Текст книги "Путевые впечатления. Год во Флоренции"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Принесли лимон; я хотел впиться в него зубами, но чтобы впиться в него зубами, необходимо было открыть рот: это меня погубило.

Тот, кто никогда не страдал от морской болезни, не знает, что такое страдание.

Что касается меня, то я почти ничего не соображал, а в те краткие мгновения, когда мне становилось лучше, слушал рассказ эмигранта. Я с наслаждением избил бы его, я отдал бы за это все на свете, но у меня недостало бы сил пошевелить пальцем. Однако, совершив неимоверное усилие, я отвернулся. И тогда я заметил Жадена, стоявшего в недвусмысленной позе, а рядом – Милорда, с изумлением смотревшего на хозяина. Все это виделось мне словно сквозь дымку, но вдруг между мною и Жаденом возник какой-то непрозрачный предмет. Чертов маркиз, желавший во что бы то ни стало рассказать о своей третьей эмиграции, увидел, что я отвернулся, и решил придвинуться ко мне поближе.

То, что две эти пытки соединились вместе, спасло меня: одна дала мне силы избавиться от другой. Я схватил за руку проходившего мимо матроса и попросил отвести меня в каюту. Матрос привык к подобным просьбам; не помню, как он меня подхватил и дотащил до каюты, помню только, что я оказался на кровати. Я слышал, как он говорил, что мне было бы хорошо выпить чаю, и машинально повторил:

– Да, чаю.

– Сколько? – спросил он.

– Много, – ответил я.

Дальше я помню только, что через каждые пять минут поглощал неимоверное количество жидкости, и продолжалось это четыре-пять часов подряд; наконец, обессиленный, измученный, раздавленный, я забылся тяжелым сном, похожим на смерть.

Когда на следующий день я проснулся, мы были в порту Ливорно; я съел три лимона, выпил чаю на 28 франков и выслушал рассказ о трех эмиграциях маркиза де Р.

Я поднялся на палубу в поисках Жадена: он сидел, забившись в угол, не отвечая ни на ласки Милорда, ни на утешения Онезима, – он чувствовал себя безмерно униженным, оттого что иностранцы стали свидетелями его слабости.

Что касается меня, то я еще полтора месяца не мог взять в рот лимон, полгода не мог глотнуть чаю и до конца жизни не соглашусь снова встретиться с маркизом де Р.

ЛИВОРНО

Мне довелось посетить много портов, повидать много городов, мне пришлось иметь дело с авиньонскими носильщиками, с мальтийскими факкини и с мессинскими трактирщиками, но такого разбойничьего притона, как Ливорно, я еще не встречал.

Во всех прочих краях у вас есть возможность не отдавать багаж, самому назначать цену, за которую его отнесут в гостиницу, и, если вам не удалось договориться, вы вправе взвалить сундук себе на плечи и обойтись без посторонней помощи. В Ливорно такое исключается.

Не успела ваша лодка коснуться пристани, как ее уже берут штурмом; откуда ни возьмись, налетает толпа посредников – они спрыгивают с пирса, с ближних лодок, с корабельных снастей. Вы понимаете, что ваше суденышко вот-вот опрокинется под их тяжестью, и начинаете тревожиться за собственную безопасность; вы хватаетесь за мол, как Робинзон Крузо – за спасительный утес; наконец, измучившись, потеряв шляпу, в кровь оцарапав колени и обломав ногти, вы оказываетесь на пирсе. Что же касается вашего багажа, то он уже поделен на столько частей, сколько в нем мест: один носильщик получает сундук, другой – несессер, третий – шляпную картонку, четвертый – зонтик, пятый – трость; если вы путешествуете вдвоем, вам полагается десять носильщиков, если втроем – пятнадцать. Таким образом, нам досталось двадцать, поскольку нас было четверо. Двадцать первый вздумал было понести Милорда. Однако Милорд, который не понимает шуток, вцепился ему в ногу; пришлось прищемить собаке хвост, чтобы она разжала челюсти. Носильщик последовал за нами, крича, что наш пес его искалечил и он заставит нас уплатить штраф. Собравшиеся возроптали, и, когда мы добрались до нашего швейцарского пансиона, перед нами шагали двадцать носильщиков, а за нами шла толпа в двести человек.

За переноску четырех сундуков, трех или четырех шляпных картонок, двух или трех несессеров, одного или двух зонтиков и трости мы заплатили сорок франков; еще десять пришлось отдать укушенному носильщику, итого пятьдесят: таким образом, за то, чтобы передвинуться на полсотни шагов, мы заплатили почти столько же (не считая чая!), сколько стоила нам дорога из Генуи.

Мне пришлось побывать в Ливорно еще дважды; наученный горьким опытом, я был настороже, однако с каждым разом платил все больше. Тот, кто попал в Ливорно, должен заранее принять в расчет разбойников, как если бы он СОЮЗ

брался ехать через Понтийские болота. Различие состоит в том, что в Понтийских болотах временами, и даже нередко, все-таки удается избежать встречи с разбойниками, а в Ливорно вы на нее обречены.

Все было бы не так страшно, если бы по прибытии в Ливорно, вместо того чтобы остановиться в одном из грязных трактиров, нагло именующих себя гостиницами, вы сразу нанимали бы карету, не торгуясь платили кучеру и отправлялись в Пизу или во Флоренцию; но нет: раз вы в Ливорно, то непременно желаете осмотреть город. А город, в сущности, не стоит этого. В нем всего три достопримечательности: каторжники, статуя Фердинанда I и мадонна Монтенеро.

Каторжники свободно передвигаются по городу и выполняют различные работы: подметают улицы, отесывают доски, возят тачки; одежда их состоит из желтых штанов, красного колпака и темной куртки, первоначальный цвет которой было бы трудно определить. На этой куртке сзади указано преступление, совершенное ее первым обладателем; дело в том, что часто каторга изнашивает преступника раньше, чем преступник – одежду, и куртка с надписью переходит к тому, кто занял его место. Таким образом, куртка играет важную роль в жизни тосканского каторжника: она может наполовину смягчить наказание либо вдвое его увеличить. Поскольку каторжники – единственные люди в Ливорно, которые не грабят, а просят подаяния, им важно носить такую куртку, чтобы вызывать к себе всеобщее сострадание. Если одни преступления считаются постыдными, то другие пробуждают в людях жалость: вору или фальшивомонетчику нечего надеяться на милостыню, но всякий охотно подаст несчастному, совершившему убийство из-за любви. Тот, кому досталась куртка с такой надписью, не ведает иных забот, кроме как регулярно чистить ее; на улице его поминутно останавливают и просят рассказать его историю. Мы видели, как две англичанки плакали навзрыд, слушая рассказ каторжника и, возможно, сами пустили бы слезу, но тут его товарищ, с которым он, очевидно не поделился выручкой, раскрыл нам секрет: на самом деле он был осужден за кражу со взломом. Настоящий assasino per amore^[29] умер восемь лет назад, и с тех пор его куртка помогла преуспеть уже трем его преемникам. Я дал полпаоло этому славному человеку, на спине у которого большими буквами было написано слово «Вор»: неудача с курткой лишила его надежд на подаяние – сколько ни твердил он, что осужден за поджог, никто ему не верил. В благодарность за нежданную и редкую милостыню он пообещал молиться за меня. Услышав такое обещание, я вернулся и настоятельно попросил его не делать этого, полагая, что для меня предпочтительнее попасть на Небо без всякой рекомендации, чем с такой.

Статуя Фердинанда I находится на площади Дарсены. Пользуясь тем, что о Ливорно сказать особенно нечего, я расскажу историю этого второго наследника тосканского Тиберия, а также историю его брата Франческо I и его невестки Бьянки Капелло. Не многие романы могут сравниться с этой историей, так она необычна и так занимательна.

В конце правления Козимо Великого, то есть приблизительно в начале 1563 года, молодой человек по имени Пьетро Бонавентури, происходивший из почтенной, но бедной семьи, приехал попытать счастья в Венецию. Его дядя, носивший ту же фамилию и проживавший в Светлейшей республике уже лет двадцать, пристроил его в банк Сальвиати, где сам он был одним из управляющих. Юноша был хорош собой, обладал прекрасным почерком, считать умел не хуже астролога: его без колебаний взяли на должность третьего или четвертого приказчика, пообещав, что при хорошем поведении он через три-четыре года помимо еды будет получать сто пятьдесят – двести дукатов. Подобное обещание превосходило самые дерзновенные мечты Бонавентури. Он облобызал руки дяди и пообещал банкирам Сальвиати вести себя так, чтобы стать образцом для их служащих. Бедный Пьетро искренне хотел сдержать слово, но дьявол вмешался в его дела и не дал осуществиться его добрым намерениям.

Напротив банка Сальвиати жил богатый и знатный венецианец, глава рода Капелло, с сыном и дочерью. Сын был красивый молодой человек, с остроконечной бородкой, закрученными кверху усами, с бойкой и дерзкой речью; неудивительно, что по нескольку раз в месяц ему случалось обнажать шпагу из-за игры или из-за женщины: в политику он не вмешивался, считая ее скучным, стариковским делом, так что раз или два его уже приносили в родительский дом проткнутым насквозь; но, как видно, дьяволу его смерть была крайне невыгодна, и Джованнино поправлялся. Однако отец, человек рассудительный, полагая, что рано или поздно счастье может изменить его отпрыску, отказался от первоначального намерения отдать дочь в монастырь, чтобы удвоить состояние сына: он опасался, как бы Джованнино однажды ночью не переселился в мир иной, оставив его и без сына, и без дочери.

Что касается Бьянки, то это была прелестная девушка лет пятнадцати-шестнадцати, с белоснежной матовой кожей, на которой при малейшем волнении выступал легкий, как розовое облачко, румянец; с волосами темно-золотистого цвета, который незадолго до того прославил Рафаэль; с черными, полными огня глазами, со стройным гибким станом, в котором при всей стройности и гибкости чувствовалась сила; подобно Джульетте, она была вся устремлена навстречу любви и только ждала минуты, когда на ее пути окажется какой-нибудь Ромео, чтобы сказать, как юная веронка: «Или я буду твоей, или пусть меня возьмет могила».

Она увидела Пьетро Бонавентури; окно комнаты молодого человека было напротив ее окна. Вначале они обменялись взглядами, потом знаками, потом заверениями в любви. После этого лишь разделявшее их расстояние. мешало им перейти от слов к делу – и Бьянка преодолела это расстояние.

Каждую ночь, когда в доме благородного Капелло все затихало, когда кормилица, воспитавшая Бьянку, уходила в соседнюю комнату, девушка, приложив ухо к перегородке и убедившись, что ее последний страж уснул, надевала темную одежду, чтобы ее не заметили, ощупью, легкая, словно тень, спускалась по мраморным лестницам отцовского дворца, приоткрывала дверь и переходила улицу; на пороге дома напротив ее ждал возлюбленный. Прижавшись друг к другу, они поднимались в тесную комнату Пьетро. Незадолго до рассвета Бьянка возвращалась к себе в спальню, где кормилица утром заставала ее спящей глубоким сном утомленного сладострастия, так похожим на сон невинности.

Однажды ночью, когда Бьянка была у возлюбленного, некий помощник пекаря, только что разжегший печь где-то поблизости, увидел приоткрытую дверь и счел нужным ее закрыть; через десять минут Бьянка спустилась вниз и поняла, что она не сможет вернуться в родительский дом.

Бьянка была одной из тех сильных натур, что принимают решение мгновенно и бесповоротно; увидев, что роковая случайность изменила все ее будущее, она без колебаний приняла новую жизнь, которая открывалась перед ней.

Она поднялась к Пьетро, сказала ему, что произошло, спросила, готов ли он всем пожертвовать для нее, как она готова всем пожертвовать для него, и предложила воспользоваться двумя часами, остававшимися до рассвета, чтобы покинуть Венецию и укрыться от преследования ее родных. Пьетро Бонавентури согласился. Молодые люди взяли гондолу и отправились к начальнику порта. Пьетро Бонавентури назвал себя и сказал, что должен немедленно отплыть в Римини по делам банка Сальвиати. Начальник приказал опустить, цепь, преграждавшую выход из порта; путь был свободен, однако, вместо того чтобы плыть в Римини, беглецы поспешили в Феррару.

Легко представить, какой переполох вызвало во дворце Капелло бегство Бьянки. Целый день семья провела в ожидании, ничего не предпринимая и надеясь, что девушка вернется; но день прошел, а о беглянке не было никаких вестей. Пришлось начать поиски; и тут стало известно о бегстве Пьетро Бонавентури. Сопоставили множество обстоятельств, на которые в свое время никто не обратил внимания и которые теперь предстали во всей своей важности. В итоге этого сопоставления возникла уверенность, что молодые люди бежали вместе.

Жена Капелло, мачеха Бьянки, была сестра патриарха Аквилеи; чтобы отомстить обидчику, она прибегла к помощи брата. Влияние патриарха Аквилеи было безгранично; он явился в Совет Десяти вместе с зятем, сказал, что в их лице всей венецианской знати нанесено тяжкое оскорбление, и попросил, чтобы Пьетро Бонавентури был объявлен вне закона как виновный в похищении. Когда Совет Десяти выполнил его просьбу, патриарх потребовал ареста Джанбаттисты Бонавентури, дяди Пьетро, которого он подозревал в соучастии в этом преступлении. Эта просьба также была выполнена. Несчастного Джанбаттисту схватили сбиры Светлейшей республики и бросили в темницу, где о нем тут же забыли, ибо Совету Десяти надо было решать участь множества других, куда более важных персон, и спустя три месяца он умер там от холода и голода.

А Джованнино, со своей стороны, неделю обшаривал без устали все закоулки Венеции, угрожая, что если он найдет Пьетро и Бьянку, то прикончит их собственными руками.

Читатель, вероятно, спрашивает себя: что общего между юными любовниками, бежавшими ночью из Венеции и преследуемыми оскорбленной родней, и Фердинандо, младшим сыном герцога Козимо Великого, в ту пору римским кардиналом. Скоро мы ответим на этот вопрос.

Тем временем беглецы добрались без всяких препятствий до Флоренции, но, как легко понять, чуть живые от усталости, и укрылись у отца Пьетро, который жил в маленькой квартирке на третьем этаже, на площади Сан Марко: бедняки чаще других бывают рады принять детей под свой кров. Бонавентури и его жена с распростертыми объятиями приняли Пьетро и Бьянку. Служанку рассчитали, чтобы избавиться от лишнего рта, который мог быть не только жадным в еде, но и опасным в разговоре. Все домашние хлопоты взяла на себя мать; а Бьянка, чьи нежные руки не могли снизойти до черной работы, занялась вышиванием и создавала вещи сказочной красоты. Отец Пьетро, зарабатывавший на жизнь тем, что переписывал для нотариусов бумаги, объявил, что взял себе помощника, и стал брать вдвое больше заказов. Бог благословил их труды, и маленькое семейство зажило безбедно.

Разумеется, Совет Десяти дал знать о своем решении флорентийским властям, которые позволили Капелло и патриарху Аквилеи искать беглецов не только во Флоренции, но и по всей Тоскане. Поиски ни к чему не привели. Все были слишком заинтересованы в сохранении своей тайны.

Так прошло три месяца, и бедная Бьянка, привыкшая ко всем усладам роскоши, ни разу не пожаловалась на нищету, которая окружала ее теперь. Единственным ее развлечением было смотреть на улицу, приподняв край занавески; но не бывало такого, чтобы бедная затворница позавидовала тем, кто в веселье или в печали шел или ехал куда вздумается.

Среди тех, кто проезжал мимо ее окна, был наследный принц Франческо, который через день навещал отца в его замке Петрайя. Франческо обычно отправлялся в это маленькое путешествие верхом; он был молод, галантен и хорошо держался в седле, а потому всякий раз, проезжая по улицам, где на него могли смотреть прекрасные глаза, он лихо гарцевал на коне. Но не молодость, не красота, не изящество всадника занимали Бьянку, когда он скакал мимо: она думала только о том, что юному принцу, столь же могущественному, сколь и привлекательному, достаточно сказать слово, чтобы с Пьетро сняли все обвинения и он стал свободен и счастлив. При этой мысли глаза юной венецианки, и без того лучистые, сверкали еще ярче. Зная, что принц проезжает по ее улице через день, в одно и то же время, она всякий раз подходила к окну и приподнимала занавеску. Однажды принц случайно посмотрел вверх и увидел в тени занавески сияющие глаза девушки. Бьянка отпрянула от окна – так порывисто, что букет, который она держала в руке, упал на улицу. Принц спешился, поднял букет, немного помедлил, надеясь, что пленительное видение появится вновь; однако занавеска больше не поднялась; тогда он приколол букет к своему камзолу и поехал дальше, но, перед тем как скрыться за углом, несколько раз обернулся.

Через день он в тот же час проезжал мимо; и хотя Бьянка, вся дрожа, стояла у окна, занавеска так и не поднялась, и ни один даже крохотный цветочек не упал на улицу.

Прошло еще два дня, и принц снова проехал по той же улице; но занавеска оставалась непреклонной к его молчаливым мольбам.

Тогда принц решил прибегнуть к иному средству. Вернувшись в свой дворец, он вызвал к себе испанского дворянина по имени Мондрагоне, которого приставил к нему отец и который охотно оказывал ему разного рода услуги. Принц положил своему придворному руку на плечо, поглядел в глаза и сказал:

– Мондрагоне, в третьем этаже углового дома на площади Сан Марко, между площадью Санта Кроче и Виа Ларга, живет молодая девушка, которая, насколько я помню, не встречалась мне во Флоренции. Она красива, она мне понравилась; через неделю я желаю увидеться с ней.

Бывают обстоятельства, при которых главное достоинство придворного – краткость, и Мондрагоне знал это.

– Будет исполнено, ваша светлость, – ответил он.

Он отправился домой и, вне себя от радости, рассказал жене, что принц оказал ему честь, избрав его своим наперсником. Жена Мондрагоне была весьма опытна в таких делах; она сказала мужу, что берет все на себя, а он пусть выполняет при Франческо свои обычные обязанности. В тот же день она навела справки и узнала, что в указанной ею квартире живут две супружеские пары, пожилая и молодая; что старуха по утрам ходит за покупками, а мужчины по вечерам относят заказчикам переписанные за день бумаги; однако молодая женщина не выходит на улицу никогда.

Раз эту девушку нельзя выманить из дому, рассудила Мондрагоне, значит, надо проникнуть к ней в дом.

На следующее утро Мондрагоне подъехала в карете к дому Бонавентури, остановилась за углом, в двадцати или тридцати шагах от двери, и стала ждать. Когда старуха, как обычно, вышла за покупками, Мондрагоне приказала кучеру пустить лошадей галопом, завернуть за угол и сбить эту женщину, причинив ей как можно меньше вреда. Возможно, такой способ знакомства был не самым безопасным, зато самым быстрым. Должны же маленькие люди понести хоть какой-нибудь ущерб, когда до них снисходят великие мира сего.

Кучер был сообразительный и ловкий малый: жена Бонавентури рухнула на землю, отделавшись незначительными ушибами. Она подняла страшный крик, но Мондрагоне живо выскочила из кареты, успокоила возроптавшую чернь заверениями, что кучер сегодня же получит двадцать пять ударов палкой, ласково обняла пострадавшую, велела слугам усадить ее в экипаж и заявила, что сама доставит ее домой и не уедет, пока не услышит от врача, что прискорбный случай не повлечет за собой никаких тяжелых последствий. Собравшийся народ был от нее в полном восторге.

Они вошли в дом. С первого взгляда Мондрагоне поняла, что имеет дело с бедняками, и, как обычно, оценила добродетель молодой женщины по стоимости ее жилища.

Ей представили Бьянку. При всей своей хитрости Мондрагоне была озадачена: никакая, даже самая бедная одежда не могла умалить гордую осанку молодой женщины. К тому же речь ее была изысканно любезной. Под личиной бедной горожанки угадывалась знатная дама. Мондрагоне удалилась, поняв только одно: из этой женщины вполне можно сделать фаворитку принца и, если дело удастся, составить себе на этом состояние.

На следующий день она явилась к Бонавентури узнать, каково здоровье пострадавшей; та чувствовала себя прекрасно и была на седьмом небе от того, что такая важная дама проявляет к ней участие. Мондрагоне превосходно разбиралась в людях: она не стала предлагать деньги, но намекнула, что ее муж занимает высокое положение при дворе, и предложила воспользоваться его влиянием. Свекровь и невестка переглянулись, и Мондрагоне поняла: ее предложение будет принято.

Назавтра она приехала снова, и в этот раз была еще ласковее, чем прежде. Накануне она дала понять Бьянке, что, несмотря на все ее уловки, распознала в ней особу знатного происхождения. Она призвала Бьянку довериться ей. У молодой женщины не было причин отказывать ей в доверии: она рассказала все. Мондрагоне выслушала с чарующе доброжелательным видом ее признания, а потом заметила, что положение более трудное, чем она думала вначале, и придется рассказать обо всем ее мужу; но в любом случае дело непременно будет улажено, ведь ее муж пользуется неограниченным доверием принца и имеет на него двойное влияние – не только как воспитатель, но и как друг. Она предложила заехать на следующий день за Бьянкой и ее свекровью и отвезти их к своему мужу. Бьянка перепугалась: впервые за три или четыре месяца, проведенные во Флоренции, ей предстояло выйти из дому, притом что, как она знала, ее разыскивал Совет Десяти, – и она стала отказываться под предлогом, что в столь простом платье, как у нее, нельзя представляться такому вельможе, как граф Мондрагоне. Именно этого и ждала искусительница: она подошла ближе, определила, что они с Бьянкой примерно одного роста, и сказала, что если только простота одежды мешает Бьянке увидеться с графом, то это препятствие легко устранить: завтра она привезет придворное платье, которое ей прислали из города и которое, несомненно, подойдет Бьянке так, словно оно было сшито для нее.

Бьянка охотно согласилась, ведь это была единственная возможность получить охранную грамоту; а может быть, в райский сад ее любви уже успел проникнуть змей гордыни.

Однако она обо всем рассказала мужу – обо всем, кроме истории с букетом, упавшим из окна и подобранным принцем Франческо. В самом деле, какое отношение этот букет имел к графу и графине Мондрагоне?

Пьетро, как и Бьянка, страдал от своего положения изгнанника и потому с готовностью согласился на все. Надо сказать, что у него тоже была тайна: два или три дня назад в его жизни появилась прекрасная незнакомка, окутанная вуалью. Несмотря на скромное происхождение Бонавентури, у него были привычки дворянина, а верность, как известно, не принадлежала в те времена к числу добродетелей, которыми превыше всего гордилось дворянство.

Мондрагоне явилась в назначенный час и с обещанным нарядом. Это было великолепное платье из атласа, затканного золотом, сшитое по испанской моде, и оно подошло Бьянке так, словно было скроено для нее. Прикоснувшись к роскошной ткани, вроде тех, что с детства окружали ее в родительском доме, Бьянка затрепетала от радости. Чтобы ступать по мраморным лестницам дворцов, нужно носить парчу и бархат. А Бьянка выросла во дворце. Нежданный и жестокий поворот судьбы вверг ее в ничтожество; но она была молода и красива, и зло, которое причинил ей случай, могло быть исправлено другим случаем. Перед молодыми открываются необъятные, неведомые горизонты, они различают там то, чего еще не видят дети и уже не видят старики.

А мать Бонавентури смотрела на невестку с безмолвным восхищением, молитвенно сложив руки, словно перед статуей Мадонны.

Все три женщины сели в карету и направились во дворец Мондрагоне на Виа деи Карнески, возле церкви Санта Мария Новелла. Дворец этот был выстроен по проекту Аммана™ совсем недавно: Мондрагоне не жил в нем и года.

Как было условлено, графиня Мондрагоне представила обеих женщин свому мужу и вкратце рассказала о злоключениях Бьянки. Мондрагоне согласился взять изгнанников под свое покровительство и, собираясь к принцу, который как раз послал за ним, обещал замолвить за них слово прямо сегодня.

Бьянка не могла скрыть радости, она снова оказалась в привычном для нее мире, руки ее опять касались мрамора, ноги ступали по коврам; полотно и холст больше не оскорбляли ее взор, кругом были шелк и бархат. Ей казалось, будто она никогда не покидала отцовского дворца и все, что она видит, принадлежит ей.

Как только Мондрагоне удалился, свекровь Бьянки захотела вернуться к себе домой, но графиня сказала, что не отпустит Бьянку, пока та подробнейшим образом не осмотрит ее дворец: ей хотелось знать, похож ли он на великолепные дворцы венецианских патрициев, о которых она так много слышала. Для жены Бонавентури такой осмотр был бы слишком утомителен, поэтому хозяйка попросила ее отдохнуть, пока Бьянка не вернется. И графиня с Бьянкой, рука об руку, как близкие подруги, вышли из комнаты и осмотрели несколько покоев, причем в каждом из них графиня обращала внимание Бьянки на какой-нибудь искусно инкрустированный шкафчик или какую-нибудь ценную картину одного из недавно умерших прославленных живописцев. Наконец они оказались в очаровательном будуаре, выходившем окнами в сад. Там графиня усадила Бьянку в кресло, открыла шкафчик, инкрустированный слоновой костью, и достала из него большой алмазный гарнитур. Сверкнув перед ней драгоценностями, которые со времен Корнелии сгубили не одно женское сердце, графиня положила их ей на колени, поставила перед ней огромное венецианское зеркало и сказала:

– Примерьте это, а я схожу за платьем по венецианской моде, которое мне только что сшили: мне хочется знать, как оно вам понравится.

И, не дожидаясь ответа Бьянки, она быстро вышла.

Женщина никогда не бывает в одиночестве, если с ней есть драгоценности; а Мондрагоне оставила Бьянку в обществе самых прекрасных алмазов, какие той когда-либо доводилось видеть. Змея-искусительница знала свое дело и не ошиблась, выбирая приманку для этой дочери Евы.

Стоило графине закрыть за собой дверь, как Бьянка занялась примеркой. Браслеты, серьги, диадемы вмиг оказались на положенных им местах. Оставалось только застегнуть на шее великолепное ожерелье, как вдруг она увидела в зеркале позади себя чье-то лицо. Она вскочила и обернулась: перед ней стоял принц Франческо, вошедший через потайную дверь.

Бьянке с присущей ей быстротой ума хватило одного мгновения, чтобы понять все: она покраснела, закрыла лицо руками и упала на колени.

– Ваша светлость, – сказала она, – я бедная женщина, все мое достояние – это моя честь, да и та принадлежит моему мужу: во имя Неба, сжальтесь надо мной!

– Синьора, – ответил принц, поднимая ее, – кто внушил вам столь нелестное мнение обо мне? Успокойтесь, я пришел вовсе не для того, чтобы нанести урон вашей чести, а для того, чтобы утешить вас и помочь вам в вашем несчастье. Я уже знаю кое-что о ваших злоключениях от Мондрагоне; расскажите мне все, и я обещаю выслушать вас столь же внимательно, сколь и почтительно.

Бьянка оказалась в ловушке: не согласиться значило выказать страх, а выказать страх значило признаться, что она способна уступить; с другой стороны, ей представилась долгожданная возможность похлопотать за мужа, и было бы поистине непростительно не воспользоваться таким случаем.

Бьянка хотела было говорить с принцем стоя, но он заставил ее сесть и слушал, облокотившись на спинку ее кресла и не отрывая от нее глаз. Молодой женщине достаточно было просто говорить о себе, чтобы вызвать сострадание, и она рассказала обо всем начиная от зарождения юного чувства и до своего прибытия во Флоренцию. На этом она остановилась; дальше пришлось бы говорить о самом принце и о букете, выпавшем из окна: это происшествие, хотя и невинное само по себе, все же вызывало у Бьянки некоторое смущение.

От счастья принц готов был пообещать что угодно. Он тут же согласился дать Пьетро охранную грамоту, но при условии, что Бьянка придет за ней сама. По сравнению с оказанной милостью такая формальность была сущим пустяком. Бьянка, в свою очередь, пообещала принцу выполнить его требование.

Франческо слишком хорошо знал женщин, чтобы при первой встрече говорить о чем-либо кроме сочувствия, которое он испытывал к Бьянке. Правда, выражение его глаз мало соответствовало его словам: но можно ли сердиться на глаза, завороженные вашей красотой?

Как только принц вышел, вернулась Мондрагоне. Увидев ее, Бьянка сразу бросилась ей на шею. Для Мондрагоне этого было достаточно, чтобы понять: ее маленькое предательство прощено и забыто.

Как догадывается читатель, мы уже приближаемся к кардиналу Фердинандо, поскольку речь зашла о его брате.

Свекровь Бьянки ничего не узнала о происшедшем, а Бонавентури узнал только, что у него будет теперь охранная грамота. Эта новость вызвала у него такое бурное ликование, что цена, которую Бьянке предстояло за это заплатить, показалась ей ничтожной: ведь надо было всего только лично получить документ из рук молодого и красивого принца! И она стала с нетерпением ждать дня, когда увидится с принцем и торжественно вручит Пьетро столь важную для него бумагу. Увы! Документ был нужен ему для того, чтобы встречаться днем с дамой под вуалью, которую до тех пор он мог видеть только по ночам.

Случилось то, что должно было случиться. Пьетро стал любовником дамы под вуалью, а Бьянка стала фавориткой принца. Однако, поскольку в это самое время Козимо I вел переговоры о браке наследного принца Франческо с эрцгерцогиней Иоанной Австрийской, любовники решили сохранить свою связь в тайне, а Пьетро Бонавентури получил должность, которая обеспечила благоденствие всей его бедствующей семье.

Переговоры завершились успешно, принц женился и целый год соблюдал приличия, навещая Бьянку только по ночам, выходя из дворца без сопровождения и переодетым; однако через год он получил от отца письмо, в котором тот уведомлял его, что подобные ночные прогулки небезопасны для принца. Тогда он дал Пьетро должность во дворце, а Бьянке купил очаровательный домик, который и поныне стоит на Виа Маджо, украшенный гербами Медичи. Теперь Франческо достаточно было перейти площадь Питти – и он оказывался у Бьянки.

Мы уже знаем, что у Пьетро были наклонности к распутной и беспорядочной жизни. При его новом положении они только усилились. Он полностью отдался кутежам, игре и любовным приключениям и вскоре нажил себе немало врагов среди бездонных глоток, неудачливых игроков и обманутых мужей. Однажды утром его нашли в тупике возле Понте Веккьо, с пятью или шестью кинжальными ранами в груди.

Прошло три года с тех пор, как Пьетро и Бьянка покинули Венецию, поклявшись друг другу в вечной любви, и два года с тех пор, как каждый из них нарушил свою клятву. Никто не был особенно опечален смертью Пьетро, даже его жена, для которой он давно стал чужим. Одна только старая мать умерла от горя, увидев, как бесславно окончил дни ее сын.