Текст книги "Первая просека"
Автор книги: Александр Грачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
Весна 1934 года была на редкость ранней и дружной. Уже в начале мая Амур очистился ото льда, а вскоре весь берег возле Комсомольска был заставлен пароходами и караванами барж. Днем и ночью шла разгрузка, на добрый километр берег оказался заваленным ящиками, мешками, балками таврового железа, кирпичом, цементом, а число барж не убывало – подходили новые караваны.
В июне прибыло пополнение – пять тысяч комсомольцев. Много народу приезжало и без всякой мобилизации: по вербовке ехали целыми семьями.
Строительная площадка расширялась на глазах. Все пустыри покрывались горами земли, вынутой из котлованов, строительными лесами. В восьми километрах от центра, за Силинской поймой, разрастался новый городок. Там началось строительство крупного завода, одного из двадцати промышленных предприятий, запроектированных для будущего Комсомольска.
Три участка были объявлены ударными: завод, поселок для инженерно-технических работников – «Аварийный» и «Брусчатка» – кварталы рубленых домов с квартирной системой и паровым отоплением. На эти три участка были стянуты все лучшие силы строителей, главным образом комсомольцы и военные.
Среди прорабов, посланных на «Брусчатку», был и Прозоров. Вскоре в том же прорабстве оказалась и Настенька. Еще раньше на этот участок перевели со строительства поселка четыре плотницкие бригады, в том числе бригаду Жернакова.
Как это часто бывает, когда создается новый строительный участок, дело вначале не клеилось: землекопы запаздывали с подготовкой котлованов, не хватало битума для обмазки стоек, и стойки приходилось обжигать на кострах, но не хватало и дров для обжига. Плотницким бригадам приходилось копать землю и таскать брусья.
А лето стояло сухое и жаркое. Комсомольцы работали в майках, кожа почернела от загара и дыма костров, майки не просыхали от пота и белели от выступившей на них соли.
В один из таких жарких дней, незадолго до конца работы, на «Брусчатке» появилась легковая машина «газик», или «козел», как назывались тогда эти машины.
– Платов с Саблиным приехали!
Но ни Платов, ни Саблин не подошли к бригаде Жернакова. Когда же прозвенел рельс – сигнал к окончанию рабочего дня, к Захару прибежал посыльный из конторки.
– Жернаков, на производственное совещание! Собирают всех десятников и бригадиров.
– Слушай, Захар, ты обязательно выступи, – напутствовал его Харламов. – Скажи, что если так дело и дальше пойдет, особенно если нам и наперед таскать брусья за версту, то мы скоро потеряем свои книжки ударников.
Возле конторки прорабства собралось уже довольно много народу, когда туда подошел Захар.
Совещание проходило под открытым небом, его участники сидели на бревнах, на пнях.
Первым выступал Саблин.
– Это будет всего-навсего окраинный ансамбль, – говорил он, – который в будущем мы заменим каменными зданиями. Но для вас, друзья мои, привыкших строить шалаши да бараки, «Брусчатка» должна стать школой строительной культуры. Тут уже нельзя допускать такой работы, которая называется «тяп-ляп». Вы строите себе новое, настоящее жилье, со всеми бытовыми удобствами, и надлежит позаботиться о том, чтобы вам же было во всех отношениях удобно.
Потом докладывал Прозоров. Он говорил о состоянии дел на участке. Захару показалось, что он либо плохо знает обстановку, либо скрывает от начальства собственные недостатки, объяснял все «организационным периодом».
«Ну, нет! – думал Захар, слушая слишком складную речь прораба. – Из этого у тебя ничего не выйдет!»
Как всегда, горячую речь закатил Аниканов и, как всегда, закончил ее лозунгами: «Ни одного строителя не должно быть не охваченным соцсоревнованием! Да здравствует славный отряд строителей «Брусчатки»!» Аплодисментов, на которые – это было видно по всему – рассчитывал оратор, не последовало. Неискренний, дежурный пафос речей Аниканова никого не волновал.
– Неужели у вас здесь все так хорошо, что никто не говорит о недостатках? – спокойно спросил Платов, ни к кому не обращаясь.
– Не совсем, Федор Андреевич, – ответил Каргополов. – Разрешите мне?
Его речь была неторопливой, раздумчивой.
– У меня сложилось такое впечатление, – говорил он, – что на участке еще нет настоящего хозяина. Товарищ Прозоров отсиживается в конторке, товарища Липского вообще трудно найти, он появляется здесь как молодой месяц, техник Жернакова ходит как неприкаянная, ей попросту делать нечего, так как планировку ребята и сами хорошо знают… И дело тут вовсе не в «организационном периоде», Игорь Платонович. По-моему, руководство почти не занимается снабжением участка необходимыми строительными материалами и плохо распределяет их по строительным объектам.
Потом выступал Захар.
– Я вижу тут, на столе, карту. Разрешите, Викентий Иванович, показать по карте, как ведут пути к нашему участку.
– Пожалуйста! – воскликнул инженер и сам помог Захару держать карту.
– По схеме подъездные пути, – продолжал Захар, – вот видите, перерезают «Брусчатку» в трех местах между будущими домами, а одна дорога окольцовывает весь поселок. А что есть на самом деле? Только кольцевая дорога и одна средняя, внутри участка. И получается, что половина домов находится в стороне от путей. И нам приходится на своем горбу таскать бревна!
– Так ведь это же вредительство! – возмутился Платов.
– Об этом не раз говорили технику Жернаковой и прорабу Прозорову, – продолжал Захар. – Все об этом говорят, а дело не делается.
Поднялся шум.
– Правильно!
– Не обращают внимания!
– Я еще не закончил, товарищи, – продолжал Захар. – Если говорить по правде, то я считаю неверной и ту схему дорог, которая предложена проектировщиками. Мне кажется, что не нужна была ни кольцевая дорога, ни поперечные. Вместо них лучше провести две продольные дороги, которые бы соответствовали проезжим улицам и проходили бы вблизи всех домов.
– А ведь верно! – Платов уткнулся в карту. – Как вы думаете, Викентий Иванович?
– Да, идея верная, – подтвердил старый инженер, – абсолютно верная!
Совещание закончилось в сумерки, но люди не расходились, продолжая спорить. На фоне догорающего заката пластами висела пелена дыма над строительной площадкой.
Из тайги тянуло вечерним холодком. Покой и тишина спустились на стройку из-под темно-синего купола неба.
Захар, усталый, поджидал в стороне Настеньку. Ее, Прозорова и Липского распекал Саблин. Потом инженер подозвал к себе Захара.
– А скажите, мой старый приятель, – шутя обратился он, – товарищ Жернакова – ваша однофамилица, родственница или…
Он многозначительно умолк.
– Жена, – смущенно, баском, ответил Захар.
– Вот как! Ну что ж, хорошо! Кстати, вы по-прежнему бригадир? Учитесь? Жену догоняете? Обязательно догоните, иначе она вас будет под каблучком держать. – Саблин весело взглянул на Настеньку, лицо которой заливал румянец. И уже серьезно добавил, обращаясь к Прозорову: – Игорь Платонович, я знаю этого молодого человека с первых дней строительства, еще с шалашей. Это хороший строитель. Так вот, я назначаю его техником-десятником участка. Выделите ему целиком один дом, и пусть он будет на нем хозяином. Как вы смотрите на это, товарищ Жернаков?
– Трудно мне придется, Викентий Иванович, – сказал Захар, – но постараюсь справиться.
– Трудно было и с первого шалаша начинать, мой друг. Я ведь хорошо помню, как вас распекали на собрании. – Саблин хитруще улыбнулся. – Помните рогожное знамя?
По пути домой, держа Настеньку под руку, Захар говорил с горечью:
– Мало учусь, за лето все запустил.
– Ну, так это же каникулы, – возражала Настенька. – Начнется учебный год, и тогда наверстаешь. Мне ведь тоже надо учиться.
– А давай, знаешь, что сделаем? – Захар так и загорелся. – Давай составим расписание и будем заниматься хотя бы по часу, но каждый день, а?
– А кто нам будет обеды готовить да белье стирать, когда я буду учиться?
– Оба вместе! А что, разве я не делал все это, пока не было тебя?
Они уже подходили к бараку, как вдруг Настенька остановилась, ойкнула.
– Что с тобой, Настенька? – Захар встревоженно уставился на нее.
– Ворохнулся…
– Ворохнулся? – Захар ничего не понимал.
– Ребеночек…
– Больно тебе, Настенька? – Захар, потрясенный, осторожно обнял ее за плечи, сочувственно заглянул в глаза. Он решительно не знал, чем может помочь.
– Не беспокойся, дурачок… – Настенька прижала его голову к груди, поцеловала. – Вот тебе и «расписание»!..
– А скоро он появится?
– Скоро, Зоренька, теперь скоро.
ГЛАВА СЕДЬМАЯВ конце октября в семье Жернакова произошло сразу два больших события: Настенька родила дочку, и они получили комнату в новом рубленом доме.
– Мне тоже дают комнату, – сказал Каргополов. – Поскольку квартиры двухкомнатные, с общей кухней, давай на пару займем одну квартиру, а?
– Так это замечательно! – воскликнул Захар. – В каком доме?
– А вон, в двадцать шестом, который ты строил.
В тот же вечер они начали переселение. Большие окна, батареи парового отопления, крашеные полы, просторная кухня – квартира показалась им настоящим раем!
– Ну что, ребята, – говорила Леля, когда немудрящая мебель была расставлена, – начинаем жить по-людски. Новоселье справлять нужно?
– Дождемся Настеньку с Наташкой, – предложил Захар. – Заодно и рождение отметим.
– Ишь ты, какой жмот! – набросилась на него Леля. – Хочешь «одним махом всех побивахом»? Не выйдет! Новоселье само по себе, а рождение само собой.
Наконец Захар привез Настеньку и Наташку из родильного дома. Бережно неся крохотное существо, затерявшееся где-то внутри свертка из множества простыней, он не чаял минуты, когда можно будет развернуть и разглядеть эту диковинку. Нет, не отцовское чувство руководило им – этого чувства он попросту еще не испытывал. Было просто интересно. Правда, его волновала трепетная жалость к Настеньке и к этому невесомому существу, которое называлось совсем непривычным словом «дочка», и еще тревожило чувство ответственности. Именно это чувство заставило его провести три вечера в столярной мастерской, сколотить и покрасить детскую кроватку-качалку. Теперь она – сюрприз для Настеньки – стояла возле стены у изголовья кровати.
– Как тут хорошо, Зоря! – с тихим восторгом говорила Настенька, оглядывая квартиру. – И тепло, печку не надо топить. А это ты сам сделал? – удивилась она, остановившись возле кроватки.
Захар принялся было раскутывать Наташку, но Настенька прогнала его. Опьянев от свежего воздуха улицы, Наташка продолжала беспробудно спать. Захар вглядывался в ее круглое личико – еще красное, с пухлыми щечками, малюсеньким носиком и крепко смеженными безбровыми глазенками. Никогда еще не видел он человека в таком возрасте и теперь не мог оторвать глаз. Теплая волна прихлынула к сердцу, и оттого еще роднее, еще ближе ему стала Настенька – Настенька-мать…
– Нравится она тебе, Зоря? – спросила Настенька, когда Захар оторвал глаза от Наташки.
– Никак не пойму… Нравится? Нет, это не то слово. Вот тут что-то… – Он коснулся рукой груди.
Под вечер пришли друзья. И кто им сообщил? Первым ввалился Федя Брендин. Долго не хотел заходить в комнату, топтался в коридоре, повторяя:
– Холодный, холодный я, понимаешь? Да и грязный, с работы прямо, – оправдывался он. – Я насчет того, как тут у вас с бельем, кроваткой, или еще что нужно?
Отворилась дверь, и сразу затопало множество ног: вошли Харламов, Толкунов, секретарь бригадной ячейки комсомола Терещенко, Иванка-звеньевой…
Пока гости робко толпились у кроватки и, вытягивая шеи, старались разглядеть существо, лежащее там, в коридоре снова послышались шаги. Дверь открылась, и показалась спина Пригницына в ватной стеганке. Он шел задом, держа за дужку большой таз из черной жести, полный каких-то свертков. Другая дужка была в руке Каргополова.
– Принимай, друг Жернаков, подарочек!
– Поздравляю, станишники! – послышался из коридора голос Аниканова. – А ну, показывайте казачку! – Он долго тряс руку Настеньке, потом Захару.
Леля Касимова обняла Настеньку, поцеловала в щеку и упала головой ей на плечо.
Иван Каргополов извлекал из таза свертки, выкладывал на стол.
– А это самое главное! – объявил он, потрясая над головой литровой бутылкой спирта. – В рабкоопе выписал, по распоряжению самого Ивана Сергеевича!
Настенька не знала, что делать. Ей было боязно и за Наташку, над ней нет-нет да и склонялся кто-нибудь холодный, пыльный после работы, и хотелось выглядеть радушной хозяйкой.
Леля уже орудовала у стола. На клочках газет и в шести тарелках появились куски хлеба, крупно нарезанная соленая кета – самый дешевый и популярный продукт, немного кетовой икры, соленые огурцы и капуста, липкие конфеты-подушечки, разномастные кружки и стаканы, какие только нашлись в квартире. А Иван уже тащил две доски и клал их на табуретки. Наконец все кое-как уместились за столом. Стаканами, вилками и ложками решили пользоваться поочередно.
Едва разлили спирт, как в кроватке послышался писк Наташки.
– Захарка, это она спиртишко требоват! – под общий хохот заявил Иванка-звеньевой.
– Кормить пора, – извиняющимся голосом сказала Настенька.
– Неси ее в нашу комнату!
Леля вскочила из-за стола, стараясь хоть чем-нибудь помочь Настеньке. Они вместе ушли в каргополовскую половину, и, когда приникшая к соску Наташка сладко зачмокала, глотая взахлеб, Леля оцепенела: она долго не сводила глаз с Наташкиного личика. Потом перевела взгляд на лицо Настеньки – бледное, посветлевшее, с запавшими, ставшими еще больше, еще темнее, полными тревожного счастья глазами. Леля села рядом на кровать, обняла Настеньку и горько расплакалась.
– Ты знаешь, врачи говорят, у меня не будет… Говорят, дистрофия какая-то. На почве голода в детстве. – Потом спохватилась, глотая слезы, сказала: – Извини, Настенька, тебе волноваться нельзя. Хорошо, хоть вот они будут иметь настоящее детство. – Одной рукой она вытирала глаза, другой нежно поглаживала одеяльце, в которое была завернута Наташка.
А в это время в соседней комнате неловко замолчали, не зная, удобно ли пить без тех, ради кого они собрались за этим столом.
– Ну, че, Захарка, командуй! – сказал, наконец, Иванка-звеньевой.
– Да, правда! – Захар поднял стакан. – Давайте выпьем.
– Дайте мне сказать, – потребовал Аниканов. – Без тостов неудобно. Откройте двери, чтобы станишница слышала. Настасья! – крикнул он. – И ты, Захар! По моим данным, это двадцать второй ребенок, который родился у нас, у комсомольцев призыва тридцать второго года. Так вот: пусть родится здесь столько же детишек, сколько приехало нас сюда. За будущих людей, которым жить в большом центре Дальнего Востока – в Комсомольске!
– А почему сам отстаешь? – с хитроватой мужицкой усмешкой спросил Брендин.
– Братцы, это не моя вина. Клавдия бастует, – под общий хохот оправдывался Аниканов.
– Ну ладно, давайте выпьем за здоровье Наташки, – вмешался Харламов, – а то этим перепалкам конца-края не будет.
Только выпили, как в наружную дверь кто-то постучал.
– Сиди, Захар, я открою, – сказал Каргополов.
За столом прислушались: кто пришел? О, знакомые голоса: мужественный баритон Прозорова и ломающийся, сдавленный голос Липского. Они долго раздевались и причесывались в коридоре, и все за столом сидели в молчаливом ожидании. Наконец инженеры вошли.
– А что, Захар, не привезли еще Анастасию Дмитриевну? – спросил Прозоров, оглядев разочарованно комнату. В руках он держал небольшой бумажный сверток.
– Привез, привез, Игорь Платонович. Она кормит Наташку, сейчас появится. Да вы садитесь, пожалуйста. Правда, обстановка у нас не совсем… – Захар смущенно усмехнулся, показывая на доски.
Прозоров и Липский с растерянным видом стояли посреди комнаты.
– А вы садитесь, – без обиняков пригласил Федя Брендин. – Чай, в своем отечестве…
Все сдержанно засмеялись. В это время вошла Настенька. Прозоров вспыхнул, но тотчас же взял себя в руки. Раскрасневшись от смущения, Настенька сказала:
– Извините, беспорядок у нас тут…
– Ничего, все хорошо, Анастасия Дмитриевна, – смягчая голос, проговорил Прозоров. – Мы к вам на минутку. Вот, пожалуйста. – Он протянул сверток Настеньке. – От нас с Леонидом Петровичем.
– Господи, зачем это! – Она робко приняла сверток.
– Это как раз то, чего не хватает у вас на столе, – сказал Липский и помог развернуть сверток. Бутылка кагора, коробка дорогих конфет, еще какая-то коробка, бархатная, с серебряной застежкой. Открыла ее Настенька, и вздох удивления вырвался у нее – набор серебряных вилок и ножей… шесть пар! Да, поистине только этого не хватало за скромным столом!
ГЛАВА ВОСЬМАЯПод Новый год Андрей Аниканов получил письмо от отца. Оно было написано иносказательно, и не сразу сын разобрался в нем. Говорилось в письме о плохой погоде в Новочеркасске, о ломоте в пояснице, о том, что он, отец, теперь уже не строевой конь, а в конце спрашивал совета, не переселиться ли ему в Комсомольск?
Мучительно раздумывал Андрей над отцовским посланием. В конце концов, Андрей пришел к такому решению: если отца арестуют, в Новочеркасске или в Комсомольске – все равно, путь ему, Андрею, будет закрыт. Но только в Новочеркасске – сравнительно недалеко от родной станицы – положение отца более рискованно, чем здесь, на Дальнем Востоке. А тут отец может устроиться ничуть не хуже, чем жил на родине: по берегу Силинской речки недавно была отведена большая территория для желающих строить себе дома.
Аниканов посвятил в свои планы Кланьку и получил полное одобрение.
В субботний вечер молодая чета (они теперь жили в двухкомнатной квартире со всеми удобствами в поселке инженерно-технических работников) отправилась к старикам.
– Надо бы спирта взясти папаше. Поди, он уже в баньке попарился, – сказала Андрею жена, когда они проходили мимо «закрытого ларька». Так назывался магазин, снабжавший только «прикрепленных» к нему ответственных работников, в том числе, разумеется, и Аниканова.
– Взясти? Ну что ж, давай возьмем, – пробурчал Андрей. – Только, Клавдия, когда ты отвыкнешь говорить по-деревенски? Ты же меня компрометируешь.
– Не ругайся, Андрюша. – Кланька с собачьей покорностью заглянула ему в глаза. – Выпиши их мне, эти слова, на листке, чтобы я знала, какие они, деревенские, а я их выучу, как стишок.
Кланька угадала: отец только что вернулся из баньки-курнушки и теперь сидел под образами, красный, потный, и пил крепко настоянный чай, закусывая соленой кетой. Увидя заиндевелую бутылку, довольно крякнул, поставил блюдце на стол.
– И, скажи на милость, до чего же смышленые дети! – Погладил бороду-лопату, посмотрел бутылку на свет. – Христова слеза! А ну, мать, поворачивайся-ка поживей! Дочка, и ты тоже помоги матери!
И вот все сидят за столом, уставленным тарелками с солеными огурцами, кетовой икрой, нарезанным салом. Безбедно жилось Кузнецову – возчику столовой ИТР: на отходах столовой у него постоянно откармливалось три-четыре добрых кабана да две дойные коровы.
Аниканов начал с того, что прочитал вслух отцовское письмо.
– И вот, папаша и мамаша, я так решил…
Он в самых красочных выражениях изложил свой замысел: получить участок в Силинском поселке, срубить хорошие дома, настоящие курени, какие были у них на Дону, обзавестись животиной, развести огороды, даже фруктовые деревья посадить, и можно, ой, как славно зажить!
– А ведь дело говорит! – воскликнул захмелевший Терентий Кузьмич. – Я и сам об этом подумываю. Шибко хорошая голова у тебя, паря!
В тот же вечер произошло знакомство Ставорского с новым заместителем начальника Дальпромстроя Гайдуком.
Еще до его приезда на стройку Ставорский прослышал, что Гордей Нилыч – страстный любитель преферанса, а его жена – заядлая модница. И вот Уланская зачастила в дом, где в самой большой квартире поселилась семья Гайдука. И каждый раз в новом платье, одно другого моднее. Цель была достигнута: жена Гайдука обратила на нее внимание и пригласила к себе. Знакомство перешло в дружбу. Вскоре невзначай выяснилось, что друг Ларочки Ставорский – страстный преферансист, и в субботний вечер они собрались за «пулькой».
Перед тем как разойтись, распили последнюю бутылку коньяка. Гайдук, коротышка с круглым, как тарелка, лицом, был неиссякаем в остроумии. Чувствовалась в нем компанейская душа, способность быстро привязываться к людям.
– Дуже давно я не играл с такими гарными хлопцами. Особливо ты, Харитон Иванович, гарно маракуешь. И рыск маешь.
– Простите, Гордей Нилыч, – скромно спросил Ставорский, – вы, конечно, украинец?
– Ни, кубаньский казак, ажник из Темрюка. А шо?
– Да я как будто видел вас… В гражданскую вы где воевали?
– В Таманьской армии, у Ковтюха. Мабудь, и ты там був?
– Нет, я у Котовского в бригаде командиром эскадрона служил.
– Орденок виттыль? – Гайдук кивнул на орден в пунцовом ободке, с которым Ставорский никогда не расставался.
– Да, за взятие Одессы.
– А послухай, Харитон Иванович, – горячо заговорил Гайдук. – А шо, если бы тебя передвинуть опять на военное дело? Якое? А ось якое: по указанию звыше мы должны создать сильную охрану усих промышленных объектов. Треба сорганизовать сильный отряд военизированный. Отряду тому нужен хороший боевой командир. Чем просиживать тебе штанци у сему отдили снабжения, мабуть, пошел бы ты командиром?
– Надо подумать, Гордей Нилыч, – скромно сказал Ставорский, стараясь ничем не выдать своего радостного волнения. Ведь из-за того и заводил он знакомство с Гайдуком, чтобы произвести на него впечатление.
– А шо думать? С боевым опытом командира эскадрона в отдили снабжения тебе робить нечего. Кстати, ты коммунист, Харитон Иванович?
– Вступал в партию на фронте, да не успел получить партийный билет – был ранен и потерял связь с частью, – с горечью ответил Ставорский. – Потом как-то затянул с этим делом, а теперь вот и вовсе прием прекращен.
– Ну, это не беда! – старался утешить его Гайдук. – Як тильки откроется прием, первый дам тоби свое поручительство. Ну так шо, решим?
– Хорошо, Гордей Нилыч, согласен. – Ставорский легонько хлопнул себя ладонями по коленям.
Вскоре был отдан приказ о назначении Ставорского Харитона Ивановича командиром отряда военизированной охраны. Вторым пунктом приказа командиру ВОХРа предлагалось в месячный срок произвести комплектование отряда и список представить на утверждение.
Одной из первых в списке оказалась фамилия Рогульника Архипа.
Штаб ВОХРа обосновался в одинокой избушке, стоявшей на отшибе, в нижнем конце Пермского, старенькой, покосившейся, с подслеповатыми маленькими окнами. Ставорский сам подбирал помещение, сам же руководил его ремонтом и оборудованием. Все делалось так, как требовали его интересы.
Но не все пошло гладко у Ставорского. Вскоре после того, как он окончательно переселился в избушку со своей немудреной канцелярией, произошло событие, чуть не закончившееся крахом для самого Ставорского.
Случилось это утром. Ставорский и Рогульник вдвоем находились в штабе. Они уже получили обмундирование и оружие, и теперь Рогульник, только что привезший ящики с винтовками, носил их в избушку. Сам Ставорский, поскрипывая новенькими ремнями, ладно облегавшими его литую фигуру, ставил винтовки в пирамиду, сверяя по акту номера оружия.
Когда винтовки были расставлены и Рогульник отпустил подводу, Ставорский сказал ему:
– Ну, теперь выбирай себе, какая нравится.
Пока Рогульник перебирал винтовки, в дверь вошел плюгавенький, но шустрый мужичонка в рваном ватнике, клочкастой шапке-ушанке, в стоптанных сапогах. Увидев командира, мужичонка ловко откозырял.
– Разрешите обратиться? Я слышал, что вам требуются бойцы военизированной охраны.
Ставорский уселся за огромный письменный стол, важно кивнул на табурет:
– Садись. Давай документы.
– Документов при мне нет, товарищ командир. Я только что приехал с запада по вербовке. Если нужно, можно взять их в отделе кадров. Вот справка. – Он протянул бумажку.
– Семейный?
– Здесь – одинокий. Семья пока там осталась.
Прочитав справку, Ставорский поднял голову. Его словно что-то толкнуло: мужичонка во все глаза смотрел на него.
– Постой, постой… Да ты… ты же белый офицер, сволочь, палач! – истошным голосом заорал мужичонка. – Слушай, братишка, – бросился он к Рогульнику, – это душегуб, он матросов вешал!
И кинулся к пирамиде с винтовками.
– Рогульник! – крикнул Ставорский.
Но тот уже понял все. Ударом приклада в затылок он сбил человека с ног.
– Бей по голове! Бей насмерть! – приглушенно кричал Ставорский.
Мужичонка оказался на редкость живучим, он вновь и вновь пытался подняться, и только после четвертого или пятого удара вытянулся, судорожно распростер руки, да так и остался лежать.
Ставорский кинулся к наружной двери, запер ее, открыл подполье.
– Скорее сюда! Я сам спущу, сам! Быстро воды! Тряпку. Смой кровь… Дверь никому не открывай!
Когда управились, Ставорский опять сел за стол и, вытирая со лба пот, долго не мог прийти в себя.
– Вот сволочь! – бормотал он. – И откуда черт принес? Завтра получишь тысячу рублей, – сказал он Рогульнику, отупело сидевшему на подоконнике. – А сегодня ночью оставлю тебя охранять штаб, так ты до утра поруби его и потаскай в мешке в прорубь. Туда, ближе к рассвету…
– Так кровь же на нем, Харитон Иванович…
– К ночи застынет. Ох, подлец, и как это он опознал меня?
– А вы отпустите усы и бороду, Харитон Иванович.
– В том-то и дело, что я тогда носил усы. Вот что, Архип, без моего ведома ничего такого делать не смей! Есть директива – прекратить на время всякую деятельность. То же передай Пригницыну. И пускай не уходит никуда с конного парка.
Это случилось в тот год, когда был убит Киров.
