Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)
Вечером, перед окончанием работы, Аниканов пришел в бригаду. Марунина и его друзей здесь уже не было, они ушли в отдел кадров.
– Ну что, братцы, осиротели? – спросил Аниканов с напускной веселостью, здороваясь с каждым за руку. – Ничего, не унывайте, скоро вас пристроим к новому делу. Я к тебе, Захар, – переменил он тон, – по одному частному вопросу.
– Слушаю. – Захар всадил топор в пенек и вытер рукавом пот со лба.
– Мне нужно один на один с тобой. Пойдем вон туда…
Они отошли к куче досок, сели рядом. Захар снял буденовку, вытер лицо ее подкладкой, пахнущей потом, пятерней зачесал назад волосы. На разгоряченном лице его сквозь загар проступал румянец.
– Как самочувствие? – заискивающе спросил Аниканов. Он попросту стал побаиваться Захара, его прямоты. – Нога и ключица не дают знать о себе?
– Ногу иногда чувствую, а о ключице забыл.
– Девушка из Новочеркасска пишет?
– Молчит. Получил от дяди Степана письмо. Еще с мая лежало.
– Да-а, брат, почта наколбасила, – с видом осведомленного человека сказал Аниканов. – Недавно обсуждали на парткоме. Ну и всыпали же начальнику почты! Целые мешки, понимаешь, неразобранных писем!
– Слушай, Андрей, ты говори, по какому делу пришел, а то неудобно – бригада работает, а я тут прохлаждаюсь.
– Ничего, тебе, как групоргу, можно, – покровительственно заметил Аниканов. – Я вот зачем к тебе: хочу предложить одно интересное дело, Захар. Комитет решил подобрать из лучших комсомольцев нашего участка образцовую бригаду и бросить ее на строительство бараков. Бригада будет комплексная и должна стать ведущей в соревновании. Мне поручено подобрать людей и групорга. Хочу предложить твою кандидатуру. Как ты смотришь на это дело, а?
Захар, раздумывая, вертел буденовку.
– А кого бригадиром, неизвестно?
– Ваш Брендин будет, – шепотом сообщил Аниканов. – Викентий Иванович настаивает. Только ты пока не говори ему, ладно?
– Ну что ж, это правильно, бригадир что надо! А групоргом Каргополова. Лучше никого не найдешь, по-моему. Во-первых, у него уже опыт, а во-вторых, он умеет подойти к людям. На сплаве никого так не уважали, как Ивана Каргополова.
Аниканов долго молчал, потом заговорил удивленно:
– Я немного не понимаю тебя, Захар. Когда мы ехали в вагоне вместе, ты мне казался энергичным, собранным, к чему-то стремился, мечтал! А сейчас смотрю на тебя, и кажется мне, что ты вроде опустился и ничего тебя не интересует.
– Почему не интересует? – Захар усмехнулся, разглядывая след от звездочки на шлеме. – Я сейчас изучаю плотницкое дело, очень интересуюсь им, по вечерам книги штудирую – у Брендина взял. А в вагоне что? Мальчишества много было, розовые мечты. А о чем, и сам не знал. Столкнулся с жизнью, а она-то, оказывается, не такая розовая. А тут еще не попал сразу в ногу со всеми, как-то оторвало меня да еще больно ударило. Ты же помнишь на конференции – меня ведь судить хотели. Потом этот побег… От того, что было в вагоне, ничего уже не осталось, как от мыльного пузыря. Вот теперь решил одно определенное дело изучить – плотницкое. Профессия эта нужная на стройке. А там видно будет. Так что вот, Андрей, комсоргом я, может, и смог бы поработать, но раз ты хочешь подобрать лучшего человека для этого дела, то лучше Ивана вряд ли найдешь.
– Ну, а сам-то ты в эту бригаду пойдешь? – Аниканов недовольно посмотрел в лицо Захара.
– Плотником с удовольствием пойду, особенно с Брендиным, да еще с Каргополовым.
– Так, говоришь, Ивана Каргополова? Да, он вроде бы неплохой парень…
– Не то что не плохой, а очень хороший: трудяга, умница.
– Ты с ним дружишь? – холодно спросил Аниканов.
– А с ним многие дружат. Ну и я тоже.
– Да-а, зря у нас с тобой расклеилась дружба, – задумчиво сказал Аниканов. – Помнишь, как хорошо ехали-то! Последний кусок делили!
От этих слов Захару стало не по себе: Аниканов лгал в глаза.
– Когда ты критиковал меня на собрании, – продолжал Аниканов, – я полез в бутылку, сболтнул о тебе лишнее… В общем, давай забудем обо всем этом, Захар! Не вышло закадычной дружбы, давай будем просто товарищами.
Мучительно неловко было Захару слышать эту ложь, и он промолчал.
Через два дня комплектование бригады было закончено. Брендин, узнав о том, что его назначают бригадиром образцовой, сначала было наотрез отказался: «Куда мне такое!»
Отнюдь не ложная скромность руководила им, когда он говорил это. Года три назад Брендин еще батрачил у кулаков, кочуя из одной деревни в другую, и хорошо помнил нужду и унизительный кабальный труд. Темным, забитым, приниженным пришел он на строительство Днепрогэса. Там он обучился грамоте, плотницкому искусству, обрел чувство силы и гордости рабочего человека. Может быть, потому так и повзрослел он в свои двадцать четыре года и выглядел теперь степенным, по-мужицки рассудительным человеком.
Брендин не любил лишних слов и не терпел разгильдяйства и нерадивости в работе. И это сразу почувствовали все в бригаде, когда Брендин пришел на место Жернакова. Люди подтянулись, работа пошла слаженно и споро, о бригаде скоро заговорил весь участок. Поэтому не случайно выбор пал именно на Брендина, когда встал вопрос о том, кто должен возглавить образцовую, но стоило немалого труда уговорить его идти бригадиром.
Что же касается Каргополова, то он охотно согласился пойти комсоргом в образцовую, тем более что в бригаде оказалось много тех товарищей, с кем он был на сплаве и лесозаготовках.
Росным прохладным утром стали разбивать площадку для первого барака. Как и всегда, в первый день было много сумятицы, шума, сутолоки. Это, пожалуй, объяснялось избытком энтузиазма, с которым брендинцы взялись за работу, сознавая свою особую роль.
Захар работал в паре с Каргополовым. Никогда в жизни он не испытывал такого наслаждения трудом! Чувствовать себя в одном строю со всеми, ощущать рядом плечо друга – может ли быть что-либо прекраснее!
Захар работал вдохновенно. В нем в эти дни совершался перелом. Впервые после выхода из госпиталя, когда он бесповоротно расстался с мечтой детства и утратил цель жизни, Захар вдруг по-новому начинал видеть мир во всей его многокрасочности и в нем – себя, свое призвание.
Но уже на второй день настроение упало: оказалось, что возчики не подвезли столбов. Работа остановилась. Поднялся шум:
– Это же безобразие! Зачем нужно было называть бригаду образцовой, если не дают работать!
– Товарищи, надо вызвать самого начальника!
– Пойдемте в партком!
Случилось так, что как раз в это время приехал на участок Бутин. Он ходил неподалеку с прорабом, когда бригада митинговала.
– Что там такое? – спросил Бутин прораба – высокого, грузного человека с сонными глазами. – А ну, пойдем послушаем.
Услышав, о чем кричат, Бутин протиснулся в середину.
– Не все сразу, товарищи, давайте установим порядок. Я из парткома, Бутин моя фамилия. В чем дело?
– Тише! – крикнул Брендин. – Я все объясню товарищу Бутину.
Выслушав его, Бутин пригласил прораба в круг и спросил так, чтобы слышала вся бригада:
– Эдуард Михайлович, почему не подвезли вовремя столбы для фундамента?
Прораб удивленно вздернул плечами.
– Заявка Ставорскому дана еще позавчера. Транспорт не обеспечивает.
– Должен обеспечивать! У Ставорского есть график подвозки материалов ко второму участку?
– Да, но ведь они же раньше своего графика выкопали котлованы под столбы, – возразил прораб.
Бутин замотал головой.
– Не-ет, так дело не пойдет! Вот что, товарищи, – обратился он к бригаде. – Я предлагаю начать соревнование с возчиками. Пригласите их к себе и обсудите.
– Правильно, нужно их немного прижать, а то работают, как на дядю.
– Пускай потягаются с нами!
Вечером неподалеку от площадки собрался целый обоз. Для переговоров к бригадиру пришел Пригницын. Смоляной чуб его закрыл весь козырек лихо сбитой на макушку кепки. Плотники обступили Пригницына. Они галдели, ругали возчиков, а он, отставив ногу, стоял в гордой позе, играя своими шельмоватыми глазами, и улыбался так, словно бы его не касалось все, что происходило здесь. Разглядев в толпе Захара, он махнул ему:
– Га, Жернаков, друг, здорово! Чегой-то все тут шумят?
Захар протиснулся к Пригницыну.
– Здорово, друг, здорово! – весело говорил тот. – Ну как? Тут мантулишь?
– Не мантулю, а работаю, – поправил его Захар. – А ты чего здесь?
– Соревнование пришел заключать, друг. Сам прораб прислал. Я, друг, теперь начальник, каким ты был! Ну, давай, бригадир, какое тут у тебя соревнование нужно заключать? – обратился он к Брендину.
Комсомольцы захохотали.
– Вот, черт, вроде лошадь пришел торговать! – в восторге заверещал Бонешкин.
– Да он дурака валяет, прикидывается, – заметил кто-то.
– Запиши наши требования, – сказал Брендин, – передашь их своему начальнику, и обсудите на бригаде.
– С превеликим бы удовольствием, дорогой, но грамоте только обучаюсь. – Пригницын оскалился в плутовской улыбке.
– Так за каким чертом ты пришел? – возмутился Брендин.
– Соревнование заключать, – как ни в чем не бывало ответил Пригницын.
– Ну тогда запомни наши условия: мы взяли обязательство каждый день выполнять задание на сто пятьдесят процентов. Мы вызываем вас на соревнование, чтобы возчики обеспечивали нам двухдневный запас материалов.
Пригницын хитро погрозил пальцем.
– Э-э, дорогой, меня не обманешь! Тебе подвезу на два дня, а что скажут в других бригадах? Давай, скажут, и нам на два дня! И тогда выйдет, что вы будете отдыхать, а мы должны мантулить! Не согласен, дорогой.
– Ну, а ты что предлагаешь? – спросил Каргополов.
– Я ничего не предлагаю. Чего мне предлагать?
Каргополов безнадежно махнул рукой.
– Видно, мы тут не договоримся. Завтра с утра сходим в конный парк и там на месте все обсудим с комсоргом.
– Ну все, дорогой? – спросил Пригницын. – А то нам лошадей кормить пора.
– Ладно, валяйте! – Брендин махнул рукой.
Пригницын повернулся к Захару.
– Слышь-ка, Жернаков, пойдем-ка со мной, друг. У меня к тебе дело…
Когда они отошли в сторону от толпы, Пригницын спросил:
– А послушай-ка, Жернаков, ты с Любкой крутишь?
– А что?
– Да так, спросить хотел.
– Ничего я с ней не кручу. Просто знакомы – и все, жил у них немного… А ты жениться на ней хочешь?
– Ага. Кто тебе сказал?
– Да никто не говорил.
– Эй, не бреши, друг Жернаков. – Пригницын лукаво заиграл глазами. – Кто-то стукнул тебе. Так вот что, раз у тебя с нею нет ничего, тогда не мешай мне, – в голосе его послышалась угроза. – Договорились?
– А что нам договариваться? Меня это не касается.
– Ну и баста! Дело ясное. Она от меня не открутится.
Пригницын проговорил это с угрозой, и у Захара тревожно сжалось сердце.
– Это все, что ты хотел мне сказать? – спросил он.
– Все, друг. Чтоб мы не столкнулись на одной дороге… Знаешь новость? Харитона Ивановича повышают.
– Да? На какую должность?
– По снабжению будет ворочать. Я вот подучусь, и он обещал тоже повысить меня – буду всеми возчиками командовать.
С чувством необъяснимой тревоги ушел Захар от Пригницына.
Назавтра, рано утром, делегация строителей – в ней были Каргополов и Захар – пришла в парк. Возчики еще не покинули двор. Ставорский вызвал Пригницына. Протянув ему лист бумаги с проектом договора на соревнование, Ставорский коротко сказал:
– Подпиши.
Пригницын нацарапал внизу каракули и вернул лист.
– Разрешите идти, Харитон Иванович?
– Да. И чтобы с сегодняшнего дня в бригаде товарища Брендина постоянно был двухдневный запас материалов.
– Есть, Харитон Иванович.
С этими словами Пригницын ушел.
Каргополов удивленно развел руками.
– Какое же это соревнование? Это просто приказ.
– А они все равно ничего в нем не понимают, – спокойно ответил Ставорский. – Вы не беспокойтесь, товарищи, они все сделают как надо.
– Харитон Иванович, а в бригаде есть комсомольцы, кроме Пригницына? – спросил Захар.
– Один еще есть – Куделькин. Но он такой лентяй, что ему не соревнование нужно, а хорошая палка.
Делегация ушла от Ставорского обескураженной. За воротами Иван сказал:
– Честное слово, он сам не понимает, что такое соревнование! Да разве ж может так относиться к этому делу руководитель?
– Вообще-то он человек со странностями, – согласился Захар. – Я с ним работал, но не понимал его никогда. А теперь он почему-то приголубил этого Пригницына и еще одного типа, Рогульника. И поселил их к себе на квартиру. А у меня никакого доверия к ним нет.
– Да, странно, странно… – Меж белесых бровей Ивана пролегли две глубокие складки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯНаступила осень – золотая пора в Приамурье. Ярче стала синева неба, будто вымыли его от летней мглы и знойной мути зачастившие дожди. В по-восточному пестрые платья переоделась тайга, еще вчера носившая только темно– и светло-зеленое.
Первыми нарядились в солнечно-желтые сарафаны рябина и горный тальник, рано поддающиеся холодным утренникам. Потом продрогли и пожелтели осинник, береза и лиственница. В вишнево-багряный цвет, хватающий за душу своей волшебной красотой, приоделся осанистый клен. Буровато-красным стал багульник, загрустивший на оголившихся склонах сопок. Только ель, пихта да кедр не собирались менять своих одежд: все такими же темно-зелеными стояли их толпы в хвойных шубах.
Лучшее время года на Дальнем Востоке сентябрь. Выйди ясным тихим утром в тайгу и попадешь на осеннюю ярмарку природы. В глазах рябит от невообразимого смешения красок. Стрекот, свист, пронзительные вопли наполняют лес – то резвятся выводки нынешнего лета. Они не нуждаются больше в родительской опеке: природа наготовила им уйму еды – ягод, орехов, грибов; и теперь они, ошалев от восторга, празднуют свое совершеннолетие, не подозревая о том, что грядет зима, а с нею жестокие морозы и лютые вьюги, злые хищники и голод.
Менялось лицо природы и там, где рождался новый город. На обширной равнине в левобережье Амура, за селом Пермским, лежала исхлестанная дорогами, тропами и канавами нагая земля, отвоеванная у дебрей и болот. Лишь пни да рытвины, мелкий кустарник да кучи слежавшегося за лето хвороста остались там, где прошли бригады корчевщиков. Далеко отступила стена тайги, исщербленная квадратами, клиньями, полукружьями вырубок.
Изменился пейзаж возле Силинского озера и шумливой речки Силинки: лесозавод и столярная мастерская с навесами, шеренги шалашей, обмазанных глиной, большая рубленая баня – все это уже образовало настоящий поселок. Поодаль вытянулись линии приземистых бараков, а выше села Пермского, возле устья Мылкинской протоки, начинали обозначаться контуры кирпичного завода.
Единственная улица села Пермского никогда еще не видела такого многолюдья. Более трех тысяч новых строителей приехало за лето, а пополнение все прибывало и прибывало. Под осень начали появляться вербованные рабочие с семьями, с домашним скарбом. В верхнем конце села стал возникать «Копай-город» – так окрестили землянки, которые сооружали семейные рабочие в песке обрывистого берега. На избах Пермского появились надписи на жести и фанере: «Коммунально-бытовой отдел», «Редакция «Амурский ударник», «Сберкасса», «Госбанк», «Управление Дальпромстроя» и множество других, указывающих на то, что здесь прочно обосновался новый административный центр.
А к берегу, заваленному грудами ящиков, мешков, лаптей, кирпичей, труб, теса, частей каких-то механизмов, приставали все новые пароходы с людьми и караваны барж, доверху груженных оборудованием.
Один за другим следовали комсомольские авралы по выгрузке барж и пароходов. Участие в авралах было добровольным, но кто мог остаться в шалаше, палатке или на чердаке, когда вдруг в темноте появлялся человек с фонарем в руках и кричал тревожно: «Аврал, товарищи!»
Чертыхаясь, перебрасываясь шутками, все быстро одевались и, спотыкаясь в темноте, брели к пристани.
В конце сентября на очередной аврал была поднята и бригада Брендина. Ночь стояла кромешно-темная, дул холодный ветер, моросил дождь. От шалашей до пристани – километра три. Длинная вереница людей глухо гомонила в темноте, вытянувшись по дороге. Кто-то громко выбивал зубами дробь, кто-то вслух мечтал о том, как хорошо бы забраться на теплую печь да всхрапнуть, кто-то рассказывал анекдот, и вокруг него вспыхивал смех. Пока добрались до пристани, все изрядно вымокли.
Захар думал о той силе, что заставляла разнохарактерных, подчас и необузданных ребят стойко выносить все эти невзгоды. Ему вспоминались ночные тревоги в кавшколе, когда вот так же приходилось мчаться куда-то, забывая про сон, про отдых. Но там действовали устав и приказ, а здесь? Да тот же Иванка-звеньевой или щупленький, заполошный Бонешкин скажет: «Пошли вы ко всем чертям! Я весь день работал, спать хочу», – и попробуй заставить его приказом в ночь и непогоду идти разгружать баржи! Ан нет, он хоть и ругается и бывает зол, а делает именно то, к чему призывают его.
Себя Захар в счет не брал: у него была армейская закалка, он давно втянулся. А у большинства и этого не было. Значит, он еще не измерил всей глубины комсомольского сознания, что движет поступками этих ребят? Значит на них, как и на себя, можно положиться в любой, самый отчаянно-критический момент? И это еще больше привязывало Захара к товарищам.
Бригада выгружала из трюма водопроводные трубы. Обвязав трубу веревкой, человек десять впрягались в нее и вытаскивали груз сначала из трюма на палубу, а затем – «раз, два – взяли!» – волокли на берег.
Закончили разгрузку баржи около полудня. Погода к этому времени прояснилась, небо заголубело, да так ярко, будто его всю ночь чистили и драили. Успокоился и волновавшийся ночью Амур.
Комсомольцы долго отдыхали, любовались величественным простором реки. Некоторые уснули, свернувшись комочком, пригретые скупым теплом солнца. Все ждали обеда, который должны были подвезти на пристань.
Захар и Каргополов сидели рядышком. Перед ними лежала пристань, заставленная баржами и пароходами. По сходням тянулись цепочками грузчики. Стоял шум, гомон, а над всем этим – сиплое дыхание пароходов, железный лязг лебедок.
– И на черта заказали обед сюда? – ворчал Захар. – Пришли бы на участок и пообедали. Все в животе подтянуло, аж тошнит.
– Думали, что не управимся до обеда, – скучно говорил Каргополов. – Да-а, я вот сейчас смотрю, Захар, на всю эту красоту, а душа, брат, спит! Оказывается, на голодный желудок и красота не красота. К чему угодно можно привыкнуть, а вот к голоду – никак не получается!
В это время к ним подъехала подвода с бидонами. Между ними сидела Кланька, придерживая крышки. Темные шелковистые волосы ее выбились из-под красной косынки, веселыми завитками обрамляя пышущее румянцем лицо. Позади нее сидела Любаша.
– Вон твой! – прошептала Кланька, кивнув на Захара.
Долго не могла решиться Любаша повидаться с Захаром. Она еще не отдавала себе отчета в том, что происходит в ее душе. Может быть, это и есть любовь? Та самая, о которой пишут в книгах? Ах, как она была раньше слепа и глупа! Он жил у них, а потом по соседству, в бормотовском леднике, можно было видеть его каждый день… Теперь, работая на почте, Любаша ревниво просматривала каждую очередную пачку писем, доставляемую с пароходов. И вот в одной из пачек нашла письмо ему, Захару Жернакову. Почерк круглый, пакет пухлый, должно быть, много написано, а внизу, где обратный адрес, стояла фамилия: «Горошникова А.» Это от нее… Два дня носила Любаша письмо и все это время была на грани искушения – вскрыть, прочитать. Но Любаша не могла этого сделать – слишком чиста была ее душа.
Встретившись взглядом с Захаром, она радостно зарделась и показала конверт. Захара будто ветром сдуло со штабеля. Не подозревая того, как больно ранит он душу девушки, Захар схватил письмо и с нетерпением вскрыл.
Долго стояла Любаша возле телеги, растерянная и расстроенная, не зная, что делать. Потом отошла, с неловким чувством присела неподалеку от Захара. Никогда она еще не испытывала такого подавленного состояния, как в эти минуты, ей мучительно хотелось разрыдаться.
Наконец Захар прочитал письмо, взглянул на Любашу, и глаза их встретились. Захар понял, что с Любашей неладно: никогда в ее взгляде не видел он столько печали, плохо скрытой за жалкой, растерянной улыбкой.
– У вас что-нибудь случилось, Любаша?
– Нет, ничего у меня не случилось, Захар, – ответила она, стараясь казаться беспечной. – Ну, что пишет твоя девушка?
– Зовет обратно, – коротко ответил Захар.
– Ну и как ты? Поедешь? Или будешь ждать тут?
– Не знаю.
– Почему не знаешь? – Любаша вся насторожилась, впилась глазами в лицо Захара.
– В общем, не подумал еще, – уклончиво ответил он, отводя глаза.
– Захар, иди получай свою миску! – нараспев, игриво позвала Кланька. – Оставила тебе самую гущу.
Любаша не сводила глаз с Захара, пока он ел. А ел он жадно, набирал ложку до краев и нес ее ко рту осторожно, чтобы не расплескать. С такой же жадностью он съел кашу с соленой рыбой.
Любаше больно было смотреть на все это. С каким удовольствием она повела бы его домой и накормила досыта!
