Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)
Конференция закончилась в последних числах октября, когда по Амуру уже пошла шуга. Делегатам пришлось выехать поездом в Волочаевку, а оттуда предстояло добираться автомашинами по трассе будущей железной дороги Волочаевка – Комсомольск.
Но в Волочаевке пришлось задержаться почти на целую неделю – не было прямой автомашины до Комсомольска, а на «перекладных» большинство делегатов ехать побоялись.
– Смотрите, – говорили им, – тут работают самые отъявленные воры-рецидивисты. Некоторые имеют в общей сложности по нескольку десятков лет, один уже набрал восемьдесят два года. Так что украсть, а то даже и вырвать из рук какую-нибудь вещь у «вольного» такому вору ничего не стоит. От того, что за это ему набросят еще тройку лет, у него ничего не изменится.
Наслушавшись таких советов, делегаты единодушно решили дождаться «сквозной» автомашины.
Волочаевка – небольшая железнодорожная станция с поселком в сотню дворов, нанизанных, как мониста, на одну улочку, – лежит среди приамурской равнины, уходящей необозримо на сотни километров. Только в каких-нибудь полутора километрах от нее к северо-востоку одиноко возвышается небольшая сопочка с нанайским названием Июнь-Корань. Именно отсюда и пошла слава о легендарных «волочаевских днях»: на ее склонах, превращенных белогвардейцами в сплошной бастион и державших на замке железнодорожную магистраль, в феврале 1922 года разыгрались кровопролитные бои. Они закончились беспримерным штурмом солдат революции последней крепости старого мира в Приамурье. В память о тех днях на самой макушке Июнь-Корани высится зданьице из белого камня, похожее на скалистую крепость. На вершине, далеко видимой окрест, навеки встала фигура красноармейца в буденовке, с высоко поднятой над головой винтовкой – знак торжества победы. В памяти народной живет песня «По долинам и по взгорьям».
В первый же день своего вынужденного пребывания в Волочаевке делегаты отправились на сопку Июнь-Корань. Укатанная дорога привела их к подножию сопки, а дальше, по ложбинке – на самую вершину, ее проложили сюда к школе, которая помещалась в самом здании памятника. Березки, ильмы, клены уже сбросили листву, устлав землю, некогда пропитанную кровью, и только низкорослые дубы стояли в наряде пожухлых бурых листьев, звенящих жестью под ударами ветра. Морозец убил траву, поэтому в чаще подлеска далеко просматривались покатые бока легендарной сопки. Они почти сплошь были в шрамах траншей и брустверов.
С вершины сопки видна станция Волочаевка – до нее, кажется, рукой подать. Четко выделялась на равнине и вся железнодорожная колея к западу до станции Ин и к востоку до самого Хабаровска.
– А вы представляете, товарищи, – задумчиво говорил Каргополов, – как эта местность выглядела зимой, когда кругом лежали снега? Все равно что на белой скатерти… Предлагаю, товарищи, почтить молчанием память тех, кто пал на этих подступах.
Все сняли шапки и замерли в скорбном молчании.
Вы жертво-ою пали-и в борьбе роково-ой… —
запел Каргополов, все подхватили, и потекла печальная мелодия над сопкой.
Песня подходила к концу, когда послышался звон ребячьих голосов. Это школьники выбежали на переменку.
Наконец за делегатами пришел автобус. Подмораживало не только ночью, но уже и днем, и дорогу покрыла довольно крепкая корка, тем не менее решено было ехать в ночь, чтобы без риска проскочить болотистую низину в левобережье реки Тунгуски.
Автобус был битком набит: вместе с делегатами ехали строители. Аниканов со своим огромным чемоданом забился в задние ряды, в самый угол – в случае чего так легче сохранить чемодан.
– Укачает там тебя с твоим вагоном, – шутили ребята, – не рад будешь и своему добру.
– Ничего, сдюжим, – бодрился Андрей.
До Тунгуски дорога была сносной – к переправе тянулся старый проселок. Но вот минули хлипкий мост с дощатым настилом, и автобус стало кидать на ухабах.
За окном темень ноябрьской ночи, темно и в автобусе. Свет фар выхватывает из тьмы то настил лежневой дороги, то ухабы, когда дорога выходит на релку.
Андрей пробовал уснуть, чтобы скоротать эту кошмарную ночь. Но стоило ему задремать, как очередной толчок кидал его кверху вместе с чемоданом.
Тошнота подступала к горлу, приступы ее повторялись все чаще, наконец Аниканов не выдержал.
– Его бы надо посадить наперед, – предложил кто-то. – Да он за чемодан боится.
– А-а, ну, тогда пусть хоть наизнанку выворачивается…
К счастью, скоро дорога вошла в сопки, где был хороший, щебенистый грунт, и автобус пошел спокойно. Стали синеть стекла окон – проступал рассвет. Пассажиры дремали, некоторые похрапывали, скорчившись в три погибели на тесном сиденье. Только Андрею было не до сна – больно бил по коленям чемодан. Можно было бы засунуть его под сиденье, но откуда знать, кто едет в автобусе? Чего стоит опытному вору незаметно вырезать бок чемодана – и тогда поминай как звали все добро, которое там хранится, – от сбереженной копченой колбасы до подарков, что он накупил родным и Кланьке.
Утро не принесло облегчения. Хорошие участки дороги по склонам сопок сменялись пойменными марями и лабиринтами проточек с жиденькими мостками через них. Каждый из таких мостков готов был рухнуть, когда его с грохотом проходил автобус.
Это случилось уже под вечер. Автобус спустился по косогору на очередную марь. Вдали, километрах в двух, виднелась насыпь, у ее подножия курились дымы, бегали машины. Дорога была до того разбита, что приходилось удивляться искусству шофера и выносливости старенького кургузого автобуса.
До насыпи оставалось уже с полкилометра, когда автобус въехал на дощатый настил, проложенный через неглубокий, но быстрый ручей. Вдруг – удар, автобус резко накренился вправо, перекосился и замер.
– Что случилось? – зашумели пассажиры, опомнившись от толчка.
– Кажется, доска подломилась, – спокойно ответил утомленный шофер и выскочил на дорогу.
Все умолкли, ожидая вестей. Шофер долго не подавал голоса, потом длинно выругался и заявил, появляясь в дверцах:
– Приехали, товарищи, вылезайте.
– Поломка?
– Что случилось?
– Кардан полетел.
– Сломался?
– Да, у самого дифера.
– Вот тебе и праздники!
– Придется куковать до белых мух, а еще и половины не проехали…
– Хорошо, что хоть рядом с поселком, – отозвался другой голос.
– Как бы это «хорошо» не обернулось плохой изнанкой, – пробурчал Аниканов. Он представил себе, как вышел из автобуса со своим чемоданом, как его окружили воры-рецидивисты, как один грозит ножом, а другой выхватывает чемодан…
Все получилось иначе.
– Значит, сели накрепко? – допытывался Каргополов у шофера.
– Ну так вы же понимаете, что такое кардан? Это вал, понимаете, вал, передающий вращательное движение от мотора на дифер, а потом на ведущие колеса. Вот он-то и сломался у самого подшипника. Машина требует капитального ремонта.
– Как решим, товарищи? – обратился Каргополов к пассажирам.
– А чего же тут решать? – ответил кто-то. – Надо идти к начальству и просить машину до Комсомольска.
– Да, пожалуй, иного выхода нет, – согласился Каргополов. – Пойду я.
Вернулся он незадолго до заката солнца. К вечеру мороз стал крепчать, задул пронизывающий ветер, и все в автобусе изрядно продрогли.
– Утешительного мало, товарищи, – залезая в автобус, объявил Каргополов. – Свободной машины нет. Но ночлег дают.
Навьюченные поклажей, уныло тянулись неудачливые пассажиры по разбитой дороге вслед за Каргополовым.
И вспоминалась Ивану весна 1932 года, когда они вот так же вереницей, с пожитками на плечах шагали на Силинку сплавлять лес. Прошло всего три с половиной года, а как преобразилось все кругом! Нет больше таежной глухомани, медвежьего царства, к жизни вызван огромный район. В конце концов, правильно, что и труд преступников облагораживает землю, включен в общий труд страны. Тяжелые условия, дикость тайги и болота? Но ведь и он, комсомолец Иван Каргополов, начинал свой путь на Дальнем Востоке ничуть не в лучших условиях.
Встретил их немолодой боец с винтовкой и малиновыми петлицами.
– Мне приказано сопроводить вас до помещения, – доложил он Каргополову.
Обогнув угол насыпи, на краю которой в длинный ряд стояли ручные тачки, все увидели три приземистых подслеповатых, но ярко побеленных барака. Их ограждал дощатый, тоже выбеленный забор с нитками колючей проволоки поверху и сторожевыми вышками по четырем углам. Вне ограды одиноко возвышался довольно просторный дом с большими окнами, за ним виднелась конюшня, вереница телег. Было безлюдно. Сопровождающий боец привел их в дом, сказал:
– Будете ночевать все вот в этой комнате. Без разрешения дежурного не выходить.
В комнате хорошо натоплено, но нет никакой обстановки, если не считать двух замызганных топчанов. Один из них предложили Каргополову, другой занял Аниканов по собственной инициативе.
Натрясшись за день в автобусе, все изрядно проголодались и потянулись к котомкам, к чемоданам.
Когда Аниканов вышел, кто-то из строителей сказал:
– Ну и жмот, видать, этот ваш «делегат»! Обратили внимание, как он ел? Ничего даже не выложил из чемодана, все по кусочку доставал. Боялся обнаружить запасы, гад. Взять бы сейчас да спрятать его чемодан.
– А что, братцы, ей-богу, идея! – воскликнул Каргополов. – Я сейчас устрою. Под моим топчаном какой-то брезент лежит, так я его туда.
Под общий смех он крякнул, поднимая аникановский чемодан, доволок его до своего топчана и засунул в темный угол, а сверху набросил брезент.
– А теперь давайте выйдем в коридор, – смеясь, предложил он. – Когда придет Аниканов, скажем, что, мол, убирали заключенные.
Так и сделали.
Увидев в окно Андрея, все разом закурили, загалдели, искоса наблюдая за ним.
Аниканов настороженно спросил:
– А почему это все вышли?
– Да там уборку делали заключенные, – отвечал Каргополов, отворачиваясь, чтобы не рассмеяться.
– Уже сделали?
– Ага.
Андрей торопливо пошел к двери, открыл ее.
– Товарищи, а чемодан мой?.. – Голос его сорвался.
– Что – твой чемодан?
– Где мой чемодан?! – Он повернул бледное лицо к гурьбе попутчиков.
– Мы же не сторожили его… Да и свои вещи оставляли, когда выходили.
– Украли! – крикнул Андрей. – Так и есть, украли! Пойду сейчас заявлю начальнику.
– И не вздумай, – мрачно, вполголоса посоветовали ему, – не заметишь, как тебе сунут нож в бок. Они на этот счет спецы, эти урки…
Не сказав ни слова, Аниканов захлопнул за собой дверь.
Когда все вернулись в комнату, были уже сумерки. Аниканов лежал на топчане в позе покойника и потерянно смотрел в потолок. Время от времени он тяжело вздыхал, морщился, словно от зубной боли.
…Утром всех разбудил радостный возглас Аниканова:
– Братцы, чудеса! Ну, прямо чудеса! Вернули мой чемодан!
– Ну и черт с ним, с твоим чемоданом! – полусонно проворчал Каргополов. – Не мешай людям спать…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯОтряд военизированной охраны под командованием Ставорского бдительно нес службу. Гайдук не пропускал ни одного праздника, чтобы не отметить в приказе высокой дисциплины и образцовой службы отряда и чтобы его командиру не объявить благодарность «с вручением денежной премии». Любил Гайдук свое детище – военизированный отряд, в чести и почете держал его боевого командира!
Жаловал своих подчиненных и сам командир отряда, особенно Архипа Рогульника.
Послужной список Рогульника был испещрен благодарностями. Иные бойцы с такими же списками давно были повышены в должности – стали командирами отделений или помкомвзвода. Только Рогульник оставался до поры до времени без повышения. Почему бы?
– Грамотешки не хватает товарищу Рогульнику, – объяснял Ставорский, – а то бы я давно двинул его в отделкомы.
У Ставорского имелись свои соображения на этот счет. Рогульник был важнее для него в должности рядового бойца. Кто лучше постового может изучить охраняемый объект? За шесть часов дежурства можно пролезть и высмотреть все закоулки, все хорошо защищенные и наиболее уязвимые места. На всякий случай…
Ставорский назначил Рогульника на охрану важнейшего объекта – склада импортного оборудования. В этом складе хранились дорогостоящие приборы и аппаратура – ими были завалены широкие стеллажи.
Понятно, что Гайдук дал Ставорскому строжайшее указание охранять склад с особой тщательностью, установить там круглосуточный пост из наиболее проверенных людей.
Поэтому, составляя список бойцов на пост к складу, Ставорский одной из первых включил в него фамилию Рогульника. В приказе этот факт отмечался как мера поощрения «бойца-ударника».
Июль 1936 года был в Комсомольске сухим и жарким. Обычно месяц гроз и коротких шумных ливней, июль в тот год был знойным, безветренным, почти без дождей. Трескались бревна домов от жары, все заборы стали пепельными от пыли.
Рогульник, как всегда, заступил на пост в вечернюю смену, перед самым закрытием склада. Вот уж полгода несет он охрану на этом посту. По существующему порядку, прежде чем принять дежурство, он обходил все помещение, тщательно осматривал внутренние запоры и зарешеченные окна, проверял огнетушители и бочки с водой, и только после этого заведующий складом пломбировал дверь главного входа.
Вот и сегодня Рогульник с винтовкой на ремне и противогазной сумкой через плечо неторопливо шагал по многочисленным проходам между стеллажами, пока не очутился в дальнем конце пятидесятиметрового помещения, где по углам стояли бочки с водой и ящики с песком. При этом он время от времени незаметно поглядывал назад: не идет ли завскладом? Но тот, видимо, подбивал итоги дня и не казал носа из своей конторки.
В полутемном углу Рогульник торопливо расстегнул противогазную сумку, вынул из нее ребристую зеленую банку. Воровски озираясь, он сгреб песок с ящика, сунул туда банку и вновь сровнял песок. Из карманов и из-под пояса стал вытаскивать тряпье и набивать им опавшую противогазную сумку.
Обратно он возвратился той же неторопливой походкой, заглянул в конторку завсклада, коротко бросил:
– Все в порядке, можешь закрывать…
Прошло двое суток.
Два часа ночи. Город спит. Спит и Рогульник, повернувшись спиной к супруге.
Безмятежная тишина – мать покоя бродит по не застроенным еще пустырям, в чуткой, еще нежилой пустоте одетых в строительные леса новых домов, у подсвеченных ночными фонарями детских садов и школ. Отдыхают натруженные за день рабочие руки Захара Жернакова, Алексея Самородова, Степана Толкунова и сотен, тысяч их соратников. Наступит новый день, и они, эти руки, с новой силой сожмут топоры и мастерки, кайла и пилы, поручни тачек и рукоятки лопат: кирпич за кирпичом неотступно будут они растить стены большого, светлого дома для всех людей земли.
Не спит лишь бдительная охрана мехкомбината.
Да еще не спит сам командир бдительной охраны – Харитон Иванович Ставорский. Нет, он не занят важным делом, он просто лежит в кровати и при свете ночника листает книгу, то и дело отвлекаясь от нее, чтобы посмотреть на часы, которые громко тикают рядом, на тумбочке.
– Что за чертовщина, – бормочет он, – уже четверть третьего, а никаких сигналов!..
Вдруг тревожный, торопливо-прерывистый рев ТЭЦ: «У-у-у!.. У-у-у-у!.. У-у-у!» Тревога! Кажется, никогда еще этот могучий басовитый рев не был таким грозным в своем неистовстве, как сейчас, в этой покойной тишине летней ночи.
Словно подброшенный пружиной, вскакивает Ставорский с кровати, включает свет, и вот он – телефонный звонок:
– Ставорский слушает.
– Товарищ командир! Докладывает карнач мехкомбината! Пожар! Склад импортного оборудования горит…
– Поднять по тревоге отряд, – ледяным голосом приказывает Ставорский. – В пожарную позвонили?
– Так точно.
– Я сейчас буду!
Наскоро натянув галифе и сапоги на босу ногу, кинув на плечи френч, без фуражки (и это было предусмотрено), Ставорский выбегает в коридор. Не разбирая дороги, он мчится напрямую к мехкомбинату. Зарево над мехкомбинатом еще маленькое, но оно разрастается на виду. Вон уж взметнулся вверх длинный язык пламени, озарив окрестности кроваво-красным отсветом.
Опередив его на полминуты, в ворота с диким воем сирен, с яркими фарами одна за другой проскочили четыре пожарные машины. Здесь уже толпились люди, громыхая пустыми ведрами и лопатами.
– Никого не пропускать, – приказывает на ходу Ставорский, – впредь до моего особого распоряжения.
Он кидается к телефонному аппарату.
– Товарища Гайдука! – кричит Ставорский что есть мочи в трубку. – Товарищ заместитель начальника строительства, докладывает командир военизированной… Слушаюсь! Докладываю: на мекхомбинате пожар – загорелся склад импортного оборудования. Пока что только один угол. Да, сейчас проехала. Четыре машины: две цистерны и две с лестницами. Думаю, что быстро справятся. Слушаюсь! Разрешите спросить: здесь, у проходной, скапливается толпа. Как прикажете – впускать или нет? Брандспойты уже работают. Прибежала ночная смена из цехов. Слушаюсь! – И к охраннику: – Без пропусков никого не пускайте.
У проходной снова свет фар, машина нетерпеливо гудит, протискиваясь сквозь огромную толпу. Это Гайдук на своем «газике». Высунувшись из дверцы машины, он кричит:
– Товарищи, не волнувайтесь, зараз пожарныки з ним управятся!
– Так огонь-то, посмотрите, уж половину склада охватил! – кричат ему из толпы.
– Это вредительство!
– Ребята, давайте сами откроем ворота!
И вот кто-то уж кинулся туда, стал раскачивать ворота. Выстрел! Это предупредительный, вверх.
– Прекратить безобразие! – орет Гайдук. – Я зараз!
Он грузно бежит к проходной будке.
– Ну, шо там роблиться?
Сквозь толпу пробивается новая машина – ее непрерывный гудок тонет в шуме людей.
– Товарищ Платов, что же это делается?
– Что такое? Почему ворота закрыты? – спрашивает Платов, выходя из машины.
– Да вот, не пускают, пропуска требуют.
– Открыть ворота! – приказывает он охраннику.
– Не могу, товарищ секретарь горкома, не велено!
– Вызовите Гайдука.
– Слушаюсь!
Пока бегали за Гайдуком, уже половина склада была охвачена пламенем. Прокаленные летним зноем доски стен, засыпанных опилками, просмоленная толевая крыша горели как порох. Люди льнули к забору, заглядывали в щели, кричали:
– Сгорит, ей-богу, сгорит!
– Там же полторы калеки тушат!
– Вода, вода кончилась в брандспойтах.
– Аж земля горит, вон, у стены…
В ярком просвете проходной будки появилась фигура Гайдука.
– Послушайте, что вы делаете?! – накинулся на него секретарь горкома. – Это преступление! Почему не пускаете людей?
– Секретный же объект, товарищ Платов. – И к охраннику: – Открыть ворота!
Створки ворот – настежь, сотни людей, словно водопад, ринулись к огню. Видны лишь лица – тревожные, озаренные красным отсветом пожарища. Гремят ведра, в воздухе, как копья, – багры, лопаты. Совершенно непонятно, кто и когда организовал этих людей, вооружил их и бросил сюда, как и кто руководил ими сейчас, когда, растекаясь, они сплошным фронтом стали обкладывать горящее здание, все туже сжимая кольцо вокруг огня.
А огонь яростно бушевал. Уж рухнула задняя половина склада, и теперь жаркое пламя с треском, гулом плясало над кострищем. Из двух брандспойтов работал один, у другой пожарной машины кончилась в цистерне вода; оказалось, что шланги от машины не достают до озера Силинки. Тем временем у всех на виду красная змейка огня пробежала по самому коньку здания к входному торцу склада, и вот уже вся крыша окуталась черным дымом, а потом враз вспыхнула, как факел.
Но уже выстроилось между огнем и Силинским озером несколько живых конвейеров, по ним побежали ведра с водой. У огненного края остались одни смельчаки. Обрызгивая себя водой, опаляемые невыносимым жаром, они кидались с ведрами к огню и плескали воду в самое пекло.
Однако все усилия были напрасны – огонь стал полным властелином. Рухнул склад, и заливать, по сути, стало уже нечего – тонкая аппаратура давно погибла.
Июльская ночь коротка. Пока люди боролись с огнем, они не заметили, как посветлело небо и за Амуром занялось зарево. А когда стало совсем светло, на месте склада импортного оборудования курились едким синим дымком одни головешки…
Наступило чудесное росное утро. Солнце не знало, как лучше обласкать и согреть землю и начинающий гомонить город. Оно попросту залило все золотом. Удивительно легко и сладко дышалось в этом утреннем прохладном воздухе.
Только не радовало это утро Платова. После пожара он не вернулся домой, а велел шоферу ехать к горкому. Вскоре здесь появились председатель горисполкома и начальник горотдела НКВД.
– Я приказал временно арестовать всех работников склада и бойца военизированной охраны, находившегося на посту, – доложил начальник горотдела. – Так сказать, в порядке профилактики.
– Этого мало, – возразил Платов. – Нужно сейчас же вызвать Гайдука и Ставорского.
– Что вы имеете в виду, Федор Андреевич? – с подобострастием спросил председатель горисполкома.
– А то, Алексей Спиридонович, – недовольно сказал Платов, исподлобья глядя на председателя, – что они фактически виновны в исходе пожара: задержали народ возле проходной, когда люди могли побороть огонь.
Но Гайдук и сам явился. Весь растрепанный, в потеках копоти на одутловатом лице, он по-свойски, без приглашения, уселся в мягкое кресло, кинул на подоконник светлую кепку, прожженную искрами.
– Був склад – и нэма склада, – со стоном сказал он. – Ах ты, бисово дило!..
– Не о складе надо печалиться, а об оборудовании, – угрюмо молвил Платов.
– Так то ж и я кажу.
– Сейчас придет Ставорский, – продолжал Платов, – я звонил, велел разыскать его. А пока, товарищ Гайдук, дайте нам официальное объяснение по следующим вопросам. Первый: чья это была инициатива – не пускать людей к пожару?
– Цэ моя промашка, Федор Андреевич, как на духу докладую вам. Моя. – Гайдук ясными глазами посмотрел на Платова, кладя руку на сердце.
– А чем это было вызвано? – спросил начальник горотдела НКВД.
– В этом весь сэкрет. – Гайдук всем корпусом повернулся в его сторону. – Я так уразумлял: пожарная на месте, рабочие цехов ночной смены тоже там да плюс бойцы отряда ВОХРа – хиба ж того мало? А тут же спросив Ставорского: «Дуже горить?» Тот отвечае: «Маленько». Тоди я и приняв це решение: территория комбината – закрыта зона, склад – секретный объект, потому не пускать, без них справимось. А ще думаю: пустить – вы ж тоди за это мени пришпилите…
– Но вы ведь видели, что те люди, что оказались на территории комбината, не справятся с огнем, – сказал Платов. – Почему мне пришлось вмешиваться в это дело?
– А я как раз и прийшов к проходной, шоб дать указание пускать народ, – с простодушием, граничащим с наивностью, объяснял Гайдук.
Все с усмешкой переглянулись.
– А не наоборот ли получилось, – возразил Платов, – что вы пришли потому, что я вас вызвал?
– Так оно же совпало так, – отвечал Гайдук.
– Взрослый человек вы, товарищ Гайдук, а послушать вас – ребячий разговор, – сказал Платов. – Теперь второй вопрос: почему сразу не сорвали пломбу с двери склада, когда начался пожар? Ведь успели бы вытащить бо́льшую часть оборудования… Ах, без завсклада не имели права? А если бы он умер, так бы и горел склад – до пломбы?
– Тут вжэ не моя вина, – замотал своей круглой, как арбуз, головой Гайдук. – Ставорский там командовал. Но я так кажу: его тоже нэ можно винить – он действовал по инструкции. А в тиэй инструкции сказано, шо пломбу никто не имеет права срывать, кроме материально-ответственного лица, стало быть, заведующего, складом.
– Ну, чудеса! – со злой усмешкой воскликнул Платов. – Пломбу не срывали – по инструкции, народ не пускали тушить пожар – по инструкции; значит, склад сгорел тоже по инструкции?
– Хиба ж в том моя вина? – Гайдук беспомощно развел руками. – Инструкции ведь не я сочиняв, они звыше приходють…
В кабинете установилось гнетущее молчание. Его нарушил начальник горотдела НКВД.
– Я предлагаю в порядке временной меры, до выяснения обстоятельств, взять под стражу Ставорского, – предложил он.
– Нет! – возразил Гайдук. – Тоди и мене з ним до кучи заарештуйте. Нашей вины поровну.
В это время в дверь постучали и вошел Ставорский. Откозыряв, он доложил, что прибыл «по вашему распоряжению».
Разговор со Ставорским ничего нового не прибавил к тому, что уже было выяснено у Гайдука – тот давал те же объяснения, ссылался на те же, что и Гайдук, инструкции «звыше».
– Хорошо, идите работайте, – сказал Платов. – А вы, Петр Сергеевич, останьтесь, – обратился он к начальнику горотдела НКВД.
Посетители ушли. Секретарша внесла газету.
– Что такое? – Платов впился в первую полосу: с нее в черной рамке смотрел Максим Горький. – Петр Сергеевич, Горький умер!.. Какая невосполнимая и тяжелая потеря!..
Он углубился в чтение.
– Слушай: предсмертные слова Алексея Максимовича: «Будут войны…», «Надо готовиться». Чувствуешь, о чем он думал в последнюю минуту? «Надо готовиться» – это завещание нам, коммунистам…
– Так она, война-то, уже идет, Федор Андреевич. Разве это не война – сегодняшний пожар?
– Конечно, война, но война малая, – возразил Платов. – Горький имел в виду большую – возможно, всемирную войну.
