Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)
– Что ты! С двумя насилу управляемся.
– Ну, тогда отдайте мне одного. – На лице Любаши полыхнул персиковый румянец. Она рассмеялась без причины и заторопилась: – Ну, побегу, а то люди ждут…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯАлексей Самородов провел ночь без сна. Прошло два года, как они вместе с Федей Брендиным уехали на учебу в совпартшколу, и с тех пор Алексей не бывал в Комсомольске. Кажется, что прошла целая вечность. Каков он теперь, этот город, первый камень которого Алексей заложил своими руками?
Сколько перемен произошло с той поры в его жизни! Был Алексей Самородов простым деревенским парнем, умел читать да мало-мальски грамотно писать. И вот уже в кармане диплом об отличном окончании советско-партийной школы.
Девять лет назад ехал Алексей вот по этой же реке на стареньком пароходе с огромным, словно у водяной мельницы, колесом, спал в трюме на голых нарах вповалку с такими же, как сам, парнями, под голову клал домашний латаный мешок, накрывался стареньким домотканым армячишком. Теперь он один занимает целую каюту пассажирского экспресса, только в прошлом году спущенного на воду. Как это несоизмеримо – прошлое и настоящее! Смешными, наивными кажутся теперь слова отца: «Роботайте, сынки, ладом, берегите копейку, а наберется деньжонок, возвертайтесь, новую избу будем колотить». И хотя заработали братья Самородовы на избу, сколотили ее в один из своих отпусков, но не стала она родным домом ни для Алексея, ни для Иванки. Мир, который открыли они в этом далеком краю, оказался куда просторней и светлей новой собственной избы.
Наступило утро. Алексей побрился, обтерся по пояс холодной водой и почувствовал себя так, словно заново народился на свет. Свежая белая рубашка приятно шуршала, облегая тело, когда он перед зеркалом повязывал галстук, застегивал запонки на накрахмаленных манжетах. Теперь на палубу – скоро должен показаться Комсомольск!
Июньское солнце только что взошло из-за крутой зеленой гряды правобережных сопок, и Амур весь серебрился в его лучах. В эту пору краски в природе особенно свежи и ярки. Острова, прибрежные луга, кущи тальника, увалы сопок – все зеленым-зелено. Лишь далеко-далеко, где ярусы сопок сливаются с небом, зелень постепенно переходит в синий цвет, пока совсем не сливается с голубизной, образуя сложную гамму светлых, радостных красок.
До Комсомольска, судя по знакомым местам, километров сорок, а в утренней дымке уже видны столбы пара над трубами ТЭЦ. Даже родное село, где прошло детство, не вызывало у Алексея такого чувства, когда он подъезжал, бывало, к нему, как сейчас вид Комсомольска, смутные контуры которого уже угадывались на прибрежной равнине.
Облокотившись на перила, Алексей настолько углубился в мысли, что не заметил, как рядом кто-то остановился.
– Алешка, черт!
От неожиданности Алексей вздрогнул. Ну, конечно же, Мишка Гурилев, кто же еще может так орать?
– Здравствуй, сколько лет, сколько зим!.. – продолжал горланить Мишка, обнимая прежнего своего бригадира.
Оба за это время сильно изменились. Исчезла почти девичья нежность с лица Гурилева, он немного похудел, вытянулся, только черные глаза сохранили тот же озорной блеск и лукавинку. Алексей, напротив, сделался статным, подтянутым, улыбался больше, чем прежде, но говор остался почти таким же – неторопливым, раздумчивым.
– А я, брат, из отпуска, из Москвы, – сообщил Гурилев, выслушав Алексея. – Два месяца отдыхал под родимой крышей. Со всей семьей. А ты один?
– Семью оставил пока у отца, неизвестно еще, как будет с квартирой.
– Тебе-то еще ломать голову над этой задачей! – захохотал Гурилев. – Половину города, поди, выстроил. Слушай, а где Иванка? Я что-то давно о нем не слышу.
– Он подался в военные, старший лейтенант. Во, брат, как!
– Скажи ты на милость! – изумлялся Гурилев. – Вот уж не подумал бы, что Иванка станет офицером! Такой мирный парнишка был…
– Как там, в Комсомольске, что нового за эти два года? – спрашивал Самородов.
– Растет наш город, на виду растет. Ты его теперь и не узнаешь! Целые кварталы пятиэтажных домов. А Дворец культуры такой, что и в Москве не сыщешь. Ничуть не хуже, чем Большой театр.
– Ребята наши как?
– Каргополов еще при тебе, кажется, стал заместителем председателя горисполкома? Ну, так он и сейчас там. Жернаков на Амурстальстрое прорабом у Вани Сидоренко. Наш Захарка закончил строительный институт, сейчас работает над дипломным проектом. Ну, а аз, грешный, заведую гаражом комбината. Паря, двести машин в моем хозяйстве, авторемонтный цех. Приходится шибко вертеться!
Теплоход между тем уже миновал Верхнюю Эконь. Показались гигантские корпуса мехкомбината, громада ТЭЦ, высокая, словно отшнурованная, линия крыш жилых кварталов города, над всем этим, несколько левее, в небо уперлась парашютная вышка. А на переднем плане, там, где по прибрежному взгорку протянулась серая цепочка изб старого Пермского, на воде образовался как бы плавучий городок – десятки барж, пароходов, катеров, дебаркадеры, огромная погрузочная эстакада.
– Как все изменилось, как изменилось! – с тихим восторгом повторял Алексей.
На палубе становилось людно. Рядом с Самородовым и Гурилевым, облокотившись на перила, пристроился высокий, уже немолодой человек в широкополой серой шляпе и шелковой белой сорочке с отложным воротником. Он, видимо, прислушивался к разговору Самородова с Гурилевым.
– Прошу прощения! Если я не ошибаюсь, передо мной едва ли не первооснователи Комсомольска? – спросил он, улыбаясь одними глазами – умными, проницательными, завешанными тучами бровей.
– По-моему, нет, не ошибаетесь! – в обычной своей шутливой манере ответил Гурилев. – Как, Алексей, можем мы считаться таковыми?
Самородов засмеялся, потом серьезно сказал незнакомцу:
– Да, мы его с самого начала строили.
– Очень приятно, счастлив познакомиться: Валериан Александрович, главный архитектор генерального проекта Комсомольска. Не ругаете меня за планировку города?
– Что же, планировка хорошая, – ответил Самородов.
– Набережную вот только не застраиваем, – заметил Гурилев. – Издали город как город, а пристает пароход к дебаркадеру – и перед тобой деревенские лачуги на первом плане. Все впечатление портят.
– Понимаю, понимаю вас, дорогой, – согласился архитектор, – так сказать, фасада нет. Но это уже не от меня зависит. В проекте он разработан.
Теплоход басовито прогудел и стал разворачиваться против течения, направляясь к дебаркадеру. В толпе встречающих знакомые лица: Каргополов, Лева Качаев, тот самый, что девять лет назад в первые дни высадки был «отделом кадров» и посылал бригаду Самородова на Силинку сплавлять лес. Качаев все такой же улыбчивый, румяный здоровяк, только чуть раздался вширь, да русая шевелюра поредела, оголив глубокие пролысины на лбу.
– Братцы! Здорово были! – кричал Мишка, махая им руками. – Не вижу оркестра!
– Маленько запаздывает, – смеялся в ответ Лева Качаев. – А там, кажется, Алешка? С приездом, Алексей! – Он махал рукой.
Каргополов в ответ сжимал над головой ладони.
– Ну что, с окончанием, Алеша? – спрашивал Каргополов, крепко пожимая руку Самородову.
– Спасибо. Диплом в кармане. Вы тут не с машиной?
– С машиной, – отвечал Качаев. – Встречаем главного архитектора проекта – из Москвы товарищ едет, только не знаем, какой он из себя. Я ведь теперь знаешь кто? – многозначительно спросил он. – Архи-тек-тор! Городской архитектор, паря!
– Поздравляю, Лева! А гостя я сейчас покажу. За это вы отвезете меня в гостиницу.
– Зачем тебе в гостиницу, Алексей? – возразил Каргополов. – Поживешь с недельку у меня, квартира просторная. А там дадим тебе жилье. Кстати, строители сдают сейчас два новых дома в центре города, так что выберешь квартиру по вкусу.
Самородов разглядел в толпе Валериана Александровича, нагруженного чемоданом и длинными рулонами бумаг. Каргополов и Качаев представились ему, освободили от ноши. С трудом протискавшись в толпе, они двинулись на набережную.
– Н-да, – произнес Валериан Александрович, когда они вышли на взгорок. – Вид действительно не впечатляющий…
– Не это главное для нас на сегодня, Валериан Александрович, – заметил Каргополов. – Застраиваем кварталы, близко расположенные к заводам и к центру.
– А кроме того, – добавил Качаев, – эта территория еще не определена в перспективе. Дело в том, что сейчас от Пивани на восток строится железная дорога, которая свяжет Хабаровск с Советской Гаванью через Комсомольск. И для нас пока не ясно, будет ли через Амур построен железнодорожный мост или переправу будем осуществлять с помощью паромов.
– В моем проекте задан мост, – сказал архитектор.
– Сейчас правительство, кажется, запретило строить мост. Трудные грунты.
К ним бесшумно подкатил длинный черный лимузин.
– В гостиницу пока? – спросил Каргополов, открывая дверцу перед гостем.
– А знаете, друзья, не могли бы вы мне сделать такое одолжение, – перед тем как сесть в машину, обратился архитектор, – ну, скажем, сделать небольшой крюк, провезти по городу? Я так давно и с таким волнением ждал встречи с Комсомольском, что не найду себе покоя, пока не увижу.
– С удовольствием, Валериан Александрович! – воскликнул Каргополов. – Сегодня все равно воскресенье. Тебя, Алексей, отвезти домой или прокатишься с нами? – спросил он Самородова.
– Что за вопрос! – воскликнул тот. – Два года не видел родных мест, конечно, поеду с вами.
– Ну что, начнем с главной нашей магистрали – Кировской? – спросил Каргополов, когда Валериан Александрович уселся рядом с шофером.
– Да, конечно, – согласился архитектор, – ведь это пока главная линия в плане.
Лимузин проскочил между избами Пермского и помчался по пустырю, как и прежде, еще занятому огородами. И вот он, Комсомольск: громады домов – прямо, громады заводских корпусов – справа, пестрота рубленых поселков на равнине – слева.
– И это все было занято сплошной тайгой? – спрашивал архитектор, напряженно вглядываясь в панораму города.
– Конечно, такой же, как везде – лиственница и березняк, – отвечал Качаев, – а на полянах – болота. Некоторые низины и сейчас еще заболачиваются в дождливую погоду. Еще не везде действуют ливневые трубопроводы.
– Да-а, – думал вслух Валериан Александрович. – Города-богатыри, как и люди-богатыри, рождаются и растут трудно. Говорит же народное предание, будто Илья Муромец до тридцати лет не мог ходить, пролежал на печи. А вашему богатырю только девять лет.
– Но он уже «ходит»!
Московский гость промолчал. Он вертел головой вправо, влево, иногда пристально вглядывался в какой-нибудь дом, весь подавшись вперед. Каргополов наблюдал за его лицом и замечал, что архитектор чем-то недоволен. Словно почувствовав его немой вопрос, Валериан Александрович обернулся и сказал:
– Как проигрывает дом, улица, квартал, когда в деталях не завершена мысль архитектора! Взять вот эту улицу пятиэтажных каменных зданий…
– Эта улица называется Пионерской, – сообщил Качаев.
– Спасибо, – не без иронии ответил Валериан Александрович. – Так вот, я сам делал планировку этого ансамбля. Он скромен, строг, как видите, но высота зданий в небольшой низинке сообщает ему красоту. В проекте это подчеркивается расположением линий и плоскостей, цветами красок и окружающей планировки. Всего этого нет пока, стены не оштукатурены, даже нет асфальта. Поэтому ансамбль выглядит как грубый черновой набросок.
Некоторое время ему никто не отвечал. Нелегко и не просто им, практикам-строителям, осмыслить все тонкости архитектурного искусства. Наконец Качаев робко возразил:
– Видите ли, Валериан Александрович, на штукатурку, на покраску домов и на планировку местности нужны дополнительные средства и строительные материалы. А нам дорога каждая копеечка, каждый килограмм цемента, каждая пара рабочих рук! Крыша над головой – вот что прежде всего необходимо!
– Я вас понимаю, конечно, – согласился гость. – Но эстетика, мой дорогой!
– Будет и эстетика, – вмешался Самородов. – Дойдут и до нее руки. Люди вон еще в бараках живут. – Он показал вправо, где начинался памятный второй участок.
Все бараки теперь были оштукатурены, выбелены, но с теми же, почти плоскими, крышами из толя. Какими же убогими, неказистыми выглядели они в сравнении с каменными домами!
Машина миновала последний квартал, и впереди открылась равнина с изреженной тайгой. Вдали слева зеленела гряда сопок, прямо уходила пойма Силинки, вправо, в синей дымке, громоздились под небом контуры гор. Во всех трех направлениях уходили насыпные дороги.
– Вот пока все, что мы построили, – объяснил Каргополов. – Там вон, под сопками, – указал он вдаль, – строится «Амурсталь». Вон там, – он показал вдоль дороги, уходящей вправо, – там городок со своим промышленным районом.
Валериан Александрович всю обратную дорогу был задумчив и молчалив. Прощаясь в гостинице, он сказал:
– Много, очень много построили вы, дорогие товарищи! И все-таки я ожидал увидеть больше, когда узнал, что в городе живет семьдесят тысяч человек. Ведь проект разработан на сто тысяч населения. Я так и полагал: есть две трети населения – значит, соответственно застроен и город. На самом деле нет еще и трети города. Печальное несоответствие!
– Ничего, Валериан Александрович, – утешал его Каргополов. – Только сейчас набираем настоящие темпы строительства. Приезжайте через три-четыре года, и вы увидите настоящий город Комсомольск!
* * *
Хороши летние вечера в этом городе! Спадет дневная жара, из тайги потечет прохлада с чуть внятными ароматами хвои и березового сока, перемешается с волнами речных запахов, приплывшими с Амура, – и до чего же хорошо станет в такой час на душе!
Пройдись вечером по Комсомольску, и ты уловишь многое из того, что составляет как бы душу города, почувствуешь упругое биение его живого пульса.
Помнишь, вот здесь, где лежала болотистая низинка, девять лет назад ребята сколотили первый клуб и назвали его «Ударник»? Казалось тогда странным, почему именно здесь построили клуб? До села Пермского – километр, до бараков второго участка – столько же, до шалашей «Коваль-града» и того больше. А кругом березняк, болотца и ни единой постройки! Аспидно-черными осенними ночами, шлепая по мокрым торфянистым низинкам, спотыкаясь на пнях и кочках, сколько раз проклинали мы это болото, расходясь из кинотеатра!
Загляни сейчас сюда. Будто и вовсе другое место. Рядом – парк. Он полон огней и музыки, шума и веселья. Кружатся пары на танцевальной площадке. По асфальтированной улице, сияя яркими фарами, бегут автомашины; сотнями окон смотрят на парк многоэтажные каменные дома.
На втором этаже за одним из этих окон – вон тем, распахнутым, можно увидеть широкий чертежный стол, а над ним – склоненную фигуру Захара.
Время от времени он выпрямляется, смотрит на чертеж, думает.
Уже проглядывают с белого листа ватмана контуры дипломного проекта. Захар забыл обо всем – о том, что сегодня воскресенье, что в парке гулянье, что в клубе идет «Свадьба в Малиновке» и там Настенька, Каргополов, Леля Касимова, о том, что за окном великолепный вечер, даже о том, что нужно прислушиваться, не проснулись ли дети в соседней комнате. Ничего не существует сейчас для него, кроме листа ватмана.
Но время от времени Захар подходит к распахнутому окну, смотрит на огни города и слушает его мерное дыхание. Хорошо! Воздух неподвижен и мягок, лицо приятно овевает вечерняя прохлада, иногда щек коснется теплая волна, идущая снизу, от нагретого за день асфальтированного тротуара.
Кажется, уже давно пора бы привыкнуть к этому виду на город, ведь каждую линию ближних и дальних домов, улиц, громады ТЭЦ, парка знает Захар, знает, где и какая лампочка горит по вечерам, в каком окне какого оттенка свет. И все-таки каждый раз Захар видит все это по-новому. А не то же самое чувство испытывает он, когда вглядывается в черты Наташки или Федюшки? Родные лица никогда не надоедают, в них, знакомых до мельчайших подробностей, всякий раз находишь неизменно новое, дорогое сердцу, близкое, вечно милое. «Мой город» – не пустые слова для Захара. Он воздвиг его, и нет уже больше болот и тайги, промозглой слякоти и гнуса.
«И ведь, в сущности, это только начало, – думает Захар. – А пройдет еще десять, пятнадцать лет – что же будет здесь тогда!»
Он снова возвращается к чертежному столу, берется за рейсфедер. Осенью защита диплома.
От неожиданного стука Захар вздрогнул. Стук повторился, частый и нетерпеливый. В дверях – Настенька, лицо бледное, глаза широко раскрыты.
– Зоря, ты слышал?
– Что такое?
– Да что – война! Германия напала!
– Подожди, не поднимай панику, – пробовал успокоить ее Захар, – конфликт, наверное, какой-нибудь на границе?
– Да говорят тебе, война! Сто семьдесят дивизий бросил Гитлер… Бомбили Киев, Минск, Севастополь…
– Откуда ты узнала?
– В театре. Прямо во время действия из-за кулис вышел секретарь горкома, прервал спектакль и сказал об этом… С сегодняшнего утра, говорит, с четырех часов по всей западной границе идут кровопролитные сражения, много убитых и раненых. Что же будет, Зоря? – шепотом, как при покойнике, спросила она. – Наверное, и японцы нападут, у них же «ось»…
– Да-а, наверняка… Завтра иду в военкомат.
– А дети?
– А что дети? Не у нас же одних с тобой дети. Они и у тех, кто сейчас бьется против фашистов. – Желваки заходили на щеках Захара. – Да-а, сколько погибнет людей, страшно подумать!..
Захар не мог разобраться, что сейчас творилось в его душе, – невозможно еще было охватить всю меру беды, что вломилась в его дом. Ясно ощущал лишь одно: священную обязанность быть там, где началась война. Всю свою сознательную жизнь Захар готовился к ней, хорошо понимая неизбежность решающего часа битвы двух миров. Когда впервые он надел красный галстук и услышал: «Пионер, к борьбе за рабочее дело будь готов!», отвечал всем сердцем: «Всегда готов!» В кавшколе, получая благодарность командира, он самозабвенно восклицал: «Служу трудовому народу!» Строя город, он не жалел себя, хотел как можно больше сделать, потому что знал: это нужно ему, его детям! Теперь под всем этим подведена та самая черта, за которой наступает грозное, но неизбежное – час решающей кровавой битвы.
Он неторопливо разобрал чертежный стол, аккуратно скатал и спрятал в кладовую чертежи, потом долго укладывал на полки разбросанные по комнате книги. В половине двенадцатого во всем городе погас свет – началось затемнение.
Наступала пора неизведанных еще испытаний.
Комсомольск-на-Амуре – Хабаровск
1934—1964 гг.
ГЛАВНАЯ ПРОСЕКА АЛЕКСАНДРА ГРАЧЕВА
У Александра Матвеевича Грачева основной книгой является роман «Первая просека», хотя среди его произведений есть такие, которые выдержали гораздо больше прижизненных изданий. Причина состоит в том, что ряд его книг был подступом к роману «Первая просека». В конце этого романа стоят данные о времени, когда создавался этот роман: «Комсомольск-на-Амуре – Хабаровск. 1934—1964 гг.». Тридцать лет!
Роман «Первая просека» написан Александром Грачевым, когда он был уже сложившимся писателем, чье имя стало довольно известно его землякам, автором книг, получивших широкое признание.
Первые литературные опыты писателя начались, когда он жил и работал в Комсомольске-на-Амуре, когда город еще только складывался. Тогда при городской газете собралась сильная группа литераторов, которые потом стали известными писателями. Первой его отдельной книгой стала повесть «Тайна Красного озера», изданная в Хабаровске в 1948 году. Повесть получилась по-настоящему интересной, с острозанимательным сюжетом, полная познавательного материала о крае. Ее главными героями являются геологи. Уже в первой своей книге писатель показал нам, что его, в первую очередь, привлекают мужественные, сильной воли и цельных характеров люди, преданные своей Родине, готовые ради нее на подвиг. Он написал эту повесть без «скидок» на приключенческий ее жанр. Характеры героев повести написаны так выразительно, знание жизни, условий труда их настолько полны, что читатель нисколько не сомневается в достоверности стремительно развивающихся событий повести. Об этом свидетельствует масса читательских писем.
О том, что писателя привлекают люди сильной воли и цельных характеров, свидетельствует и следующая книга – повесть «Падение Тисима-ретто».
Замысел этой повести, как рассказывал сам Александр Грачев, возник еще в 1945 году, когда он вместе с воинами-десантниками высаживался на принадлежащих ранее России островах Курильской гряды. Запечатлеть подвиг советских воинов – был его долг писателя и гражданина, который он успешно выполнил.
Очень точно название повести. «Тисима-ретто» – по-японски «Архипелаг тысячи островов». Так были названы Курильские острова, превращенные японскими милитаристами в плацдарм, направленный против Советской страны. Азиатские союзники Гитлера старались изо всех сил оказать помощь гитлеровцам, ослабить наши силы. В этих целях, пользуясь тем, что проливы были под их контролем, они задерживали, а порой топили наши корабли.
Одна из таких трагических историй легла в основу повести. В июле 1945 года наш небольшой пароход «Путятин» шел из Владивостока в Петропавловск-на-Камчатке и был потоплен японской подводной лодкой. Спаслась только группа наших моряков, сумевших добраться до далеких берегов Родины. Другая часть оставшихся в живых попала в плен, хотя Япония не воевала с Советским Союзом.
Нет нужды пересказывать содержание этой остросюжетной повести, которую можно с полным основанием отнести к военным приключениям. Она хорошо известна нашим землякам – повесть издавалась шесть раз. Мне хотелось бы обратить внимание на другое. Повесть «Падение Тисима-ретто» явилась свидетельством быстрого творческого роста ее автора.
Особое место в творчестве Александра Грачева занимает повесть «Сторожка у Буруканских перекатов», вышедшая в Хабаровске в 1962 году.
Тема любви к природе, забота о ее сохранности, хозяйском подходе к ней звучала у Александра Грачева буквально везде: в устных выступлениях перед земляками, в статьях, очерках. Да и жить он предпочитал не в городской квартире, а на заимке на берегу Амурской протоки. Будучи человеком не молодым, он всегда охотно соглашался на любое трудное путешествие по нехоженым местам Дальнего Востока.
Эта любовь к природе ярко прослеживается в повести «Лесные шорохи», и в последнем произведении писателя – повести «Сквозь мартовские снега». На этот раз события происходят на фоне суровой и прекрасной природы Камчатки. Ее герои тоже характерны для всех его книг. Это люди сильные, отважные, способные выдержать любое испытание, выпавшее на их долю. Много отваги, выдержки, находчивости проявили они, чтобы одолеть все препятствия, спасти жизнь себе и другим.
Немецкий поэт и мыслитель Гёте справедливо писал: «Каждый писатель, до известной степени, изображает в своих сочинениях самого себя, часто даже вопреки своей воле». Мы, хорошо знавшие Александра Грачева, во многих героях его книг видели черты, присущие ему самому, писателю-коммунисту.
Еще нагляднее это прослеживается в романе «Первая просека». Главного героя этого романа Захара Жернакова писатель наградил своей биографией, своим жизненным путем.
Читатели романа могут сравнить. Детство и юность писатель прожил на Дону. Будучи уже известным писателем, он посетил во время поездки на родину крытую соломой, пригнувшуюся к земле хату, в которой он родился в 1912 году. Отец Грачева, бравый вахмистр, перед началом мировой войны привез на хутор жену – латышку из Прибалтики. Но мало отец прожил дома на хуторе Меркуловском, неподалеку от станицы Вешенской. В 1919 году красный конник, вернувшись домой, умер от тифа. А в хате осталась жена и четверо детей.
Трудно пришлось матери-латышке. Кругом разруха, нужда, недружелюбное отношение хуторян – ревнителей казачьих «традиций», которое переносилось и на ее детей. Отсутствие поэтому друзей-сверстников вынуждало к одиночеству, поискам утешения в природе: рыбалка с удочкой на берегу Дона, широкие привольные степи, куда он часто уходил – дома бедность и слезы матери. Надо полагать, что здесь истоки той неистребимой любви к природе, которую писатель пронес через всю жизнь.
И жажда знаний, которую не могли удовлетворить четыре класса сельской школы. Тринадцатилетним он отправился в станицу Мешковскую продолжать образование в школе крестьянской молодежи. После двух лет учебы комсомол направил его учиться в станицу Каргинскую. В этой станице жила мать Михаила Шолохова. Учащиеся взяли над ней своеобразное «шефство» и среди таких активных шефов был Саша Грачев. В этот дом его влекло множество книг.
Как и многие в юности, будущий писатель стал сочинять стихи, которыми заполнял тетрадь за тетрадью. Набравшись смелости, он даже обратился за «консультацией» к самому Михаилу Шолохову. Советы писателя он запомнил на всю жизнь, но поэтом не стал.
В 1930 году Саша Грачев стал курсантом Новочеркасской кавалерийской школы. В какой же другой род войск мог пойти сын казака? А в этот год тысячи комсомольцев пошли в Красную Армию и во Флот, над которыми комсомол взял шефство.
Казалось, жизненный путь юноши определился. Чего еще большего желать станичному комсомольцу? Но судьба распорядилась иначе. Рухнула мечта стать командиром. По состоянию здоровья он был уволен из училища. Случилось это в 1932 году.
Стал вопрос, что делать? Раздумывать долго не пришлось. В этот год комсомол призвал молодежь построить своими руками новый город на глухих берегах далекого Амура. Мог ли не откликнуться он на призыв родного комсомола? И вот осенью 1932 года со ставшего исторически известным старого парохода «Колумб» с очередной партией комсомольцев-добровольцев на берег Амура у таежного села Пермского сошел донской комсомолец Александр Грачев.
Комсомолец Александр Грачев, как он потом сам вспоминал, тайно мечтал о литературном творчестве. Ему повезло в том отношении, что в 1934 году он стал сотрудником газеты строителей «Молодой ударник». Повезло потому, что расширились масштабы его видения, горизонты всего свершаемого вокруг. Постоянные поездки к лесорубам, сплавщикам, на строительные объекты дали ему очень многое. И главное – знание жизни строителей во всем ее многообразии. Тем более, что во времена таких поездок он брал в руки топор, кирку, лом, лопату, носилки, багор сплавщика. По своему характеру, убеждениям он не мог быть сторонним наблюдателем.
Где ему только не удалось побывать уже в эти годы! И в стойбищах коренных жителей этих мест – нанайцев, которые учили его познавать мир тайги. У рыбаков Амура, открывших ему богатства могучей реки. У пограничников, воинов Красной Армии. И отовсюду он привозил для газеты статьи, очерки, путевые зарисовки. Все это потом очень пригодилось ему, когда он стал собирать материал для «Первой просеки».
Жажду познания окружающего, острый интерес к людям Александр Грачев сохранил до конца. Приходилось только по-хорошему завидовать, как легко он сходился с людьми, проявлял живейший интерес к ним, их делам, думам. А сколько у него друзей осталось буквально во всех уголках Дальнего Востока! Пожалуй, трудно сказать, где он не побывал на земле дальневосточной. Особенно много он ездил в качестве корреспондента газеты «Тихоокеанская звезда» и «Известий». Да и став писателем-профессионалом, не сидел на месте.
Когда началась Великая Отечественная война, он рвался на фронт, но осуществить это желание ему не довелось. И во время войны кто-то должен был обеспечивать фронт: оружием и боеприпасами, одеждой и амуницией, сталью и хлебом… Чем только не пришлось заниматься в эти годы молодому коммунисту. Одно время он был даже директором моторно-рыболовецкой станции. Но в 1945 году, году войны против милитаристской Японии, он вырвался на фронт. Он был корреспондентом, но шел среди наступающих бойцов.
Вот, повторяю, и сравните с биографией Захара Жернакова – много в ней автобиографичного и самого писателя.
Мне нет нужды разбирать этот роман «по косточкам». Уверен – читатель оценит его по достоинству. И все же хочется напомнить читателям, что первая часть романа была создана им в 1960 году и впервые увидела свет на страницах журнала «Дальний Восток», а в том же году была издана отдельной книгой Хабаровским книжным издательством. Вторая книга романа тоже была вначале опубликована в этом же журнале и весь роман вышел книгой в 1965 году в издательстве «Молодая гвардия».
Сорок пять лет прошло с того дня, когда за околицей таежного села Пермского «сошлись две рати – лесная и людская, чтобы утвердить себя или отступить. В тайгу врубалось сразу, фронтом, около сорока бригад; еще несколько бригад было брошено к Песчаной сопке».
Так началась стройка. Ее картины даются в романе иногда с документально-кинематографической точностью. Да, именно так они, посланцы комсомола, врубались в тайгу, пробивались к стройке по амурскому льду, страдали от гнуса, болели цингой, мерзли в бараках, страдали от недоедания.
Да, так. Но, как заметили читатели, не борьба с суровой природой главное в романе. Главное – люди. Люди разные, разные по возрасту, характерам, профессиям. Разные даже по причинам, которые привели их на стройку.
Надо помнить, что первостроителям, как их теперь называют, в среднем было по двадцать лет. Многие не представляли, какие трудности им встретятся. Они еще не имели достаточного жизненного опыта, не устоялись характеры. Многие не имели никаких профессий. Для многих стало открытием, что кроме романтики здесь необходимо изнуряющее напряжение физических сил, моральная стойкость.
Писателю удалось нарисовать правдивую картину взаимоотношений таких разных людей, очертить запоминающиеся характеры, показать их развитие в довольно сложных жизненных ситуациях.
Перед нами проходит целая галерея замечательных комсомольцев-энтузиастов, партийных работников. Не погрешил писатель против правды, когда показал нам и слабых духом, случайных среди строителей. И врагов строительства нового общества. Почему-то иногда забывают о том, что в те годы были у нас и враги, враги тайные, злобные. Были и диверсанты, засылаемые окопавшимися в Маньчжурии белогвардейцами и их хозяевами – японскими империалистами.
Но законен и вопрос: «А все ли в равной мере удалось его автору?» На этот вопрос односложно ответить трудно. Нельзя отрицать, что некоторые страницы романа страдают фотографичностью, когда писатель не исследует явление, а говорит: «Так было». Пожалуй, слабее других выглядят лирические линии сюжета. Может показаться, что роман перенаселен действующими лицами, некоторые из них проходят в книге, ничего не добавляя для развития главных линий сюжета.
Как ни парадоксально, но произошло это от обилия собранного материала и от того, что автор сам пережил многое из того, о чем пишет в романе. По собственному опыту знаю, как трудно бывает в таких случаях. Все кажется важным, необходимым. Ведь это часть твоей жизни, прошедшей через сердце.
