Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Первая просека
БАЙКАЛО-АМУРСКАЯ БИБЛИОТЕКА «МУЖЕСТВО»,
ВЫПУСКАЕМАЯ ХАБАРОВСКИМ КНИЖНЫМ ИЗДАТЕЛЬСТВОМ ПО РЕШЕНИЮ КОЛЛЕГИИ ГОСКОМИЗДАТА РСФСР,
ПОСВЯЩАЕТСЯ
СТРОИТЕЛЯМ БАЙКАЛО-АМУРСКОЙ МАГИСТРАЛИ
…И просекой казалась для меня
Всей нашей жизни первая дорога.
П. Комаров
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Еще повсюду – на крышах домов, в тени заборов, по краям тротуаров – лежали потемневшие пласты напоенного талой водой снега, еще по-зимнему голыми качались ветки акаций и лип, но уже ласково синел полный теплого света воздух, вереницы лебедей-облаков как-то особенно спокойно и торжественно проплывали над городом в чистейшей голубизне неба. Шло великое обновление природы, и мир вдруг сделался безмерно просторным, манящим своими солнечными далями.
Вышел Захар из подъезда госпиталя – и захлебнулся терпким, пьянящим воздухом, морем света, звоном вешних потоков, оглушительным чириканьем ошалевших воробьев.
И может быть, оттого особенно тоскливо было на душе Захара. Случилось непоправимое. В кармане шинели лежало заключение врачебной комиссии: «Не годен к строевой службе». Рухнула мечта донского казака стать красным кавалерийским командиром, мечта страстная, лелеемая с самого детства.
Опираясь на костыль с резиновым наконечником, придерживая левой рукой полы длинной шинели, бледнолицый, с виду почти совсем юнец, с тонкой, затянутой кавалерийскими ремнями талией, медленно шагал он по тротуару, вяло позванивая шпорами, осторожно, с оглядкой переступая быстрые ручьи с белым скользким ледяным дном. В скверике против театра свернул в сторону, выбрал скамейку посуше, присел, положил рядом костыль. От мокрых деревьев и чернозема, чуть присыпанного прелой прошлогодней листвой, тянуло знакомыми с детства волнующими запахами.
Закрыв глаза и откинувшись на спинку скамейки, Захар думал о себе. Месяц назад он гарцевал на своем Егере – высоком четырехлетке собственной, Захаровой, выучки, отлично ходил на препятствия, чисто, словно бритвой, снимал лозу: срубленный конец не падал набок, а, стоя вертикально, соскальзывал на землю. Все предсказывали ему, курсанту Захару Жернакову, первое или по меньшей мере второе место на конноспортивных соревнованиях… И вот он уже не кавалерист, не курсант – никто…
«Должно быть, сейчас, – думает Захар, – второй эскадрон на езде в зимнем манеже». Захару слышится протяжная команда: «Учебной р-рысью-у ма-аррш!» Он видит своего дружка, ловкого Васю Королькова, будто влитого в седло, слышит характерный звон клинка, выхваченного из ножен, бешеный глухой топот конских копыт в перебор и тонкое, стальное: «дзинь, дзинь!»; видит белую молнию шашки над головой Королькова и сникшие позади лозы. Да, там цель, там все родное, там своя семья – хорошая, дружная. А он, Захар, как лебедь-подранок, отставший от стаи, с тоской провожает ее тревожным взглядом, зная, что уж никогда не догонит ее.
Настя-Настенька, не знаешь ты, какое горе у Захара! Что ты скажешь, когда увидишь его не кавалеристом, а калекой? Ведь ты с таким восхищением, затаив дыхание смотрела, бывало, как лихо джигитует Захар.
Отджигитовался!
В груди Захара собирается комок; он давит, подступает к горлу; становится трудно дышать… К черту! Не ты ли, Захар, секретарь станичной ячейки, ходил с комсомольцами в придонские займища на облаву, когда там скрывалась кулацкая банда? Не тебе ли бандиты грозили виселицей в своих листовках? Не ты ли самозабвенно пел с товарищами:
И вся-то наша жизнь есть борьба, борьба!
«Борьба… А с чем и с кем теперь борьба? С собственным малодушием?.. А дальше? И вообще, что такое борьба? Борьба революционная, борьба классовая, борьба с природой, борьба спортивная, борьба, борьба…»
Сам не замечая того, Захар до боли в пальцах сжимал кулаки, упираясь ими в скамейку. В памяти всплыл вдруг случай с канатом. Вскоре после прихода в кавшколу на поверке по физической подготовке он не смог подняться на руках по канату. Его вызвал командир эскадрона, объявил перед строем:
– Курсант Жернаков, приказываю вам: в пять дней научиться подниматься по канату без помощи ног. В субботу лично проверю, как выполнили мое приказание.
Всю неделю Захар тренировался до кровяных мозолей на ладонях. Когда командир эскадрона пришел проверять, Захар дважды почти без передышки взобрался но канату до самой перекладины.
Это, должно быть, и есть борьба. Борьба за достижение поставленной цели. Но цель? Какая теперь у него своя, собственная, личная цель?.. Да, цели нет..
Полузакрыв глаза, он долго сидел в сквере, мучительно и горько осмысливая свою жизнь.
Думал Захар и о том, чтобы вернуться в станицу. Друзья пишут, что там появились тракторы, многие стали трактористами. Скоро ожидаются комбайны. Но ненадолго задержался он на этой мысли. Не того ему хотелось – боевой романтики жаждала душа Захара, впитавшая с детства дух гражданской войны. До сих пор ему снились походы, сражения, подвиги, о которых рассказывал дядя – старый буденовец, и в сравнении с этим меркло все: и тракторы, и комбайны, и станица.
Но всякий раз, как только взгляд падал на костыль, мысли Захара обрывались, душу охватывала неутешная тоска.
Тяжело вздохнув, Захар встал и неторопливо двинулся в кавшколу.
В казарме он застал одного дневального – школа была в полевой поездке. Захар прошел к оружейной пирамиде, взял свой клинок, вынул из ножен. Потом заглянул в канал ствола винтовки. Оружие было хорошо прочищено и смазано чьей-то заботливой рукой.
Вернувшись к дневальному, Захар спросил:
– Как Егерь?
– Застоялся, брат, раза два всего был на проводке.
– Не хромает?
– Недавно я выводил его на коновязь. Гарцует, рвется поскакать. Застоялся сильно…
Прихватив кусок сахару, Захар пошел на конюшню. Дневалил там Вася Корольков. Еще издали он встретил Захара веселым возгласом: «Смирно!» – и взял метлу на караул. Весело хохоча, они обнялись.
Корольков и Захар давно были закадычными друзьями, еще со станицы. Они вместе вступали в комсомол, вместе решили идти в кавшколу. Правда, дружба их подверглась серьезному испытанию. В бюро была избрана девушка из соседнего хутора – Настя Горошникова. Высокая, статная, она покорила сердца друзей. Захар и Корольков провожали девушку после заседаний бюро. Но пришел срок решить вопрос, кто из них двоих будет безраздельно дружить с Настенькой. Решено было бросить жребий. Он выпал Королькову. Но в первый же вечер, когда Корольков один пошел провожать Настю, она спросила:
– А где Захар?
– Он занят, – как бы между прочим ответил Корольков.
– Да?..
Настенька сразу стала невеселой. И если оживлялась она, то только тогда, когда разговор касался Захара.
Корольков все понял. Об этом он назавтра рассказал Захару и, горько усмехнувшись, заключил:
– Видно, жребий ничего не значит. Тебя она любит.
А осенью она приехала в город, где учился Захар, и поступила в строительный техникум. Что же касается дружбы между Захаром и Корольковым, то после всего, что-произошло, она почему-то стала еще сердечнее.
– Я, Вася, только что вспоминал тебя, – говорил Захар. – Как дела-то?
– А надо бы не сегодня – вчера вспомнить: чуть не угадал к тебе в госпиталь! Понимаешь, рубили мы вчера в зимнем манеже. Наступила моя очередь. Пошел я. А ты же знаешь моего Плутона: только выхватишь клинок, как он голову кверху, морду к небу… И тут случилось такое, что я и сам ничего не успел сообразить: со всех ног грохнулся мой Плутон. Я лицом в опилки, но почему-то крепко держусь шенкелями за бока, а левой рукой за гриву. Когда опомнился, чувствую, что Плутон мой стоит на ногах, а сам я сижу в седле. И главное – клинок в руке! Сообразил, что все в порядке, пришпорил коня и пошел рубить. Так и прошел весь круг, не оставил ни одной лозы. Ребятам со стороны было видней, так они говорят, что я вместе с Плутоном колесом перевернулся. Вот, брат, какие бывают чудеса!
– Ну и как комэск, ничего?
– Благодарность перед строем и трое суток увольнения в город.
– Ну? Вот это здорово!
– А как твое самочувствие?
– Лучше не спрашивай, табак мое дело!
– Что такое?
– Списан подчистую, Вася…
– Да ты что?.. – Серые, с веселой лукавинкой глаза Королькова округлились в недоумении. – Да ты врешь!
– Если бы…
– Значит, серьезно, Захар?
– Неужели этим шутят? На, почитай. С ногой что-то неладно.
Корольков внимательно прочитал бумагу, поданную Захаром, и сразу стал скучным.
– Ну и как теперь? Куда?
– Черт его знает! Ума не приложу.
Они умолкли.
– Слушай, а что, если тебе пойти в ветеринарный институт? Коней ты любишь. Станешь ветврачом и, смотришь, опять в кавалерию попадешь.
Захар некоторое время молчал, потом коротко сказал:
– Вообще-то это дельная мысль. Подумаю. Пойду к Егерю.
– Иди, иди, а то он затомился там без тебя.
Егерь еще издали встретил хозяина легким взволнованным ржанием. Высоко подняв маленькую сухую голову, он насторожил уши, громко всхрапнул. Темно-гнедой, почти вишневой масти, на тонких, стройных ногах, сухопарый, с вислым крупом, он весь грациозно изогнулся, поворачивая голову навстречу Захару, когда тот входил в станок.
– Здравствуй, чертушка! – Захар потрепал шелковистую гриву Егеря, похлопал по шее. – Плетей бы тебе, но с кем грех не случается?.. – Последнее слово произнес почти шепотом – комок подкатил к горлу, сдавил гортань.
А конь уже шарил бархатистыми губами у кармана шинели. Получив кусок сахару, громко хрумкнул, вкусно зашлепал губами, роняя слюну.
Примостившись на кормушке и отставив костыль, долго сидел Захар в гостях у Егеря. Последний раз он навещал своего веселого, добродушного скакуна. Поглаживая лоб Егеря, почесывая у него за ушами, Захар несколько раз смахнул с ресниц влагу.
Вечером весь второй эскадрон уже знал о том, что Захар «списан». Вокруг него собрались курсанты.
– Поступай на завод, Захар! А по вечерам будешь учиться на рабфаке, – советовали ему. – Подготовишься в вуз, и никуда не нужно уезжать – вон сколько их здесь: индустриальный, авиационный, геологоразведочный, химико-технологический, ветеринарный… Неужели не подберешь по душе?
– А жить чем будет? На одну стипендию не очень-то протянешь.
– Учатся же студенты! Не каждый ведь имеет со стороны поддержку.
– Правильно. Будет где-нибудь прирабатывать.
– А где прирабатывать? В грузчики не пойдешь с поломанной ногой.
– Что бы ни было, а надо учиться, Жернаков! – решительно сказал Агафонов, отделенный командир. – Можно будет договориться с командованием школы, чтобы ты мог обедать за счет второго эскадрона.
– Да, но пока он подготовится в институт, нас уже выпустят! А при новом составе вряд ли будет удобно ему, гражданскому, появляться в школьной столовой.
– Это, пожалуй, верно…
– Слушайте, братцы, у меня есть интересное предложение, – выступил вперед курсант Капустин. – Правильно, что, когда Жернаков поступит в институт, мы уже будем командирами взводов, разъедемся по своим частям. Так вот, с того месяца, когда Жернаков поступит в институт, и до тех пор, пока не кончит его, пусть каждый из нас посылает ему по рублю в месяц. А? Как? Для нас рубль – это пустяк, а для него – дорога в жизнь!
Захар, молчавший до сих пор, запротестовал:
– Нет, я не могу. Что я, нищий, что ли?
– Это не подаяние, а товарищеская взаимопомощь, – оборвал его Агафонов. – Правильно предлагает Капустин. Надо поговорить с ребятами. Кто сможет, тот и будет посылать. Разве ты сам не пошел бы на это, случись такое с кем-нибудь из нас? Ну вот, тогда принимай это как заботу товарищей, а не как какое-то там подаяние.
В казарме был объявлен отбой, все улеглись в постели, но Захар долго не мог уснуть. Участие товарищей волновало и трогало его до боли в сердце. Он даже всплакнул в подушку, укрывшись с головой. С тревогой думал он над тем, чем оплатить эту трогательную дружескую заботу. Да, да, он сделает все, чтобы никогда не уронить себя в глазах друзей!..
ГЛАВА ВТОРАЯЧто бы там ни случилось, а жизнь все-таки интересна, черт побери!
Захар уже решил идти на механический завод, учеником слесаря, как вдруг обратил внимание на небольшую заметку в газете. В ней сообщалось о мобилизации комсомольцев на новостройки Дальнего Востока. Несколько раз перечитал Захар постановление ЦК, чувствуя, как все сильнее захватывает его эта новость. Потом подошел к карте, висевшей во всю стену, и долго стоял возле нее. Дальний Восток! Край земли… А дальше – синь Тихого океана.
Впервые в жизни Захар почувствовал грандиозность расстояния, и даже мурашки пробежали у него по спине. От Новочеркасска до родной станицы триста километров. До Тихого океана – он смерил карандашом – в тридцать раз больше! Фантазия все больше распалялась, душа трепетала перед новым, неведомым, неотразимо заманчивым. Вместе с Дерсу Узала он уже пробирался сквозь безлюдные, полные опасностей дебри Сихотэ-Алиня; спускался по быстрым таежным речкам; ходил в дозоре на границе, выслеживая диверсанта; взобравшись на скалу, слушал грохот океанских волн… О, вот она – цель, вот он – край, где можно стать героем! «Нога? Заживет! Настенька? Да, она вернется с практики не раньше чем через две недели… Пожалуй, уже не застанет. Нужно сейчас же написать ей! Нет, не сейчас, а когда все выяснится окончательно».
Торопливо подпрыгивая на своем костыле, Захар направился в горком комсомола. Там застал лишь одну машинистку – белобрысую худенькую девицу в юнгштурмовке с портупеей, стриженную «под польку», с мальчишескими манерами. Выслушав Захара, она бегло оглядела его и без обиняков сказала:
– Не возьмут. Ты же хромой, товарищ, туда таких не берут.
– Это временно. Немного вывихнул в коленке, – соврал Захар. – Скоро заживет.
– Да? Ну смотри, чтоб без вранья. Вот возьми пригласительный билет. Завтра вечером комсомольский актив. Да чтоб без опозданий! – строго наказала она.
С великим нетерпением ждал Захар вечера. Он не находил себе места, терзаясь сомнениями: возьмут или не возьмут? Все мысли, душа были уже на Дальнем Востоке. Что и как там будет, его не интересовало. Была одна цель – Дальний Восток!
Собрание актива только началось, когда Захар вошел в зал театра. На трибуне уже стоял докладчик – сухонький маленький человек с громовым басом. Вцепившись обеими руками в трибуну, он начал говорить спокойно, раздумчиво, с короткими паузами между словами, но чем дальше, тем сильнее накалялся страстью его мощный голос. Говорил он о завершении коллективизации и ликвидации кулачества как класса; о первых тракторных заводах-гигантах, о Днепрогэсе и Магнитогорске.
Захар вытягивал шею, с нетерпением ожидая, когда же пойдет речь о главном – о Дальнем Востоке.
– Но акулы мирового империализма не желают мириться с нашими успехами в строительстве первого в мире рабоче-крестьянского государства! Им кость в горле – Днепрострой и Магнитострой, наши тракторные заводы!.. По указанию мировой буржуазии японские самураи захватили Маньчжурию и вышли к нашей государственной границе…
Захар привстал – головы передних мешали видеть докладчика, а он вот-вот начнет говорить о мобилизации комсомольцев.
– Зачем они вышли к нашей границе, товарищи? Ясное дело зачем: подготовиться и в удобный момент отрезать и захватить советский Дальний Восток. Но этому, дорогие товарищи, не бывать! – Он рубанул воздух своей сухонькой ладонью. – Правительство принимает срочные меры защиты Дэвэка. Одновременно Центральный Комитет партии решил обратиться к своему боевому помощнику – комсомолу – выделить из своих рядов лучших и послать на укрепление Дальнего Востока…
Захар приставил ладонь к уху, наклонился вперед, чтобы не пропустить ни единого слова, хотя и без того в зале все затаили дыхание и властвовал в нем только один голос докладчика.
– Нелегкая задача ставится перед полпредами комсомола: в кратчайшие сроки построить там, в дикой тайге, новый город. Силой никого не будем посылать. Пускай едет тот, кто чувствует в себе решимость для преодоления любых трудностей работы и жизни в суровом краю, вдали от родных мест, кто сам рвется туда!
Едва докладчик умолк, как в зале загудело, как в потревоженном улье; потянулись руки, послышались выкрики:
– Вопрос можно?
– Разрешите задать вопрос?
– Вопрос имею к докладчику!
Захар, спрятав костыль, поднял руку и крикнул громко, чтобы перекричать других:
– Будут ли те, кто поедет, проходить медицинскую комиссию?
– На какой срок должны ехать мобилизованные? – крикнул кто-то из передних рядов.
– Какая зарплата в среднем будет?
– Как там с жильем?
– Тише, товарищи! – старался перекричать всех председатель. – Поднимите руки, у кого есть вопросы.
– Отвечу пока на те, которые уже задали. – Докладчик поднялся на трибуну. – Товарищу из задних рядов: медицинской комиссии не будет, просто медосмотр. Относительно срока я уже говорил в докладе: пока не будет построен город. Насчет жилья – будете сами строить город, вот вам и жилье, а пока придется пожить во времянках – возможно, в палатках. Зарплата – в зависимости от выработки, по специальности, да плюс за отдаленность пятьдесят процентов. Словом, зарплата будет приличная – если не полениться, можно хорошо заработать.
Но Захара уже ничто не интересовало. Он думал о своем: возьмут его или нет? Он горько пожалел, что пришел сюда с костылем: после собрания наверняка начнется запись желающих ехать, а возможно, сразу же и медосмотр. И тут его осенила счастливая мысль – спрятать костыль под кресла.
Дождавшись, когда все двинулись к выходу, он незаметно сунул костыль вниз, положил его между ножками кресел и больше не вернулся к этому месту. Не без тревоги ломала голову уборщица, обнаружив костыль на полу, когда начала уборку: откуда и почему здесь эта вещь?
А Захар тем временем, осторожно припадая на левую ногу, спешил в горком комсомола, где была назначена запись желающих ехать на Дальний Восток. Запись вела все та же девушка в юнгштурмовском костюме.
– Ну как нога, товарищ? Зажила? – с лукавством спросила она.
– Даже не чувствую ее! – Выставив ногу, Захар повертел носком сапога.
– А костыль где? Ты же с ним входил на актив, я видела своими глазами.
«Ну и глазищи у тебя, чертова стриженка!» – с беспокойством подумал Захар, но сказал как можно мягче:
– Это правда. Прихватил его, чтобы отнести в госпиталь, где получал под расписку.
– Ну и отнес?
– М-м, кха, – кашлянул он. – Отнес за ненадобностью.
– Ой, смотри, товарищ… – покачала головой девушка. – Что-то не верится…
– Сущая правда! – уверял Захар. – В последнее время носил его больше по привычке, так, от нечего делать.
– Ну ладно. Вот направление на медосмотр. Да скажи врачу, чтобы как следует осмотрел ногу, слышишь? И вообще, чтобы выслушал всего, больно ты худ, товарищ.
«Черта с два будет по-твоему! – думал Захар, с облегчением вытирая лоб. – Даже не заметят, что хромаю!»
Он действительно вошел в кабинет врача лихой чеканной походкой, стукнул каблуками, ловко откозырял. Глядя на Захара, нельзя было подумать, что час назад он ходил с костылем.
– Из кавалерии? – спросил старичок врач, тепло оглядев поверх очков стройную, затянутую ремнями фигуру Захара.
– Так точно, доктор!
– На что жалуетесь?
– На избыток аппетита, – пошутил Захар.
– Болели недавно?
– Да, немного. Гриппом.
– Едете с желанием? – Врач посмотрел в глаза Захару.
– С превеликим желанием, доктор! – искренне проговорил Захар, а у самого заныло под ложечкой: «Почему он так смотрит, уж не позвонила ли ему стриженая?»
– Фамилия?.. Ну что же, поезжайте, поезжайте! – Врач аккуратненько написал, потом промокнул бумажку и протянул ее Захару. Это была справка: здоров. – Желаю вам счастливого пути,, юноша! Когда-то и я там бывал, в русско-японскую…
Захар и в самом деле забыл о больной ноге. Он пулей вылетел на улицу. Чтобы не вызвать подозрения у той стриженой чертовки – почему, скажет, так быстро? – Захар битый час слонялся по улицам. И хотя терпеливо выдержал время, а все-таки с робостью входил снова в горком комсомола: «А вдруг не поверит? Вдруг снова отошлет к врачу?»
Но все обошлось благополучно. Стриженая, деловито хмуря белесые брови, выстукала на дребезжащей машинке путевку, сама же подписала ее там, где «секретарь горкома», протянула ее Захару, подала руку и по-мальчишески встряхнула.
– Поздравляю, товарищ Жернаков, с получением путевки в новую жизнь.
– Благодарю вас, – с чувством сказал Захар, смущенный взглядом в упор глубоко посаженных синих глаз девушки. – Постараюсь оправдать ваше доверие, – пробормотал он еле слышно.
Аккуратно, бережно сложив путевку, он направился к двери.
– Куда же ты, товарищ Жернаков? – остановила его девушка. – А деньги?..
Она полезла в облупленный сейф, отсчитала и подала ему пачку червонцев – триста рублей! Захар никогда не держал в руках таких денег. На прощанье велела звонить каждое утро в горком – узнавать об отправке эшелона, который формируется в Ростове, а в Новочеркасске лишь задержится, чтобы прицепить вагон.
Эшелон теплушек пришел из Ростова через два дня. Грустный ехал Захар в пулеметной тачанке – по кавалерийскому обычаю, сопровождаемый Васей Корольковым и друзьями-курсантами. Не было Настеньки, она даже не успела ответить на его письмо – одобряет или нет поступок Захара.
Вагон для новочеркасских комсомольцев уже был прицеплен в конце состава. Это была обычная теплушка, в каких на Руси искони возили солдат да переселенцев: по бокам в два этажа нары из досок, посредине – чугунная печка с жестяной трубой, выведенной в крышу.
Велико же было удивление Захара, когда он, взобравшись в вагон, увидел здесь стриженую; она укладывала свои пожитки в углу, отчитывая длинного верзилу за то, что он даже одеяло не взял в дорогу.
Захар разместился в противоположной стороне вагона, предварительно сметя полой шинели сор с досок.
– Нет, ей-богу же, Вася, у меня такое впечатление, что она решила преследовать меня до самого Дальнего Востока, – говорил он вполголоса Королькову, косясь на стриженую.
А та уже заметила его, крикнула: «Привет кавалеристу!» – и, словно коза, легко выпрыгнула из вагона прямо в объятия какого-то парня.
И вот последние минуты расставания: в голове состава длинно и многозначительно прогудел паровоз. Друзья крепко жали руку Захару. Вася Корольков обнял его, неловко прикоснулся губами к щеке.
– Настеньке скажи, Вася, – Захар почему-то задыхался, – что я напишу ей с дороги. Скажи, что… в общем, передавай ей привет от меня! А будешь в станице, расскажи там дяде и дедушке… И приветы тоже передай, я им напишу с дороги. Одним словом, Настеньке скажи, что я, в общем, скучал по ней… А ты, Вася, доведется там, в кино с ней сходи…
Вагон качнулся, громыхнули буфера. Из широких дверей теплушки посыпались провожающие, навстречу им лезли отъезжающие; множество рук подсаживало их снизу.
– Счастливого пути!
– Привет Дальнему Востоку!
– Пишите!
– Андрюшенька, не забудь теплые носки сразу надеть!
И поезд ушел в ночную тьму. Из-за голов ребят, столпившихся у дверей, Захар смотрел на огни города. На душе было тревожно, и как-то не верилось: неужто и в самом деле он едет на край света, на Дальний Восток?
А рядом с ним кто-то уже запевал вполголоса:
По долинам и по-о взго-орья-ам
Шла дивизия впе-ере-од…
Недружно, вразнобой его поддержали робкие, еще не спевшиеся голоса:
Чтобы с боя взять Примо-орье-е,
Белой арми-и опло-от…
* * *
Тайга, тайга…
Во все дали-дальние, на тысячи верст, куда ни глянь, раскинулась ее суровая темная рать. Ни зверю не обойти, ни птице не облететь ее необозримых просторов, глухих чащоб, раскинувшихся от седого Урала до синих вод Тихого океана. Частоколом елей и пихт ощетинила она конусы сопок и горбины увалов, колоннадами могучего кедрача встала по косогорам, где светлыми березняками, где черным разнолесьем выстлала долины и поймы рек, непролазными буреломами нагромоздилась в падях и распадках. Лето сменяется осенью, за зимой идет весна, за годом год, за веком век, а в тайге живет все та же извечная глухомань.
…Идут, идут эшелоны теплушек на восток – из Ленинграда, с Северного Кавказа, из Одессы, Харькова, Поволжья – прямыми путями на Урал, в Сибирь, к дальневосточным границам. А за ними – весна тревожного тысяча девятьсот тридцать второго года.
Обыватель рассуждает:
– Ведь совсем юнцов гонят.
– Куда же это их?
– Вербованные, должно быть.
– Какой там, армия…
– Сопки маньчжурские защищать…
– Э-эх, Расея-матушка, мало ты раскидала своих сынов по чужбине! Эдакий цвет русского народа! И куда? Э-эх, Расея-матушка!..
Из вагона озорной голос:
– Что вздыхаешь, дедушка?
– А то, сынок, что твоему разуму невдомек.
– Это почему же?
– А потому, что зелен твой разум, – сердито шамкает дед беззубым ртом.
– В чем зелен? Поучи, дедушка!
Лицо старика теплеет. Опираясь на посох, он приближается к вагону, задирает бороденку, вглядываясь в лица ребят.
– Опять, чай, война? В четвертом гнали, в четырнадцатом гнали, в гражданскую гнали. Наступил тридцать второй – опять гонят! Вот в чем, сынок, беда…
– Так разве ж мы на войну, дедушка? Ведь мы строить едем!
– А до́ма, чай, нечего строить?
– Дома само собой, а это на Дальний Восток строить едем. Там, сказывают, людей мало, а строить надо много, да некому.
– Наш дом, дедушка, от Ленинграда до Чукотки, – вставляет еще один говорун, – и везде нужно строить!
– Так-то оно так, да больно вы жидковаты, строители!
– Когда надо, покрутаем.
– Покрутаем! – Дед с укоризной покачал головой. – Пока покрутаешь, сынок, ой, много соли придется съесть! Так-то!..
– И соли съедим много, и покрутаем, и построим!
– Чудной народ пошел… – Дед зашагал прочь от эшелона, погруженный в свои трудные думы.
А эшелоны все шли и шли на восток…
