Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Еще по осени, когда из-за бездорожья было особенно плохо с подвозкой теса и плотники простаивали, Захар зашел в соседний барак и застал ребят за странным занятием: рассевшись вокруг чурбака, они смотрели на Степана Ладыгина, который занес топор над щепкой, лежащей на, чурбаке. Удар! – и хохот гулко раскатился по длинному бараку.

– Наперекосяк! Обе линии!

– Снимай картуз, Степан, – приказал щупленький Иванка.

Ладыгин покорно снял картуз, зажмурился. Три звонких щелчка по лбу нарушили воцарившуюся на миг тишину.

– Теперь давайте-ко мне, охота попробовать ишшо. – Иванка придвинулся на коленках к чурбаку, взял свой легкий, красивый топор.

– Сколь сантиметров? – спросил Алексей Самородов с видом распорядителя.

– Охота один попробовать.

Алексей взял щепу, провел карандашом черту по линейке – складному метру, а рядом, через сантиметр, – вторую, параллельную первой. Иванка удобно стал на колени, долго примерял в руке топор, то приподнимая, то снижая его. Наконец с силой тяпнул.

Все ахнули:

– Точно посредине!

– От черт, даже ни одной линии не задел!

Захара увлекла эта игра, и он попросил начертить ему полоску шириной в два сантиметра. Кто-то подсунул ему тяжелый топор с неудобной рукояткой. Захар сильно волновался. Удар! Все загоготали: щепа разлетелась в куски, перерубленная наискосок.

– Давай, друг, свой чугунок, – скомандовал Иванка.

От трех крепких щелчков на лбу Захара расползлось красное пятно. Минут пять он сидел, потирая лоб и наблюдая за игрой со стороны, но потом опять взыграло ретивое.

– Не бери этот, – остановил его Алексей Самородов, когда Захар хотел взять протянутый ему топор. – Они над тобой смеются. Выбери полегче, вот возьми Иванкин.

Алексей подал Захару легкий, как игрушка, топор с тонким лезвием, с удобным, как раз по ладони, хорошо отшлифованным топорищем. Захар прицеливался недолго и нанес почти точный удар, лишь слегка задев одну линию.

– Только по другому месту бейте, – попросил он, снимая буденовку, – а то шишка будет.

Получив три крепких щелчка от Иванки-звеньевого, он попросил дать ему еще одну щепку. Захар входил в азарт. И добился своего: на этот раз удар был точным.

Когда Захар вернулся к себе, Каргополов озабоченно спросил:

– Слушай, Захар, у тебя какая-то подозрительная краснота на лбу. Стукнулся обо что?

Выслушав рассказ Захара, он долго хохотал, потом заметил:

– Недурно придумано, ей-богу, недурно! Надо устроить состязание бригад – кто больше заработает не щелчков, а очков.

Замысел Каргополова тогда не осуществился, о нем как-то забыли, но с той поры Захар не переставал думать о топоре Иванки-звеньевого. Топор, которым работал Захар, по сравнению с Иванкиным был и неуклюж и тяжел.

У каждого человека есть предметы, к которым он питает особую любовь. В кавшколе у Захара таким предметом был клинок – легкий, певучий, стремительный. В часы досуга Захар любил ходить с ним в зимний манеж и тренироваться у станка с лозой, разрабатывая кисть руки, точность и силу удара.

Теперь место клинка в душе Захара занял топор Иванки-звеньевого. Он часто подолгу наблюдал, как ловко Иванка тешет плинтус.

– Че, Жерноков, не видывал, как роботаю? – спросил его Иванка.

– Слушай, давай меняться топорами? – предложил Захар. – Сколько хочешь, столько и дам в придачу.

– А для че?

– Нравится мне твой топор!

Иванка перестал тесать, непонимающе уставился на Жернакова.

– Это пошто? Дай-ко посмотрю твой. – Он повертел в руках тяжелый, неуклюжий топор Захара. – Нет, не буду меняться, не годится он мне.

– Ну, тогда продай! – не отставал Захар. – Сколько спросишь, столько и заплачу. А то все равно украду, – улыбнулся он открыто.

– Я те украду! – погрозил Иванка. – Пустое не говори, иди роботай.

– Нет, я серьезно, Иван, продай, а?

– Да че ты, ровно робенок? Он, чай, стальной, из дому привез. Говорю – не продам, и иди с богом.

– Ну, тогда сделай мне такой, как у тебя.

– А заплатишь?

– Сколько спросишь, столько и заплачу.

– Топорище могу сделать, а топор достовай сам.

С той поры Захар не мог спокойно пройти мимо любого топора. Ему хотелось найти именно такой, как у Иванки, – тонкий, с широким лезвием. Сначала Каргополов посмеивался над этой страстью Захара, но потом понял, что друг его серьезно «заболел». Кончилось тем, что они однажды отправились на берег Амура, где находились склады отдела снабжения, и там выбрали топор по душе Захара. Но как его взять? Решили прибегнуть к помощи Аниканова – он тогда еще работал заведующим складом. Выслушав их, Андрей искренне удивился:

– Да на черта он тебе нужен, Захар! Ты что, век будешь плотником?

И хоть осталась непонятной Аниканову страсть Захара, он все-таки помог земляку получить этот топор. А вскоре Иванка сделал ему крепкое березовое топорище – точно по образцу своего (болванки для топорищ всегда висели над печкой в секции, где жили братья Самородовы). Не постеснялся Иванка и насчет платы – четвертную содрал за работу. Но, по совести сказать, работа стоила того: топорище вышло красивым, с хорошим изгибом, отшлифованное до блеска и легкое.

Захар прямо-таки наслаждался, работая новым топором. Он ухаживал за ним, как когда-то за клинком, по вечерам тщательно вытирал, сушил, каждое утро подтачивал, правил.

В дни вынужденного безделья Захар наведывался в бригаду Самородова. И нередко возвращался с красным лбом, но довольный: непобежденными остались только братья Самородовы – Алексей и Иванка.

С тех пор, что бы Захар ни тесал, всякий раз старался делать так, словно эта доска или плаха должна была оцениваться комиссией. Он не переставал тесать и тогда, когда все отдыхали, – что-нибудь выстругивал своим острым, как бритва, топором. Даже разработал себе систему утренней зарядки: проснувшись, брал в правую руку топор, вертел им и так и этак, делал короткие взмахи, останавливал топор в воздухе. Постепенно он стал замечать, как все свободнее владеет топором, как послушнее становится он в руках. Однажды Захар показал Каргополову сделанную им ножку стула и попросил определить, чем обработана она – топором или рубанком?

– Топором? – Каргополов вопросительно посмотрел на Захара, щуря в улыбке мелкие зубы.

– А как ты думаешь?

– Обработана, как рубанком, но знаю, что делал топором. Я же вижу по твоей физиономии. Молодец, Захар! Завидую твоему упорству. С таким трудолюбием многое можно сделать.

Он еще долго вертел в руках ножку, разглядывая ее острые грани и удивляясь тщательности работы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Давят, до хруста жмут жестокие январские морозы с неподвижными облачками тумана у самой земли, по впадинам, по торосам Амура, с матово посеребренной тайгой на сопках, с мглистым лютым сиянием вокруг солнца, со злым скрипом снега под ногами. Ударь топором по доске – звенит доска, будто сталь; гвоздь не лезет в дерево, гнется; начни сверлить буравом плаху – бурав не идет, а древесина с треском раскалывается. Индевеет все: ресницы, воротник, шапка, доски, топор. В воздухе летает, сверкая, иней.

Возле строящихся бараков – костры. Дым от них не подымается выше цоколя, пласты его образуют навес над строительной площадкой. У костров, приплясывая и хлопая рукавицами, греются по очереди молодые плотники.

– Ну, здравствуйте, хлопцы! – Из подъехавшей кошевы вылезает Платов, с ним Ваня Сидоренко.

– Здравствуйте, – вразнобой отвечают притихшие было плотники.

– Видать, новое начальство, – шепчутся они.

– Замерзли? – Платов широко, приветливо улыбается, внимательно разглядывает лица.

– У костров-то ничего!

– Замерзнешь, когда по кубометру в день привозят пиломатериала…

– Это правда, – соглашается Платов. С лица его исчезла улыбка, оно стало жестким. – Плохо работает лесозавод.

Утром Платову позвонили, что завод простоял ночную смену. Прихватив с собой Сидоренко, секретарь парткома поехал туда. Завод уже работал. С ожесточением жахали пилы, разваливая мерзлые бревна на доски. Директор завода, инженер Майганаков, встретил приехавших у входа в цех.

– В чем дело, почему простояли ночь? – Глаза Платова потемнели, стали недобрыми.

– Пойдемте в контору, расскажу подробно. – Майганаков хмуро поглядел на секретаря парткома.

– А вы без конторки объясните.

– Ну что ж, пожалуйста. Кстати, хорошо, что тут товарищ Сидоренко. Это его комсомольцы сорвали ночную смену.

– Как?

– А так: отказались работать – и все!

– Да вы можете, черт возьми, по порядку объяснить? – не выдержав, закричал Платов.

– Вы не кричите, товарищ секретарь, мне самому все время приходится выезжать на крике, осточертело… Одним словом, есть у меня тут один «незаменимый» бригадир Махинин. Вчера вечером перед заступлением на смену он заявил, что, если я не дам по два талона каждому на ужин, бригада работать не будет. А какое я имею право это делать? Я начал его отчитывать, а он привел ко мне всю бригаду, да еще стал грозить. Начали митинговать. Кричали, пока я не выгнал их из конторки, а они – мимо цеха и до дому! Я за ними вслед. Прихожу, а они уж в карты режутся… Либо подкулачник, либо самый настоящий кулак этот Махинин. Прошу забрать всю бригаду отсюда и прислать хороших ребят.

– Сегодня же вызови бригаду на комитет, – сказал Платов Сидоренко. – Впрочем, ты не знаешь, где они живут?

– Я знаю где, – сказал Майганаков. – Недалеко тут, в шалаше.

– Тогда поедемте к ним сейчас же.

Кошева остановилась возле шалаша, по конек занесенного снегом. Лишь дым над железной трубой да тропинка к двери, пробитая в глубоком снегу, указывали на то, что шалаш обитаем.

Внутри смрад: дым от табака и от железной прогорелой печки, гирлянды портянок на веревке, десяток топчанов со скомканными одеялами, грязными подушками. За столом, заваленным окурками, человек шесть нечесаных, вихрастых парней. На столе карты, деньги.

– Вот, пожалуйста, чем топят! – с негодованием указал Майганаков на изрубленные оконные переплеты, отесанные высохшие жерди. – Разбирают шалаши и жгут, товарищ Платов!

– А если дров не подвозят, тогда как? – Невысокий рыхлый парень враждебно посмотрел на Майганакова. – Или прикажете замерзать?

– Чем сидеть вот так за картами, Махинин, – заметил Сидоренко, – так лучше бы сходили в лес, до него двести метров, и принесли бы вшестером на целую неделю дров.

– Вы Махинин? – Платов пристально вгляделся в лицо толстого парня.

– Да, я, – ответил тот вызывающе, но с беспокойством, сгребая карты в кучу.

– Та-ак… – Платов отвернул угол матраса на крайнем топчане, присел. – Я секретарь парткома, – сообщил он. – Объясните нам с товарищем Сидоренко, почему вы не вышли в ночную смену, почему сорвали работу лесозавода на целую ночь? – У Платова задергалось веко, он прикрыл его ладонью, потер щеку.

– Ночную смену не мы сорвали, а вот товарищ директор. – Осмелев, Махинин нагло посмотрел на Майганакова. – А что, скажите, неправильно требовала бригада дополнительных талонов? По закону полагается добавка к питанию тем, кто работает ночью. Вот, прочтите, пожалуйста. – С победоносным видом он вытащил из кармана растрепанную книжку, протянул через стол Платову. Но Платов продолжал задумчиво смотреть на Махинина. Тот бросил книжку на угол стола. – Тут дураков нет, мы тоже грамотные!

– Вы давно в комсомоле, Махинин?

– А какая вам разница? Ну, к примеру, три года. Исключить хотите? Можете исключать, не очень-то много я получил от вашего комсомола. Завезли на край света, а теперь хотите еще голодом заморить…

– Какая организация вас посылала сюда? – спросил Платов с подчеркнутым спокойствием, хотя оно стоило ему больших усилий.

– Как какая организация?

– Ну, откуда вы приехали?

– Из-под Истры, Московской области.

– Все ясно. – Платов встал, посмотрел на часы. – Сегодня после обеда, часа в три, ведите всю бригаду в партком, – приказал он. – Решим вопрос о вашей дальнейшей работе.

Садясь в кошеву, Платов расстегнул ворот, как будто его душило. Помолчав, спросил Сидоренко:

– А есть тут поблизости хорошая бригада?

– Есть, бригада Брендина, на строительстве бараков. – Сидоренко подозрительно покосился на Платова. – Но я бы не советовал набирать из нее людей, она возглавляет соревнование на всем втором участке.

– Да я не для этого. Хочется просто поговорить с хорошими ребятами, душу отвести…

– Вы застегните ворот, Федор Андреевич, – посоветовал Сидоренко. – Простудитесь…

Они подъехали к недостроенным баракам. Сидоренко искоса поглядел на секретаря парткома, но Платов уже успокоился, на лице его появилась улыбка.

– Ну, кто тут у вас бригадир?

– Сейчас позовем! Он пол настилает.

Вскоре через оконный проем выпрыгнул на снег Брендин, с достоинством представился Платову, дружески пожал руку Ване Сидоренко.

– Зовите всю бригаду, поговорим у костра, – распорядился Сидоренко.

Кто-то заботливо подставил чурбак. Платов поблагодарил и уселся, широко расставив ноги в огромных валенках.

Разговор поначалу не клеился – ребята держались настороженно, отвечали кратко, каждый старался угадать, зачем к ним приехал новый секретарь парткома. По вопросам гостя трудно было понять его намерения: он интересовался прошлыми специальностями ребят, их образованием, заработком, питанием, спрашивал, что пишут из дому, скучают ли ребята по родным местам, как проводят вечера, как организуют отдых, что читают, ходят ли на охоту? Слушая ответы, задумчиво смотрел на огонь, иногда улыбался про себя, по-отцовски тепло, мудро. Это располагало к нему, настраивало на откровенный разговор.

Вскоре Платову стали наперебой рассказывать о том, как создалась бригадная коммуна, как организовали собственную «кухню», отказавшись от столовой, как общими силами навели чистоту в бараке, создали свою библиотеку. Потом пошли претензии: почему не подвозят воду и дрова к бараку? Почему второй месяц не выдается зарплата? Почему техники плохо организуют труд – бригада не знает сегодня, что будет делать завтра. Почему не ведется учет работы, почему постоянно не хватает строительных материалов? Из-за этого приходится простаивать по полдня, а то и по целому дню! Что касается охоты, то какая может быть охота, когда нет ружей и лыж и достать их неоткуда. А зверя много. Недавно два сохатых вышли прямо к крайним шалашам, одного все-таки убили. По Силинке, говорят, водится много рябчиков, белки, выдры…

Больше часа провел Платов с молодежью. Прощаясь, сказал:

– Ну, спасибо, хлопцы, хороший разговор был. Я слышал о вашей бригаде как об одной из лучших на стройке. Вот мне и хотелось посмотреть на вас, узнать, чем же вы лучше других. Теперь вижу чем: комсомольцы вы настоящие и дружные. Отсюда и успехи у вас. Желаю вам и впредь не сгибаться, какие бы трудности ни встретились.

– Не согнемся, товарищ Платов!

– Спасибо, что побывали у нас.

– Тесу бы нам побольше!..

Платов и Сидоренко уселись в кошеву, и лошадка лениво затрусила.

– Заедем-ка в больницу. Появились больные цингой, – вздохнул Платов. Помолчав, сказал: – После партийной конференции нужно собрать комсомольскую.

– У нас так и запланировано, Федор Андреевич.

– Надо, чтобы Коваль выступил и рассказал комсомольцам всю правду о трудностях, которые мы испытываем и которые нас ждут впереди… Где бы достать ружей? – подумал он вслух. – Необходимо приучить молодежь к тайге, чтобы они полюбили и не боялись ее. Ведь это же такая прелесть – дремучий лес! Нам нужны свои следопыты. Пусть добывают себе дичь, кедровые орехи – скоро, по-видимому, станет очень голодно. Мне один из местных жителей сказал, что здесь, в тайге, клюква зимует под снегом и бывает самой вкусной после того, как ее побьет морозом. Пусть собирают ее, а попутно примечают, где есть бутовый камень, гравий, песок.

Речь Платова текла мерно, будто он думал вслух, успокоенный, глубоко сосредоточенный на своих сокровенных мыслях.

Больница, куда они потом отправились, помещалась в крайнем бараке. Гостей встретил главврач Панов. С подчеркнутым вниманием выслушав секретаря парткома, он коротко сказал:

– Хорошо, пойдемте в палаты.

Облаченный в белый халат, Платов осторожно ступал по скрипучим половицам.

– Цинготники лежат вот здесь, – пояснил главврач, останавливаясь у рассохшейся двери с широкими щелями. – Двое в очень тяжелом состоянии.

В длинном помещении двумя рядами тесно стояли кровати вперемежку с топчанами. Все они были заняты. Больные притихли. В углу кто-то слабо простонал. Платов шагнул туда и испуганно остановился, разглядывая лицо молодого паренька: глазницы его были окружены черными с прозеленью огромными кругами, белки глаз пунцово краснели.

– Как самочувствие, Свиридов? – спросил врач, подходя к изголовью.

– Плохо… Иван Осипович… дышать нечем… – слабо ответил тот.

Врач нагнулся, осторожно прикоснулся к подбородку.

– Покажи десны.

У Платова дрогнуло сердце, когда больной с усилием обнажил десны – они напоминали комочки спекшейся крови, волдырями наплывали на мелкие пожелтевшие зубы. Потом врач откинул одеяло с ног больного. Припухшие в щиколотках и коленных суставах ноги были покрыты мельчайшей красной сыпью.

– Сколько раз пил сегодня пихтовый отвар? – спросил врач.

– Два раза – сколько давали…

– Будешь пить четыре раза. И увеличу норму брусники. Не робей, Свиридов, все равно выходим, кризис миновал.

– Спасите меня, доктор, – простонал паренек, – у меня там одна мать, в Харькове…

– Спасем, только не падай духом. Это вредно при цинге.

Примерно в таком же состоянии был и еще один больной – горбоносый паренек, тот самый, что был в бригаде «рыбаков-любителей», встреченных Захаром у Кривой протоки, когда возвращался он из побега. Остальные обитатели палаты не вызывали особых опасений – у большинства только слегка потемнели и кровоточили десны и едва заметно посинели впадины глазниц.

Платов целый час провел в больнице и был удручен ее состоянием: больные жаловались на однообразное питание, которого еще и не хватало, на жесткие топчаны, застеленные матрасами со стружками вместо сена. Но особую тревогу вызывала цинга. Восемь человек умерло за зиму, а количество заболеваний, по словам врача, стало увеличиваться, и ничем нельзя было остановить ее дальнейшего распространения.

Платов попросил главврача составить список продуктов, необходимых больным.

– А скажите, доктор, – спросил он, – существуют какие-нибудь меры, чтобы уберечься от цинги?

– Нужно больше двигаться, находиться на свежем воздухе, – врач пожал плечами, – ну и ввести обязательное употребление перед едой отвара пихтовой хвои. Между прочим, по моим наблюдениям, – добавил он, – имеет значение и бодрое состояние. У всех заболевших я наблюдаю хандру, и чем она больше овладевает человеком, тем сильнее проявляется у него болезнь…

– Я прошу вас, доктор, дайте указание всем столовым, в порядке саннадзора, чтобы пихтовый отвар везде имелся в изобилии. И еще: нужно, чтобы персонал больницы провел в каждом бараке беседы о мерах предохранения от цинги, а вы сами выступите со статьей в газете. Сделайте это безотлагательно! Надо спасать молодежь от гибели. Вы коммунист, доктор?

– Да.

– Считайте это поручением партии.

– Хорошо, товарищ секретарь, все будет сделано.

…Платов появился в парткоме лишь во второй половине дня. В приемной он увидел знакомые лица – это были парни из бригады Махинина.

– Прошу заходить! – Платов распахнул дверь в свой кабинет.

Он пригласил всех раздеться и, только когда уселся за свой стол, заметил, что среди вошедших нет самого бригадира.

– А почему нет Махинина? Он что, побоялся прийти?

Сероглазый паренек с открытым лицом ответил за всех:

– Сбежал он, товарищ секретарь!

– Как сбежал, куда?

– А кто ж его знает! Когда уходили на обед, оставался в шалаше, говорил: «Идите, догоню!» А потом не догнал и в столовую не пришел. А когда мы вернулись в шалаш, то видим, дверь открыта настежь, в шалаше, как на улице, – холод. Думаем: что такое? Посмотрели, а на его топчане один голый матрас – ни подушки, ни одеяла нет. И чемодана тоже нет – словом, ничего из его вещей и нет. Ну тогда поняли: сбежал наш бригадир!

– Из ваших пожитков ничего не унес?

– Украл. Вот у него, – курносый показал на смуглолицего парня с монгольским разрезом глаз, – в матрасе были спрятаны деньги. Махинин украл все триста рублей, а у меня – куртку из байки, теплую.

С минуту Платов изучал разнохарактерные лица ребят; некоторые не выдерживали его внимательного взгляда, отворачивались, но сероглазый парень открыто и добродушно смотрел ему в лицо.

– Ну и как же теперь думаете жить без бригадира? – спросил наконец Платов. – Побежите вслед за ним?

– Можно сказать, товарищ секретарь? – заговорил снова сероглазый. – Махинин не наш человек, мы теперь убедились в этом. После того как вы ушли, мы его разжаловали из бригадиров и немного… – Он смутился.

– Что, побили? – спросил Платов с улыбкой.

– Не то чтобы побили, а так, несколько оплеух поднесли.

– Чего же вы раньше смотрели? Вчера вечером?

– Да сбил он нас с толку, заслугами все похвалялся, говорит, сам был секретарем ячейки и все порядки хорошо знает. А сегодня мы пойдем в ночную смену, товарищ секретарь. Бригадиром ребята выбрали меня.

– Как твоя фамилия?

– Чижов.

– Тогда у меня, хлопцы, к вам нет больше вопросов! Буду надеяться, товарищ Чижов, что в вашей бригаде ничего подобного больше не случится.

– Не будет этого! – ответили комсомольцы.

Улыбка осветила лицо Платова.

Их разговор прервал Ставорский. Подтянутый, собранный, Ставорский щелкнул каблуками и только не взял под козырек. Пригласив его сесть, Платов внимательно окинул его взглядом, нахмурил лоб.

– Мы с вами нигде не встречались? – спросил он.

– По-моему, нет. – Ставорский учтиво улыбнулся, скулы его зарумянились.

– В тридцать третьей кубанской кавалерийской дивизии не служили?

– Нет, служил у Котовского.

– У Котовского я не бывал… Я пригласил вас, товарищ Ставорский, чтобы выяснить, чем располагает отдел снабжения. Меня интересуют ватные матрасы, теплые одеяла, простыни, койки с сетками.

– Почти ничего нет. Но для вас, Федор Андреевич, я могу подобрать. Все это было своевременно завезено, но передано в коммунально-бытовой отдел и роздано в пользование управленческим работникам.

– Вы меня не так поняли. Нужно не мне, а в больницу, – холодно сказал Платов.