Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

С тех пор как на строительстве стали появляться первые механизмы – паровые экскаваторы «шкода», дизельные канавокопатели американского производства, бетономешалки, Захар, словно загипнотизированный, мог часами простаивать возле машин, смотреть, как они вгрызаются в землю, и сравнивать их с кайлом и лопатой – основным орудием землекопов. Захар подсчитывал, сколько людей заменяет машина. Да что заменяет – освобождает от непомерно тяжелого и малопроизводительного ручного труда! Будь их десятки – нет, сотни! – этих машин, разве таким был бы теперь город?

Захар жадно вглядывался в каждое колесико, в каждый рычаг, с любопытством прослеживая и разгадывая секреты их взаимодействия.

Тогда-то и зародилась у него неотразимая тяга к машинам. На этажерке появлялись новые книги со сложными техническими названиями, и хотя вначале они были для Захара в полном смысле китайской грамотой, он все равно покупал все новые и новые, с увлечением листал, пытаясь разгадать их смысл. Когда же механизмы, пусть простейшие, стали изучать в техникуме, Захар с жадностью осваивал не только программный материал, но и начинал разбираться в содержании своих книг. А на досуге он сам постоянно что-нибудь чертил, изобретал.

Каменный дом, на строительстве которого работала бригада Жернакова, был выведен до третьего этажа. Таскать доски наверх стало делом трудным и малопроизводительным, впереди был еще четвертый этаж, и Захар предложил Прозорову использовать электромотор с приводом-барабаном. В сущности, это была обычная лебедка, только не ручная, а электрическая. Но на стройке, собственно, и ручных лебедок почти не было – их не хватало даже на ударных объектах строительства. Выслушав Захара, Прозоров сказал:

– Ну что ж, давай расчет.

– Вот чертеж.

Прозоров посмотрел чертежи и рассмеялся:

– Это же детский рисунок! Таких картинок, дружище Захар, я могу нарисовать сколько угодно. Нужен технически грамотный расчет, понимаешь? Точный расчет грузоподъемности, прочности деталей, мощности требуемой энергии.

– А вот сделаем и испытаем; сколько потянет, столько и будет наше, – с наивным простодушием возразил Захар. – Там же указаны основные данные.

– Основные данные! В технике так не бывает, как и в природе… Все должно быть строго взаимосвязано и детально рассчитано. То, что может увезти тройка лошадей, жеребенок не сдвинет с места.

– Вы, Игорь Платонович, по-моему, чересчур усложняете, – с горячностью сказал Захар. – Если вас послушать, то и топор – сложный механизм.

– Если хотите, да! В нем инженерная мысль.

– Но он же появился раньше, чем инженерные расчеты!

И Захар рассказал о бремсберге на лесозаготовках.

– Вы, совсем не о том говорите, Захар. Мы живем в век электричества и самолетов, в век сложнейшей техники. Без теоретических расчетов и обоснований мы шага не можем ступить.

Во время этого разговора в конторе появилась Настенька.

– Вот, товарищ техник, – обратился к ней Прозоров, показывая рисунок Захара, – видели таких инженеров-проектировщиков? Доказывает мне, что по этому чертежу можно механизировать труд.

– Мы уже спорили дома. – Настенька с улыбкой взглянула на Захара. – Так ведь разве его разубедишь? Фантазер он…

После этого разговора Захар, обложившись книгами, целую неделю рассчитывал свою конструкцию. В конце концов механический подъемник был установлен, хотя и не без мытарств и споров с Прозоровым. Как впоследствии оказалось, это была схема простейшего подъемного крана «Пионер», но Захар и не подозревал тогда об этом.

Вскоре он стал испытывать разочарование. Началось с того, что в газете стали называть его комплексную бригаду стахановской. Захара удивило это. Почему стахановская? Перевыполняет нормы выработки? Но ведь так было и раньше и достигалось за счет дополнительных физических усилий, уплотнения рабочего дня и, разумеется, более разумной расстановки людей.

Во время установки стропил на здании детского сада он обратил внимание на то, что у верхнего венца обвязки, которую делала бригада Торгуника, брусья оказались соединенными простым конусом и сбиты гвоздями. Было грубо нарушено элементарное техническое правило. Захар остановил работу, разыскал нормировщика.

– На сколько процентов бригада Торгуника выполнила норму в тот день, когда клала обвязку?

Оказалось, на двести восемьдесят процентов. Эти же проценты дневной выработки были помещены в газете под сенсационным заголовком «Рекорд стахановцев Торгуника».

– И вот, понимаешь, – с горечью говорил Захар вечером Настеньке, – это называется стахановский труд! Человек сделал брак, а ему кричат «ура»!

– А что Прозоров?

– Не нашел его. Завтра с утра пойду и устрою скандал. И вообще что-то надо делать. Или в газету написать, как думаешь? Взять и прямо заявить: так, мол, и так, мы искажаем саму идею стахановского движения, когда называем стахановцами тех, кто не заслужил этого высокого звания. Вот я, например. Какой я стахановец? Что я внес нового в строительную технику? Подъемник? Так это пустяк, штука давно придуманная. Вот когда я сделаю настоящее открытие или умело применю какой-то новый прием труда, что ли, тогда называйте стахановцем!

– Умница ты у меня, Зоря! – Настенька подошла к нему, как обычно сидящему за грубо сколоченным письменным столом, заваленным книгами, и обняла сзади за шею. – Молодец ты!

– Почему молодец? – изумился Захар.

– Потому что ты много думаешь, – просто сказала Настенька.

– Мало и плохо еще думаю. – Захар сжал пальцами виски. – Понимаешь, все так сложно, надо так много знать, уметь осмысливать, что, мне кажется, я никогда не одолею этого…

– Ну, что именно? – спрашивала Настенька, усевшись против него. Во взгляде ее милых, добрых глаз были и заинтересованность и тревога.

– Ну, как тебе сказать… Я не стахановец, понимаешь? Я еще не стахановец, а меня уже называют стахановцем. Ну, как это доказать!

– Да пусть их называют! – воскликнула Настенька. – А ты делай свое дело.

– Легко сказать! – Захар откинулся на спинку стула. – Это же нечестно, понимаешь? Это ложь!

– А может быть, ты неправильно понимаешь саму идею стахановского движения?

– Может быть… – вяло согласился Захар.

Назавтра, выйдя на работу, он созвал свою бригаду и спросил: кто как понимает стахановское движение? Спорили долго – до хрипоты. Каждый понимал по-своему. Один – как повышение производительности труда, другой – как применение механизмов в труде, третий – как поиск новых способов, приемов работы, более производительных, чем прежде, и так далее.

Захар достал газету «Правда», прочитал несколько выдержек из передовой и сказал:

– Так вот, давайте договоримся; стахановское движение – это творческий подход к труду. Надо искать новые, самые производительные приемы труда. Давайте искать их сообща. Кто чего придумает – сразу на общий суд… А пока вяжите стропила. Устанавливать будем после того, как бригада Торгуника заменит обвязку верхнего венца. А я пойду к прорабу.

Вскоре он был в конторке у Прозорова.

– Игорь Платонович, как вы понимаете смысл стахановского движения? – спросил он, положив кепку на стол и зачесывая пятерней волосы.

– Ну, как тебе сказать…

В это время в конторку мячом вкатился Аниканов. В последнее время он заметно располнел, а голова на короткой шее, опушенная мягкими волосами, стала как будто еще круглей.

– Здравствуйте, товарищи, – суховато сказал он и подал руку сперва Прозорову, потом и Захару. – Ну, как идут делишки? Как насчет стахановского движения?

– Вот как раз об этом и говорим. – Прозоров насмешливо посмотрел Аниканову в лицо. С первого дня знакомства он испытывал отвращение к инструктору постройкома: «Пустой болтун, демагог». – Вот товарищ Жернаков спрашивает, что такое стахановское движение.

– Нет уж, извините, Игорь Платонович, – возразил Захар, – вы не передергивайте, я не об этом спрашивал вас.

И он рассказал о случае брака Торгуника на строительстве детского сада, а заодно высказал и свою точку зрения:

– Во-первых, крыша могла упасть детишкам на головы, а во-вторых, похабим мы это движение, вот что получается!

– Ты полегче на поворотах, Захар, – повысил голос Аниканов. – Что значит «похабим»? Ты думаешь, о чем ты говоришь?

– А если это правда, тогда как это назвать? – горячился Захар. – Стахановское движение – высшая форма социалистического соревнования, так? Оно означает, что люди знают технику и отлично применяют ее. А какая у нас техника? Что мы применяем нового по сравнению с прошлым годом, когда стахановского движения еще не существовало? Все то же! Так почему же меня или Торгуника называют стахановцами? Мы этого не заслуживаем! Ударники – это дело другое.

Но Аниканов уже не слушал Захара – он получил пищу для своих «разносов». Теперь на каждом собрании он будет повторять рассказ о том, как в его присутствии Жернаков охаивал и поносил стахановцев и стахановское движение. Неважно, что еще говорил Захар, неважно, какую мысль он отстаивал. Важно то, что он сказал: «На стройке похабят стахановское движение».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кажется, еще никогда жизнь Андрея Аниканова не складывалась так счастливо, как в последний год. Еще прошлой осенью он получил великолепную квартиру с паровым отоплением и обставил ее отчасти казенной, отчасти кузнецовской старомодной мебелью. Нынешней весной приехали его родители. Они поселились в добротном доме, построенном общими усилиями Кузнецовых и Рудневых. Теперь Аниканов-старший, работая возчиком в столовой лесозавода, «набирал силу»: огораживал двор высоким дощатым забором, истово корчевал свой участок под огород и сад, уже выкармливал трех розовых поросят; его двор с утра до вечера оглашался приятным сердцу куриным кудахтанием, петушиным пением. Все шло как нельзя лучше.

Иногда к родителям наведывались Андрей с Кланькой. Их принимали как дорогих гостей: на сковороде шкворчала яичница с салом, появлялись литровые бутылки с брагой.

Каждый день, раскрывая свежий номер городской газеты, Герасим Миронович искал свою фамилию – она довольно часто появлялась на страницах газеты: «А. Аниканов». И когда находил, сладостно было на душе Аниканова-старшего. «Молодец, Андрюшка, язви его!» – думал Герасим Миронович.

С тех пор как Андрей перешел в постройком на должность инструктора по организации соревнования, он стал заметной фигурой в городе. Соревнование и раньше было первостепенной заботой руководителей стройки, теперь же, когда появилось стахановское движение, вся работа горкомов партии и комсомола была подчинена этому. На волне нового движения и всплыл Аниканов. А плавать в подобных случаях он умел великолепно: не проходило недели, чтобы в городской газете не появлялось статьи или заметки Андрея Аниканова, прославляющей стахановцев или критикующей руководителей.

На очередной конференции, когда избирали делегатов на краевую комсомольскую конференцию, одним из первых было названо имя Андрея Аниканова.

Это была первая поездка Аниканова в Хабаровск – столицу Дальнего Востока.

Собирая мужа в дорогу, чего только не припасла ему Кланька: от шоколада и сухарей до копченой колбасы и домашнего сала – все было положено в емкий чемодан. «Чего не случается в пути?» – думала Кланька и совала в чемодан Андрея все, что может пригодиться, вплоть до зимней шапки. Но в дороге ничего не случилось, и через три дня Аниканов в числе других делегатов благополучно высадился на хабаровской пристани.

Речь его на конференции была подготовлена еще дома, в минуту наибольшей сосредоточенности. В ней была отработана каждая фраза, каждый поворот мысли. Аниканов выступил с этой речью в первый же день конференции. Он не щадил никого: ни горком партии, ни горком комсомола, ни постройком, где работал; разносил в пух и прах «консерватизм» – знал, где выступает!

– Но, как показал опыт, товарищи, – говорил Аниканов, эффектно выбрасывая руку вперед, – у стахановского движения есть прямые противники и среди комсомольского актива. Недавно мне пришлось столкнуться с таким фактом. Есть у нас в Комсомольске бригадир Жернаков. Как будто и сознательный товарищ, а ставит спицы в колеса стахановского движения. Недавно он мне лично заявил так: «Мы опошляем стахановское движение, когда делаем его массовым». По его словам выходит, что стахановцами могут быть лишь единицы, так сказать, избранные. Нетрудно догадаться, куда это ведет. Это ведет к сужению фронта стахановского движения, а в конечном итоге – к его подрыву.

– А вы поставили в известность комсомольскую организацию, где работает этот товарищ, о его настроениях? – спросил секретарь крайкома.

– К сожалению, нет, просто не успел, – сказал Аниканов, хотя прошло полтора месяца со дня его разговора с Захаром. – Но, я думаю, что по возвращении с конференции мы разберемся и примем соответствующие меры.

– Товарищ Каргополов, возьмите себе на карандаш этот факт, – сказал секретарь крайкома.

– Тут не совсем все так, товарищ Листовский, – отозвался Каргополов из задних рядов президиума. – Я разговаривал с Жернаковым, товарищ Аниканов искажает факты.

– Извините, товарищ Каргополов, – запальчиво отозвался Аниканов с трибуны. – Я говорил с Жернаковым в присутствии инженера Прозорова, так что у меня есть живой свидетель. И не к лицу секретарю горкома прикрывать зажимщика стахановского движения, хотя бы он и был близким другом…

По залу прошел шумок.

– Молодец!

– Вот это чистит!

Перепалка угрожала превратиться в скандал, и председательствующий прекратил ее:

– Продолжайте, товарищ Аниканов, потом разберемся.

Но Андрей уже все сказал, осталось только произнести здравицы в честь партии и ее руководителей, в честь стахановского движения – без подобных здравиц он не обходился ни в одной речи. Откуда было знать делегатам конференции, что кроется в тайниках души звонкого оратора? Конечно же, они ответили дружными аплодисментами.

Выступил Каргополов.

– Я хочу дать справку, товарищи, по поводу заявления члена нашей делегации товарища Аниканова, поскольку он ввел в заблуждение делегатов конференции. Речь идет о так называемом «консерватизме» Жернакова. На самом деле Жернаков хороший комсомолец, ударник и бригадир одной из лучших стахановских бригад. Что касается разговора, на который ссылается Аниканов, то содержание его было прямо противоположным: на самом деле Жернаков высказывался против опошления стахановского движения, против огульного зачисления в разряд стахановцев всех рабочих, в том числе и бракоделов. Не для кого не секрет, что есть люди, которые в погоне за процентными показателями, выполняют работу на скорую руку, абы как, прямо-таки во вред качеству. Таких людей мы должны сурово критиковать. И должны также критиковать тех, кто стоит у руководства стахановским движением и печется не о существе дела, а о цифровых показателях. Такой грешок, кстати, водится и за выступавшим здесь товарищем Аникановым. Он работает у нас в постройкоме инструктором по организации социалистического соревнования…

– А вы приведите факты! – крикнул кто-то из зала.

– Пожалуйста, – спокойно отозвался Каргополов. – Я сошлюсь хотя бы на тот факт, который послужил поводом для упоминавшегося здесь разговора с Жернаковым. Есть у нас плотницкая бригада Торгуника. В погоне за показателями – а она в этот день выполнила задание на двести восемьдесят процентов – бригада грубо нарушила технические требования, срубила верхний венец дома, предназначенного под детский сад, не в замок, а на конус, и скрепила его гвоздями. А между тем на этот венец ставятся стропила, поэтому с точки зрения несущей опоры венец не отвечал требованиям прочности. И все это сделано по распоряжению Торгуника. А товарищ Аниканов зачислил эту бригаду в число стахановских, да еще расхвалил ее в газете. Кстати, эта бригада, особенно сам Торгуник, отличается рваческими настроениями. Вот против чего выступал Жернаков.

– Нехорошо, нехорошо, – бросил реплику секретарь крайкома комсомола.

– Но это еще не все, товарищи, – продолжал Каргополов. – Меня немного удивляет тот факт, что товарищ Аниканов в своем выступлении у нас на городской конференции ни словом не обмолвился обо всем том, что он здесь говорил.

– А это его дело!

– Каждый волен говорить то, что он думает! – летели реплики из зала.

– Неправильно, обязан был сказать! – возражал кто-то.

– Товарищ Листовский! – крикнул Аниканов, когда реплики приутихли. – Прошу справку!

– В конце заседания, – отозвался секретарь крайкома. – Продолжайте, товарищ Каргополов.

И вот в конце заседания Аниканов вновь на трибуне. Зал с напряженным вниманием следит за ним – что-то он скажет, кто же прав: он или секретарь горкома комсомола? «Видать, за правду борется, коль так смело и настойчиво воюет с самим секретарем», – думают делегаты.

– Товарищ Каргополов кое-что напутал здесь, – с места в карьер начал Андрей. – Да, с бригадой Торгуника я действительно допустил ошибку. Конь, говорят, о четырех ногах, и тот спотыкается. А я о двух ногах, – сострил он, вызвав смешок в зале, – как тут не споткнуться! У меня на учете полтыщи бригад, товарищи! Скажите, смогу ли я за каждой уследить? Конечно, нет. Этого как раз не хочет понять товарищ Каргополов. Но дело не в том, и не из-за этого разгорелся сыр-бор. Я утверждаю, что мой разговор с Жернаковым содержал именно то, что я говорил в своем первом выступлении, а Жернаков говорил именно то, что я вам сообщил. Вот его слова.

Аниканов многозначительно, неторопливо достал из кармана записную книжку, молча полистал ее, поднял над головой раскрытые страницы, чтобы видели все, и объявил:

– Вот здесь дословно записаны фразы Жернакова, можно потом проверить. Слушайте, что он сказал: «Мы опошляем стахановское движение, когда объявляем стахановцем каждого рабочего, который перевыполняет норму». Это раз. Дальше: «Стахановцем может быть только тот, кто изобрел что-нибудь новое», – это два. Дальше: «Звание стахановца нужно присваивать только за выдающиеся успехи рабочего». Это три. А вот что сказал товарищ Сталин на этот счет: «Стахановцем является каждый рабочий, в совершенстве овладевший техникой и методами труда». Ясно теперь, кто прав и кто не прав. Прав я был или нет, когда заявил, что Жернаков стремится к сужению фронта стахановского движения, а стало быть, к подрыву его, так как мы боремся за его массовость? Товарищи, правильную оценку я дал заявлениям Жернакова или нет, скажите мне? – с видом победителя обратился он к залу.

– Правильно!

– Молодец!

– Вот это дает!

Поверили Аниканову, а не Каргополову. Недаром же Андрей ночей недосыпал, готовясь к своему решающему шагу – столь ответственному выступлению с трибуны краевой комсомольской конференции. И то вознаграждение, на которое втайне рассчитывал, он получил: его избрали членом пленума крайкома комсомола. Теперь он сможет через каждые два-три месяца ездить в Хабаровск для участия в заседаниях пленумов и уж постарается показать там себя в надлежащем свете. Записная его книжка будет пополняться фактами и высказываниями, подобными тем, которые с таким триумфом он продемонстрировал на конференции, – на этот счет усердия и таланта ему не занимать. Да и то сказать: от Комсомольска не так уж много представителей в составе пленума крайкома ВЛКСМ – он, Каргополов, Ваня Сидоренко да еще человек шесть.

А ну, попробуем прикинуть, какой вес у Аниканова будет теперь в Комсомольске? Скажем, идет там городской комсомольский актив. «Слово предоставляется члену пленума Дальневосточного крайкома ВЛКСМ товарищу Аниканову!» Аплодисменты.

Полномочный представитель крайкома в Комсомольске – разве это не веско? Уж теперь-то он посчитается кое с кем, в первую очередь, с Жернаковым, припомнит то его выступление на Пивани. Да и с Каргополовым попробует потягаться. На этот счет у Аниканова про запас есть такая пилюлька, как выписка из учетной карточки Каргополова, сделанная еще тогда, когда Андрей был заворгом комитета комсомола: «Социальное происхождение – сын священнослужителя (отец до революции был попом)». При удобном случае и при известных обстоятельствах это будет последним, уничтожающим ударом.

Правда, Аниканова немного насторожило замечание секретаря крайкома.

– Товарищ Каргополов, – сказал тогда секретарь крайкома так, чтобы слышал весь зал, – по возвращении в Комсомольск разберитесь как следует во всем этом и обсудите на бюро горкома.

Но эти слова недолго тревожили Аниканова – только до тех пор, пока его не избрали в состав пленума.