Текст книги "Первая просека"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Слушай, обрисуй мне вашего проводника, какой он из себя?

– Да такой плюгавенький мужичок, – устало объяснил Слободяник, – сивый весь, глаза черные, меньше тебя ростом, морда остренькая, как у хорька.

– Фамилию не знаешь?

– Мы и не спрашивали. А потом, разве назвал бы он свою фамилию?

– Честное слово, похож на бывшего хозяина этой конюшни – Бормотова! – заключил Захар.

– Если бы я его встретил, убил бы, подлюку! – Слободяник скрипнул зубами.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Зной. Лесной зеленый сумрак. Липкая духота. В воздухе тонкий стенящий звон гнуса. Вверху, в гуще еловых веток запутался раскаленный шар солнца и брызжет, брызжет оттуда горячими искрами.

«Шарк-шарк, шарк-шарк!» – слышится однообразный голос пилы в дремотной тишине леса.

– Фу, черт! Больше не могу, Иван, – говорит Гурилев, бросая рукоятку пилы и с остервенением отмахиваясь от комаров, тучами липнущих к потной коже.

– Ну, давай, Миша. Осталось немного… – Голос Каргополова усталый, хриплый от жары.

И снова «шарк-шарк, шарк-шарк!». Хруст у комля, и могучий треск крушит тишину, оповещая о том, что свален еще один лесной великан.

– Теперь пойдем обедать. – Каргополов вытирает пот с лица, отмахивается от гнуса.

После обеда хорошо бы вздремнуть накоротке в прохладном бараке, но Каргополову даже на это не хватает времени: получены свежие газеты, нужно проглядеть. Вот «Амурский ударник», небольшой листок, напечатанный крупным шрифтом. Каргополов задерживает взгляд на заголовке: «Покончить с дезертирством с трудового фронта». А ниже, мелкими буквами: «С конференции прогульщиков». И вдруг среди дезертиров он видит фамилию: Жернаков. А дальше длинные выдержки из его речи. Не веря своим глазам, Каргополов снова и снова перечитывает заметку. «Не может быть! Наверное, однофамилец».

После обеденного перерыва по пути на делянку он говорит Гурилеву:

– Нет, Михаил, я не могу найти объяснения этому факту! Понимаешь, он же честный парень!

– Его осуждать нечего, – равнодушно заметил Гурилев. – Тут здоровый и то едва сдюжит, а Захар покалеченный. А что будет, когда придет зима? Я тоже вот посмотрю-посмотрю, да и дам драпака.

Каргополов с улыбкой покосился на него.

– Мне нужно зарубки ставить на каком-нибудь дереве – сколько раз ты клянешься, что сбежишь.

– А что? Я говорю-говорю, а потом возьму и сорвусь. Вот посмотришь!..

– Ну и дурак будешь! – возмутился Каргополов. – Предположим, удрал Захар, сбежишь ты, потом я и так далее. Кто же тогда завод будет строить? Да что же, черт возьми, для развлечений нас прислали сюда? – закричал Каргополов, обозлясь. – За каким же дьяволом надо было тогда ехать, если нет в душе твердости? Но вот Жернаков… – вздохнул он. – С Захаром что-то случилось, неспроста он это.

– А может, и в самом деле однофамилец? – предположил Гурилев.

– Слушай, Михаил, завтра выходной, давай сходим в село, а? – просительно заговорил Каргополов. – Может, разыщем Захара и заодно посмотрим, что там делается, искупаемся в Амуре… Как думаешь?

Гурилев хитро подмигнул.

– Ты уж скажи, Иван, честно: хочешь повидаться с Касимовой.

– Конечно. Но главное – Захара надо разыскать.

С утра было жарко, душно в лесу, а часам к десяти стала собираться гроза. Тучи шла с верховьев Силинки, от хребтов, синеющих вдали. Черная, с лохматыми подсвеченными краями, она разрасталась, лезла к вершине неба дымно-сизыми клубами. В ее недрах угрожающе погромыхивало, иногда там змейками вспыхивали злые молнии. А потом все это скрылось за гривастым пологом ливня.

Дождь настиг Каргополова и Гурилева уже возле огородов, окатил, словно из ведра, и хлестал до тех пор, пока они не заскочили на крыльцо первой попавшейся избы. Дверь была на замке, но навес крыльца кое-как защищал их.

– Каргополов! Ваня! – донеслось откуда-то сквозь грохот ливня.

Каргополов в изумлении огляделся. Сквозь сетку дождя он увидел, как от сарая длинными прыжками скачет Захар, накинув на голову шинель. Захар сбросил ее уже на крыльце и кинулся к Каргополову. Лицо у Захара худое, глаза впалые, с лихорадочным блеском.

– Что с тобой? – Каргополов нетерпеливо вглядывался в изменившееся лицо друга и не знал, радоваться ему или огорчаться.

– Читали в газете?

Иван спросил упавшим голосом:

– Значит, это о тебе?

– Да… В общем, братцы, крах у меня! Такую глупость отмочил, что вовек не прощу себе. Узнают в кавшколе… Ох, дурак! Мне и вам страшно было на глаза показываться…

– Да что все-таки случилось? – нетерпеливо спросил Гурилев. – И почему ты появился из этого сарая? Где живешь-то?

– Здесь… – Захар тоскливо кивнул на сарай. – Завтра собирался в отдел кадров, а потом к вам.

– А там, в сарае этом, сухо? – спросил Каргополов. – Может, пойдем туда, неудобно на чужом крыльце.

– Нет, давайте уж тут поговорим. Там такие типы, мне не хочется при них…

В сером сумраке на миг блеснул отсвет молнии, и удар грома потряс воздух, глухим перекатистым гулом распространился по небу.

– Свят-свят-свят, вот лупит! – прижался к двери Гурилев. – Ну попали мы, Иван! Давайте хоть тут присядем, – стал умащиваться он на порожек у двери.

Они уселись, и Захар стал рассказывать о своей работе на конном дворе, о суде, которым грозил ему Ставорский.

– И ты смирился, Захар? – удивился Гурилев. – Слушай, Иван, как ты думаешь, лапоть он, однако, а?

– В партком, в комитет комсомола ходил? – спросил Иван.

– Так вот, слушайте самое главное, – перебил Захар и поведал друзьям обо всем, что случилось с ним после злополучной ночи, когда они с Головахой бежали на краденой лодке.

Дождь пошел на убыль, на западе стало проясняться; гром теперь глухо перекатывался где-то за Амуром, в сопках.

– Да-а, брат, отмочил ты номер!.. – тяжело вздохнув, сказал наконец Каргополов. – Но хорошо, что хоть спохватился вовремя. Чем питаешься-то?

– Деньги у меня есть. Купил хлебную карточку с рук, а вчера у Рудневых – картошки да молока.

– У своих, у новочеркасских, был?

– Был, да разругался с Аникановым. Хочет поставить вопрос на комитете, чтобы написали в станицу. Авторитет себе наживает на чужой беде.

– Ну, вот что. – Каргополов решительно хлопнул себя по острым коленям. – Сейчас разыщем Панкратова или Сидоренко, поговорим, и вернешься с нами на Силинку. Согласен?

Они сошли с крыльца как раз в ту минуту, когда из-за края черной тучи брызнуло солнце. Весь мир преобразился: ярче зазеленела трава, серебряным стеклярусом вспыхнули капельки воды на крышах, заискрились лужицы и ручьи, радостно защебетали скворцы и синицы. Промытый дождем воздух был легок и звучен, полон упоительных запахов.

Под вечер три друга, разделив поровну пожитки Захара, шагали по лесной дороге, направляясь к Силинке. Каргополов журил Захара:

– Вот видишь, сколько ты наделал всяких бед. И с Лелей из-за тебя не пришлось поговорить как следует…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Июль. На Нижнем Амуре в эту пору зной и жара сменяются грозовыми ливнями, ветреная погода – ленивой дремотной тишиной. По утрам в тайге, одетой в искристую росу, тихо и свежо. Пернатые и зверье уже вывели, но еще не воспитали свое потомство, поэтому предпочитают не шуметь, чтобы не навлечь хищника на гнездо или логово, где так же молчаливо таятся детеныши. У четвероногих обитателей тайги закончилась линька, они почти голые, и теперь их изводит гнус; по ночам сохатый, кабарга, косули держатся возле озер и речек, где продувает ветерок. Иногда во тьме слышится могучее фырканье, плеск: то таежный великан-сохатый ныряет в воду, добывая со дна свое лакомство – мучнистый корень водяной лилии. Рябчик и косач в эту пору льнут к самой земле, больше бегают, нежели летают: так удобнее собирать улиток и червей, недозрелые ягоды голубицы, морошки. Одни только дятлы, как всегда, нарушают тишину стуком молоточков по сухостойнику, да пищухи и синицы с раннего утра до заката солнца по-хозяйски хлопочут в ветвях, вполголоса переговариваясь на языке, понятном им одним.

В такую пору тайга могла бы показаться райским местом, если бы не тучи гнуса, день-деньской висящие в ее тенистом сумраке, да липкая духота, накапливающаяся в неподвижном воздухе к средине дня.

Чего только не делали лесорубы: разминали пахучие травы и натирались их соком, обмазывались мылом, грязью, некоторые даже несмываемой древесной смолой, разводили дымокуры из мха, но все это не спасало от гнуса. Пробовали завешивать лицо и шею нижними рубахами или полотенцами вместо накомарников, но в духоту в такой «парандже», как их называли ребята, нечем было дышать.

Жернаков был назначен на раскряжевку хлыстов. В первый же день вечером, возвращаясь с лесосеки, Каргополов участливо спросил Захара:

– Горит кожа?

– Ничего, терпеть можно, – устало отвечал Захар, – бывает похуже. Этот гнус вроде надсмотрщика, – усмехнулся он. – Пока работаешь, ничего, терпимо, как остановился – поедом жрет, собака! Вы-то уж, наверно, привыкли?

– Кой черт! Разве к этой пакости можно привыкнуть? – ругнулся Гурилев.

– А я привык, братцы, – скаля редкие зубы, сказал Каргополов. – Сначала, бывало, как вопьется, так даже подпрыгнешь, а вот сейчас кусает, ну и черт с ним! Только жаль, кровь пьет; на каждого по капле – это же всего могут высосать! Только из этих соображений и отгоняю их.

– Врешь ты все, Иван! – сердито сказал Гурилев. – Был бы я ученым-химиком, я бы придумал такую гадость, чтобы всех на свете гнусов потравить. А правда, неужели нельзя придумать против комара отраву?

– Да ну там, нельзя! – отозвался Каргополов. – Собрать бы всех химиков, послать их лес рубить, вот хотя бы к нам, сюда, так в первую же неделю сотни рецептов появились бы!

– Верно! – засмеялся Захар.

После всех передряг он будто выздоравливал. Как и в первые дни приезда на Амур, Захар с волнением всматривался в жизнь тайги, стараясь понять ее суровые законы, и все больше очаровывался ею. Все казалось ему интересным и волнующим: и могучая колодина, покрытая зеленым мхом, засыпанная наслоившейся за многие годы мертвой хвоей, и бледно-зеленые космы мха, свисающие со старых елей где-нибудь в глухом и тихом, как подземелье, уголке, и неясные шорохи невидимых существ.

Непередаваемое наслаждение испытывал Захар, сидя на берегу Силинки и наблюдая за хрустально-розовыми в закатных лучах струями студеной речушки. Все реже посещали Захара воспоминания о недавнем прошлом, все слабее хватала за душу тоска по кавшколе и по родной станице, и ему начинало казаться, что все самое лучшее в его жизни будет именно здесь, в тайге.

Но недолго продолжалась эта жизнь среди добрых друзей. Как-то раз в барак с истошным криком вбежал Бонешкин:

– Лесозавод! Ребята, лесозавод!

С этими словами он пулей вылетел из барака.

Бонешкин давно был известен своей заполошностью, и, возможно, никто не обратил бы внимания на его крик, если бы он не закричал так отчаянно.

– Робятка, пожар, должно! – первым загорланил Иванка-звеньевой и, вытаращив глаза, кинулся из барака.

– Гори-им!.. – завизжал Гурилев, чтобы насмешить товарищей.

– Да че вы, взбеленились, что ли? – гаркнул бригадир. – Тише вы!

Все сразу смолкли, прислушались. С низовой Силинки через тайгу плыл высокий нескончаемый гудок. Прошла минута, вторая, третья, а он все тянул свою однообразную, заунывную песню-призыв.

– Братцы, так это же лесозавод пустили! – воскликнул Каргополов.

– А я чего вам говорил! – сверкнул глазами Бонешкин.

– Первый гудок лесозавода!

– Ура, товарищи!..

Наутро прискакал нарочный и привез распоряжение: бригада в полном составе переводится на строительство жилья.

Лесорубы закинули за плечи свои котомки и двинулись в Пермское. Шли неторопливо, часто отдыхали, пели песни и около полудня вошли в село. Было жарко, безветренно, поэтому решили сразу идти к Амуру. Разложив свои пожитки на берегу, ринулись в воду. Только бригадиру было недосуг: окунувшись раза два, он оделся и побежал в отдел кадров.

Часа через два Самородов вернулся на берег. Рядом с ним семенил толстенький, интеллигентного вида старичок с румяным лицом и бородкой клинышком цвета чистого серебра – инженер Саблин.

– Ну, здравствуйте, молодые люди! – весело закричал Саблин тонким голоском. – Пришел взглянуть, уж больно хорошая слава о вас идет!

Ребята вразнобой ответили «здравствуйте», сразу как-то подтянулись, окружили Саблина.

– Я-то думал: тут богатыри, каждый – косая сажень в плечах, – проговорил он, пряча под усами умную улыбку. – А тут, оказывается, простые смертные!.. Ну-с, вот что, юноши, – сказал он уже серьезно, – научились вы лес рубить, теперь необходимо научиться строить жилье. Только жилье, я вам скажу, такое, какого даже я, старый инженер, никогда не возводил! Шалаши будем строить! – воскликнул Саблин. – Да-с, шалаши, утепленные шалаши! Только таким способом мы сможем решить жилищную проблему. Сегодня вы расселитесь в палатках, а завтра начнем все, в том числе и мы, инженеры, учиться строить новый вид жилья. Ваша бригада будет работать под моим непосредственным руководством. Товарищ, как вас?.. – обратился он к бригадиру. – Да-да, товарищ Самородов будет заместителем бригадира, то есть моим заместителем. Как только пройдем курс, овладеем этим искусством, лучшим из вас дадим бригады, будете руководить ими. Надеюсь, все ясно, друзья?

– Ясно, товарищ инженер.

– Зовут меня Викентий Иванович, – представился инженер, шаркнув ногой. – Запомните: Ви-кен-тий И-ва-но-вич.

По толпе прокатился добродушный смешок:

– Запомним!

…Участок, отведенный для строительства шалашного городка, был выбран неподалеку от лесозавода на ровной, слегка приподнятой местности.

Саблин приехал на двуколке, а вскоре подошли подводы, назначенные для подвозки досок и жердей, и с ними два десятника..

– Нуте-с, начнемте, друзья, – объявил Саблин, собрав всех.

Он расстелил по косому пологу палатки листы кальки с чертежами, сломил тонкую лозу для указки и стал объяснять конструкцию шалаша.

– Вся мудрость состоит в том, – говорил он, – чтобы его быстро построить, чтобы он не пропускал влагу, а главное – чтобы держал тепло в сорокаградусный мороз и мог вместить по меньшей мере пятнадцать – двадцать человек.

Первый шалаш строила вся бригада. Викентий Иванович, сняв пиджак, сам руководил планировкой. С лопатой в руках он, неторопливо командуя десятниками, делал ямки для колышков.

– Все, что я делаю, предстоит делать вам, будущим бригадирам, – объяснял он при этом. – Так что прошу внимательно следить за каждым моим движением.

Захар буквально ступал по его следам.

Викентий Иванович заметил это, отдал ему лопату и сказал:

– Прокопайте, молодой человек, линию вдоль этого шнура.

Захар, смущаясь, суетливо принялся за дело.

– А вы не торопитесь, юноша, не торопитесь, – поучал его Саблин. – Вы много сил тратите попусту и прежде времени устанете.

Так оно и вышло: линия оказалась кривой, а по лицу Захара струился обильный пот.

– Плохо получилось, – в смущении сказал он, взглянув на свою работу.

– Ничего, ничего, молодой человек, не огорчайтесь. Главное – выполнено с вдохновением, – подбодрил его Викентий Иванович.

Приметив Захара, Саблин то и дело поручал ему что-нибудь, с каждым разом давая все более сложные задания: инженеру понравились рвение и старательность, с которыми относился к работе этот паренек в буденовке.

На следующий день первый шалаш был готов. Поручив планировку нового шалаша десятнику, Саблин подозвал Захара и, размотав рулетку, стал с его помощью обмерять площадь пола и стен. Записывая результаты обмера, Саблин говорил философски:

– Начинаем с шалашей, дружище, а кончим дворцами! Уж если Русь взялась за топоры, то, смею вас заверить, дело будет! Вот вы, юноша, почему взялись за топор?

– Вы спрашиваете, Викентий Иванович, почему я поехал на строительство? – улыбаясь, спросил Захар.

– Хотя бы так. Зачем вы сюда приехали?

– Это длинная история.

– А вы коротко изложите ее мне.

– Моя история не характерная, Викентий Иванович.

– Ну что ж, тем интереснее.

Смущаясь и многое недоговаривая, Захар сбивчиво рассказал о том, что привело его сюда.

– Ага, значит, вы романтик? – догадался Саблин. – Так ваша история нехарактерна? А вы полагаете, что я поехал за «длинным рублем»? Мы почти все здесь романтики. То, что я здесь, – это выстрадано, дорогой юноша. Перед вами старый дворянин, да-с. А знаете, что это такое?

– Знаю. Но… как же это?.. – Захар с удивлением посмотрел на Саблина.

– А вот так-с… Я долго не принимал революцию. Переосмыслить давно сложившиеся понятия не так просто – город легче выстроить на голом месте, да-с!.. А мне именно это пришлось сделать, да еще в возрасте, когда большая половина срока, отпущенного человеку, осталась позади… Поняв свое место в новой жизни, я ничего больше не хочу, кроме одного: целиком отдаться интересам народа. Знаете, что мы сейчас делаем с вами? Мы, русские люди, первыми прорубаем просеку «в глухой, неведомой тайге». Все человечество двинется по ней вслед за нами к своему счастью – братству и свету, да-с! Эту просеку русский простолюдин начал прорубать еще в семнадцатом году. А я, русский интеллигент, который считал себя высокообразованным человеком, а простолюдина – темным и забитым, оказался на самом деле темнее его: я не понял того, что понял он тогда. Вот почему остаток своей жизни я хочу истратить на то, чтобы строить, строить и строить, насколько меня хватит. Вот почему, юноша, мне этот шалаш представляется более значительным, нежели роскошные виллы для богачей, которые я когда-то возводил!

Вскоре шесть человек, в том числе Захар, Каргополов и Иванка-звеньевой, были назначены Саблиным бригадирами.

Участок создавался как ударный. Сюда стягивались лучшие силы из бригад корчевщиков и землекопов. Каково же было удивление Захара, когда он встретил своих земляков, в том числе Лелю Касимову.

– Значит, вместе будем, Захар? – возбужденно смеялась Леля, украдкой ища глазами Каргополова. – Вот хорошо-то!

А вечером под открытым небом состоялось комсомольское собрание. Захар немало удивился, когда постройком рекомендовал Аниканова освобожденным секретарем ячейки. Аниканов избран был подавляющим большинством голосов. Никто, кроме Захара, не знал о случае с сапогами, не вспомнил, что Аниканов увильнул от трудной работы на корчевке. Но и Захару все это теперь показалось мелким, не стоящим внимания. После собрания он подошел к Аниканову, поздоровался за руку.

– Значит, и ты тут? А я, брат, не знал, – баском сказал Аниканов. Он был в самом лучшем расположении духа. – Ну что же ты, Захар, не поздравляешь меня?

– С чем?

– Ну, как-никак я теперь у вас основной комсомольский руководитель.

– А, с этим? Ну, поздравляю, – спокойно сказал Захар. – Ты тоже можешь поздравить меня – бригадиром назначен.

– Да что ты! Вот, брат, как мы с тобой полезли в гору! – с искренним восторгом воскликнул Аниканов. И, помолчав, добавил: – Это только начало. Придет время, мы еще не такими делами будем ворочать!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ночь. Не спится Захару в новом шалаше. Раздражает скипидарный запах еловых досок. Думает Захар, думает… Должно быть, трудное это дело – руководить людьми. В его бригаде двенадцать парней: восемь ленинградских слесарей и электромонтеров, двое деревенских ребят с Кубани, вообще не имевших профессий; и только один плотник, бывший днепростроевец Федор Брендин – высокий добродушный детина с улыбчивым лицом. Федор медлителен, молчалив, а когда идет, волочит ноги, будто они у него спутаны. Все ленинградцы и кубанские ребята до этого были на земляных работах, счетовод Прокоп Чулкин сидел в отделе снабжения, и только один Федор Брендин плотничал – рубил дом для инженеров. «Как-то они справятся?» – думал Захар.

С первого же дня дело не заладилось. Когда Захар начал толковать бригаде, что́ и в какой последовательности надлежит делать, ленинградцы стали отпускать шутки и остроты. Выглядели они франтовато, держались обособленно. Землю они копали лениво, ходили медленно, а на подноске жердей и досок не утруждали себя лишним грузом.

– Слушайте, товарищи, уж очень медленно вы работаете, – заметил Захар, сдерживая себя. – Нельзя ли немного поживее? Так мы за лето и одного шалаша не выстроим.

– А мы не просились на эту работу, – за всех ответил курносый, жиденький на вид, но задиристый Еремкин. – Вот когда нам дадут работу по специальности, тогда и посмотрим, кто как работает.

– Бригадиру об этом нечего говорить, – вступился Брендин. – Раз приставлены к делу – значит, надо делать, а симулировать нечего.

– Ну, знаете!.. – возмутился белокурый красавец с голубыми глазами – электромонтер Марунин. Чувствовалось, что он верховодит в этой группе. – Если вы называете это делом, то что тогда такое мартышкин труд?

– Так что ж, по-вашему, выходит, что все эти люди кругом тоже занимаются мартышкиным трудом? – спросил Захар, готовый кинуться в спор.

– Для кого как… – многозначительно намекнул Марунин.

– Ну, это уж вы слишком много берете на себя! – вспылил Захар. – Если бы все так рассуждали, мы много бы наработали! В общем, или дело делайте, или идите к прорабу и скажите, чтобы вас перевели в другое место. А пока вы здесь, я требую выполнять мои распоряжения.

– Э, брат, как разошелся! – хихикнул Еремкин. – Приказывай, знаешь, кому?

– А ты-то сам что умеешь делать? Мы все меньше шестого разряда не имеем, а он «требую»!..

– Да-а, много вы берете на себя, товарищи, – раздумчиво сказал Захар. – С вами, видно, наработаешь. Завтра пойду попрошу, чтобы забрали вас из бригады.

Но он этого не сделал, только грозился. Да и перепалка возымела действие: ленинградцы стали работать живее. Успех зависел от плотницких работ. Их выполняли под руководством Брендина сам Захар и оба кубанца – чернявый грузноватый Пойда и подвижный, ловкий, с тонкой фигурой джигита Терещенко. Эта четверка в отличие от группы Марунина работала дружно, старательно.

Плотницкое искусство явилось для Захара откровением: он узнавал в нем одну за другой своеобразные тайны, и это увлекало его. Оказывается, для того чтобы ровно стесать сторону жерди или доски, нужно предварительно зарубить засечки на глубину снимаемого слоя, и тогда очень легко получалась ровная линия; для того чтобы топор послушно ходил в руках, нужно было правильно его держать – как раз там, где начинался загиб топорища. Всем этим правилам его и Пойду с Терещенко учил Брендин.

Первый шалаш бригада Жернакова строила девять дней, хотя по графику нужно было сдать его на пятый. Отношения Захара с ленинградцами за это время несколько улучшились, но теперь подлинным бедствием стали перекуры. Захар горячился, а Марунин, посматривая на часы, говорил: «Вот через минуту… Осталось полминуты… Теперь четверть минуты. Пять секунд…»

Как-то во время такого длительного перекура пришел инженер Липский. В бригаде его еще не знали. Стояла невыносимая жара и духота, как бывает перед грозой, и ребята укрылись внутри недостроенного шалаша. Разомлевший от жары Липский, вытирая вымокшим платочком свое совсем юное нежно-розовое лицо, заглянул в шалаш.

– Почему не работаете? Кто бригадир? – спросил он.

– Я, – отозвался Захар и встал, одергивая расползшуюся на плече гимнастерку. – Только сейчас присели отдохнуть.

– Когда должны сдать шалаш?

– По плану еще позавчера, но…

– Что «но»? Меня не интересует ваше «но», я своими глазами вижу, что вы уже полчаса не работаете! – Липский пренебрежительным взглядом смерил фигуру Захара. – И, пожалуйста, не вправляйте мне мозги. Позавчера должны были сдать шалаш, а еще и половина работы не выполнена.

– А чего вы набросились на бригадира? – послышался вызывающий голос Еремкина. – Вы спросили, какая у него специальность? Человек, никогда топора в руках не держал, а вы хотите… Дайте нам работу по специальности, и мы покажем вам результат.

Липский посмотрел на Еремкина, прищурившись, и сказал с убийственным спокойствием:

– Во-первых, молодой человек, у меня есть должность – я инженер, и извольте соответствующим образом со мной держаться; а во-вторых, я обращаюсь не к вашей персоне, а к бригадиру, и прошу не расточать вашего красноречия.

Марунинцы возмущенно заорали:

– А что, слова нельзя сказать?

– Подумаешь, оскорбили, не назвали по имени-отчеству!

– Мы сами без пяти минут инженеры!

– Он сам еще, видать, только практику проходит.

– Да замолчите, как не стыдно! – не вытерпев, крикнул Брендин, потому что Захар растерялся и не знал, что делать.

Липский в первую минуту оробел, тень испуга промелькнула на его лице, но потом овладел собой и надменно сказал:

– Следуйте за мной, бригадир.

Захар вышел. Липский направился в сторону конторы, не оборачиваясь к Захару, и тот покорно шагал за ним. В полусотне метров от шалаша, где не было поблизости людей, инженер повернулся к Захару.

– Вы что же, специально приучаете своих подчиненных так по-хулигански относиться к инженерно-техническому персоналу?

– У вас нет никаких оснований говорить так, – грубовато ответил Захар. – Я только неделю назад принял эту бригаду.

– Какая у вас профессия?

– Никакой нет, – глухо ответил Захар и посмотрел себе под ноги; на его лице отразились горечь и затаенная обида.

– Почему же вас назначили бригадиром?

– Это нужно не у меня спрашивать, а у инженера Саблина.

– Да-а, вероятно, вы еще молоды для такой роли, – раздумчиво сказал Липский. – Идите и постарайтесь взять в руки ваших горлопанов. Я пришлю в помощь вам десятника на пару дней. Чувствую, что без этого у вас вообще ничего не выйдет. Кстати, подумайте сами, как вести себя с инженерно-техническими работниками.

Высокомерный тон, пренебрежительное отношение, наконец, это заносчивое «подумайте сами» возмутили Захара.

– Вот что я вам скажу, товарищ инженер, – бледнея от закипающей злости, сказал он, – я ожидал от вас бо́льшей помощи, а нравоучения читать… это самое легкое. Вы даже не сумели поговорить с ребятами, испугались, а хотите, чтобы я на них воздействовал. С ними в приказном порядке ничего не сделаешь. Они тогда, наоборот, еще хуже станут работать. Так что вот…

– Хорошо, я доложу об этом по инстанции. – Липский заметно умерил тон.

– Докладывайте где угодно, – бросил Захар и, не оглядываясь, направился к шалашу.

Каждый вечер Захар коротко рассказывал Каргополову о том, что происходит у него в бригаде, – они по-прежнему спали рядом на нарах. Рассказал он и о сегодняшнем случае с Липским.

– Этот чистоплюй и у меня в бригаде вел себя так, – сказал Каргополов сонным голосом. – Слушай, а Аниканов у тебя хоть раз был?

– Прибегал однажды, пошумел на меня, на бригаду, с тем и скрылся. Просил я его провести собрание – говорит, занят.

– Не-ет, ты его заставь провести, это же его… – Каргополов внезапно умолк, а через минуту уже захрапел во всю силу.

На следующее утро Аниканов появился в бригаде Жернакова. В майке и сандалиях он выглядел кругленьким, чистеньким, загорелым; пышные вихры его игриво трепал ветерок. В руках он нес скатанную рогожку.

– Привет горе-строителям! – воскликнул он, эффектно подняв руку. – Ну-ка, подберите мне хороший шест! Вот, Жернаков, по решению бюро ячейки и постройкома твоя бригада награждается знаменем. Давай шест, сейчас водрузим его! – С этими словами он развернул рогожку и потряс ею в воздухе.

Все бросили работу, с молчаливым недоумением глядя на Аниканова.

– Сам бери, тут холуев нет, – первым нарушил молчание Еремкин. – Давайте, ребята, работать!

Аниканов изменился в лице.

– Больше ничего не скажешь?

– А вот ты, Андрей, больше ничего не скажешь? – спросил Захар, шагнув к нему. – Это когда же состоялось такое решение и по чьей инициативе?

– По инициативе управления, понятно? – озлился Аниканов. – Хорошо, не хотите, я сам установлю.

Он принялся суетливо искать подходящий шест, нашел ветку.

– Дай-ка топор, Захар, – распорядился он.

– А ты умеешь с ним обращаться? – с кривой усмешкой спросил Захар, но топор подал.

Аниканов неумело обрубил сучья, привязал на тонкий конец распяленную рогожку, спросил:

– Ну, куда поставить, где оно будет видней?

– А где хочешь.

– А вон туда, на крышу, на конек.

– Там мы работаем, мешать будет.

– Тогда вот тут, на углу.

Он долго возился, но, когда отошел, палка упала.

– Да ты затеши конец… Дай-ка топор!

Захар несколькими взмахами заострил нижний конец, с силой всадил его в землю.

– Ну, а теперь давай собрание проведем с бригадой, – предложил он Аниканову.

– Какое собрание? – удивился Аниканов. – Сейчас же рабочее время.

– Ну, митинг. Короткий. А как же? Такое событие – знамя получили…

Захар с иронией посмотрел в глаза Аниканову, но тот отвел взгляд.

– Сейчас я не могу, вечером проведем, – важничая, заявил Аниканов. – Время скоро одиннадцать, а мне до обеда еще в трех бригадах надо побывать.

С тем и ушел.

Рогожку заметили сразу все, кто работал не только поблизости, но и на дальних шалашах. То там, то тут послышались гогот, свистки, кто-то кричал:

– Э-гей! Поздравляем с наградой!

– Рогожезнаменцам – гип-гип ура!

В бригаде Жернакова все подавленно молчали.

– Ну что, достукались? – спросил Захар.

Ему никто не ответил.

Первым нарушил молчание Брендин. С ожесточением всадив топор в жердь, он опустился на пенек и сказал:

– Завтра же пойду к старшему прорабу, пусть переводят в другую бригаду. Такой позор терпеть тут от вас!.. Три года Днепрогэс строил, ничего подобного не случалось…

– А я, знаете, что предлагаю, – баском проговорил Терещенко. – Работы осталось немного, давайте сегодня докончим все, чтобы завтра больше не приходить сюда. Хоть ночью, но закончим. Пускай тут болтается эта рогожка.

– Друзья, а это ведь верно! – воскликнул коротышка Прокоп Чулкин.

– Вин его принэсэ и к тому мисту, – вставил Пойда.

– Не-ет, туда мы не позволим! – запальчиво вступился красавец Марунин. – Не имеет права! Присудили же за этот шалаш, а там еще посмотрим!..

Над строительной площадкой потек мелодичный звон – били по подвешенному куску железа, сзывая на обед. Бригада будто не слышала сигнала и продолжала работать.

– Как, товарищи, дождемся, когда все пообедают? – спросил Захар.

– Да, давайте туда к концу, – ответил Марунин.

– Немного погодя, когда начнут расходиться, – поддержал Брендин.

Они подошли к кухне, когда там обедали лишь несколько человек да Аниканов, возле которого вертелась Кланька. Она кокетничала напропалую.

Столовая располагалась прямо под открытым небом, столами и сиденьями служили наскоро сколоченные доски, и лишь кухня выглядела капитальной – она была сложена из дикого камня. На кухне орудовали Леля Касимова и Маруся Дробышева. Они же вместе с Кланькой и сложили ее.

Еще издали увидев приближавшегося Захара, Леля Касимова улыбнулась, наблюдая, как понуро идет он, а за ним и вся бригада.

– А вы что же без знамени? – крикнула она.

– Язык бы тебе прищемить, сорока! – сердито проворчал Брендин.