Текст книги "Детективные романы и повести"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

Глава III

– Да нет, мистер Лежен, больше вроде ничего не припомню. Я ведь уже все сказала вашему сержанту. Не знаю я, ни кто она была, миссис Дэвис, ни откуда родом. Она у меня полгода снимала комнату. Платила вовремя, и вроде была славная женщина, тихая, воспитанная, а уж чего еще вам сказать – и не знаю.

Миссис Коппинз перевела дыхание и недовольно посмотрела на Лежена. Он улыбнулся ей кроткой, меланхолической улыбкой, действие которой было проверено не раз.

– Я бы с охотой помогла, если бы что знала, – добавила миссис Коппинз.

– Благодарю вас. Вот это нам и нужно – помощь. Женщины ведь знают настолько больше мужчин – они чувствуют многое интуитивно.

Ход был верный, и он оказал свое действие.

– Ах! – воскликнула миссис Коппинз. – Жалко, вас мой муж сейчас не слышит. Он только и повторяет, мол, ты думаешь, ты все знаешь, а на самом-то деле и понятия не имеешь. А ведь девять раз из десяти я права.

– Вот потому-то я и хотел узнать, что вы думаете о миссис Дэвис. Вы не знаете, может, она была несчастлива?

– Как вам сказать? Да вроде бы нет. Деловая. Это видно было. Все у нее всегда бывало как надо. Словно заранее все обдумывала. Я так понимаю, работала она, где выясняют, как какие товары идут, чего больше покупают, спрашивают. Эти агенты ходят и узнают у людей, что за мыло они покупают, или какую муку, как они свои деньги распределяют на неделю, на что у них больше всего уходит. Про это всем и так давно известно, да вот почему-то нынче прямо помешались – подавай им снова и снова такие сведения. А миссис Дэвис, по правде говоря, для этой работы очень подходила. Славная, нос куда не надо не сует, просто по-деловому расспросит– и все.

– Вы не знаете название фирмы или конторы, где она работала?

– Да нет, к сожалению, не знаю.

– Она когда-нибудь говорила, есть у нее родственники?

– Нет. Я знаю, она была вдова, и муж у нее давно умер. Он вроде долго болел, только она не особенно любила про это разговаривать.

– Она не рассказывала вам, откуда была родом?

– По-моему, не из Лондона. Откуда-то, мне думается, с севера.

– Вы не замечали в ней чего-нибудь таинственного?

Лежен сомневался, правильно ли он сделал, спросив об этом. Если у нее заработает воображение… Но миссис Коппинз не воспользовалась столь удобным случаем.

– Да нет, не замечала. И уж никогда от нее не слышала ничего такого. Только вот удивительный у нее был чемодан. Дорогой, но не новый. И буквы на нем были ее – Дж. Д., Джесси Дэвис, только они были написаны поверх других. Сперва-то они были Дж. Г., по-моему, не то А. Но мне тогда и в голову ничего не приходило. Хороший подержанный чемодан можно купить совсем дешево, и буквы уж тогда приходилось менять. У нее и вещей-то было – один чемодан.

Лежен это знал. У покойной было очень мало вещей. Не нашлось среди них ни писем, ни фотографий. Не было у нее, по-видимому, ни страхового полиса, ни счета в банке, ни чековой книжки. Носильные вещи хорошего качества, скромного покроя, почти новые.

– Она казалась всем довольной? – спросил он.

– Да вроде так.

Инспектор услышал нотку сомнения в голосе миссис Коппинз.

– Вроде?

– Я об этом как-то не задумывалась. Зарабатывала она неплохо, работа чистая, живи да радуйся. Она была не из болтливых. Но когда заболела…

– А что случилось, когда заболела?

– Сперва она расстроилась. Когда от гриппа слегла. Всю мою работу спутает, говорит. Но грипп – это грипп, на него рукой не махнешь. Пришлось ей лечь в постель, выпила она горячего чаю, аспирин приняла. Я говорю, доктора надо позвать, а она говорит – незачем. При гриппе надо отлежаться в тепле, и все. Поболела она, конечно, ведь грипп, а когда температура у нее спала, то она стала расстроенная какая-то, это тоже часто при гриппе бывает. Сидит, помню, у огня и говорит мне: «Плохо, когда столько времени свободного. Мысли одолевают. Не люблю я особенно о жизни задумываться. Расстраиваюсь».

Лежен был по-прежнему весь внимание, и миссис Коппинз разболталась пуще прежнего.

– Ну дала я ей, значит, журналов. Но только ей не читалось. И раз она говорит, как сейчас помню: «Лучше о многом не знать, если все не так, как надо, правда?» А я ей: «Да, милочка». А она: «Не знаю. Уверенности у меня никогда не было». А я говорю: «Ну, ничего, ничего». А она: «Я ничего бесчестного не делала. Мне себя упрекнуть не в чем». Я отвечаю, конечно, мол, милочка, а сама подумала, может, у нее на работе какие-нибудь делишки обделывают, и она знает, но раз это ее не касается, не вмешивается.

– Возможно, – согласился. Джон.

– Одним словом, поправилась она, почти совсем поправилась, вышла снова на работу. Я ей говорила – рано. Посидите дома еще денек-другой, говорю. И зря она меня не послушалась. Приходит домой на второй день, гляжу – а она вся в жару пылает. Еле по лестнице поднялась. Надо, говорю, доктора позвать, да только она не захотела. И ей становилось все хуже и хуже, глаза не видят, лицо горит, дышать не может. А вечером на следующий день еле-еле шепчет: «Священника. Позовите священника. Быстрее – будет поздно». Ей нужно было не нашего пастора, а католического священника. Я-то не догадывалась, что она католичка, ни распятия у нее, ничего такого.

Я вижу, на улице мальчишка, Майк, бегает, послала его за отцом Горманом. И уж решила: ничего ей говорить не стану, а сама позвоню в больницу.

– Вы сами привели к ней священника, когда он пришел?

– Да. И оставила их одних.

– Они что-нибудь говорили?

– Не помню что, только, когда я дверь закрывала, слышу, она говорит про какое-то злодейство. Да, и что-то про коня – может, это она про скачки, там ведь всегда жульничество.

– Злодейство, – повторил Лежен. Его поразило это слово.

– Они должны признаваться в грехах перед смертью, так ведь у католиков заведено? Вот она и признавалась, верно.

Лежен не сомневался, что это была предсмертная исповедь, но в его воображение запало слово «злодейство».

Должно быть, страшное это злодейство, если священника, который узнал о нем, выследили и убили…

Трое остальных жильцов миссис Коппинз ничего сообщить не могли. Двое из них, банковский клерк и пожилой человек, продавец из обувного магазина, жили здесь уже несколько лет. Третья была девушка лет двадцати двух, она недавно снимала здесь комнату, работала в универсальном магазине неподалеку. Все трое едва знали миссис Дэвис в лицо.

Женщина, которая видела отца Гормана на улице в тот вечер, тоже ничего сообщить не могла. Она знала отца Гормана, была его прихожанкой. Эта женщина видела, как он свернул на Бетналл-стрит и зашел в кафе примерно без десяти восемь. Вот и все, что она могла рассказать.

Мистер Осборн, владелец аптеки на углу Бартон-стрит, располагал более интересными сведениями.

Это был невысокого роста пожилой человек, в очках, с лысой головой и крупным простодушным лицом.

– Добрый вечер, инспектор. Проходите!

Лежен прошел за старомодный прилавок и через нишу, где молодой человек в белом халате с ловкостью фокусника разливал лекарства в пузырьки, в маленькую комнату – там стояли два кресла, стол и контор. ка. Мистер Осборн сел в одно из кресел, Лежен занял другое. Аптекарь наклонился вперед, глаза его блестели от возбуждения.

– Кажется, я смогу вам помочь. Посетителей в тот вечер было немного – погода отвратительная. Мы закрываем в восемь по четвергам. Туман все сгущался, на улице почти никого. Я стоял у дверей и глядел на улицу. В прогнозе погоды сказали, будет туман. Стою я, значит, у дверей и вижу: отец Горман идет по улице. Я его, конечно, хорошо знаю в лицо. Ужасно, убить такого достойного человека! «Вот отец Горман», – говорю я себе. Он шел по направлению к Уэст-стрит. А чуть позади него – еще кто-то. Мне бы и в голову тогда не пришло обратить на него внимание, но вдруг он остановился, как раз у моей двери. Я думаю, что это он остановился? – а потом заметил: отец Горман замедлил шаги. Словно о чем-то глубоко задумался. Потом он снова пошел быстрее, и тот, другой человек, – тоже. Я подумал, быть может, он хочет догнать священника, поговорить с ним.

– А на самом деле этот человек, видно, просто следил за ним?

– Теперь-то я уверен, было именно так, но тогда это мне в голову не пришло.

– Вы сможете описать того человека?

Лежен не рассчитывал на сколько-нибудь вразумительный ответ. Он ожидал обычных расплывчатых описаний. Но мистер Осборн оказался из другой породы, чем хозяин маленького кафе.

– Думаю, да, – уверенно отвечал он. – Это был человек высокого роста…

– Приблизительно какого?

– Ну, около шести, футов, не меньше. Хотя он мог казаться выше, чем на самом деле, из-за своей худобы. Покатые плечи, на шее – кадык. Длинные волосы. – Большой крючковатый нос. Внешность очень приметная. Конечно, я не мог разглядеть цвет глаз. Понимаете, я его видел в профиль. Возраст – лет пятьдесят. Это видно было по походке, молодые люди движутся совсем иначе.

Лежен мысленно представил себе расстояние от аптеки до противоположного тротуара и задумался. У него возникли очень сильные сомнения.

Описание, которое дал аптекарь, могло быть плодом фантазии – это случается часто, особенно, когда допрашиваешь женщин. В подобных случаях фигурируют невероятные подробности: выкаченные глаза, густые брови, обезьяньи челюсти, свирепое выражение лица. Но мистер Осборн рассказал про человека с обычной внешностью. Такое от свидетелей услышишь не часто.

Лежен задумчиво посмотрел на собеседника.

– Как вы считаете, вы бы узнали этого человека, доведись вам увидеть его снова?

– Конечно, – голос мистера Осборна звучал уверенно. – У меня прекрасная память на лица. Это просто мой конек. Если бы чья-нибудь жена пришла ко мне и купила мышьяк отравить мужа, я бы мог присягнуть на суде, что узнаю ее.

– Но вам не приходилось пока выступать на суде в такой роли?

Мистер Осборн признался, что нет.

– И уж теперь вряд ли придется. Я продаю свое дело. Мне предложили за него хорошие деньги, продам и переселюсь в Борнемут. Нужно идти на отдых, пока ты еще в состоянии наслаждаться жизнью. Я так считаю. Разведу сад. Буду путешествовать – погляжу разные страны, пока еще не поздно.

– Ну, что ж, желаю вам всех благ, – сказал он. – И если до отъезда вы вдруг встретите этого человека…

– Я тотчас же дам вам знать, мистер Лежен. Конечно. Можете рассчитывать на меня. У меня прекрасная память на лица.

Глава IV

Рассказывает Марк Истербрук

Я вышел со своей приятельницей Гермией Редклифф из театра Олд Вик. Мы были на «Макбете».

– Поедем поужинаем в «Фантазии». Когда смотришь Шекспира, всегда проголодаешься.

– Да, и когда слушаешь Вагнера. Бутерброды с семгой в антракте проходят незаметно.

По дороге мы рассуждали о «Макбете». Гермия Редклифф – красивая молодая женщина двадцати восьми лет. У нее безупречный классический профиль и густая шапка каштановых волос. Моя сестра называет ее «приятельница Марка», причем так и слышишь многозначительные кавычки. Это меня постоянно выводит из себя.

В «Фантазии» нас встретили приветливо и провели к столику у стены. Когда мы усаживались, кто-то вдруг радостно нас окликнул. За соседним столом сидел Дэвид Ардингли, преподаватель истории в Оксфорде. Он представил нам свою спутницу, прехорошенькую девушку с модной прической: волосы торчали во все стороны, а над макушкой прядки поднимались под невероятным углом. Как ни странно, прическа ей шла. У девицы были огромные голубые глаза, и рот она все время держала полуоткрытым. Как и все девушки Дэвида, она была непроходимо глупа. Дэвид, человек редкого интеллекта, почему-то находил удовольствие только в компании совершенно пустоголовых красоток.

– Это моя глубокая привязанность, Пэм, – воскликнул он. – Познакомься с Марком и Гермией. Они очень серьезные и интеллигентные. Держу пари, вы только что с Шекспира или с Ибсена.

– Смотрели «Макбета».

– Ага, ну как выглядели ведьмы?

– Ужасные, – сказала Гермия. – Как всегда.

– А знаете, – сказал Дэвид, – какие бы у меня были ведьмы, если бы я ставил спектакль?

– Какие?

– Хитрые, тихие старушонки. Как ведьмы у нас в деревнях.

– Но сейчас нет никаких ведьм, – сказала Пэм.

– Ты так говоришь, потому что ты лондонская жительница. В каждой деревне в Англии есть своя ведьма.

– Ты шутишь, – надула губки Пэм.

– Ничуть. Правда, Марк?

– Все эти суеверия давно умерли, – сказала Гермия.

– В глуши они еще живут, как ты считаешь, Марк?

– Может, ты и прав, – ответил я. – Хотя сам я не знаю, никогда в деревне не жил.

– Не представляю себе, как можно в «Макбете» показать ведьм обычными старухами. Нужна атмосфера чего-то сверхъестественного, – заметила Гермия.

– Значит, – обратился я к Дэвиду, – у тебя ведьмы бормотали бы свои заклинания, вызывали духов, а сами оставались тремя обычными деревенскими старухами. Что ж, это могло бы действительно произвести сильное впечатление.

– Если только убедить актеров так играть, – возразила Термин сухо.

– Шекспир бы теперь немало удивлялся современным постановкам своих пьес.

– А Филдинг сегодня очень интересно играл третьего убийцу, – вспомнила Гермия.

– Как было тогда удобно, – размечтался Дэвид, – нанимаешь убийцу, и он убирает кого нужно. Сейчас уж так не бывает!

– Почему не бывает, – возмутилась Гермия.– А гангстеры? Чикаго и все такое?

– Да нет же, – сказал Дэвид. – Я не про гангстеров, которых нанимают финансовые воротилы или князья преступного мира. Я про обычных людей – просто мешает кто-то: тетя Эмили такая богатая и не собирается умирать; или кому-то надоел постылый муж. Как бы удобно, звонишь в контору и говоришь: «Пришлите, пожалуйста, двух надежных убийц».

Мы все рассмеялись.

– А ведь и сейчас можно разделаться с человеком, когда надо, разве вы не знаете? – проговорила Пэм.

Мы обернулись к ней.

– Как это, детка? – спросил Дэвид.

– Ну, в общем, можно. Обыкновенным людям вроде нас. Только, кажется, это очень дорого.

Пэм смотрела на нас огромными наивными глазами, рот у нее был слегка открыт.

– Что это ты хочешь сказать? – заинтересовался Дэвид.

Пэм смутилась.

– Ах, наверно, я все перепутала. Я вспомнила про «Белого Коня». И все такое.

– «Белого Коня»? Какого еще белого коня?

Пэм залилась краской и опустила ресницы.

– Да это просто так. Кто-то что-то говорил, наверно, я перепутала, не поняла.

– А ты попробуй-ка вот этого отличного салата, – посоветовал Дэвид.

В жизни иногда случаются престранные вещи – услышишь неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же самое. Со мной такое произошло на следующее утро.

Позвонил телефон. Я ответил.

– Это Марк Истербрук?

– Да. Миссис Оливер?

– Марк, я насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там книжки, если Роуда уж так хочет.

– Очень мило с вашей стороны.,

– Обеда, надеюсь, не будет? – спросила миссис Оливер с опаской. – И пусть они меня не тащат в «Розовый Конь» пить пиво.

– Какой розовый конь?

– Ну, «Белый Конь». Мне от пива становится худо.-

– А что это такое «Белый Конь»?

– Да там какой-то бар, разве он не так называется? Или «Розовый Конь»? А может, я напутала. У меня такая путаница в голове.

– Как поживает какаду? – спросил я.

– Какаду? – недоуменно откликнулась миссис Оливер.

– А мяч для крикета?

– Ну, знаете ли, – с достоинством проговорила миссис Оливер. – Вы, наверно, с ума сошли, или у вас похмелье, или еще что. Розовые кони, какаду, крикет.

Она сердито повесила трубку.

Я все еще раздумывал о «Белом Коне», о том, как я о нем услышал сегодня снова, когда опять зазвонил телефон.

На этот раз звонил мистер Соме Уайт, известный стряпчий, который напомнил мне, что по завещанию моей крестной я могу выбрать три картины из ее коллекции.

– Ничего особенно ценного, конечно, нет, – сказал мистер Соме Уайт своим меланхоличным, скорбным тоном. – Но, насколько мне известно, вы говорили, что вам очень нравятся некоторые картины покойной.

– У нее были прелестные акварели, индийские пейзажи.

– Совершенно верно, – отвечал мистер Соме Уайт. – Подготавливаемся распродажа имущества, и не могли бы вы сейчас подъехать на Элламер-сквер…

– Сейчас приеду, – сказал я.

Работать в это утро все равно не удавалось.

С тремя акварелями под мышкой я выходил из дома на Элламер-сквер и столкнулся нос к носу с каким-то человеком, – поднимавшимся по ступенькам к двери.

Я извинился, он тоже извинился, и я уже окликнул было ехавшее мимо такси, как вдруг меня что-то остановило, я быстро обернулся и спросил:

– Привет, это вы, Корриган?

– Я. Да… а вы… вы – Марк Истербрук.

Джим Корриган и я были приятелями, когда учились в Оксфорде, но мы не виделись уже лет пятнадцать.

– Не узнал вас сначала, – сказал Корриган. – Читаю время от времени ваши статьи, нравятся.

– А вы что поделываете? Занимаетесь научной работой? Помнится, у вас была тема?

Корриган вздохнул.

– Не вышло. На это нужно много денег. Или найти миллионера, чтобы субсидировал. А мне никого не удалось заинтересовать своей теорией, к сожалению. Так что я теперь судебный хирург.

– Понятно. Вы идете в. этот дом? Там никого нет, кроме сторожа.

– Я так и думал. Но мне хотелось кое-что поразузнать о покойной леди Хескет-Дюбуа.

– Наверно, я смогу вам рассказать больше, чем сторож. Она была моя крестная.

– Правда? Отлично. Пойдемте куда-нибудь поедим. Тут недалеко маленький ресторанчик. Ничего особенного, но кормят хорошо.

Мы выбрали себе столик в ресторане и, когда подали суп, я спросил:

– Ну, а что вы хотели узнать насчет старушки? И, кстати, зачем вам это нужно?

– Это длинная история, – отвечал Корриган. – Скажите мне сперва, что она из себя представляла?

Я стал вспоминать.

– Человек старого поколения. Викторианский тип. Вдова бывшего губернатора какого-то неведомого островка. Была богата и любила жить с удобствами. Часто путешествовала за границей. Детей у нее не было, но она держала двух очень воспитанных пуделей и просто обожала их. Самоуверенная, заядлая консерваторша. Добрая, но властная. Что еще вы хотите про нее знать?

– Да как бы вам сказать, – ответил Корриган, – мог ее кто-нибудь шантажировать, как вы думаете?

– Шантажировать? – произнес я с изумлением. – Вот уж чего не могу себе представить. Почему вам это пришло в голову?

И тут я впервые услышал об обстоятельствах убийства отца Гормана.

Я положил ложку и спросил:-

– А эти фамилии? Они у вас с собой?

– Я их переписал. Вот они.

Я взял у него листок, который он достал из кармана, и стал его изучать.

– Паркинсон. Знаю двух Паркинсонов. Артур – служит на флоте. Еще Генри Паркинсон – тот чиновник в одном министерстве. Ормерод, есть один майор Орме-род. Сэндфорд, – в детстве у нас был пастор Сэндфорд. Хармондсворт – нет, такого не знаю. Такертон… – я остановился, – Такертон… Случайно не Томазина Такертон?

Корриган взглянул на меня с любопытством.

– Не знаю, может быть. А кто она такая?

– г Сейчас уже никто. Умерла около недели назад.

– Здесь, значит, ничего не узнаешь.

Я стал читать дальше.

– Шоу, знаю зубного врача по фамилии Шоу, затем Джером Шоу, судья… Делафонтейн – где-то я недавно слыхал это имя, а где – не припомню. Корриган. Это случайно не вы?

– От всего сердца надеюсь, что не я. У меня такое чувство: попасть в этот список ничего хорошего не сулит.

– Все может быть. А что навело вас на мысль о шантаже?

– Это инспектор Лежен высказал такую идею. Казалось самым вероятным объяснением. Но есть и много других. Может, это список торговцев наркотиками, или наркоманов, или тайных агентов – одним словом, кого угодно. Одно только несомненно – эта записка представляет для кого-то огромную важность, раз пошли на убийство, чтобы ее заполучить.

Я спросил:

– Вас всегда занимает полицейская сторона работы?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет.

– А почему же вы так заинтересовались на этот раз?

– Сам не знаю, – медленно проговорил Корриган.– Наверно, из-за того, что увидел здесь свое имя. Вперед, Корриганы! Один за всех.

– За всех? Значит, вы убеждены, что это жертвы, а не преступники? Но ведь может оказаться и наоборот.

– Вы правы. И, конечно, странно, отчего я так уверен? Может, это я просто себе внушил. А может, из-за отца Гормана, он был честный человек, все его любили и уважали. И я все время думаю: если этот список был для него так важен, значит дело идет о жизни и о смерти.

– Полиция не нашла никаких следов?

– Ну, это длинная история. Здесь проверь, там проверь. Проверяют, кто была женщина, которую он исповедовал.

– Кто же?

– В ней-то как раз ничего загадочного. Вдова. Мы было подумали, что ее муж имел какое-то отношение к скачкам, оказалось – нет. Она работала в небольшой фирме, фирма эта собирала данные о спросе на разные продукты и изделия и пользуется весьма недурной репутацией. На службе о миссис Дэвис почти ничего не знают. Она приехала с севера Англии – из Ланкашира. Одно странно: у нее было очень мало вещей.

Я пожал плечами.

– Это нередко случается.

– Да, вы правы.

– Одним словом, вы решили принять участие в расследовании.

– Пытаюсь что-нибудь разузнать. Хескет-Дюбуа – имя необычное. Я думал, здесь что-то выплывет. Но из ваших слов ясно: ничего нового не узнаешь.

– Не наркоманка и не торговка наркотиками, – заверил. я его. – И уж, конечно, не тайный агент. Была слишком добропорядочна, чтобы дать повод для шантажа. Не представляю себе, в какой список она вообще могла попасть. Драгоценности она держала в банке. Значит, и объект для грабежа она была неподходящий.

– А кого еще из этой семьи вы знаете?

– У нее есть и племянник и племянница, но фамилия у них другая. Муж крестной был единственный сын у своих родителей.

Корриган недовольно мне заметил, что от меня мало проку. Он посмотрел на часы, сказал, что пора ему идти резать, и мы расстались.

Я вернулся домой в задумчивости, работать опять не смог, и вдруг, подчиняясь внезапному порыву, позвонил Дэвиду Ардингли.

– Дэвид? Это Марк. Помнишь, я тебя встретил с девушкой? Пэм. Как ее фамилия?

– Хочешь отбить у меня подружку, а?

Дэвид очень развеселился.

– У тебя их столько, можешь одну и мне уступить.

– Так и у тебя же своя есть, старик, я думал, у вас дела идут на лад.

«Идут на лад». Слова-то какие противные. Ни с того ни с сего у меня вдруг стало челюсти сводить от скуки… Передо мной встало наше будущее. Ходим с Гер-мией по театрам на интересные вещи. Рассуждаем об искусстве, о музыке. Без сомнения, Гермия – прекрасная подруга жизни. «Да, но не больно-то с ней весело», – зашептал мне в ухо какой-то злорадный бесенок. Мне стало стыдно.

– Ты что, заснул? – спросил Дэвид.

– Вовсе нет. По правде говоря, твоя Пэм очень забавна.

– Верно подмечено. Но только в небольших дозах. Ее зовут Пэмела Стирлинг, и она служит продавщицей в одном из этих шикарных цветочных магазинов на Мейфер. Три сухих прутика, тюльпан с вывернутыми лепестками и лавровый листок, цена – три гинеи, ты эти букеты видел.

Он назвал адрес магазина.

– Пригласи ее куда-нибудь, и желаю вам повеселиться. Отдохнешь. Эта девица не знает решительно ничего – голова совсем пустая. Что ни скажешь, она всему будет верить. Кстати, она девушка приличная, так что пустые надежды оставь.

И он повесил трубку.

Я с трепетом вошел в магазин цветов. Несколько продавщиц, одетые в узкие бледно-зеленые платьица и с виду совершенно такие же, как Пэм, сбили меня с толку. Наконец, я определил, которая из них Пэм. Она старалась правильно написать адрес на карточке, но у нее это выходило с трудом. Еще больших трудов ей стоило сосчитать сдачу, но, наконец, я смог к ней обратиться.

– Мы с вами недавно познакомились – вы были с Дэвидом Ардингли, – напомнил я ей.

– Как же, как же, – любезно отозвалась Пэм, глядя куда-то поверх моей головы.

– Я хотел у вас кое-что спросить.

Вдруг я почувствовал угрызения совести.

– Но, может быть, сначала вы поможете мне выбрать цветы?

Словно автомат, у которого нажали нужную кнопку, Пэм проговорила:

– Мы сегодня получили дивные розы.

– Сколько они стоят?

– Совсем, совсем дешево, – проворковала Пэм сладким голоском. – Всего лишь пять шиллингов штука.

Я судорожно глотнул и сказал, что возьму шесть роз.

– И вот этих дивных, дивных листочков к ним?

Я с сомнением посмотрел на дивные листочки, которые выглядели основательно сгнившими. Вместо них я попросил несколько пушистых веток аспарагуса, чем сразу же уронил себя в глазах Пэм.

– Я хотел у вас кое-что спросить, – начал я опять, пока Пэм, довольно неуклюже, составляла букет. – Вы в тот раз упомянули какое-то заведение под названием «Белый Конь».

Пэм вздрогнула и уронила цветы на пол.

– Вы не могли бы рассказать мне о нем поподробнее?

Пэм подняла цветы и выпрямилась.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Я хотел спросить насчет «Белого Коня»,

– Белого коня? О чем это вы?

– Вы в тот раз о нем упоминали.

– Этого не может быть. Я ни о чем подобном в жизни не слыхала.

– Кто-то вам о нем рассказывал. Кто?

Пэм тяжело перевела дыхание и торопливо проговорила:

– Я не понимаю, о чем вы, и вообще мы не имеем права пускаться в разговоры с покупателями.

Она обмотала мои цветы бумагой.

– Тридцать пять шиллингов, пожалуйста.

Я дал ей две фунтовые бумажки. Она сунула мне в руку шесть шиллингов и быстро отошла к другому покупателю.

Я заметил, что у нее сильно дрожали руки.

Я медленно направился к выходу. Уже выйдя из магазина, я сообразил: она мне неверно посчитала за цветы (аспарагус стоил шесть шиллингов семь пенсов) и дала слишком много сдачи. До этого ее ошибки в арифметике, видимо, были не в пользу покупателей.

Передо мной снова встало очаровательное пустое личико и огромные синие глаза. Что-то в них промелькнуло, в этих глазах…

– Напугана, – сказал я себе. – До смерти напугана. Но почему? Почему?