Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Собираясь утром в лес, на работу, Захар обратил внимание, что Бонешкин не просыпается.

– Коля, уходим! – сказал он. – Тебе ничего не нужно? Ну, проснись!

Захар тронул Бонешкина за ногу и тотчас же отшатнулся.

– Ребята! – Захар осторожно потянул одеяло. Открылось посиневшее лицо с застекленевшими в смертном покое глазами. – Ребята, умер Николай!..

Все столпились у нар, долго стояли, держа шапки в руках.

– Да-а, жил, бедняга, заполошно, а умер тихо, – первым нарушил молчание Каргополов.

Похоронили Бонешкина на самой вершине сопки и решили, когда закончатся заготовки леса, поставить вместо памятника блок-ролик с надписью:

«Здесь похоронен Николай Петрович Бонешкин, отдавший жизнь за великое пролетарское дело, член славного Ленинского комсомола».

Вроде и незаметным был Бонешкин в жизни бригады, а смерть его все восприняли как утрату самого близкого, родного человека.

Вскоре слег и Каргополов, как ни крепился. Сначала вокруг глаз у него проступили синие цинготные обводы, покраснели белки. Потом и совсем не смог подняться с постели.

– Не могу идти, Захар, – ощупывая колени, сказал Иван. – Отнялись ноги. Бери на себя руководство бригадой.

Вечером, вернувшись с лесосеки, Захар наскоро поужинал и, ничего не сказав Каргополову, направился в поселок.

Лелю Касимову он застал в столовой. Уборщицы мыли пол, а она сидела в своей конторке, подсчитывая талончики продовольственных карточек. Скулы ее пылали – видимо, Леля с кем-то поссорилась.

– Это же черт знает что такое! – рассказывала она Жернакову. – Второй раз уличила Кланьку в воровстве. Тащит и хлеб и сахар. И прячет, пакостная, стыдно даже сказать куда!

– Куда?

– В штаны! – выпалила Леля без стеснения.

– Аниканову не сказала?

– Выгнала ее к черту! А Аниканов что? Рассказала ему после первого случая, так он еще меня обругал. По-моему, он сам пользуется краденым. Знаешь, Зоря, я присмотрелась к нему и прямо ужаснулась – это же страшный человек! Вся его комсомольская активность – ширма, которой он прикрывается, чтобы сделать карьеру. Он такой хитрый, так умеет тонко обделывать дела, что к нему не придерешься. И подумать только, в Новочеркасске я считала его идеальным комсомольцем!

– Я давно это знаю, Леля.

– Знаешь, а мне ничего не говоришь.

– Потому и не сказал, что к нему не придерешься. Ну, вот что, Леля, я к тебе по важному делу. Иван заболел.

– Цингой?..

– Да, слег совсем. Ноги отнялись.

– Ой, Зоря, так что же теперь делать?

– У меня к тебе вопрос. Ты говорила как-то, что ездила к нанайцам покупать рыбу и клюкву. Далеко это стойбище?

– Нет, километров двенадцать отсюда, за сопкой. А ты что хочешь отправиться туда?

– Да, купить клюквы и вообще что можно из витаминных продуктов. Расскажи мне, как туда пройти. Завтра схожу.

В конторку с шумом ввалился Аниканов. Он сухо поздоровался с Захаром, остановился против Лели и, едва сдерживая гнев, спросил:

– Слушай, Касимова, что у вас произошло с Клавдией?

– А то, что заворовалась твоя Клавдия! – резко ответила Леля.

– Не смеешь так говорить! – закричал Аниканов. – Она свои продукты брала домой, те, что получила по карточке. Ты же отлично знаешь, что она не обедала и не ужинала сегодня в столовой. Если не отменишь решения, я поставлю вопрос о тебе на бюро ячейки.

– Вот ты меня на испуг берешь, а я без угроз говорю: завтра утром пойду к Ивану Сергеевичу и попрошу, чтобы собрали бюро ячейки. – Голос Касимовой звенел от сдерживаемого гнева. – Только обсуждать придется не меня, а тебя – за то, что ты взял под защиту воровку. И пригласим свидетелей – повара и обеих уборщиц; они видели, как я поймала твою Клавдию с поличным.

– А это правда? – В лице Аниканова промелькнул испуг.

– Первый случай я, дура, скрыла, пожалела ее, А теперь я так это дело не оставлю, еще и в суд передам, – пригрозила Леля.

Аниканов оторопело глядел то на нее, то на Захара, потом сказал примирительно:

– Слушай, Леля, не передавай в суд, а? Понимаешь, неудобно получится, по моему авторитету ударят… Честное комсомольское, я и не подумал, что она соврала мне. Ну, ты выгнала ее, и пускай отправляется домой с богом. А я с сегодняшнего дня порву с ней, раз она такая, честное комсомольское! Захар, ну скажи ты Леле, чтобы не затевала дела!

Жалок был Аниканов в эту минуту.

Захар отвел от него хмурый взгляд.

– А что я могу посоветовать? Вон Бонешкин умер, слег Каргополов, а тут продукты воруют…

– Каргополов заболел?! – Аниканов прикинулся крайне озабоченным. – Жаль Ивана, на редкость хороший парень. Вот что, завтра же с утра сам отвезу его в больницу.

– В больницу бесполезно, – грустно сказал Захар. – Возили же Бонешкина! Врач сказал, что специального лечения нет, а больные цингой лучше себя чувствуют, когда они находятся среди здоровых.

– Так что же тогда?

– Завтра пойду в Верхнюю Эконь, к нанайцам, попытаюсь купить клюквы или свежей рыбы.

– Я обязательно навещу Ивана, – не унимался Аниканов. – Ну, так как же решим, Леля?

Леля Касимова, добрая душа, растрогалась, видя, как Аниканов заботится об Иване, и, не задумываясь, сказала:

– Ладно. Но обратно на работу я ее не приму.

– О работе и речи нет, тут ты сама хозяйка и лучше меня знаешь, как поступить.

Он уже направился к двери, но, вспомнив что-то, обернулся.

– Да, Захар, чуть не забыл! Ты знаешь, что в штабелях у дороги лежит восемьдесят процентов заготовленного леса?

– Не знаю, но по своим штабелям вижу, что лес почти не вывозится. А что?

– Вчера в бригаде Брендина предложили такую мысль: начать аврал по вывозке леса, а для этого создать штурмовой санный батальон.

– Что это за штурмовой батальон?

– А вот, понимаешь, что: на себе лес возить. Лошадей мало, и их становится все меньше – почти каждый день падеж. Скоро весна. А как только начнется оттепель, то нашему лесу конец, весь останется в штабелях. Предлагаю сделать такую вещь: лесовозная дорога до самого озера идет под уклон, так? Если залить водой колею, она замерзнет, и тогда потребуется немного усилий, чтобы сдвинуть сани. Потом только подталкивать их до самого озера. А обратно порожние сани можно будет поднимать лошадьми. Как ты думаешь – поддержит твоя бригада такое начинание?

– А какая поддержка требуется?

– Каждый день выделять примерно треть состава бригады в штурмовой батальон, но с условием, чтобы ежедневная норма выполнялась.

– По-моему, это нереально, – возразил Захар.

– Да подожди ты, нереально, – нетерпеливо перебил Аниканов, – я же говорю не о той норме, что взяли по обязательствам. На сколько ваша бригада выполняет основное задание?

– В среднем около двухсот процентов, каждый дает по десять-одиннадцать кубометров, а мы с Харламовым – по двенадцать.

– Ну, так вам тогда легче, вы и так будете давать процентов сто тридцать. Мы тут подсчитали, что это не страшно, леса уже заготовлено шестьдесят семь тысяч кубометров. Если до конца сезона каждая бригада будет давать сто процентов основной нормы, то план заготовки ста тысяч кубометров будет выполнен, понимаешь?

– Теперь понимаю. Только, по-моему, этот вопрос нужно обсудить на комсомольском собрании лесоучастка.

– Само собой! Я просто хотел с тобой посоветоваться. Значит, поддерживаешь?

– Руками и ногами, – улыбнулся Захар. «Молодец все-таки, – подумал он при этом, – умеет работать!»

– Кто теперь бригадиром – ты, Захар?

– Да. С сегодняшнего дня.

После того как ушел Аниканов, Леля Касимова и Захар некоторое время сидели молча.

– Сложный человек, – первой заговорила Леля, словно угадав мысли Захара. – Ведь в душе гадкий, а вот работать умеет, умеет на лету подхватить инициативу!

– Да-а, этого у него не отнимешь, – согласился Захар, – работать он умеет. Ну что ж, Леля, я, однако, пойду. – Он встал, наглухо застегнул полушубок.

– Подожди, Зоря, я пошлю Ванюше свой паек сахару, да тут у меня есть в запасе стакана два клюквы, берегла, будто знала…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Чуть свет Захар собрался в путь. Отправив бригаду на лесосеку, он кинул рюкзак за спину, прихватил свою любимую «фроловку» и сказал на прощание Каргополову:

– Ты, Иван, не экономь клюквы, съешь всю. Перекопаю все стойбище, а добуду!

Когда взошло солнце, он уже вышел на почтовую дорогу и весело зашагал вверх по Амуру. За крутобоким выступом сопки увидел вдали – в котловине, окруженной сопками, – цепочку изб, повитую морозной дымкой. Это и была Верхняя Эконь. А через час он взбирался на пригорок, с волнением вглядываясь в неказистые избенки стойбища.

Он давно хотел посмотреть, как живут нанайцы – народность, о существовании которой он и не подозревал, отправляясь на Дальний Восток. Но Захар не имел досуга, чтобы утолить эту далекую от каждодневной работы жажду знаний. Теперь, взобравшись на пригорок, он с интересом всматривался в фигуры людей.

Вот навстречу ему идет старая женщина в длинном и широком халате, расшитом замысловатыми узорами. У нее сплюснутое узкоглазое лицо с маленьким курносым носом, с паутиной морщин вокруг глубоко сидящих глаз, голова с седыми тонкими косами.

– Здравствуйте, – Захар поклонился.

Женщина мельком глянула на него и как шла, так и продолжала идти своей дорогой. Захар в недоумении посмотрел ей вслед, не зная: сердиться ему или смеяться.

Из хижины вышел колченогий невысокий мужчина с длинной самодельной трубкой в зубах, в коротком халатике, перепоясанном матерчатым кушаком, в узких, почти в обтяжку брюках, в мягких обутках из рыбьей кожи, туго подвязанных у щиколоток. Широко улыбаясь, он подошел к Захару, протянул смуглую маленькую руку, сказал:

– Здравствуй. Тебе, однако, стойбище ходи? Замерз шибко? Кого смотри нужно?

– Товарищ у меня больной. – Захар начал с дела. – Вот пришел купить ягод и свежей рыбы.

– Ходи моя изба, – пригласил нанаец. – Тебе, однако, пермская стройка работай?

– Да, плотник я.

Они вошли в полутемное, низкое помещение, без крыльца и сеней. Спертый воздух был пропитан какими-то острыми запахами. Обстановку составляли низкие нары, застланные медвежьей шкурой, со скатками одеял вдоль стены, стол, несколько табуреток, жестяная печка в углу. На нарах сидела моложавая женщина в широком халате. Она что-то вышивала, вполголоса ворча на полуголого карапуза, старающегося залезть к ней на колени. Она даже не взглянула на гостя.

– Маленько грейся, – сказал нанаец. – Ходи русский фершал, ему хорошо могу лечи. Рыба моя могу тебе продавай. Сколько?

– Вот, полный. – Захар протянул рюкзак.

Нанаец вышел и вскоре вернулся, волоча рюкзак по полу. Из рюкзака торчали белые от мороза хвосты щук, плотно, как поленья, натыканные вниз головами.

– Сколько платить? – спросил Захар.

– Маленько плати, однако, десять рубль.

– Десять мало, – возразил Захар, – вот возьми двадцать.

Нанаец засмеялся, повертел деньги в руках, сказал:

– Еще надо будет рыба – ходи моя. Тебе хороший товарищ. Денег бери – нету, так давай буду. Моя горюй, ягода нет. Фершал, однако, есть.

– Покажи, где он живет, пойду к нему. – Захар встал, застегнул полушубок.

Вскоре он поднимался на крылечко большой новой избы, рубленной из толстых бревен. Оставив в сенях свой рюкзак, он постучал раз, потом другой в обитую сохатиной шкурой дверь. Ему открыл высокий крепкий старик с серебряным клинышком бороды и щетками черных с проседью бровей, под которыми спокойно светились умные молодые глаза. Безукоризненной белизны халат как-то странно гармонировал с сохатиными торбасами, ярко расшитыми нанайским орнаментом. Старик оценивающим взглядом окинул Захара, его черное от мороза лицо; спросил глуховато:

– Чем могу быть полезен?

– Я к вам за помощью, товарищ доктор. – Захар снял шапку.

– Раздевайтесь, проходите.

Скрипя смерзшимися валенками, Захар робко прошел в просторную, блестевшую чистотой комнату, заставленную шкафами со склянками.

– На что жалуетесь? Обморожение? Прошу садиться.

Старик слушал Захара с явным недоверием, строго посматривая из-под жестких щеток бровей, но постепенно взгляд его теплел.

– Милый мой юноша, – сказал он, расспросив Захара обо всем, – каждому из вас будущие поколения должны поставить памятник в городе, который вы, безусловно, построите. Я двадцать семь лет живу на Амуре: остался после русско-японской войны с единственной целью – помочь вымиравшему тогда племени в его борьбе с болезнями, с темнотой и диким невежеством. Нас было немного тогда. Сейчас вас целая армия – первая в истории армия, которая не разрушает, а созидает. В этом великий смысл революции, ее благороднейшая функция. Не случайно именно молодежь взялась за возрождение этого благодатного края, именно она способна омолодить край своей энергией!

Захар удивленно и растроганно слушал глуховатый голос старика.

– Ну что ж, ты, однако, голоден, казачок, – сказал хозяин, снимая халат, – пойдем пообедаем. А зовут меня Иваном Сергеевичем, Мартыненко моя фамилия. Тебя как величать?

– Захар Илларионович Жернаков.

– Ну, вот и познакомились, Захар Илларионович. Казаков я знавал, храбрый и любопытный народ.

Они прошли по узкому коридорчику и очутились в уютно обставленной небольшой комнате.

– Живу один, Захар, в прошлом году похоронил супругу. Анюта! – крикнул он в соседнюю комнату. – Приготовь-ка нам на стол.

В дверях показалась статная молодая женщина с жгучими глазами и большим узлом смоляных волос на затылке.

– Вот, привел гостя. – Старик легонько обнял Захара за плечи. – Строитель, комсомолец! По этому случаю достань-ка мой графинчик.

За столом Захар отказался было от предложенной ему стопки коричневато-розовой жидкости, но Мартыненко, похвалив, что не пьет, все-таки заставил его пригубить.

– Лучшее лекарство от цинги – настойка лимонника.

Захару не терпелось узнать, где можно достать ягод и клюквенного экстракта, но радушие хозяина смущало его; ему казалось нескромным просить старика о чем-либо. Но Мартыненко сам обо всем догадался и сказал:

– Товарища своего привези ко мне, я его быстро выхожу. А тебе, Захар, дам сушеных ягод лимонника, будете настаивать стакан ягод на три литра кипяченой воды и давать по полстакана в день тем, у кого появятся признаки цинги.

Бесконечно счастливый возвращался Захар из Верхней Экони. Он не замечал ни тяжелого груза за спиной, ни леденящего встречного ветра. Выпитая настойка лимонника бодрила его, горячила щеки, а мысли о чудесном старике, его доброте и человечности радовали и согревали душу.

Вскоре Захар и Леля отвезли Каргополова в Верхнюю Эконь, не зная, как и благодарить старого фельдшера. Обратно они привезли, полные сани свежемороженой рыбы.

Цинга отступила.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В последних числах февраля был создан штурмовой санный батальон. Командиром назначили Аниканова. В батальон входили только добровольцы. Это они в идеальном состоянии содержали дорогу-ледянку: поливали водой, сметали снег, счищали неровности на льду, это они весь путь от самого дальнего пикета до Пиваньского озера разбили на восемь участков, по пятьсот – шестьсот метров; это они встречали сани с бревнами у верхней границы участка и толкали их до нижней.

Начали разгрузку с самого дальнего участка – в бригаде Брендина.

На первые сани нагрузили столько же бревен, сколько увозит лошадь, подсунули ваги под комли бревен, и по команде десять человек налегли на рычаги. Тяжело скрипя полозьями по льду, сани с трудом сдвинулись с места.

– Пошел, поше-ол!..

– Дружне-ей!

И вот, набирая скорость, сани по инерции стали подаваться все легче, и скоро ребята весело зашагали, слегка подталкивая воз на ходу. Вместе со всеми толкал и Аниканов. Напрягаясь, кряхтя, он говорил Брендину:

– Я погоню до самого озера, а ты тут командуй. Попробуйте грузить больше.

Брендин широко шагал за возом, подталкивая его одной рукой.

– Передай там, чтобы побыстрее гнали новую партию саней. Мы эти быстро спровадим. А грузить, я думаю, не больше, а меньше, чтобы могли толкать человек пять. Так мы больше успеем вывезти леса – чаще будем отправлять возы.

У нижней границы участка стоял наготове Жернаков со своими комсомольцами.

– Ну как, легко идут? – крикнул Захар.

– А вот сейчас попробуете! – весело отозвался Брендин. – Давай, Захар, припрягайся!

Возле шеста, обозначающего границу, «штурмовики» второго участка на ходу сменили брендинцев и сразу так налегли, что воз пошел втрое быстрее.

– Хорошо придумано с участками, – говорил Захару разрумянившийся Аниканов, – сразу сказались свежие силы!

– А ну, давайте, приналяжем, братцы! Бегом, бегом! – крикнул Захар.

Воз набирал скорость и вот уже заскользил сам, оторвавшись от людей. Ребята с гиком и озорным присвистом скакали следом, толкая друг друга, подшучивая над Аникановым:

– Секретарь наш пока добежит до озера, весь будет в мыле.

– Ничего, это ему полезно, а то на руководящей-то работе ожирение сердца получит.

Всего минуты две-три шли сани через второй участок и, подхваченные на границе Самородовым и его комсомольцами, помчались дальше.

– Ни одна лошадка не смогла бы так! – смеялся Харламов.

Следующие сани, которые встретило отделение Жернакова у верхней границы участка, были нагружены легче, их толкали всего пять человек.

– Берите впятером! – крикнул Брендин Захару, впритруску следуя за санями. – Сейчас подойдут вторые сани.

Через поселок к озеру сани толкали работники столовой, конторы, конного парка, в том числе Леля Касимова, Бутин, Крутовский, Пригницын.

– Ну как, хорошо пошли? – спрашивал Бутин Аниканова, привычно упираясь в бревно; он немало покатал за свою жизнь вагонеток на торфоразработках.

– Хорошо идет, Иван Сергеевич, очень хорошо! – кричал Аниканов, смахивая пот со лба.

Возчики-крестьяне с удивлением смотрели, как люди толкали сани.

– И скажи на милость, до чего додумалась комсомолия! – говорил краснолицый возчик в коротком полушубке, подпоясанном кушаком. – Ведь вон чего делают!..

– Да-а… Какое только лихо заставляет их так работать? – отозвался второй.

– Социализму строят, – вмешался в разговор куршивенький мужичонка с желчным бабьим лицом. – Награды хочут заработать…

– У тебя, Кешка, все наизнанку, – с укоризной сказал первый. – О наградах они и думать забыли. Летом, стало быть, чтобы было с чем работать на стройке, вот и стараются. Лошадей поморили бескормицей такие ездоки, как этот цыганенок. Цыгане – они сроду не жалели коней, всю жизнь на перекладных ездиют. Я их повидал в гражданскую на западе. Ну, трогай, чего там ртами зевать…

К концу дня на Пиваньское озеро было доставлено сто тридцать два воза, свыше тысячи кубометров древесины.

А в конце пятидневки в столовой было собрание бригадиров и комсгрупоргов.

С докладом о штурмовом батальоне выступал Аниканов.

– Идея создания штурмового санного батальона, – говорил он, позируя, – полностью себя оправдала. Однако для того, чтобы до середины апреля вывезти весь заготовленный лес, нам все-таки недостаточно этих темпов. Я вношу предложение, Иван Сергеевич, – он повернулся к Бутину, – ввести ночную смену. Что касается резерва повышения производительности труда на рубке, то он имеется. Вот в бригадах Брендина и Жернакова каждый лесоруб дает две нормы, а в бригаде Толкунова и некоторых других редко кто выполняет больше полутора. Надо, чтобы все равнялись по передовым, тогда мы получим дополнительно сотни кубометров древесины.

– Правильно, очень правильно, – поддержал Бутан. – Товарищ Толкунов, а вы как думаете?

Степан Толкунов сидел в заднем ряду, облокотившись на колени и тихонько покуривая в кулак. Услышав свою фамилию, он вскочил, растерянно уставился на Бутина.

– Не понял вопроса, Иван Сергеевич, – смущенно пробормотал Степан.

Взрыв смеха окончательно сконфузил его, он покраснел, сердито сказал:

– Ну чего регочете? Забаву нашли! Ну, задумался маленько, так о деле ж задумался!

Выслушав разъяснение Бутина, Степан недовольно сказал:

– Уж я и так каждый день гоняю лентяев. В бригаде народ с бору по сосенке, все больше из служащих. Сколько раз я говорил Аниканову, чтобы он почаще захаживал к нам, так его не дозовешься!

– У меня пятнадцать бригад, товарищ Толкунов! – запальчиво крикнул Аниканов.

– А ты посчитай, – не унимался Степан, – если за день побывать в двух бригадах, и то можно заходить ко мне в неделю раз. А ты за все время только два раза был у меня, да и то по пять минут.

– Я тебе не нянька в конце концов, – сердито возразил Аниканов, – и ты тоже не ребенок! Сам уж должен уметь работать с людьми!

Лицо его стало красным, глазки зло разгорелись – до чего не терпел критики секретарь комсомольской ячейки Аниканов! А тут еще Бутин добавил жару.

– А в этом Толкунов прав, товарищ Аниканов. Уж один-то раз за неделю можно зайти в каждую бригаду.

Предложение Аниканова о ночной смене совещание одобрило. Касимова обещала наладить дополнительное питание ночной смены свежей рыбой и картошкой, купленной в Верхней Экони.

– Судя по всему, товарищи, – сказал в заключение Бутин, – битву за лес мы выигрываем. Выигрываем, несмотря ни на происки классовых врагов, ни на природные трудности. Я вот приведу любопытный факт, друзья мои. Несмотря на отчаянно тяжелые условия, несмотря на нехватку хлеба, выработка в феврале была самой высокой за все время существования стройки. Мы, советские люди, подобны стали – чем больше ее гнут, тем более упругой она становится. А теперь я хочу порадовать вас, товарищи. Звонили из парткома: автоколонна с мукой прибыла на стройку. Завтра она снова уходит в Хабаровск, за новой партией муки и жиров. В ознаменование этой победы, – он улыбнулся Леле, – товарищ Касимова напоит нас чаем.

Касимова беспомощно развела руками.

– Только кипяток и заварка, Иван Сергеевич! Хлеба нет. Правда, есть немного голубичного варенья, выпросила в орсе леспромхоза из нелимитного фонда на всякий пожарный случай.

– Ну, так чудесно! – воскликнул Бутин. – Вот он как раз и есть, пожарный случай, – ведь собрались герои труда!

Вскоре на столах задымился в алюминиевых кружках горячий, слегка подслащенный голубичным вареньем чай.

– Придет время, братцы, – задумчиво говорил Бутин, обжигаясь чаем, – когда мы устроим такой пир, которого не знали сами цари. Всего-то у нас будет в достатке, уж не говоря о хлебе насущном. И будем мы удивляться самим себе и даже не верить: как же это смогли мы зимой тридцать второго – тридцать третьего годов совершить такое – совершить полуголодными, в лютые морозы, в суровой таежной глуши Дальнего Востока!