорвет её, потому что в ТОЙ Реальности материал её основы, неитрид, подвержен термоядерному слиянию. Это будет хорошо... и, в то же время, плохо.

– Почему?

– Это единственные, насколько мы знаем, Ворота, идущие за Стену Мира. Надо ли объяснять больше? Но они не возникли сами по себе: Мроо построили их для распространения своей живой тьмы. Раз они вывели её Вовне, то могут и вернуть её обратно.

– Но мощь Мроо была уничтожена в миг...

– ...Когда мироздание преисполнилось света. Да, я это знаю. Но уничтожено не всё: прежде, чем была одержана победа, многие из Мроо – и самые опасные – ушли Вовне. Только поэтому победа над ними вообще стала возможна. Это мироздание уже не представляло для них интереса: они нашли новое, более подходящее к их целям. Только с тех пор прошло триста миллионов лет. Силы Мроо должны были возрасти неизмеримо, и, если они решат вернуться, – нам нечего будет им противопоставить. Манцибурны и Инарра не так опасны: они хотят владеть миром, но не разрушать его. Мроо хотят истребить этот мир до основания, и создать новый. Знаешь ли ты, что в самом начале в мироздании не было тьмы? Мроо создали её, и распространили повсюду, как Манцибурны, – своё умное пространство. Только Мроо гораздо сильнее: вернись они – даже Манцибурны во всей их силе не смогут им противостоять.

– А Тэйариин? И потом, у них есть иные противники. Существа из света. Лахха.

– Лэйми, они – тоже Мроо, только избравшие иной путь развития. Они – обитатели звездного пламени, а мы – обитатели планет. Но их время уходит. Манцибурны и Инарра уже теснят их. Тэйариин ушли уже давно: они тоже нашли путь Вовне, но мы не знаем деталей. Быть может, там, за Стеной Мира, бушует невообразимая война. Возможно, она уже закончилась, но нам не дано знать, кто победитель. Если Ворота Ирриная откроются, то победили Мроо. О дальнейшем я не хочу даже думать.

– Так при чем же тут я?

– Ты был в Эменнае, соседнем с Ирринаем. Твоя память о нем едина и полна. Ты сможешь работать там лучше, чем кто-либо из нас.

– Спасибо, но я не хочу.

– Почему?

– Симала, я ВИДЕЛ их будущее. Я не знаю, как это получилось, но я в нем был. Быть там вторично я не хочу.

– Был? Я ничего не знаю об этом. Ты должен рассказать.

Лэйми не хотелось рассказывать, но он не смог отвертеться. Ему пришлось рассказать обо всем: о Башне Молчания, так неожиданно предавшей их, о Сугха, о созданных ей тварях, о подземельях, уходящих в самое сердце земли...

Это был долгий рассказ: он вспоминал куда больше подробностей, чем ему бы хотелось. Здесь его память удивительно улучшилась: стоило лишь подумать о чем-либо из прошлого, как воспоминания сами рвались вверх, иногда даже против его воли. В Харе он часто вспоминал такое, что, казалось, должен был забыть, отчего его жизнь, – её отражение в его памяти, – стала едва ли не вдвое длиннее.

– Нам придется спуститься вниз, – сказала Симала, когда он закончил. – Слишком многим нужно это узнать. Я помогу тебе найти группу, которая занимается Ирринаем. Ты должен будешь рассказать им всё, что только помнишь. Я знаю, что это утомительно, но это очень важно.

Лэйми кивнул. Ему не хотелось этого делать... но он был должен. Разве не для этого он оказался здесь?

– Это война, правда? – спросил он, уже одевшись и быстро скользя между прутьев. – Нравится нам, или не нравится, но мы должны сражаться. Мы не можем стоять в стороне.

– Мы можем всё, Лэйми. И мы никому не обязаны. Но знание, открытое нам, заставляет нас действовать.

Глава 4:

Последние ворота Тьмы

1.

Лэйми проснулся, лениво глядя в потолок. Он лежал нагишом, на спине, закинув руки за голову. Симала спала рядом с ним, – поджав ноги к груди, она уютно свернулась в углублении покрытого мехом пола. Вокруг, подобная неощутимому теплу, висела тишина, – запертый силовым полем вход не пропускал внутрь звуков.

Он улыбнулся, глядя на спящую подругу, – та уткнулась лицом себе в коленки, укрывшись волосами, как плащом. Похожая сейчас на ребенка, Симала немного пугала его, и вызывала тревожное изумление своей неисчерпаемостью. Хотя Лэйми жил в Харе уже чуть больше года, он так и не смог понять её, даже приблизиться к этому, – каждый раз Симала являла ему новую грань своей сути, и казалась непознаваемой бездной, словно Вселенная.

Она и в самом деле была гораздо больше его, – хотя бы по массе событий, хранившихся в её памяти. Каждый из обитателей Хары в конце концов получал знания всех остальных – хотя использовать их было вовсе не просто.

Порой испуганный Лэйми решал, что истощил свой внутренний мир, рассказав ей всё, что только мог, – и каждый раз ошибался, но всё равно, несоизмеримость их жизненного опыта угнетала его. Симала, впрочем, не обращала на неё внимания. Она превосходила всех знакомых ему прежде девушек умом, всегда могла найти новую тему для общения, и от неё он узнал очень много. Чувственная любовь была для неё приятным перерывом в размышлениях, и она предавалась ей весьма увлеченно.

Лэйми не помнил, сколько уже раз он лежал нагим, – как вот сейчас, – а Симала тихонько касалась ногтями его подошв, невольно поджимавшегося живота и других чутких мест, заставляя всё в нем замирать... а потом садилась на нем верхом, сунув пальцы босых ног под его зад и непринужденно двигаясь, отчего стан Лэйми невольно выгибался, словно лук. Опираясь на локти заброшенных за голову рук, задыхаясь, он терял всякое представление о времени, – это длилось, казалось, целую вечность. Ещё большим удовольствием было дарить его подруге...

Впрочем, любовь составляла только часть, – хотя и самую важную – его счастья. Другой, даже более интересной, стала сама Хара и её жители. За этот год он тридцать один раз уходил в Море Снов. Обычно всего на несколько часов, но однажды ему пришлось провести там восемь дней. После того достопамятного первого раза ему больше не удавалось вмешаться, – но даже просто смотреть было безумно интересно. Каждый раз он попадал в совершенно новый мир.

Ещё с большим интересом он слушал рассказы обитателей Хары, чей опыт был несравненно больше. Здесь Лэйми стал очень популярен, ведь рассказчиков вокруг было полно, а слушателей – явно недостаточно.

Разнообразие миров Хары было выше всех представлений, – планеты с двойными солнцами, с тройными и пятикратными. Нашлась даже одна с целым роем маленьких, злых, сине-белых светил. Планеты с кольцами; планеты с роями лун; двойные планеты, полнеба которых загораживала планета-двойник. Планеты с разной силой тяжести, с разным климатом, с разной природой...

Разнообразие культур, как ни странно, было меньше разнообразия начальных условий, – в этом отношении все первобытные миры оказались неотличимо похожи. Лишь с ростом культуры различия возрастали. Но здесь Лэйми пришлось сделать одно, очень неприятное открытие.

Человеческие расы и цивилизации были смертны. Число миров Хары вовсе не оставалось постоянным. Первобытные культуры могли жить очень долго, но стоило им перейти в технологическую стадию, – и они исчезали, самое большее через несколько тысяч лет.

Главной причиной их гибели было вырождение, но Лэйми решил, что причина другая – отчаяние. Люди могли летать к звездам, но ни одна из их культур не развилась до уровня, на котором могла изменять Реальность. Для этого цивилизация должна существовать миллионы лет, то есть, быть стабильной. Человеческим культурам недоставало сплоченности; они бросались из одной крайности в другую, воевали друг с другом и быстро гибли. Едва ли не единственной причиной этого была фатальная невозможность принять другую точку зрения, отличную от часто ложных представлений о морали и чести. Дети Хары старались это изменить, но их помощь была только каплей в океане страданий.

Конечно, нельзя было исключать, что какая-нибудь из человеческих рас станет сверхрасой, какой стали Манцибурны, перейдет в другие Вселенные и пребудет вовеки. Но шансов на это оставалось всё меньше. Люди возникали везде, вновь и вновь, – но число их планет сокращалось, хотя и очень медленно: должно было пройти ещё семь или девять миллиардов лет, чтобы они исчезли вообще. Сама Вселенная тоже не была вечной, так что обитателей Хары это мало трогало. Особой популярностью у них пользовались миры или места с веселой и бестревожной жизнью, и они всеми силами старались поддержать и сохранить их, – даже не столько ради их обитателей, сколько ради возможности хоть немного отдохнуть от бесконечных рассуждений о прошлом и будущем. Лэйми поступал так же. Он с большим удовольствием узнал, что Паулома оказалась в числе этих мест. Сугха очень приблизилась к ней, но ещё не стала неотвратимой угрозой.

Устав от неохватного разнообразия Хары, он вновь находил утешение в объятиях Сималы. Охэйо повезло меньше. Его отношения с Маулой были просто ангельскими, – она считала чувственную любовь развлечением для животных. А Маула Нэркмер была не из тех, кого можно переубедить, – словами или чем-либо ещё. Но, хотя на Охэйо с интересом смотрело множество других девушек, он сам смотрел только на Маулу. Любовь, на взгляд Лэйми, была престранной вещью. Впрочем, Аннит вовсе не выглядел убитым горем.

Лэйми подумал, что стоило бы навестить его; он бесшумно поднялся, оделся и тихо выскользнул из комнаты. Подходя к комнате друга, он ещё издали услышал, как тот что-то напевает.

Став на четвереньки, Лэйми прополз в узкую горловину. Охэйо, тоже едва одетый, сидел на пятках перед включенным ноутбуком. Маулы рядом с ним не было, – она предпочитала отдыхать в своих покоях.

Аннит удостоил его единственного косого взгляда.

– Привет, Лэйми. Знаешь, за делами я как-то забыл, что у меня было три брата, – старших, к тому же. Я неплохо их помню, – очень интересно сравнивать их с другими юношами анта Хилайа. Многие из них оставили след в семейных архивах. Как оказалось, у меня в роду было много поэтов. Император Мэкхис, например. Правда, в историю он попал по другому поводу: за раз самолично отрубил головы шестистам мятежникам. Отдыхая от сих печальных трудов, он сложил трогательные вирши о бренности бытия, – ты бы их в школе учил, не случись войны. Самое забавное, что стихи он писал совсем неплохие.

Лэйми не раз уже слышал об Императоре Мэкхисе, – хотя он жил две тысячи лет назад. В "Истории Империи" от него осталось только три абзаца с этим достопамятным эпизодом и злосчастным стихом. Охэйо мог рассказать гораздо больше. Старший из его братьев, наследник, не выносил черных глаз, – если таковые попадали в поле его зрения, он их просто выкалывал, полагая, – притом совершенно искренне, – что глаза суть зеркало души, каковая, в данном случае, несомненно, полна чернейшего Зла.

– Должно быть, приятно иметь столь длинную родословную, – насмешливо сказал он.

Охэйо вновь косо взглянул на него.

– Это совсем не смешно, Лэйми. Слишком многие в моем роду были не от мира сего. Но это не мешало им три тысячи лет оставаться у власти. Если бы мне хватило дури остаться на Джангре, я тоже стал бы каким-нибудь верховным канцлером – как "возродитель государства".

– Ты был на Джангре?

– Не в своем теле, но да. Там дети в школах пишут сочинения на тему: "Аннит Охэйо анта Хилайа, и его роль в истории нашей благословенной державы". Неплохо?

– Ты хотел бы вернуться туда?

– Да, Лэйми. Но не вернулся бы, если бы мог. Через пятьдесят лет там я бы умер. Жизнь убивает... однажды, а чем дольше я живу, тем больше хочется... особенно сейчас, когда у меня есть Маула. Или я у неё. Мы друг у друга. Любовь – вещь двусторонняя, Лэйми. В ней нельзя только брать. Нельзя даже только отдавать. Обмен должен быть взаимным, а иначе – какой в этом смысл?

– А чем вы заняты сейчас?

Охэйо улыбнулся прежде, чем ответить.

– Я могу управлять любым телом, в которое попадаю, и стал для Хары ценным приобретением: обычно это удается в одном случае из ста. Или реже. Это не слишком удобно, потому что неясно положение, в котором я оказываюсь, но в общем я один могу сделать больше, чем сотня харранцев. А здесь правит тот, кто работает не просто наравне, а впереди всех. Мэтлай говорит, что я буду лучшим вожаком группы, чем он...

Аннит поднял глаза. Его губы тронула слабая, едва заметная усмешка.

– Если бы он знал, о чем я думаю, то говорил бы иначе. Я хочу покинуть Хару. Она – тупик. Да, мы здесь помогаем всем, делаем очень много... но мы никогда не сможем делать больше, чем сейчас. А я не выношу повторять одно и то же.

– Что же ты хочешь сделать?

– Хара была бы идеальна, если бы она была больше. Если бы это была хотя бы нормальная планета. Здесь всё слишком одинаковое. Здесь слишком скучно. Попахивает принудительными работами по несению всем счастья. Я не против нести счастье, но я ненавижу, когда меня заставляют что-то делать. Кстати, многие здесь думают так же.

– Но ведь мы же всё равно не сможем ничего изменить.

– Сами – не сможем. Я узнал, что однажды все жители Хары совместно обратились к ней – выяснив, что она может говорить с ними. Когда захочет. Одному она могла бы не ответить, но всем... мы зависим от неё, но она зависит от нас тоже. Они думали, что если бы все, – по крайней мере, большая часть жителей Хары, – потребовали бы одного и того же, то она согласилась бы. Здесь же не тюрьма.

– И чего они просили?

– Свободы. Возможности для каждого выбрать свой путь. Собственно, они хотели, чтобы жители Хары – те, кто хочет, конечно – смогли бы уйти к Тэйариин. В их мироздание. Может, даже стать одними из них. Это была наивная мечта, Лэйми. И глупая. Она просто не стала их слушать. У Тэйариин есть правило: место для каждого, но каждый на своем месте. Это всё, что им удосужились ответить. Мы пленники, а первая обязанность пленника, как ты знаешь, – сбежать. У меня есть одна идея... вряд ли осуществимая, довольно опасная и нечестная. Но если получится, – мы попадем в новый мир. Не все. Я думаю, больше половины решат остаться здесь. Те, кому Хара действительно подходит.

– Какая идея?

– Она тебе не понравится.

– Какая, Аннит?

– Я не хочу пока говорить. Всё слишком смутно. Скореё всего, ничего не получится. А если и получится, то может выйти нехорошо. Мы даже можем погибнуть. Мы все.

– Аннит, я уже достаточно заинтригован. Расскажи.

– Лэйми, ты знаешь, что такое Ана-Марра?

– Да. Запретный мир, единственный, которого жители Хары избегают. Оттуда возвращается только один из десяти. Остальные... просто исчезают. Вообще. И ещё ни разу никому из вернувшихся не удалось попасть там в одно и то же место. Никому не удалось понять, что же там на самом деле происходит. Никто даже не может сказать, где это проклятое убоище. Там происходят странные вещи со временем. Ты можешь выйти оттуда через десять лет, сто или тысячу. Или же никогда. А в Харе может вообще не пройти времени. Или ты проведешь там пару минут, – а здесь пройдут столетия. Такое впечатление, что там нет реальности, нет даже причинности; всё меняется как угодно и в любую сторону. Я бы сказал, что это, – что-то вроде Хары: подвижная реальность, только... безумная. Такое, знаешь, тоже может быть.

– Или она просто кажется нам безумной. Так значит, возвращается один из десяти? Они ведь не знают, – почему, правда? Человек, – довольно странная тварь. Он охотнее верит в плохое. А в самое ужасное, – и того легче. Отчего они взяли, что пропавшие обязательно погибли? Разве они не могли найти нечто столь прекрасное, что просто не захотели возвращаться?

– Вряд ли. Если так – они могли хотя бы рассказать остальным, что нашли.

– Если число мест в том раю ограничено, – едва ли. Как бы то ни было, это единственный выход из Хары, хотя и ведущий неизвестно куда. Он появился недавно – около двухсот лет назад. Никогда раньше тут подобного не было.

– И ты, конечно, хочешь его исследовать.

– Любопытство – страшная вещь, Лэйми. Если мы можем узнать что-то новое, – мы ДОЛЖНЫ это делать. Ради Хары. Ради всех нас.

– И ты думаешь, что я пойду с тобой?

– Разве нет?

– А не пошел бы ты?..

– Лэйми, это выражение некорректно. Во-первых, тут моя комната. Во-вторых, неприлично гнать вон друга, который не раз спас тебе жизнь, – даже если он это заслужил. В-третьих, я вовсе не исключаю, что Ана-Марра действительно, – чудовищная западня. На этот случай я возьму с собой брахмастру.

– Но она не работает.

– Не работает в Харе. Но может работать там. Даже если мы не вернемся – ловушка исчезнет. Теперь ты согласен?

2.

Следуя за другом, Лэйми с удивлением понял, что ждет опасного приключения с нетерпением. Охэйо мог хвалить что угодно, – за исключением покоя; это явно оказалось заразно. Именно желание что-то сделать, что-то изменить заставило Лэйми согласиться. Он верил Анниту, – нельзя сказать, что уж совсем без оснований. Слишком часто тот оказывался прав.

Никто из попадавшихся по пути харранцев не обращал на них внимания. Закрепленный за их группой "пляж" оказался совершенно пуст. Друзья быстро разделись и нырнули; Охэйо указывал ему путь. Ана-Марра была неглубоко, и всего минут через десять они устремились к её сфере, отличавшейся от других причудливым и зловещим черно-зеленым узором. В последний миг Лэйми всё же испугался, – но не настолько, чтобы повернуть назад.

3.

Ему показалось, что переход из одного мира в другой вообще не занял времени. Только что он парил в сумраке, полном таинственных, тревожных лун, – а теперь лежал в полумраке, на каком-то тряпье. Лэйми немедленно встал во весь рост, потянулся и осмотрелся.

Он был в узкой бетонной комнатке шириной в полтора, длиной и высотой в четыре метра, без потолка; высоко над ним на массивные своды падали рассеянные отблески зеленоватого света.

С одной стороны комнатки темнела узкая стальная дверь, с другой, – стальная же решетчатая галерея; она шла вдоль задней стены, выше боковых перегородок. В самой камере был лишь брошенный прямо на пол матрац и кран возле двери, нависающий над подозрительной дырой в полу. Дверь наглухо заперта снаружи.

Лэйми прислушался. Здесь оказалось очень тихо, – ни звука, словно в этом громадном (судя по всему) помещении он совершенно один. Он попытался уловить хотя бы отзвук памяти своего нового тела, но не смог. Он не представлял, что это за место, и кто тут он сам.

Он посмотрел на руку, – узкая, но сильная ладонь, гладкая и смуглая кожа. Одет он был в короткую, тяжелую куртку с накладными карманами и такие же штаны. Эта теплая и удобная одежда выглядела слишком роскошной для пленника: судя по всему, её хозяина заперли здесь ненадолго. Вот только рукава и штанины оказались какими-то куцыми, обнажая запястья и щиколотки, а ноги босыми, и никакой обуви в камере он не заметил.

Лэйми ощупал свою голову. Волосы длинные, прямые, и, насколько он мог скосить глаза, черные. О лице он не мог сказать ничего определенного. Расстегнув куртку, он увидел стройное худое тело в выпуклых пластинах мышц, – даже красивее, чем его собственное, оно принадлежало гибкому юноше всего лет пятнадцати.

Он не хотел ни есть, ни пить; его тело совсем не давало о себе знать. Здоровье у этого юноши было прекрасным, зато ума явно не хватало: упершись ладонями и подошвами в противоположные стены, Лэйми за несколько секунд добрался до галереи, – гораздо быстрее и легче, чем мог представить. Этот юноша оказался очень ловким.

Перебравшись через перила, Лэйми осмотрелся. Он увидел высокий туннелеобразный зал, едва освещенный длинными, тускло мерцающими лампами и разделенный на множество узких клетушек с единственным широким проходом; галерея обегала его кругом. В дальнем торце зала, над развороченными стальными воротами, сквозь проем двери пробивался более яркий свет. Нигде, – ни движения, ни звука.

Лэйми пошел к этой двери, – там с галереи вниз вела узкая лестница, – но, заглянув в соседнюю камеру, удивленно замер. В ней сидела плоская серебристая многоножка длиной метра в три. Пол камеры покрывали темные пятна и какое-то разодранное тряпье. Лэйми не сразу понял, что это – всё, что осталось от другого узника.

Он провел взглядом вдоль галереи к лестнице. Эта мерзкая тварь пришла оттуда, и его спасло лишь то, что его камера была дальше. Ему сделалось дурно. Он начал понимать, ЧТО значит эта тишина...