Текст книги "Последние ворота Тьмы (СИ)"

Автор книги: Алексей Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

– Нет. Никто из жителей Хары не видел... чудес. За всё время её существования. Ни злых, ни добрых. Я думаю, что все религии, – просто желание представить мир таким, каким он должен быть.

– Каково тогда происхождение творчества? В природе что-то не возникает из ничего. А в творчестве ведь иначе, правда? Это нарушение всех физических законов.

– Может быть, мы ничего не создаем. Просто нам вдруг открывается какая-то из возможностей, осуществимая, но неосуществленная. Наверное, их бесконечно много. А мы просто их видим. Но даже это – редкий дар.

– Мне приятнеё думать, что мы ТВОРИМ то, чего никогда раньше не существовало. Но если иначе, – как можно создать ВОЗМОЖНОСТИ? Бесконечное множество? Что было до Творящего взрыва?

– Тот, кто его устроил, я думаю. Но вот что это – нам, боюсь, никогда не понять. Там, Снаружи, – ВСЁ совершенно другое.

– Знаешь, мне ненавистна даже мысль, что чего-то понять нельзя. Кое-что мы можем представить. Если ОН создал Вселенную, то у них общая основа, как же иначе? Значит, даже ОН должен подчиняться основополагающим законам. ОН должен быть ограничен в пространстве и во времени, – хотя, конечно, совсем не так, как мы. И эта попытка насадить повсюду людей... разве она не похожа на... ностальгию? Может быть, ОН вышел из мира, похожего на наш?

– Но как такое может быть? – удивленно спросил Лэйми. – И откуда взялся тот, прежний мир? Мне кажется, что у... у внешней, дикой Вселенной, которую никто не создавал, не было никакого начала. Никаких пределов. Нигде. Она есть ВСЁ. А сотворенное мироздание в ней, – лишь исчезающе малая точка.

Охэйо вздохнул.

– Это лишь мои фантазии. Я даже не могу объяснить, откуда всё это пришло мне в голову. Может, есть такие уровни Реальности, которые мы в норме не воспринимаем?

Мэтлай вздрогнул. Долго молча смотрел на него.

– А что, если есть? Что, если все мы, – только сны тех, кто живет там, наверху? И, когда они просыпаются, – то сны исчезают. Ты же знаешь, какова судьба сна, – я буду помнить, что я был, но не запомню, как.

– Тогда что означают наши сны?

– Быть может, мы даем бытие существам более кратким, чем мы сами. И то, что мы помним просыпаясь, – это всё, что ждет их после смерти. А может, мы просто творим свои миры, которые не в силах воплотить.

Охэйо рассмеялся.

– Единственное, что я уж точно никогда не смогу объяснить, – это почему мне всё время хочется чего-то создавать. Творить, а не владеть. Мне нравится быть таким. Ещё больше мне нравится думать, что Вселенная бесконечна. Кстати, что тогда лежит за Стеной Мира?

– Теоретически – бесконечно много независимых Вселенных, с теми же фундаментальными законами, но только в других сочетаниях. Доказательств, конечно, никаких.

– Почему они должны различаться?

– Сочетания законов и сил в любом мироздании зависят от уровня скалярного поля. Это трудно объяснить. Представь себе, что вода, замерзая, образует при каждой определенной температуре новый узор. Пространство после Творящего взрыва тоже "замерзло" на множестве разных ступенек-вселенных. На каждой "выморозилось" уникальное соотношение постоянных, которые на самом деле не постоянные. Если изменить уровень образующего поля, – изменится и реальность. Как здесь. Но тут нужен очень тонкий расчет. Будь скорость света, например, иной, об этом некому было бы спрашивать. От неё зависит энергия массы покоя, – и значит, все реакции с выделением энергии вообще. А соотношение это очень тонкое. Чуть больше, – все звезды бы взрывались, чуть меньше, – и они не могли бы светить. Так же и со всеми остальными вещами.

– Боюсь, что эта тема неисчерпаема, – сказал Охэйо. – Но что тогда лежит глубже физики? Что такое время?

– Время? Протяженность бытия. Но ведь Вселенная расширяется, Аннит. Чем дальше – тем быстрее. И время в ней идет всё медленнее. Ничего, что дальше десяти миллиардов световых лет, ты не увидишь, – дальше времени нет. Но если смотреть с ТОЙ стороны, – то здесь времени нет тоже. Это нельзя объяснить. Ты задаешь вопросы, на которые тебе не сможет ответить даже Бог. На некоторые ответа не существует. Спроси что-нибудь попроще.

– Хорошо. Каков предел быстродействия компьютера?

– Для квантовой машины – 10^51 переключений в секунду. Это абсолютный предел, установленный физическими законами. В нашей Вселенной, разумеется. В других он может быть больше. Или меньше. Кстати, в Харе есть такая машина. Она перерабатывает уловленную информацию и выдает её нам. И заодно создает нас. Мы все – её дети.

– Она обладает сознанием?

– Разумеется. Хара – живое существо, но её сознание и цели для нас едва ли представимы. Разумные машины существуют и там, в мироздании, на краю которого мы сидим. Их даже больше, чем живых разумных существ. Гораздо больше. Они – лишь краткий эпизод между безмозглыми тварями и машинной культурой. Хара – исключение из правил, хотя мы – разве живые?

– Здесь... можно любить?

– Да. Если хочешь, можешь даже жениться. Здесь это просто – влюбленные берутся за руки и называют друг друга мужем и женой. Только никого, кроме них, это не касается. И об этом редко говорят. В Харе не бывает детей. Жениться там, где не может быть детей – это, черт побери, так смешно... но если хочешь – можешь попробовать. Я могу предложить Маулу Нэркмер. Она тоже любит дурацкие вопросы – без ответов. И у неё нет пары, – она говорит, что все наши юноши слишком глупы.

– Звучит неплохо. Как мне её найти?

– Я думаю, она ждет снаружи, – чтобы вытрясти из тебя всё, что ты знаешь. Да ты её видел. Её заинтересовали твои глаза. Зеленые глаза вообще встречаются редко, а здесь их нет вовсе. Но я не думаю, что дело тут только в глазах.

– Я тоже. Кстати, нам всем нужно какое-нибудь жилье.

– Я покажу вам свободные комнаты. С этим у нас проблем нет. И не предвидится – в ближайший триллион лет.

Мэтлай коснулся стены и выскользнул в открывшийся проем. Охэйо последовал за ним. Лэйми шел последним.

Туннель был пуст. Из главного зала доносился галдеж, в котором изредка пробивались слабые голоса леров. Мэтлай усмехнулся, потом нырнул в темноту. Он двигался очень быстро, отталкиваясь от стен руками и ногами, и Лэйми едва поспевал за ним. Охэйо был более проворен.

Они повернули, потом спустились вниз метров на десять. Здесь, по левую сторону просторного, высокого туннеля светились одинаковые круглые проемы.

– Выбирайте любую. Если не понравится, всегда можно выбрать новую. Или даже поменяться с кем-нибудь.

Лэйми не стал выбирать, – он назвал первую же от начала туннеля, просторное пустое помещение с почти плоским потолком и полом, покрытое изнутри густым и длинным темно-синим мехом. Его кончики испускали слабое зеленоватое сияние. Свет был таким рассеяным, что, казалось, падал из воздуха. Не самое приятное место, – особенно если учесть, что здесь ему придется провести остаток жизни, – но могло быть и хуже. По крайней мере, здесь оказалось тепло. На вогнутом выступе стены, покрытом гладким мехом, он мог очень удобно лежать. В общем, неплохо. Только вот что ему здесь делать?

Мэтлай показал, как закрывается вход. Достаточно коснуться темного пятна над проемом, – и его перегораживало прозрачное, но непреодолимое силовое поле, хотя закрыть пустую комнату, – или закрыть кого-то снаружи, – было нельзя. Недаром здешние обитатели носили все свои вещи с собой, – впрочем, это едва ли их затрудняло.

Охэйо выбрал соседнюю комнату, на взгляд Лэйми ничем не отличавшуюся от его собственной, – разве что немного другой формы.

– Со временем у вас разовьется чувство направления, – предупредил Мэтлай, – но пока вам лучше найти провожатых. Заблудиться здесь очень легко. Это не опасно, просто каждый из нас привязан к какому-то определенному месту. Сейчас я пришлю к вам своих друзей, – они объяснят остальное. Эти тонкости не особенно важны, но их много. Охэйо, ты ничего не имеешь против Маулы?

– Что? А, нет.

– Хорошо. Тебе, Лэйми, я тоже подберу кого-нибудь.

– Ещё одно, – спросил Охэйо. – Сколько здесь можно... существовать?

Мэтлай заморгал. Было видно, что вопрос неприятен ему.

– Это зависит от того, как часто ты будешь погружаться в Море Снов, – осторожно ответил он. – Если никогда – то, наверное, вечно. Но такая жизнь довольно скучна. Её многие пробовали, но никто не выдерживал долго. И потом, эти перемены естественны. Знания – слишком тяжелый груз. В конце хочется стать кем-то другим, и начать всё сначала. В среднем здесь живут лет по двести. Событиями в Море Снов можно управлять, – в несколько большей степени, чем обычными снами. Вероятность превращения зависит от того, как хорошо ты это умеешь. Но там бывает всякое. Несчастные случаи в том числе. Некоторые не дотягивают и до двадцати пяти. Но ещё никто не прожил в одном теле больше восьмисот лет.

– Восемьсот лет... – медленно повторил Охэйо. – Но конец всё равно неизбежен.

– Не конец. Ни одна кроха твоей памяти не исчезнет. Она станет частью нескольких новых существ, появившихся вместе – вместе с памятью многих других. Мы называем такие появления вспышками. Те, кто возник в одной вспышке, – братья и сестры, потому что и внешне они похожи.

– Но я смогу вновь осознать себя?

– Такое случалось. Но я не слышал, чтобы больше одного раза.

– Я не хочу умирать, – упрямо заявил Охэйо. – И я найду выход.

3.

Провожатый, которого нашел Мэтлай, оказался девушкой. Симала Нариммай была красивой, но слишком хмурой, словно постоянно размышляла над вещами, которые ей не нравились. Лэйми заметил это выражение на лицах многих обитателей Хары. Она принесла тунику и украшения, и начала с того, что заставила его надеть всё это.

Туника оказалась очень удобной, но браслеты немного его напугали, – если с силой нажать на их внутреннюю поверхность, они мгновенно становились больше примерно раза в два, а потом так же мгновенно сжимались, плотно, но не туго обхватывая руку. Таким же был и пояс: эти устройства помогали удерживать тело на неизменном расстоянии от стен, что необычайно облегчало движение, особенно среди Решеток, – он мог скользить вдоль труб, как на магнитных рельсах, лишь издерка отталкиваясь ногами. Обитатели Хары часто играли среди них в "догони – поймай", – когда не занимались более важными вещами.

Когда вид Лэйми пришел в соответствие с местной модой (Симала с неудовольствием смотрела на его золотистую кожу, но поделать с ней ничего не могла), они сели на пятки, друг против друга.

– Можешь спрашивать, – предложила она. – Мне нет нужды торопиться. Здесь, в Харе, у нас – всё время мира.

Лэйми подумал. Ему не хотелось, едва раскрыв рот, выставить себя идиотом. Особенно перед девушкой.

– Здесь есть... опасные места, в которые не стоит заходить? – наконец спросил он.

– Таких мест нет. Куда бы ты ни пошел, – везде тебя будут рады видеть. Хотя бы потому, что ты, – нечто новое.

– А Море Снов?

– Сверху там просто вода. В ней можно захлебнуться, но ты не умрешь, хотя это очень неприятно. Но раз нам не надо дышать, то можно вообще задержать дыхание. Это немного трудно, по крайней мере поначалу.

– А сны? Какие они?

– Миры, Лэйми. Это миры. Глубокие, темные воды, – а в них миры. Они светятся. И они громадные, – метров по десять, иногда больше. Как планеты, только немного смутные, – поверхность нельзя толком разглядеть. Но каждый мир можно узнать. Если коснуться его, – ты окажешься внутри.

– А как выйти?

– По своему желанию – выйти нельзя. Сам сон должен подойти к концу. Но это может занять много времени. Иногда месяцы. Или годы. Или много лет.

– Но Мэтлай говорил, что сон можно менять.

– Не сон, Лэйми. Реальность. Если мы что-то меняем там, – то это меняется и в реальном мире.

– То есть вы... можете влиять на события?

– Да. Не всегда так, как нам хочется, но можем. Понимаешь, мы сливаемся с сознаниями людей, которые живут сейчас, на самом деле, только очень далеко отсюда. Чаще всего – с теми, кто похож на нас внешне и по складу ума, и с детьми чаще, чем с взрослыми. Обычно мы лишь смотрим, как во сне. Их мысли – наши мысли, но их поступки – только их поступки. Лишь иногда, если нам удается полностью осознать себя, мы можем управлять чужим телом, как своим. Но тогда мы не можем пользоваться его знаниями. И это не может продолжаться долго. Рано или поздно нас выбрасывает вон. И попасть второй раз в тело одного человека так же трудно, как увидеть вновь один и тот же сон. Теперь ты понимаешь суть Хары?

– Да. Но это... это отвратительно!

– Почему? Когда мы занимаем чье-то тело, мы всегда стараемся помочь. Кое-кто, правда, начинает вести себя безрассудно, но так бывает редко. И потом, эта единственная реальность, которая нам дана. И там мы можем умереть. Если смерть человека, с которым мы... слились, будет слишком жестокой, то нашу сущность может разбить на части, которые соединятся потом с иными в совершенно произвольном порядке. Наши знания не пропадают и то, что начал один, продолжают другие, но это слабое утешение.

– А... а сколько там миров? В Море Снов?

– Все, какие охватила Сеть Хары. Но она не простирается на всю Вселенную, Лэйми. Вселенная слишком велика. Сеть существует только там, где пространство было наделено сродством к жизни, к разуму, как в Мааналэйсе, а это преобразование неустойчиво. Оно склонно к распаду, и такое случалось. Тогда Хара становилась замкнутой, и все её обитатели погружались в долгий, долгий сон...

– Как это?

– На дне Моря Снов, на границе с Ядром, существует слой задержки: любой, кто попадает туда, погружается в оцепенение, подобное смерти. Обычно его быстро извергает наружу. Но когда Хара Отрезана, этого не происходит. Лишь когда Сети смыкаются, мы вновь получаем свободу. В последний раз нас Отрезали уже очень давно, – триста миллионов лет назад. А потом, девяносто миллионов лет назад, Манцибурны изменили мир, и мы проснулись, – и старые обитатели, и новые, души которых были уловлены в период молчания.

– Манцибурны?..

– Похитители Сути. Строители Мааналэйсы. У них много имен. Но так они называют себя сами.

– И вы боретесь с ними?

– Да. Но наши силы – только те, какие уже есть в других руках. Люди слишком разобщены, Лэйми. Даже ни одной единой планеты – кроме Империи Джангра. Везде ссоры, распри, войны, которые не в наших силах прекратить. Хара – единственное, что объединяет человеческий род. Его часть, по крайней мере. Мне кажется, для этого она и была создана.

– Ты знаешь – кем?

– Я думаю, что это Тэйариин. Те, самые первые, у которых не было противников, и которые подняли мироздание из начального хаоса. Они присутствовали при рождении первых людей, и предвидели, каким станет их будущее. И они создали Хару. Без неё всё стало бы гораздо хуже. Но всё же, наша помощь слишком мала.

– Но Мэтлай говорил нам иное...

– Здесь каждый говорит то, что думает, Лэйми. Он думает так, я – иначе. Всё равно, нельзя сказать, что – правда.

– Значит, внезапные озарения, внезапные подвиги людей, которых нельзя назвать храбрыми, – это всё вы?

– Нет. Посчитай сам: в Море Снов примерно четыре миллиона миров. В большей их части царит каменный век; цивилизации там возникнут через сотни тысяч лет, и не в наших силах приблизить это. Планет с высокими культурами примерно восемьдесят тысяч; большей частью, это колонии Мааналэйсы. Население каждой в среднем около трех миллиардов. А теперь подумай: многое ли может изменить в таком мире тысяча человек, если каждый проводит в одном теле всего несколько часов, и где он окажется вновь – неизвестно? Мы не можем выбирать, кем мы там станем; а у обычного человека, каких большинство, нет никакой возможности изменить что-либо. И даже если мы проникаем в тело правителя, возможность действовать предоставляется нам очень редко: не чаще, чем управлять обычным сном. Конечно, если сосредоточить все силы на каком-то одном мире, то можно добиться многого. Но все изменения к лучшему, которые у нас получаются, – не более чем счастливые случайности. Чаще всего мы получаем лишь знания, которые не можем использовать. Если бы мы могли действовать там в своем истинном облике, не подверженном физическому разрушению, всё было бы совершенно иначе. Но это невозможно. У нас нет никакой власти над Харой: она владеет нами. Если мы за два миллиарда лет не смогли изменить такое положение вещей, то глупо думать, что оно вообще когда-либо изменится. Она наделена разумом, Лэйми, и я сомневаюсь, что она может сделать больше, чем уже делает.

– А когда я смогу войти в Море Снов? Это требует длительной подготовки?

– Нет. Все, кто попадают сюда, уже обладают необходимыми способностями. Да и в любом случае, вряд ли от обучения был бы толк: в Море Снов мысль – наше единственное оружие, а трудно научить человека думать – или НЕ думать каким-то определенным образом. Когда мы сливаемся с миром-сном, наше тело перестает существовать, и когда мы выходим, формируется заново; даже если мы войдем туда вместе, рука в руке, мы окажемся в разных местах, и я не смогу показать тебе, что надо делать, и как. Даже вероятность того, что мы отыщем друг друга там ничтожно мала. Несмотря на то, что там мы всегда узнаем других харранцев, – хотя как, мне трудно объяснить. Но раз почувствовав, ты не ошибешься. Это редкость и большая удача.

– Значит, я могу войти в Море Снов даже сейчас?

– Да. Но я бы не советовала, Лэйми. Сначала нужно познакомиться с Харой, узнать, что мы делаем и где. Без этого твои действия принесут ничтожную пользу. Или даже вред – не тебе, разумеется, а тому, с чьим сознанием ты сольешься. В каждом мире – свои правила, и нарушение их может стоить тебе очень дорого. Там всё настоящее. Все ощущения. Если тебя вздернут на дыбу, тебе придется терпеть – по крайней мере до тех пор, пока не потеряешь сознания. От боли можно сойти с ума, а если ты сойдешь с ума в Море Снов – твоя сущность распадется на части. Помни, что выйти по желанию нельзя! И помни, что каждая смерть, которую ты переживаешь там, – это реальная смерть человека. Если ты приведешь его к гибели, – то это будет лишь твоя вина и ничья больше.

– Хорошо, я не буду спешить. А как устроено ваше общество?

– Какой-то единой власти у нас нет. Мы делимся на группы: каждая занимается каким-либо одним миром. Но эти группы – образования не постоянные: люди часто переходят из одних в другие, туда, где им интереснее. Некоторые не входят ни в какие группы вообще: они проводят время в размышлениях. Группы часто встречаются и обмениваются полученной информацией. Можно сказать, что здесь, наверху, это главное наше занятие. Мы строим цельную картину Вселенной, – по крайней мере, её человеческой части. В координации действий нет особого смысла, потому что связь между человеческими мирами отсутствует. Они не образуют единой империи, как Манцибурны или Инарра. Мы, то есть группа Мэтлая, занимаемся Мааналэйсой, точнеё её северной частью: там человечество осталось на уровне каменного века, и во вмешательстве нет особой нужды. Поэтому нас не так много. И мы знаем язык леров. Они пришли оттуда. Север – их родина.

– А Хониар? Вы о нем знаете?

– Долгое время он был загадкой. Мы не могли проникнуть под Зеркало: оно непроницаемо даже в Море Снов. Могу тебя успокоить: сейчас там всё хорошо. Более того, это самый счастливый мир, который нам только известен. И в этом – заслуга исключительно Охэйо. Жаль, что он оказался здесь. Там, наверху, он мог сделать куда больше.

– Наверху?..

– В космосе нет направлений, но принято считать, что Хара находится на самом дне мироздания. Вместо "как далеко" мы говорим "как высоко". А состояние миров не зависит от того, как далеко они от Хары. "Выше" – не значит "лучше".

– Я бы считал, что Хара находится на самом верху. Это гораздо приятнее.

– Мертвым должно находиться внизу. А мы мертвые, Лэйми. Разве мы едим? Разве у нас бывают дети? Наши тела – не более, чем имитация плоти, за время существования одной личности не подверженная каким-либо изменениям. В сущности, мы все не более чем призраки: в своих мирах мы умерли давным-давным давно. Но нам дали второе бытие – и мы благодарны за это.

– С детства ненавидел метафизику, – Лэйми поёжился. – Какой толк в этих рассуждениях? Вы здесь – и вы живые. Разве не так?

Симала рассмеялась.

– Так, разумеется. Хара – престранный мир, но у нас было время привыкнуть. Я возрождалась два миллиона раз. И я помню фрагменты, относящиеся к каждой из этих жизней. К каждой, Лэйми!

– И ты помнишь, что происходило в течение двух миллиардов лет?

– Нет, разумеется. Память и так сохраняет далеко не всё. К тому же, почти половину этих двух миллиардов лет Хара была Отрезана, погружена в сон, и я не застала её Начала. И потом, чем дальше в прошлое, – тем дольше нужно вспоминать. То, что относится к этой моей жизни, вспоминается сразу, но чем дальше в прошлое, – тем больше нужно времени. Это как разматывать клубок, – всё вглубь и вглубь. Чтобы добраться до самых первых воспоминаний, мне нужен день упорных размышлений. Тут нет суток, но мы ощущаем течение времени. Это дар Хары – как и абсолютная память.

– И что там, в самом низу?

Симала какое-то время молчала.

– Мне не хочется вспоминать об этом, Лэйми. И никому из нас не хочется. Там страдание и тьма. Мир тогда был совершенно другим. Власть Тэйариин не распространялась на все его области. У каждой было свое начало. У нас всё началось во тьме. Долгая, долгая ночь – дольше, чем ты можешь представить себе...

– Я могу представить, – Лэйми смотрел ей в глаза. – Я был в этой тьме. Она до сих пор существует.

– Теперь уже нет, – глаза Сималы, громадные, казались темным пламенем. – Падение Хониара уничтожило и её. Но сколько ещё осталось таких напоминаний о прошлом? Много, слишком много. Ты был во мраке недолго, – а я прожила в нем тысячи жизней. Если я дам волю этим воспоминаниям, они уничтожат меня. Большая часть обитателей Хары помнит об этом. Некоторые даже могут вспоминать. Мэтлай, например. Спроси его – и он тебе расскажет. Но это будет слишком длинный рассказ.

Лэйми почувствовал озноб. Теперь он понимал, почему жители Хары так часто выглядят хмурыми; удивительно, что они вообще не разучились улыбаться. Однако же – не разучились, а раз так – то мрак не в силах был их одолеть. Но всё же...

– Тут есть... существа из тьмы?

– Мроо? Нет. Они все не имеют душ; по крайней мере, им нет сюда входа. Хара очень придирчива. Она не допускает ошибок.

– И леров... подмененных, тоже нет?

– На этот вопрос я не могу тебе ответить. Подмененные – такие же люди, как и мы с тобой. Пока они живы, – подмена никак не проявляется. Впрочем, Харе видней...

– Она... говорит с вами?

– Нет. Она делает то, что делает. Не больше, и не меньше. Может быть, в будущем это изменится, но вот когда – я не знаю. Ты хочешь ещё что-то знать?

– Уф! Нет. Я устал.

Лэйми и в самом деле устал – не физически, но ему очень хотелось полежать и обдумать услышанное. Симала не собиралась мешать ему.

– Возможно, мы ближе друг другу, чем думаем, – тихо сказала она, обернувшись у входа. – Мы встретимся вновь, когда ты пожелаешь этого.