Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Размашистым, напряженным шагом идет Захар. Бесконечной лентой вьется меж сугробов и ледяных торосов хорошо прибитая лыжня. Морозное дыхание ветра обжигает лицо, но Захар почти не чувствует его – кровь горячит щеки.
«Раз-раз! Раз-раз!» – легко бегут вперед лыжи. В голове только одна мысль: скорее нагнать отряд! Декабрьский день короток. На часах три, а солнце уже потускнело и неудержимо клонится к горизонту. Надо непременно до ночи нагнать лыжников, иначе он потеряет их. Но в отряде подобрались крепкие ребята – расстояние между Захаром и цепочкой лыжников, темнеющей на белом просторе, нисколько не сокращается. А вот она и вовсе скрылась за крутым выступом Эконьской сопки.
…В начале зимы прошел слух, что скоро на стройку прибудет специальная военно-строительная бригада.
Тогда же Захар получил телеграмму от Настеньки: техникум окончила, добивается назначения в Комсомольск.
Неделю спустя пришла вторая телеграмма из Москвы: назначение получила, выезжает в Хабаровск, просит встретить.
Захар решил идти в Хабаровск на лыжах. Дорога еще не установилась, и о каком-либо транспорте не могло быть и речи. Попытка Ивана, Лели и Феди Брендина отговорить Захара от этой рискованной затеи не дала результата. Но тут был объявлен штурм на строительстве казарм для красноармейцев. И Захара попросту не отпустили с работы.
В середине декабря на его имя пришла третья телеграмма, уже из Хабаровска: Настенька благополучно прибыла и ждет оказии на Комсомольск.
Декабрь 1933 года выдался на редкость лютым. Те, кто работал внизу или в затишке, кое-как спасались от ветра, зато на крыше ветер огнем обжигал лицо. Бригада Захара работала на стропилах, и лица ребят почернели от мороза, только на щеках и скулах не сходили красные плешины – следы обморожения. Да и не мудрено: работали от темна до темна.
«Встретим спецкадры (так называлась военно-строительная бригада красноармейцев) теплым и уютным жильем!», «Никаких перекуров!», «Весь световой день – ударному труду!» – эти лозунги, написанные углем на досках, пестрели на каждой строящейся казарме.
Но странное дело: Захар как будто не замечал тягот нелегкой жизни. Он настолько втянулся за эти полтора года, что трудности стали для него нормой. Сказывался и подъем, вызванный ожиданием того большого, праздничного события, которым он жил, считая дни и часы, оставшиеся до встречи с Настенькой.
Незадолго до Нового года над Комсомольском разразилась жестокая пурга. Трое суток бушевал ураганный ветер со снегом. Все работы на строительстве остановились. Невозможно было добраться со второго участка до Пермского. Сугробами замело дороги, занесло бараки по самую крышу.
С тревогой прислушивался Захар к злобному вою ветра, сотрясающего стены: «А вдруг пурга застала Настеньку на Амуре? Это же верная гибель!» Захару мерещились тысячи занесенных снегом, замерзших людей. И среди них – Настенька. Ведь, по расчетам, передовые батальоны находятся где-то в полусотне километров от Комсомольска. Значит, пурга не минула их?
Но об этом тревожился не один Захар. Поздно вечером, когда в окна барака с сухим треском ожесточенно бились снежные вихри, к койке Захара подошел Каргополов. Они с Лелей жили рядом в отгороженной комнатушке.
– Не спишь, Захар? – спросил Каргополов.
– Да нет. – Захар оторвался от книги. – Наверстываю, скоро уже зимние зачеты…
– Леля приглашает на чай. Голубичного варенья где-то добыла, копченый муксун есть. А заодно хочет что-то сказать тебе…
В клетушке, отгороженной досками, едва помещались топчан, грубо сколоченные обеденный стол, книжная полка да два табурета. Но здесь чувствовалась женская рука: всюду белые занавески, каждый предмет на своем месте, пол отмыт добела.
– Ой, ребята, что делается на дворе – прямо светопреставление! – говорила Леля, зачесывая перед зеркалом пшеничную россыпь стриженых волос. – Страшно подумать, что теперь делается на Амуре! Зоря, от Настеньки ничего нет? – неожиданно спросила она.
– Да нет. – Захар настороженно посмотрел на Лелю. – А ты чего-нибудь узнала о бригаде?
– Ты только панику не пори, – с обычной своей резковатостью ответила она. – Я слышала разговор Бутина с Ваней Сидоренко, они ужинали в столовой. Иван Сергеевич говорит, будто одну колонну пурга захватила на Амуре и до сих пор нет никакой связи.
– И далеко? – Голос Захара дрогнул.
– Где-то между Вознесеновкой и Малмыжем… Ваня предложил, как только кончится пурга, послать лыжников с продуктами и медикаментами.
Пока Леля накрывала стол и разливала чай, никто не обмолвился ни словом. Захар был мрачен и задумчив. Лицо его было странно пегим: морозная смуглота доходила до лба, ушных раковин и подбородка; дальше везде – белая кожа. На темном обмороженном лице особенно ярко поблескивали глаза.
– Иван, замолви за меня словечко, когда будут набирать лыжников.
– Не выйдет, Захар. Нельзя рисковать покалеченной ногой.
– Тогда я сам пойду.
– Получишь выговор.
– Ну и черт с ним, с выговором! Как ты не поймешь? Леля, объясни хоть ты ему – не могу же я сидеть в тепле, когда там, может быть, люди погибают.
– Да чего ты к Леле апеллируешь, буйная головушка? – усмехнулся Каргополов. – Думаешь, я сам не понимаю? Да только смотри, чтоб тебя самого не пришлось спасать.
– Так уж и спасать! Ну, где ты меня спасал?
– А на Силинке искупался, помнишь?
– Ну, так то…
– Вот то-то и оно! – перебил его Каргополов. – Я тебя, Захар, конечно, понимаю: там Настенька. На твоем месте я бы тоже, может быть, так поступил. Но пойми, твое присутствие ничуть не облегчит им положения.
– Зоря, ты бы лучше подумал о том, как скорее закончить комнату, – вмешалась Леля.
– А как ее закончишь, когда досок нет. Везти не на чем.
– Бригаду попросил бы. По паре досок принесет каждый, вот тебе и вся недолга, – подсказал Каргополов.
– С комнатой успеется, – пробубнил Захар и решительно добавил: – Все равно, как только кончится пурга, пойду на лыжах.
Пурга стихла в ту же ночь.
Утром по пути на работу Захар, утопая по колена в снегу, допытывался у Каргополова: замолвит тот за него слово или нет в комитете комсомола, когда речь пойдет о добровольцах-лыжниках?
– Видно, Захар, мне от тебя не отбояриться, – смеялся Каргополов. – Черт с тобой, замолвлю!
Захар работал на стропилах, когда снизу его окликнул Пригницын, привезший доски.
– Га, здоров, Жернаков! Записочка тебе от товарища Каргополова.
Захар спрыгнул в сугроб. Не обращая внимания на болтовню Пригницына, он пробежал глазами записку:
«Кажется, опоздали мы с тобой, Захар, – говорилось в записке. – Отряд лыжников уже укомплектован и скоро выйдет. Сидоренко не возражает против твоего похода, учитывая, что там Настенька. Решай сам: успеешь собраться – можешь идти».
Оставив за себя Толкунова, Захар кинулся домой. Там прихватил рюкзак, лыжи и охотничий нож, а вскоре уже мчался в продовольственный магазин. Выкупил месячную норму масла, которую берег до приезда Настеньки, взял трехкилограммовую буханку хлеба, пять банок рыбных консервов и, спрямляя по снежной целине путь, понесся в Пермское. Велико же было его огорчение, когда еще с бугра он увидел на Амуре темную цепочку лыжников. Они были под Эконьской сопкой – километрах в восьми.
Да они ли это?
Забежал в комитет к Ване Сидоренко.
– Ушли лыжники? – Он сбил на затылок ушанку, вытер пот со лба.
– Ушли. А ты где был?
– Да где! Каргополов промариновал: обещал сразу, а сказал только что!
– Страшного ничего нет, – успокоил Сидоренко, – и без тебя там управятся.
– Нет, все-таки… Я догоню! Там же Настенька!
– Смотри сам.
Захар поглубже натянул ушанку, кивнул Сидоренко и бегом выскочил из кабинета.
Не скоро дошел он до Эконьской сопки, а когда обогнул ее, невесело стало на душе: лыжники исчезли.
Пока Захар поравнялся с Верхней Эконью, солнце погрузилось в лиловую мглу, выстлавшуюся по вершинам левобережных сопок. Теперь там лишь слабо просвечивал его пунцово-красный диск. Захар и минуты не задумывался: он пойдет вслед за отрядом – ведь лыжню можно видеть и ночью!
Эконь осталась далеко позади, когда Захара нагнали сани. В розвальнях лежал закутанный в тулуп дядя лет пятидесяти с безбородым одутловатым лицом скопца и колючими глазками.
– Далече, паря? – спросил он сипловатым бабьим голосом.
Захар сошел с лыжни.
– А вы далеко?
– До Орловки.
– Сколько до нее?
– Верст двадцать, считай.
– Может, подвезете?
– А деньги есть?
– Найдутся.
– Кидай лыжи, садись.
Блаженный покой растекся по телу, когда Захар с облегчением опустился в сани и лошадь взяла с места рысцой.
– Чтой-то у тебя за чудные рукавицы? – спросил возница, разглядывая шоферские краги на руках Захара.
Потом он начал с нудным любопытством допрашивать Захара, кто он, да откуда, да сколько зарабатывает. Скоро он изрядно надоел Захару. Да и дорога сворачивала в сторону. Привстав с саней, Захар разглядел лыжню.
– Сколько платить? – спросил он.
– А я, как почта, – полтинник с версты. Словом, червонец давай.
Захар подозрительно долго копался во внутренних карманах пиджака. Наконец выдохнул:
– Бумажник потерял…
– Ишь ты, как не повезло, – хихикнул возница. – А был ли он у тебя?
– А то не был! – заорал Жернаков, обшаривая карманы. – Конечно, потерял или забыл в комитете у Сидоренко, будь ты неладен!
– Не виляй, паря! Пока не рассчитаешься, лыжи не дам! – И возница расторопно подсунул под себя лыжи.
– У меня есть масло и хлеб, больше нет ничего, – глухо сказал Захар.
– Такое добро и у меня есть. Давай сюда рукавицы, а взамен бери мои варежки, вот и будет полный расчет.
– Так это же грабеж! – возмутился Захар.
– А обманывать человека честно? Ну, решай! А не хочешь – увезу лыжи, вот тогда ты попляшешь!
И вот на руках Захара уже не меховые перчатки с кожаными крагами, а дырявые варежки. Сбросив лыжи, возница пустил в ход кнут, по-разбойничьи гикнул, и лошадь с места взяла галопом.
«Черт меня дернул связываться с этим кулачиной!» – ругал себя Захар, ходко двигаясь по лыжне. Он испытывал мерзкое ощущение – варежки казались липкими, мокрыми и холодными.
А кругом – глухая ночь. Снежная сумеречь держалась только понизу, у самого Амура. Где-то справа должен быть лесистый берег. Черная стена берега только угадывалась во тьме. Захару чудились очертания изб и старых елей, увешанных прядями мха. Хотелось свернуть туда, устроиться под развесистыми лапами-ветками, развести костер, отдохнуть…
Мучили голод и жажда, стали тяжелыми лыжи. Но у Захара и в мыслях не было останавливаться – вперед, только вперед! До Орловки еще километров двадцать. Где-то на полпути, слева, должно быть село Свободное, за ним нанайское стойбище Дипы. Нужно дойти хотя бы до Свободного, а там будет видно.
И он идет – размеренно, в одном ритме, не спуская глаз с лыжни под ногами. Давно потерян счет времени, давно он не чувствует холода, давно он свыкся с темнотой и безмолвием ночи, а в душе какое-то тупое, полусонное безразличие ко всему – так бывает при сильной усталости.
В голове лениво бродят мысли-видения, сменяя одна другую, а над ними, словно маятник часов: «Раз-раз, раз-раз, раз-раз…» Это лыжи отсчитывают время-шаги.
Самое страшное одинокому путнику вот в такую зимнюю ночь потерять уверенность в себе. Захар не терял ее до тех пор, пока видел две довольно четкие полоски лыжни: рано или поздно они куда-нибудь приведут. Но вот ветер стал заметно усиливаться, в торосах засвистела поземка.
Вскоре Захар стал замечать, что лыжня как бы растворяется под ногами – ее словно что-то размывает. Вот стали видны лишь отдельные обрывки лыжни, а вскоре и они исчезли. Снег завихривался все выше, пока не скрыл все вокруг. Только вверху изумрудной густой россыпью холодно сверкали звезды.
Захар остановился. В висках напряженно бьется кровь. Внутри закаменело от сознания беспомощности. «Только без паники, только без паники…» – твердил он. «Но что же делать? Нужно хорошо все обдумать. Идти по звездам? Вон Большая Медведица, повыше Полярная звезда, вон Волопас». Но в каком направлении находится Свободное, Захар не знал. Руки его начали коченеть. Надо идти, тогда кровь разогреется. Но куда идти?
Решено! Он пойдет к правому берегу. Село где-то там. Вдоль береговой кромки он станет пробираться до тех пор, пока не дойдет.
Стараясь не потерять направление в вихрях поземки, Захар свернул влево. Концы его лыж то и дело попадали под вздыбленные льдины торосов. Чтобы вытащить их, нужны усилия. А силы на исходе. Захар старается идти тихо, повыше поднимать ноги.
Кажется, целую вечность он шел, пока уперся в берег – крутой обрыв в два человеческих роста. Между торосами и берегом оказалась полоса гладкого снега. По ней и пошел Захар. Здесь был затишок и не так курился снег.
И снова шаги отсчитывают расстояние: «Раз-раз, раз-раз!..»
Захар прошел не меньше трех километров, как вдруг на обрыве показался темный силуэт, похожий на дом. Село! Захар из последних сил прибавил ходу. А вот вверху, на обрыве, стог сена… Оставив лыжи, Захар с трудом взобрался на обрыв. С подветренной стороны разгреб ногами снег под стогом, выбил в сене нору, посидел в ней, потом развел костер подальше от стога, за барьером снега. И вот пламя заплясало над охапкой сена.
Видно, на заре своей истории человек не напрасно поклонялся огню, как некой божественной силе. Захар подумал об этом, когда свет отпугнул ночной мрак, и тепло ласково пахнуло ему в лицо. Великий покой разлился по всему телу. Некоторое время он только отдыхал, наслаждаясь огнем, протянув руки навстречу теплу. Потом достал из рюкзака замерзший хлеб, банку консервов и стал отогревать все это над костром.
Под треск огня и свист ветра, налетающего порывами из-за стога, легко и свободно текли мысли, все больше о Настеньке: где-то она сейчас? Может быть, совсем рядом, в селе? Какая она теперь?..
Почти два года прошло с той поры, как он проводил ее на вокзал в Новочеркасске, когда она уезжала на практику. Кажется, прошла целая вечность. Совсем другим стал Захар за это время. Давно перегорело в душе все, что было связано с кавшколой. Иной раз ему вдруг казалось, что он и не жил никакой иной жизнью, кроме той, которая вот уже полтора года кипит на диком берегу Амура.
Удивительная жизнь! Было время, когда она казалась Захару слишком суровой и тяжелой. В иные дни Захар приходил в восторг от всего, что окружало его. Иногда его тянуло на Дон, в тишину родной станицы. Но шло время, забывалось все трудное и суровое, оставалось одно – радость открытия.
Все теперь роднит Захара с Комсомольском! Стоит барак, над его трубой вьется дым. И ему приятно смотреть на барак – это он, Захар, построил его. Летом всякий раз, бывая на берегу Амура, Захар невольно искал глазами баржу «Нельма». Это его бригада построила «Нельму». «Моя баржа! – говорил он. – Работает!»
Но самое главное, Захар хорошо это понял, – он сам совсем-совсем не тот, что был полтора года назад.
Суровые испытания, труд до сухих мозолей на ладонях, сознание огромной важности того, что он делал, чувство локтя, чувство большой семьи собратьев – огромный новый мир открылся теперь Захару, и ему хотелось скорее рассказать обо всем этом Настеньке, порадовать ее.
Захар не заметил, как его стало клонить в сон. Тело расслабло, налилось свинцом. Неотразимо хотелось забраться поглубже в стог, закутаться в полушубок и уснуть. Но нет, сон не входил в его планы. Нужно идти!
Плотно подкрепившись обугленным на огне хлебом и консервами, он тщательно увязал рюкзак, забросал снегом костер. Кромешная темень обступила его. Кинув за спину рюкзак, Захар ощупью спустился с обрыва, отыскал лыжи, закрепил их, и снова – «раз-раз, раз-раз!» – отсчитывают расстояние размеренные шаги.
ГЛАВА ВТОРАЯОни познакомились еще в поезде – Настенька Горошникова и совсем еще юный розовощекий здоровяк – военный инженер Прозоров.
– Поистине закон всемирного озорства, как говорят моряки! – воскликнул Прозоров. – Оба строители, и оба – в Комсомольск!
Приятная компания – незаменимый спутник в дальней дороге. Они не заметили, как пролетели двенадцать дней, пока поезд мчал их от Москвы до Хабаровска. О чем только не переговорили они! Игорь Платонович был неиссякаем в остроумии, а такт, с которым он относился к Настеньке, делал Прозорова в ее глазах истинно благородным человеком. В Хабаровске только благодаря его стараниям она оказалась в штабном обозе военно-строительной бригады. Не оставлял он Настеньку без внимания и в пути, особенно когда разыгралась пурга.
Непогода настигла обоз километрах в сорока отсела. Долго боролись люди со стихией, пробиваясь к ближайшему жилью. Прозоров обморозил себе лицо, стер ноги в грубых, необношенных валенках. Но он делал все, чтобы облегчить участь Настеньки.
И вот они уже третий день в Вознесеновке. Семистенная изба, в которой разместились штабные работники, в том числе и Прозоров с Настенькой, завалена военной амуницией, оружием, чемоданами, полушубками.
День выдался солнечный, тихий, с безоблачно голубым небом. Все разбрелись по селу, прогуливаясь в ожидании приказа о выступлении. Он поступит, когда головной батальон дойдет до Орловки и промнет дорогу в снегу.
В избе остались лишь Настенька и Прозоров – у него воспалилась натертая во время пурги нога. Настенька ухаживала за ним. В узком кашемировом платьице, туго облегавшем ее складную, пышущую степным здоровьем фигуру, в неизменном красном берете, так идущем к ее смуглому лицу, с живыми глазами-угольками и чуть вздернутым носом, она выглядела сейчас особенно привлекательной. Прозоров не сводил с нее мечтательных глаз.
– Присядьте, Анастасия Дмитриевна, у меня к вам есть серьезный разговор, – сказал он, когда Настенька навела порядок в комнате, занимаемой штабистами.
Она присела рядом, настороженно посмотрела ему в глаза.
– Я слушаю вас, Игорь Платонович.
– Дайте мне вашу руку. – Бережно сжимая мягкую ладонь девушки, Прозоров раздумчиво продолжал: – Настенька, не знаю, доведется ли нам с вами еще остаться наедине. Вы едете к жениху, наверное, выйдете замуж, и я буду лишен возможности вот так, запросто, общаться с вами.
Настенька слушала его, потупя взор. Она знала, что скажет ей Прозоров, и с замиранием сердца ожидала этих слов.
– Я вас люблю, Настенька. – Прозоров сказал это тихо и раздумчиво, с грустью глядя в ее лицо. – И я хочу, чтобы вы это знали. Мне очень тяжело. Я еще никогда не знал такого светлого и мучительного чувства. И я буду всегда вас любить. – Он помолчал, бережно поглаживая ее руку. Настенька не в силах была пошевелить пальцами – они будто оцепенели. – И еще хотел сказать вам одно, – снова заговорил Прозоров, – если с вами случится беда, если почему-либо у вас не сложится жизнь, вы всегда можете рассчитывать на меня.
В соседней комнате послышался скрип входной двери, раздались гулкие шаги и стук в дверь комнаты штабников. Настенька, словно ужаленная, вырвала свою руку у Прозорова и вскочила на ноги.
– Да, да, войдите, – сказал Прозоров.
Дверь отворилась, и на пороге стала невысокая фигура парня в изрядно затасканном полушубке, перепоясанном ремнем, в заячьей ушанке, сбитой на затылок. На черном обмороженном лице с красными пятнами разгоряченно поблескивали глаза.
Он несмело шагнул, улыбаясь во весь рот.
– Настенька!..
Прозоров понял все. Он опустил голову и не смотрел, как Настенька кинулась к Захару. Из глухого оцепенения Прозорова вывел голос Настеньки:
– Знакомьтесь, Игорь Платонович, это Зоря…
– Я очень рад. – От волнения Прозоров заговорил хриплым баском. Лицо его полыхало румянцем.
– Как же ты очутился здесь, Зоря? Раздевайся, здесь жарко! – Настенька сама стала расстегивать его полушубок, сняла с головы заячью ушанку.
– Спасать шел, да чуть сам не попал в беду. – Широкая улыбка не сходила с лица Захара. – Ночевал у нанайцев в Дипах. А вот сегодня пришел сюда искать тебя.
Сняв полушубок, Захар в своих стоптанных валенках, лоснящихся ватных брюках и изрядно помятом пиджаке выглядел невзрачным мужичком. Причесавшись, он одернул пиджак и с удивлением рассмеялся:
– Вот ведь чудеса! Бумажник считал утерянным, а он вот где!
Прозоров и Настенька в недоумении переглянулись. Захар уловил этот взгляд и рассказал о случае с возницей, о своих кожаных крагах, которые пришлось отдать.
– Да черт с ними, в конце концов, с этими крагами. Главное – бумажник цел!
Чрезмерная простоватость и непосредственность Захара на какое-то время омрачили настроение Настеньки. Может быть, все это не бросалось бы так в глаза, не будь рядом Прозорова: Захар проигрывал рядом с ним.
Обоз вышел из Вознесеновки в первом часу дня. Настенька, закутанная в тулуп и пуховый платок, и Прозоров со своей больной ногой ехали в кошевке. Захар бежал на лыжах либо рядом, либо вслед за санями. Его рюкзак лежал в ногах у Настеньки. День был хотя морозный, но тихий, солнечный. Амур, с его ледяными застругами, с бескрайними заснеженными просторами, сиял миллионами искр-снежинок. Искрился и сиял даже сам воздух, и так же сияюще светло было на душе Захара.
В первую секунду встречи с Настенькой, застигнутой наедине с Прозоровым, в сердце Захара ворохнулась ревность. Но это чувство так же быстро исчезло, как и появилось, – светлая радость встречи заслонила его. Да и поведение Прозорова, не говоря уже о Настеньке, не вызывало никаких подозрений. И какое дело Захару теперь до того, что, сидя рядом в санях, Настенька и Прозоров иногда разговаривают между собой, смеются чему-то? Настенька то и дело просит Захара идти ближе к саням, что-нибудь спрашивает, сама начинает рассказывать о новостях станицы, Новочеркасска. Она привезла ему в подарок донские перчатки из кроличьего пуха, какие издавна вяжут там невесты, своим женихам; и теперь Захар, забросив рваные варежки, с наслаждением ощущал на руках мягкий и теплый пух.
– Настя, а ты Васю Королькова встречала? – спрашивал Захар, шагая на лыжах рядом с санями.
– Ой, Зоренька, я совсем забыла сказать! – воскликнула Настенька, высовывая голову из тулупа и поворачивая к Захару разрумяненное морозом лицо. – Он здесь, на Дальнем Востоке, служит. Почти половина вашего выпуска здесь! Ведь я была у них на выпускном, когда они закончили школу. Ой, Зоря, посмотрел бы ты, чего они только не делали на конях! Вспоминали о тебе, расспрашивали, как живешь…
Захару до боли ярко и живо вспомнились прежние выпуски командиров взводов. Вчерашние курсанты в один день становились командирами. К этому дню им шили новенькое, хорошо подогнанное обмундирование, выдавали сверкающие глянцем, приятно скрипевшие ремни, на петлицы гимнастерок привинчивали «кубари» – знаки отличия командира взвода. Утром, после праздничного завтрака, всех выстраивали в физкультурном зале и читали приказ наркома обороны о присвоении каждому командирского звания. Потом начинался большой конноспортивный праздник. Скачки сменялись прыжками через препятствия, манежная езда – рубкой, джигитовка – вольтижировкой. И все оставляло неизгладимое впечатление. Праздник заканчивался парадом всей школы, возглавляемым лихими наездниками-выпускниками. После парада они выходили в большую боевую жизнь.
Грустно стало Захару: он по-прежнему любил армию. В ней он видел воплощение самых лучших человеческих качеств – мужества, готовности к подвигу, крепости духа, внутренней самодисциплины. Может быть, он потому и проникся сразу уважением к Прозорову, что увидел в нем именно такого человека, каким сам еще недавно хотел стать.
Но грусть была минутной, навеянной ожившими воспоминаниями. Рядом ехала Настенька, и в душе от этого – праздник встречи. А впереди – светлая дорога в будущее, в его мечту – большой солнечный город, который уже видится ему во всех своих чертах, впереди цель – стать инженером-строителем, таким же вот, как Прозоров.
Солнце уже клонилось к западу, когда впереди показалась Орловка – два ряда рубленых изб, протянувшихся по обдутому ветрами пригорку. Здесь предстоит ночлег.
Когда сани взобрались на пригорок и въехали в село, Прозоров сказал:
– А знаете, Захар Лариоиович, вам следует забрать свои перчатки у того возницы. Ведь вы его узнаете? Если не будет отдавать, пригласите его ко мне. С волком нужно поступать по-волчьи.
Вечером, когда обоз расквартировался, Захар так и сделал; разыскал возницу и выкупил у него свои шоферские краги. Только пришлось отдать не червонец, а два – один за проезд, а второй – за рукавицы, выброшенные Захаром еще в Вознесеновке.
Под вечер следующего дня обоз подъезжал к Комсомольску. Вглядываясь издали в темную полосу берега, Настенька спросила с наивным простодушием:
– Зоря, а где же город? Он за теми сопками?
– А это и есть город – видишь, вон домики.
– Так какой же это город? Просто деревня!
Да, не это ожидала увидеть Настенька. Удручающее впечатление произвел на нее и занесенный снегом барак, возле которого остановились сани. Но тут же она очутилась среди такого шума и гама, что уж больше ничего не могла толком разглядеть: с работы вернулась бригада Жернакова. Перед Настенькой замелькали черные от мороза лица, смеющиеся глаза, рослые и щуплые парни – все они, приосаниваясь, знакомились с Настенькой, жали ей руку. Она и не заметила, как все ее пожитки исчезли – их унесли в барак.
– Мы тут подготовили тебе сюрприз, – говорил на ухо Захару вихрастый удалец Толкунов.
– Какой?
– А вот сейчас увидишь…
Войдя в барак, Захар сразу увидел «сюрприз». Рядом с комнатой-клетушкой, в которой жили Каргополов и Леля Касимова, белела свежеоструганными досками вторая такая же комнатка.
Захар крепко обнял Толкунова.
– Спасибо, Степа!
– Так это еще не все! – продолжал Толкунов. – В коммунально-бытовом отделе выписали и получили всю обстановку!
«Обстановка» состояла из двух топчанов, грубого стола, двух табуреток и ведра с тазом и умывальником, но и это в те времена было счастьем.
