Текст книги "Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 52 страниц)
Итак, в России, нелишне это повторить, нужно все носить с собой; матрас, чтобы положить его под поясницу, подушку ― под голову, продукты, чтобы положить на зуб. В перечне наших продуктов я назвал судака; мои читатели, которые могут однажды оказаться в контакте с этой уважаемой рыбой, позволят мне сделать относительно нее некоторые пояснения.
Когда турист-гастроном приезжает в Санкт-Петербург, он слышит разговоры о стерляди; когда он приезжает в Москву, слышит разговоры о стерляди; когда он говорит: «Отправляюсь на Волгу», ему замечают:
– Вы ― очень везучий! Вы едете вкушать стерлядь!
А пока ожидает отъезда, ему подают стерляжью уху за 15, подают фрикасе из молодой стерляди, что стоит 50 рублей. Он находит уху слишком жирной, фрикасе слишком пресным и заканчивает трапезу со словами:
– Может быть, я ошибся; посмотрю еще на Волге.
И в самом деле, на Волге сразу, сразу за Нижним Новгородом, где стерляжья река Ока впадает в Волгу, он не видит больше ничего, кроме стерляди, ему не подают ничего больше, кроме стерляди; безусые русские облизывают губы, чтобы от нее ничего не пропало, усатые не вытирают усов, чтобы сохранить ее запах. И каждый поет свой гимн, этот ― Оке, тот ― Волге, единственным рекам России, где ловят эту рыбу, которой бредят.
Рискую дописаться до выступления против общего поклонения, ничего. Культ стерляди не осмысленная вера, а фетишизм. Это ― желтая мякоть, дряблая и безвкусная, которую приправляют пресными ингредиентами под предлогом сохранения ее первоначального вкуса, но в действительности потому, что русские повара ― племя без всякого воображения и, что еще хуже, без дегустационного органа ― не сумели еще подобрать соответствующий соус. Возможно, вы скажете мне:
– Есть французские повара в России; почему они не предложили ненайденную пока приправу?
Потому что наши фатально заблуждаются относительно русских поваров, будто те обладают очень развитым дегустаторским чутьем, дающим им преимущество. Повар, обладающий таким преимуществом, заставляет вас есть, что сам любит, а не то, что любите вы. Или, если вы весьма настойчиво требуете блюдо по своему, а не по его вкусу, то с той кровожадностью против хозяев, какую развивает у челяди служение, он сам себе говорит:
– А, ты любишь это вот блюдо, ты? Ладно, сейчас я заставлю тебя есть, твое любимое блюдо!
И если это острый соус ― льет слишком много уксуса, если пряности ― кладет побольше чесноку, если белый соус ― чересчур сыплет муки, если плов ― дает слишком много шафрана. В результате вы больше не едите любимые блюда, не находя их вкусными, и когда в каком-нибудь гастрономическом собрании говорите о них, то говорите:
– Прежде я любил это самое блюдо, но больше не люблю; вы знаете, что вкусы меняются каждые семь лет.
Значит, французские повара, не любящие стерлядь, не предаются труду составить соус для нелюбимой рыбы. Все проще простого: это идет не от кухни ― от философии. Но послушайте, что я сейчас скажу вам, путешествующие вниз или вверх по Волге, будь вы хоть учениками мессье д’Эгрефейя[273]273
Шарль д’Эгрефей (1668―1743) ― автор «Истории города Монпелье», изданной между 1737 и 1739, переизданной между 1878 и 1882 годами.
[Закрыть], Гримо де Ла Реньера или Брийан-Саварена: рядом со стерлядью, аристократической и слишком уж превознесенной рыбой, находится судак ― заурядная, вульгарная, демократическая, чересчур пренебрегаемся рыба. Судак, который по вкусу стоит между щукой и мерланом[274]274
Мерлан или мерланг ― рыба семейства тресковых, водится в основном у Европейского побережья Атлантики и в Черном море.
[Закрыть], судак, для которого окончательно подобран соус; судак, приготовленный в пряном отваре, и вкушаемый с растительным маслом и уксусом, с ремоладом по-татарски или с байонезом, он всегда хорош, всегда духовит, с каким бы соусом его ни ели, и стоит две копейки за фунт, тогда как даже на Волге фунт стерляди стоит рубль.
Правда, Калино, который не был напичкан стерлядью в Университете, в своем качестве русского человека и, благодаря национальному сознанию, предпочитал стерлядь. Но поскольку нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством голосов, то мы притесняли Калино, принуждая его питаться судаком. Он поел его столько и так хорошо, что стал приверженцем нашего мнения и отдал предпочтение судаку перед стерлядью.
Пардон за это отступление. Мы возвращаемся на почтовую станцию; ничто не заставляло нас так помышлять о добром обеде, как пустой стол. Мы проспали два часа в наших шубах-венгерках, отороченных каракулем; я, в качестве старшего по возрасту, ― на двух скамьях, остальные ― на полу.
На рассвете мы приняли чашку чая, и я увидел мессье, которые сверх чая выпивали стаканчик водки, мерзкой отвратительной воды жизни из зерна, к которой я никогда не мог привыкнуть; затем мы отправились в дрогу.
Исключая рассеянные тут и там войлочные палатки, исключая киргизских всадников, едущих от одного кочевья к другому и привязанных к своим длинным пикам, мы пересекали настоящую пустыню, плоскую и бескрайнюю, океан вереска, что по весне должен был обратиться в один из самых веселых зеленых ковров, но теперь, одноцветный, он покрывал всю степь однообразной скатертью пыльно-серого цвета, временами с рыжими мраморными пятнами.
Я надеялся встретить какую-нибудь дичь, но мой охотничий глаз напрасно истощал свои силы, насквозь просматривая заброшенные просторы и не находя ничего другого, кроме нескольких кочующих жаворонков и серой птицы типа наших лесных жаворонков, которая, взлетая, издает два-три пронзительных крика и перелетает, чтобы отдохнуть, на сотню шагов дальше от того места, где ее вспугнули.
К полудню оставили справа озеро, названия которого не знаю. Показалось, что увидел на нем серые и белые точки, которые могли быть дикими гусями или чайками. Но до них было более трех верст, и я нашел, что не стоило утруждаться ради ружейного выстрела, наверняка бесполезного. И вот мы с пылом продолжали путь, потому что впереди оставалось не более двух станций. В самом деле, к трем часам увидели перед собой на горизонте будто бы огромное серебряное зеркало ― озеро Эльтон, первую цель поездки. Часом позже остановились на северном его берегу, у административной конторы соляных разработок. Вокруг конторы располагалось несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста. Повсюду царило большое оживление, и мы справились, чем оно вызвано. Мы и вправду ставили на удачу. Гетман астраханских казаков, друг генерала Лана, генерал Беклемишев находился в служебном турне и только накануне прибыл на озеро Эльтон.
Прежде чем подступиться вплотную к ним с описанием, скажем общее слово о соляных озерах, которые принадлежат к богатствам Южной России. Те из них, где мы тогда побывали, примечательны своим расположением в трех-четырех сотнях верст от Каспийского моря. Значит, в отличие от озер в окрестностях Астрахани и между Волгой и Тереком, к ним не подходит довод, что якобы море при отступлении оставило в низинах лужи соленой воды. Россия насчитывает 135 таких озер, 97 из которых еще не тронуты или почти не тронуты разработками. Откуда в Эльтоне и соседних с ним озерах берется добываемая соль? Соляные запасы, уложенные природой в несколько слоев, несомненно, образуют часть земной коры. Малороссия имеет в избытке соляные шахты, и в Тифлисе в базарные дни на людных площадях эта соль продается блоками, по форме и весу они, как наши камни обычного размера. Продукция озер, эксплуатируемых в Астраханской губернии, составляет примерно 200 миллионов килограмм в год. Эксплуатируемые вдоль Терека и на правом берегу Волги 20 озер, в свою очередь, дают ежегодно в среднем 14-15 миллионов килограмм соли. Мы видели многие из них совершенно осушенными; полюбопытствовали также их пересечь, как евреи ― Красное море, не замочив ног; ни в одно из них не впадали ни река, ни ручей, и не было сообщения с каким-либо подземным источником. Эти озера, сухие в осень и зиму, наливаются водой или весной, когда тают снега, или летом, во время проливных дождей. Тут же растворяется какое-то количество грязной донной соли и соли в слоях, на которых покоится масса воды; наступает большая жара, и вода испаряется в том же объеме, в каком появилась, оставляя широкие пласты кристаллизующейся соли сверкающей белизны, так что рабочие не имеют заботы более, чем брать ее на лопату и бросать в телеги. Но нет больше такого озера, как Эльтон, которое имеет 18 лье в окружности и никогда не иссякает.
Вместо того, чтобы остановиться в конторе, хотя она не отель, или в одном из деревянных домов, принадлежность которых, во всяком случае, непонятна, мы извлекли палатку из нашей телеги и поставили на берегу озера, увенчав ее небольшим трехцветным флагом, сделанным для нас дамами Саратова. Когда я организовывал обед из остатков наших продуктов и из того, что удалось добыть на берегу Эльтона, послышался топот многих коней; они остановились у палатки, и я увидел перед собой русского офицера в простой и строгой казачьей форме.
– Простите, месье, ― обратился он ко мне на великолепном французском языке, когда я отделял девять отбивных от четверти барана, только что купленной Калино, ― но случаем, не вы ли месье Александр Дюма, которого уже месяц мы ожидаем в Астрахани?
Я поклонился, признал свою подлинность и ответил:
– Генерал Беклемишев, вне сомнений?
– Он самый. Каково! Вы знаете меня по имени, знаете, что я здесь, и не идете пригласить меня отобедать?
– Со мной письмо только для мадам, ― ответил я, смеясь. ― Генерал Лан говорил мне о мадам Беклемишевой, как об очаровательной женщине.
– И вы ей письмо вручите, очень надеюсь, ― сказал генерал. ― Для нее будет праздником увидеть вас; но, черт, каким образом занесло вас в эту пустыню?
Я объяснил возникшее желание посмотреть соляные озера.
– Вы очень хороши, ― сказал он, качнув головой. ― Испытывать такие вот желания без принуждения! Ничего такого занимательного здесь нет; однако, я в вашем распоряжении.
– Генерал Лан предрекал мне, что вы, скорей всего, окажете такую любезность.
– А! Вы знаете Лана, одного из моих добрых друзей, превосходного человека! Вы хотите объехать озеро?
– Не достаточно ли наполовину?
– Прекрасно; завтра, если хотите, в 10 часов утра, немного раньше или немного позже, по вашему выбору, мы сядем на коней. Наш экипаж отправится ожидать вас на той стороне, на казацкой линии. Там вы найдете его со всеми вашими вещами.
– Наши вещи ― палатка и мешок со спальными принадлежностями; как видите, они не громоздки. Более затруднительно другое: у нас нет экипажа; возможно, в этот час наша телега находится в пути к своему ангару с лошадьми последней станции.
– Тогда, ― ответил генерал, ― лучше едем верхом на Бестужев-Богдо[275]275
Бестужев-Богдо ― озеро Баскунчак, у этого соляного озера высится гора Богдо.
[Закрыть]. Мой тарантас находится в Ставке-Карайской; вы едете в нем до Царицына и там оставляете; в свою очередь, я беру его, чтобы вернуться в Астрахань тогда же, когда приедете вы. Что же до вашей палатки и ночного мешка, навьючим их на лошадь, и найдете вещи на Бестужеве-Богдо.
Смеясь, мы переглянулись, Муане и я; привыкли в России улаживать дела таким вот способом. Это ― врожденное чувство гостеприимства, которое очень легко обнаружить у русских, когда выясняется, что нужно оказать услугу путешественнику.
– Согласен, ― ответил я генералу, протягивая ему руку.
– Теперь, ― поинтересовался он, ― что я смог бы прислать вам с моей кухни?
– Сегодня абсолютно ничего, но завтра ― на ваше усмотрение; вы знаете ресурсы края, приехали нас отыскать, тем хуже для вас.
– Ну и хорошо! На чем вы собираетесь спать?
– На земле; это менее тяжко, чем на кроватях станций. У нас есть венгерки, тулупы и одеяла; это все, что нужно. Вам только придется позаботиться о нашем друге Муане, он ― неженка. И предупреждаю, любитель теплых стран, который больше любит тень пальм, чем тень елей.
– Вы попадете в теплынь по другу сторону Кавказа.
– Тогда поспешим туда, ― сказал Муане. ― Проклятая страна, где холод прохватывает до мозга костей!
– Бросьте, Муане; генерал, он кашляет еще после простуды в июле.
Генерал указал Муане на дом, где остановился, и удалился. Мы обедали, констатируя превосходство эльтонских баранов над баранами других пород, мяса которых вкусили в России. На следующий день это превосходство было естественным образом разъяснено видом огромных отар, пасущихся в солончаковых прериях, что раскинулись на 200 верст. Они обладали достоинствами, какие есть и у наших баранов в Пре-Сале, в Нормандии, имеющими одну природу.
* * *
Мы зажгли большой костер из вереска перед входом в палатку, обращенную тыльной стороной к ветру, получая от огня только тепло; дым, такой же густой и черный, как дым от парохода, относило и вытягивало в сторону Астрахани.
Я писал весь вечер. В палатке был круглый стол, что держался на средней стойке. Впервые после отъезда из Франции на меня не давили ни стены дома ни перегородки вагона или переборки парохода. Впрочем, я испытывал тяготы бытия, чтобы поверить до конца, что нахожусь между Волгой и Уралом, и слева татары, а справа калмыки, что нахожусь между этими монгольскими племенами, пришедшими из Азии в Европу по стопам Чингисхана и Тимура Хромого.
Мы стали лагерем посередине казачьей линии, что окружает эксплуатируемые озера и служит цели гарантировать им защиту от грабежа бравых киргизов, воров в душе, ночью проскальзывающих между предельно сближенными постами, чтобы украсть соли. Эта казачья линия охватывает примерно 20 меньших озер того же свойства, если не той же формации, доходит до Каспийского моря и тянется вдоль него, замыкаясь в Астрахани ― узле охраны одновременно и соляных разработок, и рыбных промыслов. Когда я приготовился повалиться на свой тулуп, ко мне прибыл казак с посланием и великолепной белой папахой от генерала Беклемишева.
Папаха ― колпак из шкуры астраханского барана, имеющий форму колпаков наших гусар, но без жесткого каркаса. Папаха передавалась мне, чтобы в течение ночи я мог держать голову в тепле, а письмо объясняло мне назначение папахи. Этот роскошный колпак на голове генерала привлекал мое внимание, и два-три раза мои глаза машинально поднимались. По направлению моих взглядов генерал догадался, что я хотел бы иметь такой же головной убор; и он его прислал. Не смотрите дважды на вещь, которая принадлежит русскому, иначе он вам ее отдаст, сколько бы она ни стоила. Благодаря вниманию генерала Беклемишева с этой вот ночи, первой на биваке, я мог реализовать одну из режимных заповедей людей Востока ― держать голову в тепле. А благодаря ветру, дующему в щель и подстилающему палатку, сама собой складывалась другая ― держать ноги в холоде. Эти заповеди требуют обратное тому, что на Западе.
В девять часов утра следующего дня генерал Беклемишев прислал сказать, что нас ожидает завтрак. Мы тотчас отозвались на приглашение. Выйдя из-за стола, увидели оседланных и взнузданных коней, навьюченную палатку и готовый эскорт. Употребили три часа, чтобы берегом озера описать огромный полукруг. Там всюду один и тот же вид: неизменно ― вереск, краснеющий по мере приближения к соленой воде. Думали, что он в цвету; ничуть, это сама поросль меняет окраску. Нигде ни островка на огромном пространстве воды, вытянутом на 3,5 лье в длину и 2 лье с лишним в ширину.
Каждые 10-12 верст мы встречали небольшие казачьи посты из трех человек с маленькой конюшней на трех лошадей. Этих столь крохотных постов было достаточно для охраны озера. Мессье киргизы никогда не позволяют себе атак с оружием в руках, как поступают черкесы и лезгины. Мы остановились около двух часов после полудня на берегу второго озера, у которого нет названия, хоть имеет пять лье в окружности. Оно расположено примерно на полпути от озера Эльтон к озеру Бестужев-Богдо. Обед был приготовлен под нашим тентом, который опередил нас и обнаружился на берегу озера.
Ничто не может дать даже представления ― не могу удержаться, чтобы не вернуться к этой теме, ― о глубокой меланхолии, которую навевают эти беспредельные степи, гладкие, как море в дни покоя, не предлагающие путникам даже развлечения бурей, только бы не песчаной. Правда, мы повстречались со степью не в лучшее время года, а тогда, когда ее иссушили первые зимние ветры. Весной, когда полынь зелена, ромашки желты, вереск розов, это больше не степи, это ― прерии.
Обед окончен, еще три часа дня, и, торопя коней, мы смогли отправиться в деревню Ставка-Карайская, в маленький посад примерно из 40 домов; таким образом, вечером следующего дня можно было попасть в Царицын.
Посад Ставка-Карайская, как я только что сказал, состоит примерно из 40 домов, из которых шесть-восемь принадлежат администрации и служащим. Остальными владеют армяне, некоторые дома оборудованы под гостиницы. Там находятся на постое все русские офицеры, командиры этой части казачьей линии. Так вот, вечером у меня была обставленная комната. Гарнитур этой комнаты состоял из соломенного стула, деревянного канапе, стола, накрытого вощеной холстиной, портрета императора Александра. Его и его семьи, в пару портрету Наполеона I, в золотых эполетах из фольги.
Наш ужин, по команде генерала, был организован в местном ресторане. Этот ресторан располагает бильярдом, что слывет на линии одним из высших видов развлечения в Ставке-Карайской. Поэтому бильярд всегда заказан на два-три дня вперед. И в самом деле, чем еще заниматься двум десяткам офицеров, изолированным среди степей, на просторах без дичи, у озера без рыбы? С них хватает развлечения наблюдать добычу соли. Это, может быть, интересно в первые часы, но через месяц воспринимается как монотонный процесс. А через год ― судите сами!
Мы совершили тур вокруг бильярда после обеда, так же как тур вдоль озера после завтрака. В России гостеприимство настолько свято, что нам пожелали уступить бильярд. Ясное дело, мы отказывались. Но что упрочивает самопожертвование, так это не злоупотреблять им.
На следующий день мы зарисовали единственную гору этих степей; от нее Бестужевское озеро получило второе название Богдо, что означает холм.
Если на вершине этого холма повернуться к востоку, то позади будет Волга, слева ― озеро во всей своей широте, впереди ― небольшое казачье укрепление, по другую сторону озера и направо ― солончаковые прерии, покрытые баранами.
Цель путешествия была достигнута; мы поглотили три сотни степных верст. Увидели киргизские кибитки, посетили два самых больших солевых озера России и познакомились с одним из самых отважных и любезных офицеров русской армии. Кроме того, нашли тарантас, на который не рассчитывали.
В 11 часов мы поднялись в экипаж и простились с генералом Беклемишевым. Глянув на Калино, я увидел его обогатившимся саблей и казацким ружьем. Это был подарок генерала.
Двумя часами позже мы пересекли на пароме Ахтубу ― ни что иное, как рукав Волги. Вечером, к пяти часам, были перед Царицыном и в последнем свете дня узнали «Нахимова», белеющего на воде у города. Видеть его доставляло известную радость; мы потратили на 30 часов больше, чем следовало, и если бы «Нахимов» ушел без нас, то нам нечего было бы сказать. Мы оставили тарантас генерала Беклемишева в условленном месте, не теряя ни минуты, запрыгнули в лодку и велели доставить нас к борту «Нахимова».
Наш отважный капитан издали нас узнал и показал нам силу своей нежности. Мы поблагодарили его за попустительство, которое он оказал, ожидая нас. Любезность была объяснена в двух словах. Бравый Пастухов ― фамилия нашего капитана ― не сказав нам, заключил в Саратове маленькую торговую сделку: в Камышине взять на буксир судно [баржу], груженое двумя десятками артиллерийских орудий, назначением в Астрахань. Препроводив нас в Николаевскую, вместо того, чтобы продолжать спускаться вниз по Волге он направился, следовательно, к Камышину, где утром следующего дня взял пушки на буксир. Эта работа занимала его до вечера. Из-за навигационных сложностей решено было дождаться утра. Назавтра он отправился в путь, но, обремененный буксиром, прибыл в Царицын лишь двумя часами ранее нас: таким образом, имей мы несчастье быть точными, прибудь мы накануне утром, то могли, не догадываясь, что его еще нет, решить, что он нас не дождался и, в свою очередь, как-нибудь уехать. Итак, все было к лучшему в этом лучшем из возможных миров.
Но все начало портиться, когда он признался, что заключил еще торговую сделку: вдобавок к пушкам взять на буксир второе судно [баржу], груженое зерном. Только оно не было загружено, стояло под погрузкой, и вся операция заканчивалась лишь завтра к пяти часам. По его мнению, эта задержка очень продвигала нас вперед следующим образом. Капитан погрузит дрова не только на «Нахимов», но и на оба буксируемых судна, и мы, имея достаточно топлива на весь оставшийся до Астрахани путь, сможем его пройти без остановок.
Мы предложили капитану, на случай, если бы это его устроило, вместо 15-18 часов, которые он просил, задержаться на два дня. У меня появилась идея. Поскольку Царицын был ближайшим пунктом к Дону, взять на рассвете лошадей и проехать верхом 60 верст, что разделяют две реки, Птолемей[276]276
Птолемей Клавдий (II век н. э.) ― древнегреческий ученый.
[Закрыть] ― первый, кто указывает на это сближение. Селим[277]277
Селим II Пьяница (1524―1574) ― турецкий султан, передоверил государственные дела великому визирю Соколи; в годы этого правления Турция успешно воевала с Персией, Венгрией, Венецией и захватила Кипр.
[Закрыть] ― первый, кто мечтал устроить сообщение между Волгой и Доном. Это было в 1559 году во время кампании с целью вырвать Астрахань из-под московитской власти. Он даже велел своей военной флотилии подняться по Дону до Кагальницкого городка, чтобы немедленно отрыть канал к Волге. Проект не состоялся из-за беспорядочного бегства турецкой армии, которая неосторожно углубилась в Манычские пустыни. У Петра Великого, в свою очередь, была та же идея; он направил в Дубровку английского инженера по имени Перри с приказом разбить трассу и затем развернуть высокой активности строительные работы. Новые изыскания были предприняты и закончены при императоре Николае в 1826 году. Сегодня, вернее, когда мы проезжали Царицын, шли разговоры о том, чтобы бесконечно проектируемый, но не строящийся канал заменить железной дорогой; но стоимость перевозок настолько скромна, что еще долгое время, возможно, продержится гужевая тяга.
К несчастью, наш капитан весьма был настроен назавтра пуститься в путь и не мог, значит, согласовать нам два дня, необходимые для экскурсии. Впрочем, мы находились на театре подвигов знаменитого разбойника Стеньки Разина, настоящего легендарного героя, как Робин Гуд, Жан Сбогар и Фра Диаволо.
Бандит Стенька Разин, четвертованный, потому что был простым казаком, мог бы стать великим человеком и знаменитым завоевателем, если бы родился князем. Он обладал дерзостью разбойника и сверх того ― живописными атрибутами непостоянства, которые популяризируют out law ― в обход закона, как выражаются наши соседи англичане.
Это было в 1669 году, при царе Алексее, когда Стенька Разин подал первую весть о себе, собрав шайку и грабя барки, которые поднимались или спускались по Волге. Вскоре безнаказанность и успехи удвоили его силы. Сначала атаковали и брали барки, потом атаковали и брали города.
Обеспокоенный его успехами, губернатор Астрахани посылает против него кое-какие войска. Стенька Разин один выходит навстречу этим войскам, состоящим почти полностью из казаков, держит речь на их языке; казаки кричат: «Да здравствует Стенька Разин!» и идут с ним. Тогда губернатор обращается к русскому дворянскому корпусу, отдает его под командование стольнику Богдану Звереву. Стенька встречает или, вернее, захватывает врасплох выступивший русский корпус, и более тысячи дворян остаются на поле боя. Не позволяя себе ослепиться победой и чтобы дать своему имени время набрать популярности, Стенька Разин отходит на Яик и обосновывается в Яицком городке; там он объединяется с другим авантюристом по имени Сергей Косой, который приходит на Волгу бить стрельцов. Оба нападают на Персию, грабят и жгут все подряд на Каспийском побережье и уходят с огромной добычей, уводя пленником сына правителя Гилана, захваченного в бою. После начинается тактика бандитов, обычная для рабских или плохо управляемых стран. Стенька Разин объявляет себя населению божьим посланцем с миссией даровать от его имени, справедливость, в которой отказывают вельможи на земле. Он ― защитник слабых, освободитель рабов, враг угнетателей; каждый богач обложен данью, каждый большой сеньор изгнан. Деньги розданы бедным, однако, вовсе не с такой уж щедростью, так как три четверти их остаются в руках бандита ― поборника справедливости. Все банды, обязанные рождением порознь семи-восьми лже-Димитриям, спешат присоединиться к Стеньке Разину; бандит имеет армию, и царю должно с ним считаться; он осаждает и берет Царицын, разбивает стрелецкий корпус, посланный против него из Москвы, берет город Черный Яр вырезает его жителей, которые убили некоторых из его людей; завязывает контакты с Астраханью, подходит к городу в ночном марше, внезапным штурмом берет крепостные стены, уничтожает гарнизон, сам ударом пики убивает губернатора ― князя Прозоровского, оставляет в городе двух правителей, которые заставили погибнуть в мучениях архиепископа за проповеди против Стеньки Разина, и углубляется в Россию, мечтая завоевать Москву. Князь Долгорукий рассеял эту грезу; встреченный и разбитый Стенька Разин был пленен, привезен в Москву и публично казнен, оставив память о себе от Царицына до Астрабада[278]278
Астрабад ― персидский город на Каспии.
[Закрыть]; исторический герой, если бы ему сопутствовала удача; простой герой из легенды, потому что потерпел поражение.
Мы отбыли из Царицына так, как нам обещал капитан.
Весь день наблюдали бессчетно летящих гусей, что являло небу самые запутанные геометрические фигуры. Прозрачность воздуха начинала уходить; чувствовалось, что продвигаемся к югу. Между прочим, пора; рядом проходили льдины, образуясь в более холодной воде и давая понять, что позади нас Волга начинает вставать; но мы обогнали зиму и теперь могли избежать того, чтобы она к нам присоединилась.
Днем миновали Девичий Холм. Это снова предание, связанное со Стенькой Разиным. Влюбленный в дочь знатного человека, бандит выдает себя за торговца украшениями и появляется в отчем замке той, которую любит; говорит, что не может продолжать путь из страха быть ограбленным Стенькой Разиным, настойчиво просит гостеприимства.
Дворянин верит и принимает его; любопытная девушка просит показать драгоценности.
Было это после взятия Астрахани, после грабительского налета на Персию; бандит обладал диковинами из «Тысячи и одной ночи». Господин, который даровал гостеприимство Стеньке Разину, богач, каким он был, оказался не в состоянии купить и десятой части сокровищ бандита. Стенька Разин отдал их даром или, вернее, продал их его дочери за ту цену, какую тот пожелал назвать.
Так прошла неделя; на восьмой день Стенька Разин объявил девушке о своем отъезде; она, вся охваченная любовью, предложила уехать с ним. И тогда Стенька Разин признался ей, кто он, и какой опасности она подвергла бы себя, связавшись с бандитом своенравным, взбалмошным и еще более зависимым от сотоварищей, нежели сотоварищи зависят от него.
На все, что только мог сказать Стенька Разин, она отвечала: «Я люблю тебя».
Двое влюбленных уехали вместе. В течение двух лет они вели веселую жизнь триумфаторов; затем, наконец, настали иные дни. В понимании Стеньки Разина Волга была вроде покровительствующего божества, персонифицированного для него так же, как греки узрели Ахиллеса в реке Скамандр. Так же, как Писистрат, тиран Самосы, бросил свой перстень в море, он, чтобы умилостивить Волгу пожертвовал ей самые дорогие вещи из своих сокровищ. Действительно, Волга в береговых излуках, на островах, которые она держит в объятиях и омывает своими водами, всегда давала ему надежные укрытия.
В ночь, когда бандит потерпел первое поражение от русских, с сотней своих сотоварищей он укрылся на холме, который сегодня называют Девичьим, и который тогда был безымянным. Выпив там, забыли или, скорее, попытались забыть превратности дня; но чем больше Стенька Разин пил, тем больше мрачнел. Ему казалось, что Волга стала к нему охладевать, и пробил час принести ей великую жертву.
Еще держась на ногах, поднялся на скалу, господствующую над рекой и там, обратясь к ней с импровизированной песнью:
– Я потерял твое расположение, ― высказывал он, ― хотя прежде ты защищала меня, сына Дона, как если бы я был одним из твоих сыновей. Что должен я совершить, чтобы ты вернула мне твою утраченную дружбу? Какое из самых дорогих моих сокровищ ты требуешь пожертвовать тебе? О, ответь мне, старая Волга!
Он прислушался, ответит ли ему река, и услышал эхо, которое донесло:
– Ольга!
Это было имя его любовницы. Он подумал, что ослышался и повторил свое обращение к реке. Эхо повторило:
– Ольга!
Для Стеньки Разина это было приговором судьбы. Он позвал девушку, которая спала и которая, вся светясь улыбкой, пришла к нему. Он помог ей подняться на самое высокое место холма, на край обрыва, где они оба оказались над рекой. Последний раз он прижал ее к сердцу, соединил свои губы с ее губами и во время долгого и последнего поцелуя вонзил ей в сердце свой кинжал. Девушка вскрикнула, бандит раскрыл объятия, и искупительная жертва пала и скрылась в реке.
С того дня холм зовется Девичьей горой. Если у кого будет время там остановиться, то можно проверить, есть ли эхо. На имя Волга, которым ее окликают, река по-прежнему отвечает: Ольга!
Через неделю после смерти любовницы, словно это свой добрый гений он принес в жертву злому духу, Стенька Разин был разбит и схвачен князем Долгоруким [в апреле 1671 года схвачен на Дону, в Кагальницком городке, и выдан властям домовитыми казаками].
За исключением нескольких расселин на правом берегу, всегда более высоком, чем левый, представляющий собой неоглядные степи, Волга неизменно предлагает один и тот же пейзаж. Только она все ширится, и, по мере продвижения вперед, холод ощутимо ослабевает.
В Водяной, то есть вечером, на следующий день после отъезда из Царицына, мы стали примечать листву на ивах. Правда, в глубине долины, где они осеняли ручей. Ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге уже более шести недель, как не было листвы.
Небо, казалось, светлело.
Через дюжину верст нам открылась прекрасная ивушка, сохранившая немного зеленых листов. Коровы возлежали под ивами и жевали жвачку, как на картине Пауля Поттера[279]279
Поттер Паулюс (1625―1654) ― знаменитый голландский художник, писал животных на фоне пейзажа; за 10-летний период с небольшим создал около трех десятков картин, которые высоко ценились при его жизни, и стоимость которых возрастала, потому что основные музеи и многие частные галереи стремились их приобрести.
[Закрыть].
Стали вновь появляться деревья, каких мы почти не видели после Казани. Снова видим желтолистые тополя; расселины обрывистого берега с каскадами воды и зеленью.
Оставили позади Денежный остров: это название к нему пристало, как нам пояснили, в результате дележа добычи, взятой в Астрахани, который устроил там Стенька Разин со своими людьми.
Воскресный день, 24 октября, не предложил нам ничего особо примечательного, кроме первого орла. После величественного планирования над степью, он упал на берег и провожал нас взглядом. Вечер был великолепным. Небо залилось красным, такого цвета у него я не наблюдал со времени своих путешествий в Африку: стоял истинно восточный вечер.
