Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Так вот она какая, эта Шура, в один день ставшая «знаменитой» на весь город! Полная, ниже среднего росточка, одетая в простенькое ситцевое платье в белый горошек. На голове туго повязанная цветастая косынка, забравшая в плен буйные, коротко стриженные каштановые волосы. Лицо продолговатое, нос прямой, с тонкими чуткими ноздрями, карие умные глаза, а над ними черные крылья бровей. И во всем облике – наивная простота.

Каргополов даже растерялся – не такой он себе представлял Шуру. Его совсем недавно избрали секретарем горкома комсомола, и он еще не научился по одному взгляду определять людей.

Перед Каргополовым на столе – вчерашний номер городской газеты; очерченная красным карандашом небольшая заметка в два столбца с заголовком: «Положить конец распутству». Автор, скрывшийся под популярным псевдонимом «Рабочий», сообщает, что в бараке номер три в Комсомольском поселке проживает некая комсомолка Шура. С прошлого года она нигде не работает, а занимается только тем, что меняет мужей, и уже успела выйти замуж девять раз.

Каргополов в затруднительном положении. Как вызвать Шуру на откровенность, чтобы она раскрыла перед ним душу?

– Комсомольский билет с собой? – спрашивает Каргополов.

– Вот он, – кивает она и доверчиво протягивает книжицу, бережно обернутую листком из ученической тетради в косую линейку.

– Так… Лешкова Александра Спиридоновна, пятнадцатого года рождения, – читал Каргополов.

– Молодая, да ранняя. – Шура грустно усмехнулась.

– Что верно, то верно, – согласился Каргополов. – Сама-то из деревни или из города?

– Из деревни. В колхозе работала, все хорошо было, семилетку закончила. А тут, черти дернули, засобирались наши девчата, мобилизацию когда объявили, ну и я с ними. «Поедем, повидаем свет!» – передразнила она беззлобно кого-то. – Вот и повидала свет!..

– Ты о чем это?

– Да все о том же: прославилась на весь Комсомольск… Теперь хоть из барака не выходи.

– Так что – неправильно написали?

– Почему неправильно? – Шура горестно склонила голову набок, задумалась.

– Так в чем же дело? Давай уж договоримся: все начистоту!

– А я и так ничего не скрываю. – Помолчав, Шура добавила: – Скрывать-то больше нечего, все уже открыто.

– Как же все это у тебя получилось, Шура? – Каргополов с грустью и сочувствием посмотрел на собеседницу.

– Ну, как получилось? Чай, сами не маленькие, знаете, как это получается…

– Так-то оно так, – согласился Каргополов. – Я спрашиваю, как это у тебя получается, что без конца выходишь замуж и расходишься? Шутка ли сказать – девять мужей сменила!

– Да уж там девять! – отмахнулась Шура. – Девяти-то и не было. Всего шесть раз выходила замуж. А то так… любовь крутила.

– Уж какая там любовь! – возмутился Каргополов.

– Ну, любовь не любовь, а так, крутила – и все…

И вдруг она оживилась, посмотрела в лицо Каргополова ясными глазами и сказала:

– А я ведь знаю, кто написал это и почему.

– Ну, скажи!

– А че не сказать? Липский! Инженера Липского знаете? Ну, так это он. Противный такой, слизняк. Тоже мне, «Рабочим» подписался!

– А почему ты думаешь, что это Липский? Взаимностью не ответила?

– А то чего ж? Увивался все за мной, не знал, с какого боку подойти, конфетки таскал. А потом стал охальничать. Вот я его и поперла. Теперь он мутит.

– Он тоже входит в эту девятку? – спросил Каргополов.

– И он, и инженер Прозоров, хотя я с ним тоже не жила. Но тот же был сильно по душе, я его полюбила… А как он узнал, что я несколько раз выходила замуж, то сразу порвал со мной. А человек-то он хороший, благородный, внимательный…

– Слушай, Шура, ты меня не стесняйся. – Каргополов тепло и сочувственно смотрел ей прямо в глаза. – Расскажи, пожалуйста, почему это у тебя такое легкомысленное отношение к браку?

– Ну что ж, расскажу все по порядку. В первое время, когда мы, куйбышевские девчата, приехали, все шло хорошо. Потом к нам зачастили ребята из других бараков. Один, такой симпатичный, прилип ко мне – проходу не дает. «Давай да давай поженимся!» Поженились… Пожили в общей комнате недели с две, а ребята его подзуживают – наговаривают на меня: дескать, я ему изменяю, когда его нет. Ну и поссорились…

Сначала Шура говорила раздумчиво, спокойно, но потом стала все больше волноваться, и вот уже на ресницах блеснули слезы, голос стал глуховатым.

– Ну прогнал он меня, – продолжала Шура, вытирая глаза платком. – А тут вскорости прилип ко мне парень из той же комнаты – самый симпатичный из всех. По совести сказать, я действительно поглядывала на него, больно нравился он мне. И так вообще, образованный. «Ну, думаю, этот будет настоящим мужем». Только я ему поставила условие: пойду замуж за него, когда он получит комнату. А пока встречалась с ним, жила то у нас, в девчачьей комнате, то у них. Потом он раз говорит мне: комнату, мол, получить не могу, давай расставаться. С тем и расстались. Потом он с другой девушкой жил из нашего барака, а ко мне ходил третий парень из их барака. Тоже предлагал жениться, но я присмотрелась к нему, а он какой-то ненормальный: так щиплет за тело, вся в синяках ходишь. Насилу отбоярилась от него.

Шура помолчала, смущенно перебирая взмокший от слез платочек.

– Не хочется обо всем рассказывать, противно… Так жила еще с тремя… Потом познакомилась в кино с Прозоровым. Он не знал о моих связях до этого. Походили с месяц, и он предложил выйти за него замуж. Ну что, я должна была скрыть все от него? Совесть мне не позволила. И, конечно, рассказала. Он долго мучился. Видно, боролся с собой. А потом сказал, что не может на мне жениться. А тут вскоре прилип этот Липский. Но я его сразу невзлюбила, такой противный. Два месяца все ходил вокруг, пока я не обругала его последними словами и не выгнала. Вот и все мои мужья… – Шура смущенно улыбнулась.

– А кто же девятый? – спросил Каргополов, все время напряженно слушавший ее рассказ.

– Да его и не было, это Липский придумал, я больше ни с кем и не гуляла.

– Да-а, сложная штука. – Каргополов тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула. – Значит, всего было шесть?

– Ну да. Да и эти шесть… Какие они мужья? Такая беда не только со мной. Поди, сами знаете, – запросто сказала Шура. – Есть девушки, которые тоже так живут – то с одним, то с другим. Из нашей группы, что вместе приехали, только одна удачно вышла замуж, славный парень попался.

– Ну почему все это получается, Шура?

– По себе сужу так: жили в деревне, ничего не видели. А тут сразу столько ухажеров! Да еще один лучше другого. Глаза и разбежались. Каждой захотелось поскорее выскочить замуж. Доглядывать-то за нами некому, как дома, бывало, в деревне… Вот и начали куролесить, одурели девчата. Все, конечно, наша деревенская глупость и простота. Был бы рядом отец, ремнем выдрал – сразу взялась бы за ум. Да и парни тоже – так и охотятся за нашей сестрой, как кошка за мышкой. Вон сам Липский – четыре раза менял жен. У него отдельная комната в итээровском бараке. Так он заводит к себе каждый раз новую девушку, соблазнит, поживет, а потом выгоняет.

– Ну, а почему ты не работаешь?

– Это как же я не работаю? – изумилась Шура. – На бетономешалке, с самого начала! И заработок хороший. Сейчас вот в ночной смене все время.

– А днем чем занимаешься?

– Ну, сплю, а потом учусь кройке и шитью в мастерской. Договорилась, как ученица.

– Значит, Липский, если это действительно он писал, и тут наврал?

– Ну, конечно! Он так и пригрозил мне: «Я тебя, – говорит, – пропесочу в газете!»

Нет, совсем не такой представлял себе Каргополов эту Шуру Лешкову! Душевно искалеченную, морального уродца ожидал он встретить. А тут обыкновенная деревенская дивчина, наивной простотой которой воспользовались ловеласы. Как же ее перетряхнула жизнь! Надо что-то серьезное предпринять, чтобы оградить других девушек, подобных Шуре, от современных донжуанов.

Каргополову вспомнилась «конференция прогульщиков». А почему бы не собрать парней и девушек, известных своим легким поведением, и заставить их поговорить о комсомольском быте, о комсомольской семье?

– Послушай, Шура, а ты бы смогла выступить на городском комсомольском собрании и рассказать о своих ошибках, как сейчас мне рассказывала?

– Нет, нет, что вы! – замахала руками Шура. – Это же еще раз опозориться перед людьми. И не уговаривайте, все равно не выступлю.

– Так какой же это позор – рассказать собранию всю правду? Ты же реабилитируешь себя в общественном мнении.

– Вот вам рассказала, а больше нигде не буду говорить, – решительно произнесла Шура.

Она ушла, а мысль о городском собрании молодежи не оставляла Каргополова. «Культурно-бытовая конференция» – вот как назовем это собрание! – обрадованный находкой, подумал он. – А до этого создадим комиссию, пусть обследуют бараки».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Комсомольский поселок вырос рядом со вторым участком прошлым летом, когда готовили встречу пяти тысячам комсомольцев мобилизации 1934 года. По сравнению с бараками второго участка – приземистыми, сколоченными наспех и разгороженными внутри лишь на две-три секции, бараки Комсомольского поселка выглядели для своего времени прямо-таки дворцами: они были выше, оштукатурены изнутри и снаружи, имели комнатную систему, общие умывальники и несколько общих кухонь. В каждой комнате жили по три-четыре человека.

Когда обследование бараков Комсомольского поселка закончилось, Каргополов собрал членов комиссии. В комиссию вошли «старички» – комсомольцы мобилизации 1932 года. Им-то хорошо были знакомы и шалаши, и палатки, и чердаки, и земляной «Копай-город», где приходилось спать вповалку на сплошных нарах, подчас на голых досках. Теперь имелись все условия, чтобы жить в тепле и уюте и вообще упорядочить быт; и в большинстве комнат так оно и было: люди старались держать в порядке жилье, девушки навели чистоту и уют.

Но вот выступает Федя Брендин.

– Мне еще в четвертом бараке сказали, – говорит он, – что в шестом есть комната картежников, назвали номер. И в ней отлеживается уже почти неделю один парень – проиграл, говорят, с себя все! Прихожу, стучусь. Голос отвечает: «Входите!» Открыл я, товарищи, комнату и ужаснулся: грязная, задымленная, сору по колено. Но это еще полбеды. В углу на койке, без всякой постели, ну прямо на голых досках, лежит с поджатыми ногами молодой паренек – нечесаный, небритый, какой-то весь закоптелый, покрытый грязным макинтошем. Из-под бока выглядывает кусок брезента, в головах – замасленная фуфайка. Лежит и читает книжку. «Что, – спрашиваю, – болеешь?» – «Ага», – отвечает. «Ну вот, я врач, вставай, – говорю, – посмотрю тебя». Он подозрительно поглядел на меня, говорит: «Что-то не похоже». Разговор был длинный. Короче говоря, он во всем признался мне. Оказывается, в этой комнате каждый вечер играют в очко. Втянули и его и обыграли начисто. Остался парень в трусах да майке. «А чем, – спрашиваю, – питаешься?» – «Да тем, что принесут ребята, – отвечает, – по большей части вода и хлеб». Ну что это такое, а? А ведь парень хороший, землекопом работал.

– Фамилии картежников записал? – спросил Каргополов.

– Не всех. Кого записал, почти со всеми разговаривал. Некоторых вообще не знают – кто они и откуда.

– С комендантом говорил?

– Он сам картежник и пьяница.

– Давай сюда список. Отправлю его в милицию. Докладывай ты, Леля.

Леля Касимова обследовала девичьи комнаты.

– Положение, товарищи, угрожающее, – сказала она. – Выявила шесть беременных, а у трех уже дети. И самое страшное – четверо даже не знают, кто отец ребенка. Думаю, понимаете, почему это получается? Одна не знает фамилии парня, с которым ночевала, и не знает, где он работает. Остальные ночевали со многими и не знают, от кого прижили. Двое забеременели от Липского. Этого негодяя нужно судить!

– Ну, а хоть что-нибудь светлое есть или нет? – сердито спросил Каргополов, словно во всем этом была виновата Леля.

– Я скажу, – вызвалась Маша Дробышева. – Пятый девичий барак предлагаю объявить образцовым. Там есть свой избранный домком, выпускают свою стенную газету, почти все девчата учатся в кружках техминимума и в вечерних школах, пять девушек ходят в аэроклуб, учатся на парашютисток.

– Ну, а как насчет поведения? – спросил Брендин.

– Поведение считаю хорошим, – уверенно отвечала Дробышева. – Недавно всем бараком выдавали замуж одну девушку. Говорят, была грандиозная комсомольская свадьба: на весь коридор установили столы в ряд – всё в складчину купили.

– Ваня, а Липский не комсомолец? – спросила Леля.

– Его не поймешь, – хмуро буркнул Каргополов. – Когда я работал на «Брусчатке», он говорил, что комсомолец, а на учет так и не встал.

– Ну, а личное его дело? – спросил Брендин.

– Этим не поинтересовался. Сейчас проверим.

Проверили. Личного дела Липского не оказалось.

– Значит, врал, – резюмировал Каргополов. – Но все равно его надо как-то заманить на конференцию.

– Попросим Прозорова, чтобы он привел его, – посоветовал Захар, – они ведь друзья. Разрешите мне, я уговорю Прозорова.

Конференцию собирали в клубе. Здесь было благоустроеннее и просторнее, чем в «Ударнике», – зал вмещал около тысячи человек.

Каргополов чуть ли не первым появился в клубе. Ему хотелось упросить Шуру выступить. Он нашел ее в фойе среди девушек, рассматривающих витрину. Шура выделялась не только самобытной красотой, но и умением одеваться при всей видимой бедности. Простенький серый костюм сидел на ней ладно, буйность волос сдерживали заколки; разве только вот яркий цветок саранки в них выглядел слишком вызывающе.

Каргополов отозвал Шуру в сторону.

– Может, все-таки выступишь? – спросил он запросто, пожав ей руку. – Ни о чем больше не говори. Только о Липском. Расскажи о нем все, что знаешь.

– Так чего мне говорить? – вполголоса возразила Шура. – Вот Тоня хочет выступить, специально о нем рассказать. – Она указала глазами на высокую тонкую блондинку в цветастом платье, с длинными, до пояса, пшеничными косами. – Но она стесняется. Поговорили бы с нею, а?

– Ну, а как вообще дела?

– Да ничего, учусь, работаю, получила третий разряд в швейной мастерской. Наверное, перейду туда.

Каргополов попросил:

– Позови, пожалуйста, Тоню, а то она, кажется, хочет уйти.

И вот перед ним Тоня. С равнодушием, за которым нетрудно заметить скрытый вызов, она спокойно смотрит в лицо Каргополова.

– Чем могу быть полезна?

Вопрос смутил Каргополова.

– Я секретарь горкома комсомола. Вы, кажется, хотели что-то рассказать о Липском?

– А это дело мое – хотела или не хотела, – с вызовом отвечала Тоня. – Будет настроение – выступлю, не будет – не выступлю.

«Ну и характерец!» – подумал Каргополов, изучая лицо Тони.

– Вы комсомолка?

– Да, комсомолка…

Выручила Леля, которая явилась словно из-под земли.

– А-а, Тонечка, – запанибрата сказала она. – А это мой муж. Вы уже знакомы, Иван?

– Да нет…

– Тогда познакомьтесь.

Тоня сразу помягчела, подобрела. И Каргополов в который раз подумал, что он не умеет разговаривать с девушками. Тоня без обиняков согласилась «пропесочить» Липского. Еще бы! Как выяснилось, она месяц была его женой, а когда пробовала настаивать, чтобы зарегистрироваться, он вынес ее вещи в коридор, запер комнату и двое суток не появлялся в доме. Так и пришлось ей вернуться к себе в барак.

Уже со сцены Каргополов увидел в дверях зала неразлучных друзей – Прозорова и Липского. «Очень хорошо, – подумал он. – Они, конечно, не знают, что значит культурно-бытовая конференция, и пришли, чтобы провести вечер и посмотреть звуковое кино».

Забитый до отказа молодежью, зал гудел, как улей. Из фойе протискивались все новые группы молодежи. Скоро не осталось свободных мест, и люди стояли вдоль стен, в дверях.

– У нас сегодня необычное собрание, – сказал Каргополов, открывая конференцию. – Нам надо серьезно потолковать о нашем быте. Так что прошу товарищей внимательно отнестись к этому вопросу. А кому неинтересно, могут уйти.

Мельком он поглядел на Липского и Тоню. Они сидели в разных местах, но никто из них не пошевелился.

– Значит, никто не уходит? Тогда разрешите открыть конференцию.

Доклад по итогам обследования бараков делал сам Каргополов.

– Мы научились строить город, но не умеем еще строить свой комсомольский быт, – говорил он. – Почему это получается? Потому что мы отвергаем старый патриархальный быт, где безраздельным хозяином является мужчина. Но вот какой должна быть новая, комсомольская семья, в этом не все разбираются. Думают так: раз со старым патриархальным бытом покончено, значит, можно куролесить кому как вздумается. А на самом деле все как раз наоборот – новый, комсомольский быт должен стать выше, чем патриархальный, потому что он должен строиться на высокой, сознательной морали. Вот этой-то коммунистической морали нам подчас и не хватает. Посмотрите, например, на поведение молодого инженера Липского. За один год он сменил четырех жен.

– Не имеете права вторгаться в мою личную жизнь! – истерически крикнул Липский.

Весь зал негодующе загудел.

– А калечить девушек ты имеешь право? – врезался в шум зала женский голос.

– Ишь ты, не имеют права!

– Позор!..

– Нужно судить таких!

– Общественный бугай!

Каргополову стоило больших усилий утихомирить зал.

– А поведение девушек? – продолжал Каргополов. – На что это похоже? Одна выходила замуж шесть раз!

– Не шесть, а девять! – выкрикнул кто-то.

– Это вы о газетной заметке? – спросил Каргополов. – Так вот, разъясняю: автор заметки допустил, мягко выражаясь, неточность.

– Это Липский писал! – резко прозвенел в тишине зала девичий голос.

Зал снова негодующе загудел.

– Выгнать его из Комсомольска с позором!

– Пусть даст объяснение!

Преобладали девичьи голоса.

Липский сидел недалеко от сцены, и Каргополову с трибуны хорошо было видно его лицо: облитое горячим румянцем, оно стало напряженным и злым.

В президиум полетели записки желающих выступить. Аниканов, который занимал председательское место, раскладывал их на две кучки: в одной те, авторы которых просили слова, чтобы дать объяснение; в другой – желающие выступить по иным мотивам. Аниканов ожидал записки от Липского, но ее все не было.

Но вот доклад окончен. Каргополов прошел за стол президиума, сел рядом с Аникановым.

– Ну что, перерыв объявим или будем продолжать работать? – обратился Аниканов к залу.

– Есть предложение! – послышался девичий голос из зала. Это была Тоня. – Я думаю, что вначале надо потребовать от товарищей, кого критиковал докладчик, чтобы они сейчас дали объяснение конференции, почему они себя так ведут. Прежде всего это касается Липского и картежников. Иначе, если объявите перерыв, они поразбегутся.

По залу прокатился гул смеха.

– Правильно!

– Не имеете права!

– Проголосовать!

Проголосовали. Подавляющее большинство подняли руки за предложение Тони.

– Товарищ Липский, прошу на трибуну, – объявил Аниканов.

– Я не готовился к выступлению…

Глухой, негромкий голос Липского был слышен в каждом уголке – до того напряженная тишина воцарилась в зале.

И новый взрыв шума:

– Заставить!

– Мы требуем!

– Товарищ Липский, – Аниканов повысил голос, – конференция требует, чтобы вы дали объяснение.

И снова тишина в зале.

Липский решительно встал, вылез из ряда, но направился не к трибуне, а к двери. Там он протиснулся сквозь толпу и скрылся в фойе.

– Вот так фрукт, – раздался на весь зал удивленный мужской голос.

– Можно слово? – Это был Миша Гурилев. – Я предлагаю записать в решении конференции: ходатайствовать перед управлением строительства об увольнении Липского с работы и о позорном изгнании его из нашего города.

В ответ – сначала разрозненные, а потом громкие и дружные аплодисменты всего зала.

– Есть такое дело, – объявил Аниканов, – предложение записано.

Потом давали объяснение картежники. Под общий смех они каялись в грехах и давали честное слово, что больше не возьмут в руки карт.

После перерыва участники конференции потребовали, чтобы выступила Шура Лешкова и объяснила, почему она так вела себя. В первую минуту она упорствовала, но потом все-таки вынуждена была подняться на трибуну.

– Ну почему я так вела себя? – бойко спросила она у зала. – Потому что много ухажеров, а я оказалась больно доверчивой. А кому из нас не хочется создать свою семью? Каждая девушка об этом думает. А вы этим пользуетесь, – с негодованием бросила она в зал, – специально ищете таких вот, простоволосых.

Весь зал грохнул от смеха.

– А чего смеетесь? Неправду, что ли, я говорю? Теперь – дудки! Закаялась: ни с одним парнем не буду встречаться, пока не узнаю, какой он.

– Правильно!

– Так бы сразу!

От выступающих нет отбоя. Девушки защищают Шуру и ей подобных, парни с горячностью осуждают легковесное отношение девушек к домоганиям ловеласов. Пришлось делать еще один перерыв.

В зале появился Липский, попросил слова. Как выяснилось потом, это Прозоров привел его и заставил выступить.

Речь Липского оказалась немногословной.

– Я хорошо осознал, товарищи, что допустил большую ошибку в своей жизни, – запинаясь, глуховато говорил он. – С этой трибуны я приношу конференции глубокие извинения и прошу не выносить столь строгого решения относительно меня.

– Крокодиловы слезы! – голос Тони.

– Вот все, что я хотел сказать, – не обращая внимания на реплику, закончил Липский. – Думаю, что смогу искупить свою вину.

И он был «помилован»: раскаянию поверили, и Гурилев снял свое предложение.

Много дней после конференции весь город еще говорил о ней. В Комсомольском поселке все преобразилось: началось соревнование за лучший барак, за лучшую комнату. Но особенно счастливой оказалась Шура Лешкова: после конференции она вышла замуж за Прозорова. Никто не сомневался, что появилась новая хорошая семья.