Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

Теперь ему ничего не стоило лазить в гуще кроны и сбивать шишки. Приятное это было занятие – подбираться к живой шишке, покрытой янтарными слезинками смолы, и брать ее, тяжелую, терпко пахнущую кедровым духом, в руки. Тридцать две шишки снял он с одного кедра!

Ветви этого дерева близко соприкасались с толстыми ветвями соседнего кедра. Захар наметил себе маршрут и стал осторожно пробираться по ветвям. До земли метров двадцать. Малейший просчет – и так можно сорваться! Захар старался не смотреть в эту пропасть, с замиранием сердца перебираясь с ветки на ветку.

Вздох облегчения вырвался у него, когда под ногой оказался толстый, надежный сук второго кедра. Он был выше, шире кроной и буквально увешан шишками. Сбив их, Захар стал искать надежный путь на соседние кедры, но его не оказалось. Надо было возвращаться на первый кедр, потому что о спуске на землю по стволу этого богатыря и речи быть не могло.

И тут произошло самое страшное: ветка соседнего кедра, с которой он спустился на это дерево, вдруг выпрямилась, и теперь никаким способом невозможно было дотянуться до нее.

Когда Захар понял весь трагизм своего положения, его охватила паника. Чтобы как-то успокоиться, он умостился возле ствола в развилке толстых ветвей и постарался собраться с мыслями. Только теперь он почувствовал, что чертовски устал, а во рту все пересохло от жажды.

Что же делать? Как спуститься? Кто придет ему на помощь? Чем больше думал Захар, тем яснее представлял всю безвыходность своего положения. Вот он, логический конец одиночки, отторгнутого от людей! Сломай он ногу при спуске – пропал! Бездушная природа не знает пощады; выживает только тот, у кого сила, ловкость, умение выстоять. Захар проклинал себя за этот опрометчивый поступок – идти одному в тайгу.

Но от размышлений не становилось легче.

Захару показалось, что прошла вечность.

Спасительная мысль явилась неожиданно. Он подумал, что хорошо бы иметь веревку, сделать петлю и как-то накинуть ее на злополучную ветку соседнего кедра и подтянуть к себе. Припомнилось, как когда-то в детстве они, ребятишки, вили веревки из вязового лыка. И тут-то вспомнил он про собственную одежду. А что, если порвать ее на ленты и свить из них веревку?

Не раздумывая ни минуты, он принялся за дело. В ход пошло нижнее белье. Вот и готова «веревка». На один ее конец Захар привязал обломок ветки с крючком-отростком на конце. Не веря еще, что выход найден, полез на знакомый сук. Со второго же броска крючок зацепился за ветку. И вот ее верхние побеги уже у него в руках. Подтянуть всю ветку не составляло труда. «Спокойствие, спокойствие: внизу пропасть!» Дотянувшись до самой толстой части ветки, он крепко ухватился за нее, повис на секунду в воздухе. Задыхаясь от напряжения и радости, перелез на соседний кедр и стал спускаться вниз. Коснувшись ногами земли, повалился на хвойную постель и долго сидел, приходя в себя.

Наутро он уже имел в руках крепкую веревку метров двадцати длиной. Захар сделал ее из концов полога и свил из мешковины. Теперь он кидал один конец самодельной веревки с привязанным камнем через ближнюю от земли ветку. Камень тащил конец вниз, и в руках Захара оказывался сдвоенный надежный канат. Вот где пригодилась ему военная тренировка, лазанье по канату!

К исходу пятого дня возле бивака Захара громоздилась куча кедровых шишек. В два дня он управился с их обработкой и наполнил три мешка отборными орехами.

К вечеру восьмых суток Захар перетаскал их к лодке, заночевал на берегу озера, а утром тронулся в путь.

Никандр с трудом узнал в оборванном и обросшем щетиной, пропахшем гарью мужичке своего «знакомца».

– Ну, видать, уходился ты, паря… – говорил он, посмеиваясь. – Родная жинка, поди, не признает.

Перетаскав мешки во двор Рудневых, Захар налегке отправился домой.

– Боже ж мой! – воскликнула Настенька, увидев мужа. – Зоренька, милый, да на кого ты похож! Скорее раздевайся и умывайся, детей перепугаешь.

Но тон у нее был совсем не горестный, даже веселый. Захар это сразу почувствовал. И не ошибся. Не успел спросить, как они тут без него, а уж Настенька метнулась в соседнюю комнату и прибежала с газетой в руке.

– Сначала разреши тебя поздравить, мой Зоренька. – Она поцеловала его. – Ой, даже губы пахнут дымом!.. А теперь вот прочитай здесь!

Это были «Известия». Страницы газеты сплошь заняты списками. Захар понял: списки награжденных. Сразу бросились в глаза две фамилии, подчеркнутые карандашом. Под подзаголовком «Медалью «За отвагу» прочел: «Агафонов Григорий Леонтьевич», а несколько ниже: «Жернаков Захар Илларионович».

– Вот это да! – только и сказал просветлевший Захар.

– Но это не все! Приходили из управления: ты восстановлен на работе.

– И давно?

– Газету принесла Леля на следующий день, как ты уехал, а из управления приходил какой-то молодой инженер, забыла фамилию, только позавчера.

Захар устало сел к столу, жадно отыскивая в газете знакомые фамилии.

– Ага, Криволап, командир нашего танка, тоже награжден медалью «За боевые заслуги»! – А через минуту снова: – Смотри, Настенька! Вася Корольков награжден орденом боевого Красного Знамени!

Более счастливого дня в жизни Захара еще не было.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Из контрольной комиссии ЦК пришло письмо в горком: Ольгу Ивановну Касимову восстановить в правах, возвратить ей квартиру и принять снова на работу.

Леля навеселе, с бутылкой портвейна в сумке поспешила к Жернаковым.

– Что с тобой делается, Леля? – шепотом спросила ее Настенька, когда они вышли на кухню. – Ты же пьяная по улице шла…

– А мне плевать! – отмахнулась Леля. – Я уж на базаре рядом с торговками насиделась, а это в тыщу раз позорнее. Ну, ты не возись долго, Настя, я пришла поговорить с вами. Есть интересные новости.

Не дожидаясь, пока все рассядутся, Леля разлила вино и объявила тост:

– За Ванюшино здоровье!

Выпила как воду – не покривилась, не закусила.

– Ну вот, ребята, я вам скажу сейчас кое-что по секрету.

Захар с недоверием посмотрел на нее.

– А ты не смотри на меня так снисходительно, Захар Илларионович, – напустилась на него Леля. – Думаешь, пьяная, да? Пьяная? Да меня никакой черт не берет! На радости и выпила. Скоро моего Ванюшу выпустят, вот!

– Откуда у тебя такие данные? – насторожился Захар.

– Знающие люди сказали. Съезд партии скоро будет, Восемнадцатый, и ЦК изучает положение в стране, в частности вопросы о незаконных арестах и увольнении людей с работы. Вот! Понятно тебе?

– Это интересно. Я не знал.

– Не знал, так надо было спросить!

– Ну, а что все-таки конкретно-то?

– А то и есть конкретного, – продолжала Леля, – что до сих пор судили тройки, составленные из работников самих же органов НКВД. Сейчас дело передают в настоящие суды. А ты заметил, что прекратились аресты?

– Ну, заметил.

– А знаешь почему?

– Нет, не знаю.

– Так я тебе скажу: все это делал Ежов – невинных арестовывал! А сейчас заметил, что его не слышно? Вот то-то и оно!..

– Но кто тебе рассказал все это? – удивлялся Захар.

Леля заговорщически посмотрела на Захара, на Настеньку.

– Только ша, никому об этом ни слова. Ладно?

– Да зачем такой вопрос, Леля? – удивилась Настенька.

– А на всякий случай… Сегодня у меня была жена Гайдука, она только что приехала из Москвы, ездила хлопотать за Гордея Нилыча. Там-то она и разузнала обо всем через своих друзей. Но про самого Гайдука так ничего и не удалось ей узнать. Плачет, говорит, что его, наверное, расстреляли в разгар ежовщины.

Леля засобиралась было домой, но Настенька не отпустила ее, уложила спать на кушетке.

Вскоре на улицах Комсомольска увидели Саблина. Шел он по тротуару, опираясь на тросточку и медленно передвигая ноги. Узнать его было трудно – лицо землистое, глаза слезящиеся, веки дергаются в нервном тике, одежда висит как на колу. Совсем он был непохож на того Викентия Ивановича, которого хорошо знали в городе. Леля, встретившись с ним, тут же прибежала к Жернаковым.

– Ой, родные мои, – на всю квартиру закричала она с порога, – скоро моего Ванюшу выпустят! Сейчас только была у Викентия Ивановича, целый час разговаривали!

– Да подожди, расскажи толком, – остановил ее Захар.

– Шла к нему и боялась: вдруг плохое что-нибудь скажет мне! Оказывается, они с Ванюшей в последнее время в одной камере сидели. Это же надо подумать! Ванюшу возили в Таганрог, вызывали отца на очную ставку. А отец-то заслуженный человек! Работает на заводе, награжден орденом Трудового Красного Знамени, член партии! Вот тебе и сын попа!..

– Ну, а еще что Викентий Иванович говорит? – с нетерпением спросил Захар. – Об Иване что говорит?

– Сейчас расскажу, все расскажу, – спеша, захлебываясь, говорила Леля. – Дело его в основном закончено. Никаких преступлений за ним, конечно, не оказалось. Сейчас, говорит, послали дело на утверждение в край. Как вернется дело, так и выпустят Ивана!

И действительно, Каргополова освободили в канун первомайских праздников.

Дверь Захару и Настеньке открыл сам Иван. Они обнялись, расцеловались. Как же изменился Каргополов! Скулы заострились так, что кожа на них натянулась до блеска, рот стал еще больше, а глаза совсем утонули где-то на дне глазниц. Но Иван бодрился, улыбка – во все лицо, хотя голос был как после долгой, тяжелой болезни.

Леля не знала, чего и положить на тарелку Ивана.

– Что попало и помногу ему есть нельзя, – объяснила она. – Постепенно надо приучать желудок…

– Самочувствие-то как, Иван? – ласково глядя на друга, спрашивал Захар.

– Какое может быть самочувствие после такого «курорта»! – грустно усмехнулся Каргополов. – Как чумной хожу! Шесть часов всего как на свободе. Голова все время кружится от избытка кислорода. А так вообще ничего, болезней вроде нет никаких.

Казалось, ему было очень трудно произносить слова. Эта усталость, почти отрешенность от всего земного, сквозила и в глубине его взгляда, и в каждой складке совершенно серого, бескровного лица.

Стараясь не быть назойливым, Захар спросил коротко:

– Трудно было, Иван?

– Конечно, трудно… Главное – тесно страшно, – медленно говорил Каргополов. – Представляешь, вот на такую комнату пятьдесят человек. В три яруса нары, и, извините, параша тут же, в углу. И без того дышать нечем, а тут еще вонь…

Помолчал, потом так же медленно:

– Наделали дел, сволочи! Это все Ежов – выслуживался, карьерист проклятый!

– Ну, что думаешь делать теперь? – спросил Захар.

– Завтра пойду в горком, – у меня же полная реабилитация, так что и в кандидатах партии я восстановлен. Наверное, поедем с Лелей отдыхать в Таганрог к отцу.

Они вернулись в августе – оба поправившиеся, в хороших костюмах. Ивана Каргополова вскоре утвердили зампредом горисполкома по коммунальным вопросам.

Как-то за ужином Захар сказал другу:

– Слушай, Иван, мне не совсем понятно, почему это так получилось, что у нас в Комсомольске возрождаются самые настоящие кулацкие хозяйства. Ты не бывал в Силинском поселке?

– Нет еще.

– Побывай обязательно. Тебе, как заместителю председателя горисполкома, особенно интересно. Обрати внимание на три дома, похожих на донские курени. Они там приметные, стоят в один ряд. Высокие заборы, огромные огороды, коровники, свинарники, курятники – чего только нет! Специально работают на рынок.

– И гребут лопатами деньги, – добавила Леля.

– Видишь ли, Захар, – возразил Каргополов, – ты прекрасно знаешь: мы поощряем индивидуальное строительство и огородничество рабочих, отводим специальные участки, даже помогаем строительными материалами. Иначе нельзя, пока мы не в состоянии обеспечить овощами население города.

– Но есть люди, которые спекулируют на этом деле! – запальчиво возразил ему Захар.

– Таких мы прижимаем налогами.

– Ой ли! Не похоже, чтобы по Никандру Рудневу, Аникановым родителям и Кузнецовым было это заметно!

– Вообще-то придется проверить, – вынужден был сдаться Каргополов.

На следующий день он объехал все поселки, выросшие в различных районах города, – Парашютный, Мылкинский, Силинский и поселок Победа. В Силинском поселке попросил шофера остановиться неподалеку от трех куреней, окруженных забором, как бастионы.

Вернувшись в горисполком, Иван потребовал из финотдела данные о налогообложении. Оказалось, что Рудневы, Кузнецовы и Аникановы налогов не платят.

– Главы семей работают на производстве, – пояснил инспектор, – хозяйства находятся в точном соответствии с допустимыми размерами.

– Вы лично проверяли? – спросил Каргополов.

– К сожалению, нет, записано со слов владельцев.

– Сегодня же произведите учет и завтра доложите мне. И идите вместе с участковым, потому что они могут вам не показать всего.

Назавтра у Каргополова на столе лежали любопытные данные. Аниканов: две коровы, годовалая телка и бычок, свинья, два борова на откорме, шесть полугодовалых поросят, пятьдесят кур и двадцать две утки. Больше допустимой нормы в три раза. Налогом не облагается. Во дворе обнаружено три бочки с помоями – хозяин работает возчиком в рабочей столовой лесозавода. В доме дорогой радиоприемник (тогда редкость!), патефон с большим количеством пластинок, швейная машина, на стенах дорогие ковры – шесть штук, пол во всех комнатах покрыт линолеумом.

Нечто подобное представляло собой и хозяйство Кузнецова. Скромнее жил Никандр Руднев.

Так началась проверка индивидуальных хозяйств в пригородах.

Когда картина стала ясной, Каргополов потребовал обсудить этот вопрос на очередном заседании исполкома. Герасиму Мироновичу Аниканову и Терентию Кузьмичу Кузнецову были посланы повестки.

В кабинете Каргополова раздался телефонный звонок:

– Здравствуй, Иван, говорит секретарь горкома комсомола Аниканов… С благополучным тебя возвращением, мы ведь еще не виделись с тобой! Как здоровье? Как самочувствие? Как Леля? Давно я не видел ее, старую нашу гвардию. Смотрел кинофильм «Три товарища»? Я смотрел и думал, до чего же там героиня похожа на Лелю! И песня-то:

 
Ты помнишь, товарищ,
Как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим
Сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза, —
 

нараспев продекламировал Аниканов. Он держался запанибрата, как ни в чем не бывало.

– Ты короче, товарищ Аниканов, – равнодушно сказал Каргополов, – у меня люди ждут.

– А-а, у тебя заседание? Тогда прости, я вот по какому делу. Там моему отцу прислали какое-то извещение… Это с чем связано?

– С нарушением налоговой дисциплины и с содержанием недопустимого количества скота в городских условиях, – холодно объяснил Каргополов.

– А это точно установлено? – с вызовом спросил Аниканов.

– Да, точно.

– Слушай, Иван, а какие это нормы?

– С ними можно познакомиться в горисполкоме.

– Может, отец просто не знал?

– Отец, может, и не знал, а сын, секретарь горкома комсомола, должен был знать и подсказать отцу.

– Ну, знаешь, ты меня в эти дела не путай. Я с отцом не живу восемь лет, так что я за него не отвечаю. И товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не ответчик».

– У вас еще есть вопросы ко мне?

– Ладно, разберусь сам, – обиженным тоном ответил Аниканов. – Только смотрите, чтоб вам хуже не было…

Каргополов положил трубку.

И вот заседание горисполкома.

– Герасим Миронович Аниканов?.

– Я самый и есть. – Лицо благообразное, спокойное, но с бегающими глазками.

– Садитесь. Вы нарушили налоговую дисциплину, допустили нарушение правил о количестве содержащегося в личном пользовании скота. Объясните исполкому, как это у вас получилось.

– Да как получилось, – горестно сказал Герасим Миронович, – от темноты своей! Люди разводят, ну и я тоже следом!

– А Аниканов, секретарь горкома комсомола, случайно не родня вам? – вопрос от окна.

– Сынок мой! – Аниканов-старший блаженно улыбнулся. – Но я с ним, сказать вернее, он со мной не живет восемь годов.

– А бывает-то хоть в гостях?

– Наведывается в иную пору.

– Чего же он вам не подсказал?

– А чума его знает! Да он и не заглядывал в мое хозяйство.

– Там и другой у него родственник, – заметил Иван. – Кузнецов, которого только что оштрафовали на пятьсот рублей. Это тесть Андрея Аниканова.

– Семейка! – воскликнул кто-то, и в кабинете прокатился смешок.

– Есть предложение, товарищи, – сказал председатель горисполкома, – поскольку случай особо злостный, оштрафовать гражданина Аниканова Герасима Мироновича на тысячу рублей. Есть возражения?

– Гражданы дорогие, товарищи, – взмолился старик, – не я в том повинен – темнота моя! Да и примите во внимание распродажу всей живности. Нету ее у меня, окромя одной коровенки.

– Вот и хорошо, – значит, решение уже выполнили, – сказал председатель. – Да и штраф есть чем платить. Вы свободны, гражданин Аниканов.

После того, как он вышел, председатель сказал:

– Слушайте, товарищи, так как же это получается? В горкоме комсомола на ответственной работе секретаря – кулацкий сынок! Как же это мы проглядели?

Не помогли Андрею его таланты. Как ни клялся и ни божился он, что непричастен к кулацким хозяйствам отца и тестя, ему никто не поверил. В решении бюро горкома комсомола было записано:

«Направить на Амурстальстрой с использованием в качестве хоздесятника».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Захар приехал в управление треста весь заснеженный, с инеем на шапке и воротнике пальто – добирался на попутном грузовике.

Трест помещался в длинном дощатом бараке. Захара принял главный инженер треста Саблин.

– Дорогой мой друг, очень, очень рад вас видеть! – прочувствованно говорил Викентий Иванович, пожимая нахолодавшую руку Захара. – Все происходит так, как и должно быть: на рубежи нового наступления стягивается старая, испытанная гвардия.

Викентий Иванович выглядел так же хорошо, как и до ареста: то же чистейшее серебро бородки-клинышка, тот же розовый цвет лысины, покрытой реденьким пушком, то же изящество манер.

– Нуте-с, прошу вас сюда, – сказал он, выходя из-за стола. – Вот перед вами сводный инженерно-архитектурный проект будущего сталелитейного завода. Заметьте – первого на Дальнем Востоке металлургического предприятия. – Он широким жестом руки обвел вокруг огромного листа ватмана, занимавшего почти всю свободную стену кабинета. – Это мартеновский цех – сердце завода, – он ткнул пальцем в самый крупный чертеж многотрубного корпуса, – четыре сталеплавильные печи с цехом разлива и с бытовкой. Вот листопрокатный – как видите, сооружение не менее грандиозное! Вот, в перспективе, еще такой же цех. А это жестекатальный, это ремонтно-механический, здесь вот – электроцех. Ну и, разумеется, мощная котельная. А вот тут вы видите городок металлургов. Со школами, дошкольными учреждениями и, само собой разумеется, Дворцом культуры. Видите, какой размах работ? Все это должно быть введено в строй до конца третьей пятилетки, дорогой Захар Илларионович.

Он вернулся за свой стол, достал из ящика папку с бумагами.

– А теперь о вашей работе, – продолжал Викентий Иванович, растягивая, как гармошку, какую-то длинную ведомость. – Вакантных должностей инженерно-технических работников так много, что я даже не знаю, что вам предложить. Но я хочу, чтобы были учтены и ваши интересы как заочника строительного института. – Он уткнулся в ведомость. – Поскольку вы хотите стать инженером-механизатором строительных работ… Кстати, вы замечательно сделали, что пошли именно на этот факультет, – будущее за ним!.. Так вот, друг мой, поскольку вы хотите специализироваться именно в этой области, то я предложил бы вам должность прораба по механизации земляных работ. Молчите, молчите! – Саблин предупредительно выставил вперед свою пухленькую белую ладонь. – Да, вам будет трудно вначале. Но, дорогой мой, кто из великих выбирал путь проторенней и легче, как сказал поэт. Вы справитесь, безусловно! – Саблин строго и решительно посмотрел на Захара. – Не знай вас столько лет, я бы, возможно, воздержался от подобного предложения. Но весь ваш путь у меня на виду. Поэтому я верю в вас больше, чем вы в себя, – да, позволю себе такую нескромность!

– Хорошо, Викентий Иванович, согласен, – решительно кивнул Захар, и на щеках у него ворохнулись желваки. – Честно скажу: побаиваюсь, хотел просить работу полегче – ведь учусь. Но раз так – сделаю все, чтобы не потерять вашего доверия.

– Тем лучше! Что ж, а теперь отправляйтесь оформляться. В курс дела введет вас товарищ Сидоренко. Знаете его?

– Очень хорошо знаю! – воскликнул Захар.

– Он у нас начальник участка земляных и бетонных работ. Прекрасный организатор!

Говоря это, Саблин быстро написал что-то на бумажке, протянул ее Захару.

– Вот, пожалуйста. И желаю вам успеха! – Он вышел из-за стола и, подавая Захару руку, сказал улыбаясь: – Не могу не поделиться с вами радостью – с пятнадцатого января ваш покорный слуга кандидат в члены ВКП(б)! Да-с, любезный Захар Илларионович!

– О-о! От всей души поздравляю, Викентий Иванович! Значит, мы с вами теперь почти ровесники: мой стаж всего на два месяца больше вашего.

Сдав документы в отдел кадров, Захар отправился на поиски Ивана Сидоренко.

Мороз был градусов под сорок, небо холодное, белесовато-синее, без единого облачка; в воздухе – ослепительные блестки плавающего инея. Ветерок чуть-чуть трогает поземку, гонит ее тончайшими жиденькими ручейками, нестерпимо обжигает лицо ледяным дыханием. В низине, километра на три протянувшейся у подножия крутой гряды сопок, курятся сизые дымы костров, тарахтят экскаваторы, гудят машины. В сущности, здесь еще ничего нет, кроме длинной шеренги приземистых бараков, занесенных сугробами.

«Даже не верится, что через два года здесь будет завод», – думает Захар.

Конторку начальника участка он нашел под самыми сопками.

Помещение битком набито людьми. Жарко как в бане. Докрасна накаленная печь-чугунка чадит едким дымом, накурено – хоть топор вешай! Стоит сплошной гул голосов.

Сквозь толщу дыма Захар едва разглядел Ивана Сидоренко. Он сидел за столом в распахнутом черном полушубке, в ушанке, сдвинутой на затылок, из-под которой выбился на лоб смоляной чуб.

– Какой, к черту, это наряд, это же филькина грамота! – кричал Иван. Увидя Захара, он обрадовался: – Здорово, Жернаков. Ты ко мне?

– К вам, но тут, видно, не дадут нам поговорить. Вы очень заняты?

– Если нужен, не очень. Это тут собрались к теплу, на перекур. – И во все горло: – А ну, товарищи, хватит перекура!

Конторка опустела.

Захар подвинул табурет к столу.

– Работать к вам, – коротко сказал он, снимая шапку.

Они не виделись, наверное, года два, а Сидоренко ничуть не изменился: такой же молодой, мужественный и красивый, с теми же энергичными жестами.

Выслушав объяснение Захара, он воскликнул:

– Смотри-ка! Ты здорово потянул! Я-то слышал, что ты окончил техникум. Кажется, сам и говорил мне? Молодцом, Жернаков, молодцом! Ну что ж, будем работать вместе. Эта половина стола моя, а та – твоя. До тебя тут никого не было, все я сам тянул.

Удивительный это был человек – Ваня Сидоренко! По самому своему образу мыслей, действий, по характеру и даже внешности он, кажется, родился именно для социализма. Всю свою жизнь он был зачинателем. В тридцатом году в Харькове Ваня установил мировой рекорд на бетонных работах. В Комсомольске он был одним из первых корчевщиков. Теперь вот, на Амурстальстрое, он опять начинает с нулевого цикла. Хорошо было на душе у Захара от сознания, что ему предстоит работать вместе с Ваней. Хотя прошло восемь лет со времени побега со стройки, Захар помнил свою тогдашнюю встречу с секретарем комитета Сидоренко, помнил, как Ваня поддержал его в трудную минуту.

Захар уже поднялся, чтобы уйти, как отворилась дверь и на пороге показалась короткая, толстенькая фигура Аниканова.

– Ты погля! – воскликнул он на донской манер. – Захар, кажись? Ну, здорово! – Он снял рукавицы, хлопнул одной о другую, как это делают рабочие, протянул руку Захару. – Вот уж кого не ожидал встретить на нашем участке фронта!

– Почему же? – без улыбки спросил Захар.

– Так ты же в управлении Дальпромстроя, так сказать, конторским работником заделался.

– Теперь уже тут.

– К нам работать? И на какую должность?

– Прорабом у тебя будет, – вместо Захара ответил Сидоренко.

Аниканов на минуту растерялся, но быстро справился с собой.

– Ну что ж, добре! – с показной радостью воскликнул он. – Опять повоюем вместе, как бывало в старину. Я к тебе, Иван. – Он повернулся к Сидоренко. – Опять позатупились кайла, землекопы прохода не дают мне. Что будем делать?

– Теперь с этими вопросами обращайся к Жернакову.

На котловане работа подвигалась довольно быстро, экскаваторы и землекопы не давали там промерзнуть земле. На траншеях же из-за бездействия канавокопателей все дело стояло на месте. Захар с горечью наблюдал, как зубья канавокопателей скользят поверху и не цепляют промерзший грунт. Стоило, однако, мотористу плотнее посадить на землю раму с ковшами скребков, как всю машину начинало трясти, и дело кончалось поломкой.

Захар вызвал в конторку Аниканова.

– Вот что, Андрей, – сказал он. – Нужно добыть кубометров двадцать дров и столько же примерно торфа. Это пока, а потом потребуется больше.

– Зачем тебе?

– Не мне, а для дела. Будем оттаивать грунт.

– Так это же мартышкин труд! – воскликнул Андрей. – Как же ты его отогреешь, если земля промёрзла на целый метр!

– Вот что, Андрей, это дело не твое, и в технические вопросы ты не лезь, – спокойно, но твердо сказал Захар. – Ты здесь хоздесятник, сможешь достать дров?

– Попробую, – обиженно ответил Аниканов.

Дрова и торф были подвезены. Захар уже имел перед собой весь расчет операции. Он пригласил геодезистов и попросил проложить план будущих траншей непосредственно на местности. Вскоре здесь, на снегу, протянулись ломаные линии, обозначенные пунктиром колышков. Пятидесятиметровый отрезок линии был очищен от снега до самой земли. По ней выложили поленницей дрова, а сверху накрыли торфом. Облили мазутом и подожгли. Вскоре все окуталось дымом. Накрытые торфом дрова тлели, не воспламеняясь.

Прошло двое суток, пока сгорели все поленья. К этому времени Захар подогнал исправный канавокопатель. Собрались механизаторы, пришел и Сидоренко. И вот мотор загудел во всю мощь, рама со скребками-ковшами легла на грунт, заскрипела. И грунт подался. Все ниже садилась рама, уверенно сдирали скребки положенные порции гальки и глины. Минут через десять рама опустилась до проектной глубины. Со скоростью улитки, едва-едва заметно, канавокопатель двинулся вперед. А позади оставалась аккуратно вырезанная глубокая щель-траншея. Но и эта скорость привела всех в ликование.

В полдень пришел Саблин. К этому времени агрегат уже оставил позади себя траншею метров в двадцать длиной. Викентий Иванович весело кивнул на машину, спросил:

– Работает?

– Да вот пробуем.

– Что ж, проба удачная. Хорошо, Захар Илларионович, хорошо! – Он взял Захара под руку, дружески потряс за локоть. – Главное – творческое решение. Могут быть и удачи и неудачи, но поскольку человек ищет, он непременно найдет. Вы бы там, на главном котловане, присмотрелись тоже. Не устраивает меня производительность экскаваторов. Ведь почти в половину меньше проектной!

– Викентий Иванович, там чепуха какая-то получается, – подхватил Захар. – Экскаватор землю вынимает и подает наверх, на бровку котлована. А тут стоят рабочие и лопатами кидают ее в кузов автомашины. Бригада в двадцать человек не успевает за экскаватором, а прибавить людей нельзя – узок фронт работы. Вот и простаивают экскаваторы.

– Что вы предлагаете? Придумали? – придирчиво спросил Саблин.

– Сквозной автомобильный поезд через всю длину котлована, – быстро сказал Захар и вопросительно посмотрел на главного инженера. – Чтобы экскаваторы грузили землю из ковша прямо в кузов автомобиля.

– Но это же ограничит фронт работы землекопов, – возразил Саблин, – а они пока что вынимают земли больше, чем все три экскаватора.

– А я бы предложил вообще потеснить землекопов к левому борту котлована. Так и разграничить котлован: левую половину – землекопам, а правую – экскаваторам. И тогда пусть соревнуются, кто быстрее прогонит свою часть. А то ведь сейчас землекопы берут грунт чуть ли не из-под ковшей экскаваторов, как муравьи рассыпались по всему котловану. Поэтому там много сумятицы, толкотни, а подчас и неразберихи – кто и какой участок выбрал. А перестроить это нетрудно. Один въезд есть, другой сделать в противоположном конце.

– Послушайте, Захар Илларионович, а зачем сквозной маршрут, зачем второй въезд? – спросил Саблин. – А не лучше ли подавать автомашины задним ходом или, наоборот, задним ходом выезжать из котлована?

– Это еще лучше, Викентий Иванович! – воскликнул Захар. – И как же это я не додумался!

Не следует удивляться наивности мысли старого инженера и молодого техника. В ту пору механизация строительных работ находилась еще в младенческом возрасте и инженерам подчас приходилось ломать голову над такими вопросами, которые в наше время запросто решил бы рядовой механизатор.

В марте в главном котловане начались бетонные работы, и Захару прибавилось хлопот. Но они уже не страшили, помогала учеба в заочном институте. То, что для опытных инженеров осталось уже в прошлом, а подчас и забылось, для Захара было открытием, и он сразу же находил ему применение.

На стройку завода прибывали все новые люди. На опалубке работали Степан Толкунов и Тимофей Харламов со своими стахановскими бригадами.

А однажды Захар встретился с Любашей на дне котлована среди леса воздушных арматурных колонн. В черной ладной полудошке, кокетливо подчеркивавшей ее стройную фигуру, в пестренькой косынке, с выбившимися на лоб знакомыми прядками волос, она так торопилась, что, наверное, и не заметила бы Захара, если б он не окликнул ее.

– Смотри не поломай ноги, Любаша, – сказал он, улыбаясь.

– Боже мой, Захар! – воскликнула она и, просветлевшая, бросилась, как когда-то давно, к нему с протянутыми руками. – А мне так хотелось увидеть тебя, ведь я знала, что ты здесь прорабом! Какой ты стал солидный! – Она с лукавой улыбкой поджала губы, потом весело рассмеялась. – Нет, не солидный, это я шучу! Просто повзрослел.

– А ты все хорошеешь, прямо цветешь.

– Да уж куда там! Старуха, поди?

– Такая старуха даст сто очков вперед любой молодухе. Слушай, Любаша, уж не к нам ли тебя прислали?

– А то куда же, чего бы мне здесь мотаться? Вот вся опалубка, арматура – это теперь будет под моим контролем. И не меня одну прислали – мы вместе с Колькой. – Как и прежде, она звала Пригницына этим уменьшительным именем. – Он начальником конного парка сюда назначен.

– А вообще-то как, ты довольна жизнью? – Захар сам почувствовал пустоту вопроса, но задал его потому, что, собственно, сказать-то было нечего.

Любаша смущенно склонила голову, перебирая концы косынки.

– Все бы ничего, да детей у нас нет, Захар… – Помолчав, подняла на него глаза. – А у тебя двое или еще кто народился?