Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)
Бутину кажется, что этой ночи не будет конца. Он мало спал. Накануне вечером, придя с собрания, долго проговорил с Крутовских и Аникановым; лег поздно и не мог уснуть, просыпался несколько раз, зажигал спичку, смотрел время. А уж в половине шестого встал, разбудил начальника участка Аниканова и велел ему будить комсомольцев, чтобы затемно направили и наточили пилу и топоры.
А мороз жмет, захватывает дыхание. Будто стальными обручами сковал он все кругом – и снег, и деревья, и воздух. В тайге – густая сумеречь и чуткая тишина. Кажется, во всем мире нет ни единой живой души – все мертво и недвижно. Далеко по лесу отзывается злой скрип снега под ногами. Над головой – густая россыпь по-ночному ярких колючих звезд-льдинок. Где-то выше их белой зимней дорогой пролег Млечный Путь.
Бутин, занятый своими мыслями, не замечал ничего этого. День обещал быть трудным. Большинство комсомольцев никогда не бывало на заготовках леса, не все умеют держать топор в руках; потребуется немало времени, пока они освоят новую профессию.
Занятый своими мыслями, он не заметил, как дошел до сорокового пикета, на котором жили бригады Алексея Самородова и Степана Толкунова. Окна барака уже светились, из железной трубы густо валил белый на морозе дым, вылетали снопы искр.
Бутин с трудом отворил примерзшую дверь, из помещения пахнуло густым парным теплом, запахом смолья. В бараке звенели пилы, шаркали подпилки, работали точила. Первым, кого увидел Бутин, был Алексей Самородов. Рыжебровый, с соломенной россыпью волос, он правил пилу, зажав ее между коленями. На переносье Алексея искрились росинки пота. Голова его упрямо подалась вперед, загрубелые руки крепко и умело держали правило. Он похож был на настройщика музыкального инструмента: движения его пальцев были осторожны, легки, точны. Он то и дело вскидывал в воздухе полотно пилы и, прищурив левый глаз, будто готовясь выстрелить, правым глазом прицеливался по широкому, ровному разводу зубьев.
– Ну, как дела? – Бутин распахнул полушубок, снял ушанку.
– Последняя, – не отрываясь от работы, бросил Алексей. – Сейчас позавтракаем и будем выходить. Рассветает? – Он мельком взглянул на окно, уверенно сказал: – Пока позавтракаем, рассветет.
Бутин вошел в барак бригады Каргополова. Здесь уже завтракали, разместившись где попало, так как за одним столом все не умещались. Здесь тоже было жарко и парно от сырых, отпотевших бревен. На стене между топчанами висел большой лист бумаги. Бутин обратил на него внимание сразу же, как только вошел. Это была стенгазета «Молодой лесоруб», написанная разноцветными карандашами: «Весь светлый день – на лесосеке!»
– Чья это работа? Молодцы!
– Нашего комсгрупорга, – кивнул Каргополов на Захара, торопливо кончавшего завтрак.
Бутин стал читать стенгазету.
– Может, покушаете с нами, товарищ Бутин? – прервал его чтение Каргополов. – Каша гречневая с маслом, сами варили. Вкусная! И чай есть.
– Не мешало бы! – Бутин сбросил полушубок, закинул назад смоляные волосы. – Старую традицию продолжаете, коммунарскую? Это хорошо.
– А тут все, кто на пикетах, решили сами готовить себе пищу. В столовую-то далеко ходить.
С минуту Бутин ел молча, с завидным аппетитом. Потом спросил:
– Инструмент наточили?
– Наши все наточили, а вот у Харламова не хотят, говорят – он и так острый.
– Чего же это ты, Харламов? – Бутин оторвался от миски, пристально посмотрел на курчавого крепыша-бригадира. – Нужно сразу начинать учиться у Каргополова, затем и поселили вас вместе.
– Товарищ Бутин, у нас нет ни одного лесоруба, – заговорил Харламов, садясь против Бутина. – Так нельзя ли всех нас влить в бригаду Каргополова? Ну, что я смогу сделать с людьми, которые топора в руках не держали? Да и сам я понятия не имею, как его валить, лес этот.
– Как ты смотришь на такое дело, бригадир? – спросил Бутин Каргополова.
– Мы уже думали, Иван Сергеевич, вчера был такой разговор. Громоздкая бригада получается – сорок пять человек!
– А если сделать комплексную? – Бутин посмотрел в лица бригадиров. – Будете совместно проделывать весь цикл работ – от валки и до трелевки к штабелям. А?
– Это идея, Иван Сергеевич, над этим я не подумал! – Каргополов шлепнул себя ладонью по лбу. – Ей-богу, идея! Как ты, Жернаков?
– По-моему, действительно может хорошо получиться, – согласился Захар. – Они же без нас не скоро станут лесорубами, а так даже интереснее: свалил лесину – доставь ее в штабель. У нас же так и было на Силинке, помнишь?
Бутин отодвинул порожнюю миску, взял кружку с дымящимся чаем.
– Проведите сейчас собрание, пусть сами решают, – сказал он, отхлебывая чай.
Собрание оказалось коротким: все единодушно проголосовали за слияние бригад. Сложным оказалось дело с новым распределением вальщиков – никто не хотел брать себе в напарники комсомольцев из бригады Харламова. В конце концов решено было оставить все, как было прежде, только выделить двух инструкторов – Жернакова и Бонешкина.
Уже совсем развиднелось, когда вышли из барака. Лесорубы облюбовали себе склон сопки, начинающейся прямо от дороги. Бутин сам наметил им примерные границы лесосеки и, не задерживаясь, отправился дальше, в бригаду Брендина.
Из-за сопок выглянуло холодное солнце с двумя радужными столбами по бокам, и лес наполнился сказочным сиянием. Высокие мрачные ели, пирамидами встающие на фоне тайги, белые нагие березки, сухопарые, словно полинялая выдра, лиственницы – все будто насторожилось, прислушиваясь к голосам людей, появившихся в такую рань. Но вот где-то лязгнул топор по мерзлому стволу, ему отозвался другой, а потом будто разбили огромный стеклянный купол – сухой звонкий треск пошел по всему лесу.
Захар и Бонешкин собрали вокруг себя ребят из бригады Харламова. Они подобрали место на середине распадка, широким лотком врезающегося в склон сопки от подножия до самой вершины. Здесь легко было трелевать бревна вниз.
Облюбовав прямую, как свеча, пихту, Захар стал показывать, как нужно зарубать козырек, откуда и с каким наклоном подпиливать, чтобы дерево упало в нужном направлении. Потом они с Бонешкиным взялись за пилу. Работая изо всех сил, Захар тут же объяснял, как держать пилу, но вскоре запыхался, вспотел.
– Ну-ка, Харламов, возьмись ты с кем-нибудь, мы передохнем. – Он передал пилу, стал наблюдать, вытирая пот со лба. – Только не рвите, пускайте свободно. Вот так, вот так. Вас и учить, оказывается, нечего!
Пихта задрожала мелко-мелко, словно в агонии, посыпался иней, она покачнулась, секунду еще постояла и начала падать. Сначала она клонилась медленно, но вот хрустнуло у комля, с захватывающей стремительностью пихта рухнула на ветви соседних деревьев, с треском обломала их и глухо упала в снег вдоль ложа распадка.
– Слушай, Жернаков, возьми меня к себе в напарники, – сказал Харламов, вытирая пот, – ей-богу, не пожалеешь. Мы с тобой быстро всех пообщелкаем. Ты на работу горячий, и я тоже не люблю прохлаждаться.
– Мы уже с Каргополовым привыкли.
– Так это даже неправильно, что бригадир и комсорг – напарники. А потом же вы оба хорошо знаете дело, а в бригаде столько людей, которые в глаза не видели этой работы. Кто же их будет учить? Давай, а? А Каргополов пускай работает на пару с кем-нибудь из наших.
– Ладно, вечером решим, а сейчас давай вот эту свалим. – Захар смерил глазами стройную лиственницу, ствол которой лишен был веток, только на макушке просвечивала крона. – Лиственница самое крепкое дерево, – говорил Захар, кряхтя. – Будешь в Пермском, обрати внимание: все избы из нее рублены. Полсотни лет простояли, а время не тронуло их.
Древесина лиственницы действительно оказалась крепкой как сталь. Когда дерево, наконец, упало, оба долго стояли, часто дыша.
– Не-ет, – первым сказал Харламов, – если пилить только лиственницы, то норму в пять с половиной кубометров, факт, не вытянешь! Лучше валить пихту.
Захар подозрительно посмотрел на него, недобро прищурив глаз, проговорил раздумчиво:
– Та-ак… Ну, а лиственницу кто будет заготовлять? Каргополов со своим напарником? Ну и гусь же ты, Харламов! А еще в напарники просишься!
– Да ты чего, Жернаков? Что я такого сказал?
– Не прикидывайся дурачком. Если ты собираешься так «общелкивать», то я тебе не товарищ.
– Да я просто в шутку сказал, честное слово, в шутку! – На лице Харламова отразилось смущение.
Время от времени Захар обходил лесорубов, присматривался, поправлял, если кто неумело действовал пилой.
Вдруг сверху донесся какой-то непонятный звук: вслед за треском упавшего дерева распадок огласился глухим, стонущим рыком, тотчас же перешедшим в грозный протяжный рев. Все умолкли, повернув настороженные лица в ту сторону.
– Медведь! Медведь! – послышались панические голоса.
Новый грозный рык подтвердил это, а потом треск сучьев, скатывающийся вниз по распадку.
– Спа-аса-айся-а!.. – кричали вверху. – Медведь!..
Внизу вмиг сообразили, что зверь катится в их сторону, и, не говоря ни слова, дружно кинулись врассыпную.
В ту же секунду все увидели лохматого зверя с белым треугольником на груди. Высоко вскидывая зад, мотая головой, медведь скакал по ложбине распадка; перекувыркнувшись на бегу, с треском вломился в гущу обрубленных веток пихты и скрылся из виду.
– От чертяка! – заверещал Бонешкин, приходя в себя. – Чуток не налетел! Я уже топором замахнулся, думаю, вдарю его сейчас прямо по башке! Да большой-то какой!
Лесорубы грохнули дружным смехом.
Новые крики донеслись сверху.
– Опять, должно, медведь!.. – с придыханием сказал Бонешкин, готовый снова пуститься в бегство.
Но голоса сливались в общий шум, разобрать отдельные слова было невозможно. Шум нарастал, кто-то гоготал на весь распадок.
– Захар, скорее сюда! – послышался, наконец, отчетливый голос Каргополова.
Не сговариваясь, лесорубы побежали вверх и увидели Каргополова и Пойду, Они держали на руках, как младенцев, по медвежонку. Звереныши были размером чуть больше крупной кошки, большеголовые, ушастые, со свирепо сверкающими синеватыми глазами. Они зло рычали, вырывались из рук, норовили размахнуться и ударить лапой.
Захар с любопытством рассматривал медвежат – обитателей таинственных дебрей.
– Понимаешь, лесина упала на берлогу, – говорил разгоряченный Каргополов, – и видать, оглушила медведицу, вот она и бежала в панике! Кинулись мы смотреть берлогу, а из нее вот эти, полусонные, вылазят… Куда их теперь? Оставить в берлоге – пропадут без матери.
– В барак понесем, пускай живут.
– Правильно, может, станут ручными.
– А потом можно нанайцам отдать. Они, сказывают, откармливают их на убой.
– В зверинец лучше отвезти.
В конце концов решено было забрать медвежат в барак. Но охотников нести не оказалось: а вдруг мамаша повстречается? Тогда Пойда засунул их в полуразрушенную берлогу, и для надежности, чтобы не вылезли, стал привязывать ремнями к коряжинам.
– Медведица! – крикнул кто-то в шутку.
Все замерли, испуганно озираясь по сторонам:
– Где?
– Пойда, медведица! – крикнули в берлогу уже всерьез.
Из берлоги донесся дикий, утробный вопль:
– Рятуйтэ!
С выпученными глазами Пойда рвался из берлоги. Зацепившись за сук, он располосовал рукав полушубка. И, только убедившись, что никакой опасности нет, не своим голосом Пойда заорал:
– Хто лякав?
В ответ раздался хохот. Пойда сердито сплюнул и, обиженный, отошел в сторону. Теперь уж его никакими силами нельзя было заставить снова полезть в эту проклятую берлогу, хотя там остался его ремень.
В обеденный перерыв Каргополов приказал всем сделать колья. Под охраной этого грозного оружия медвежат достали из берлоги и препроводили в барак. По пути видели след медведицы, он спускался к самому подножию сопки, миновал дорогу, обогнул барак и скрылся в дремучем пихтаче.
Весь этот день в бригаде только и было разговоров, что о медведице.
– Теперь и до ветра опасно ходить, – жаловался Бонешкин.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯЗа окнами барака – аспидная темень ночи, чуткая морозная тишина. В бараке висит густой храп. Уставшие за день парни спят богатырским сном. Только двое – Захар и Каргополов не спят. Время от времени кто-нибудь из них подходит к печке, подбрасывает в огонь несколько поленьев, а потом снова оба склоняются над большим листом бумаги и что-то чертят, споря вполголоса.
– Расколется, я тебе говорю, – уверяет Каргополов, – не годится деревянный, нужно металлический.
– Ну как ты не поймешь, – убеждает Захар, – это же пустяковая нагрузка – поднять на сопку порожние сани. Да и потом груженые сани не будут лететь под горку свободно, их надо тормозить…
Уже пятые сутки бригада Каргополова валила лес, а еще ни одного бревна не было стрелевано к дороге. Лошадей пригнали только вчера, и теперь они были заняты на разгрузке лесосек у ближних к поселку бригад. А между тем дневная выработка у бригады Каргополова каждый день возрастала. Весь распадок до самой вершины сопки был усеян бревнами. Комсомольцы ругали всех и вся за бесхозяйственность, не подозревая того, что эта неразбериха специально организована. Тогда-то и стали Захар с Каргополовым ломать голову, как перетащить бревна к дороге.
– Кстати, где ты возьмешь металлический блок? В Пермское ехать? И там вряд ли найдешь подходящий, а деревянный мы сами сколотим в два счета.
– Ну хорошо, а как ты думаешь крепить его?
– Очень даже просто. Смотри! – Захар стал чертить. – Вот дерево, так? Спилим его на метр от земли. Этот пень обтешем и на него наденем этот блок. Я даже шкивы деревянные видел у машины, а там разве такие обороты?
– Не знаю, как ты думаешь делать деревянный блок.
– Очень просто: обтесать несколько вот таких штук, – Захар нарисовал брусок, – а потом свяжем друг с другом в замок шипами во всю длину бруска – и вся недолга. В крайнем случае для большей прочности стянем их обручами из толстой проволоки, она в поселке кучами валяется.
– Если так, я согласен. Только вот канат трудно будет достать. – Каргополов мучительно трет лоб. – Его же метров сто пятьдесят, не меньше, потребуется.
– Если не больше, – замечает Захар. – Кстати, знаешь, Иван, сюда ведь и трос надо не очень толстый. Смотри, какой расчет. Больше четырех бревен мы не будем грузить на сани. Так? Предположим, одно бревно будем весить полтонны. Значит, две тонны будут катиться вниз. Если умело тормозить, то сила натяжения будет ровно такая, какая нужна, чтобы поднять порожние сани наверх. Понимаешь меня? То есть тормозить нужно не блоком, а непосредственно с саней.
– А как ты думаешь тормозить?
– Ну как?.. – Захар минуту помолчал. – Я думаю, что можно сидеть на санях и держать кол, чтобы он пахал.
– Не-ет, так не пойдет, – опасно. А вдруг что-нибудь случится – упустишь кол или он сломается? Две тонны под гору – это силища! Нужно что-то другое придумать.
– А если по два бревна грузить?
– Все равно не годится. Тормозить нужно не колом, а приспособить какой-то рычаг, и управлять им не с саней, а сзади, чтобы человек шел за возом. Вот примерно такой штукой. – Каргополов быстро набросал карандашом на бумаге.
– Так еще лучше. Ей-богу, Иван, хорошая штука получается, настоящий бремсберг! Если он у нас пойдет, то и в других бригадах можно будет применить.
Разговор прервало беспокойное урчанье медвежат; они царапали стену в углу под топчаном, приглушенно рычали, поскуливали. В ту же минуту Захар и Каргополов услышали, как кто-то стал снаружи царапаться по стене барака, потом тяжелые шаги затопали по крыше.
– Медведица! – первым сообразил Захар.
– Так она же провалит нам потолок, – всполошился Каргополов. – Скорее ружье, Захар!
Стало слышно, как медведица разгребает на крыше мох. С потолка посыпалась земля.
Из-под одеял стали высовываться головы лесорубов.
– Что там, на крыше?
– Это кто ходит по потолку?
– Спокойствие, товарищи, – сказал Каргополов, – это медведица. Сейчас Жернаков полохнет в нее из ружья.
– Рятуйтэ! – кричал кто-то в шутку, подражая Пойде.
Поднялся шум, все вскочили с топчанов.
– Ребята, сейчас она провалится, честное слово, провалится! – вопил Бонешкин.
– Да скорее ты! – кричали на Захара.
Взоры устремились к потолку, откуда снова посыпалась земля. Воображение уже рисовало грузного, мохнатого зверя, с ревом падающего сквозь пролом в потолке.
Захар лихорадочно перебирал патроны и, как назло, не мог найти заряд с жаканом. Наконец патрон вложен.
– Вот, вот она где! Видишь, земля сыплется.
Добежав по топчанам к тому месту, Захар приставил дуло к пазу между бревнами. Выстрел оглушил всех. Потом стало слышно, как медведица сделала два скачка по крыше и свалилась в снег.
– Убил! Честное слово, убил! – заполошно орал Бонешкин.
– Да тише ты, баламут! – цыкнул на него Захар.
Все прислушались. Но за стеной не было ни единого шороха. Захар кинулся было к двери, но Каргополов остановил его:
– Стой, куда? Задерет!
– Нужно сделать факел.
– Полено, полено – из печки…
– Нет, из березовой коры! – кричали лесорубы.
– Бери полено, Иван, а я буду стрелять, – разгоряченно говорил Захар.
Двое схватили по горящему полену и выскочили из барака.
– Светите лучше! – просил Захар, вглядываясь в темноту.
След медведицы они увидели у самого порога. Обогнув угол, заметили глубокую яму в снегу под стеной – видно, медведица делала подкоп. А потом обнаружили и то место, где зверь свалился с крыши. На снегу что-то темнело.
– Кажется, кровь! А ну, поближе посветите, – Захар осторожно приблизился.
Да, это была кровь – широкое пятно, от которого в сторону тайги тянулась сплошная темная полоса. Разглядеть след дальше они не успели: погасли поленья.
Весть о том, что медведица ранена, всполошила весь барак.
– Надо догнать и добить, – предлагал кто-то. – Заберем топоры, сделаем факел и найдем.
– А вдруг она легко ранена?
– А ружья зачем?
– Нет, это риск, товарищи, – сказал Каргополов. – Черт с ней, завтра утром посмотрим, когда будет светло, а то и на самом деле как бы она не покалечила кого.
Долго еще не могли угомониться лесорубы.
– Нужно выкинуть этих медвежат к чертям, – ругался Харламов, – а то еще ввалится ночью в окно.
– Лучше пойти группой, выследить и убить, – предлагал Захар. – У меня еще четыре жакана есть.
– Вот бы хорошо! – мечтал Бонешкин. – Медвежье мясо вкусное.
– Можно подумать, что Бонешкин всю жизнь питался медвежьим мясом, – сказал кто-то в темноте, и все рассмеялись.
А наутро медведицу нашли мертвой шагах в пятидесяти от барака, в пихтовой чаще. Еле дотащили ее по глубокому снегу – пудов девять, не меньше весила. Две недели в бригаде на столе были превосходные мясные блюда. Шкуру медведицы решили подарить нечаянному охотнику – Жернакову. Когда она высохла, Захар сказал Каргополову:
– Подарю ее Леле Касимовой.
– Это почему же?
– Я ей, брат, многим обязан. Она мне вручила путевку на Дальний Восток.
– Ну и что же?
– А то, Иван, что она оказалась путевкой в жизнь. Я отсюда никуда не уеду! Сказочные места…
– С Пивани не уедешь?
– Да нет, с Дальнего Востока. Еще весной, когда мы уходили сплавлять лес на Силинку, я обещал ей медвежью шкуру. Тогда она сказала, чтобы я хоть свою шкуру принес. И как в воду глядела!
В выходной день Захар вместе с Каргополовым пришли в поселок к Леле Касимовой. С подобающей для этого случая торжественностью извлекли из мешка медвежью шкуру. Леля до того была поражена, что долго не могла опомниться.
Придя в себя, Леля сказала Каргополову, заливаясь румянцем: «Ванюша, отвернись!» – и поцеловала смущенного Захара в губы.
С некоторых пор Захар стал замечать за собой то, что прежде было совершенно неведомо и незнакомо ему. Еще по осени, в один из выходных, он возвращался с устья Силинки, куда ходил ловить хариусов. Он шел через «Коваль-град» – так назвали комсомольцы поселок из шалашей (в то время Захар жил уже в бараке). Шагая по переулку, он случайно заметил тот, самый первый шалаш, который когда-то строил. Какая-то теплая, прямо-таки физическая ощутимая волна прихлынула к сердцу. Захар долго стоял возле шалаша, словно встретил давнего друга. Вот наличники окна, которые он сам подгонял и прибивал. Он хорошо это помнил – тогда ему казалось, что работа была сделана добротно, красиво, он любовался плодами своего труда! Теперь обнаружил: плохо сделано – углы неточно соединены, немного перекошены, пазы широкие. А вон конек, который они заделывали вместе с Федей Брендиным.
Из шалаша, видно, заметили подозрительного человека, и оттуда вышел нечесаный паренек с совиной физиономией.
– Чего высматриваешь? – спросил он грубовато.
– Строил я этот шалаш…
– Ну и что ж? Пришел проверить, не развалился ли?
– Вот именно. – Захар смерил глазами сутуловатую фигуру сонного парня. – Не беспокойся, не развалится! – И, улыбнувшись, пошел своей дорогой.
Потом он стал замечать, то же тепло в груди всякий раз, когда проходил мимо какого-нибудь из бараков, в постройке которого была и его доля труда. Захар не мог объяснить себе, что это за чувство, но оно всегда согревало душу, глубоко волновало его.
А теперь он заметил и большее: это чувство гордости за свой труд питает его душу все время, рождает в ней что-то такое, что захватывает его всего. Теперь они с Бонешкиным с упоением принялись мастерить блок-ролик – самую ответственную деталь в сконструированном ими бремсберге. Работа была сложная, почти ювелирная. Может быть, при других обстоятельствах, в другое время Захар и не мог бы это сделать, но сейчас он решительно принялся за дело. С каким наслаждением он, сидя на чурбане возле печки, расчерчивал, а потом обрабатывал бруски! Он не суетился, как бывало когда-то, в первое время его плотницкой учебы. Каждое движение Захара стало точным и верным. Вот все готово: рассчитаны до миллиметра, расчерчены по линейке и заготовки составлены в таком порядке, в каком будут они сращены. Он долго стоит у своего сооружения, думает, думает…
– Ну чего ты колдуешь, Захар? – с досадой бубнит Бонешкин, удивленно поглядывая на Жернакова. – Так мы и за неделю не сделаем!
– Знаешь, где нужна торопливость? – Захар насмешливо щурится. – При ловле блох, понял? Бери вот эту болванку и начинай обрабатывать. Испортишь – по шее получишь!
К исходу второго дня блок-ролик был готов. Посредине у него аккуратно вырублено углубление. Для большей прочности по концам он стянут проволокой.
С огромным трудом всей бригадой его затащили по распадку на самую вершину сопки. Там насадили на специально обтесанный пень и долго вертели, пока ролик не притерся.
Утром началось испытание бремсберга. Длинный трос, проходя через блок-ролик, соединял двое саней: одни находились внизу у дороги, другие стояли на вершине сопки; их нагрузили бревнами и стали спускать под гору. Груженые сани весело пошли вниз, порожние поползли вверх – вся система заработала! И когда первые два бревна, спущенные к дороге, легли в штабель, по сопке загремело дружное «ура», – ликующие голоса долго перекликались в морозной тайге.
