Текст книги "Америка против всех. Геополитика, государственность и глобальная роль США: история и современность"

Автор книги: А. Яковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

Глава 14
«Наконец-то мир узнает своего спасителя»:
США в Первой мировой войне

Выход США на мировую арену и их первая «проба сил» в качестве великой державы с поистине глобальными амбициями связаны с событиями Первой мировой войны. Этот конфликт стал своеобразным водоразделом в американской истории. Вступив в войну в 1917 году, фактически на завершающем ее этапе, когда уже обозначились тенденции экономического истощения противников Антанты, Штаты смогли не просто получить одно из главных мест за столом мирных переговоров, но и во многом оттеснить другие западные державы-победительницы, внесшие несравненно больший вклад в победу, – Англию и Францию, не говоря уже о России, которую западные союзники попросту оставили за бортом мирных переговоров.

Пока в Европе разворачивались драматические события мировой войны, за океаном разгорались дебаты о роли, которую Соединенным Штатам Америки предстоит сыграть в глобальном конфликте. С одной стороны, американское население, привыкшее к «маленьким победоносным войнам», не испытывало желания вмешиваться в кровопролитное противостояние, которое рассматривалось прежде всего как дело европейских стран. Схожую позицию заняла и администрация президента Вудро Вильсона, который поспешил объявить о строгом нейтралитете Соединенных Штатов.

Для этого было несколько причин. С одной стороны, уже первые месяцы боевых действий показали, что война обещает быть затяжной и кровопролитной. Даже ограниченное участие в такой войне требовало значительных затрат ресурсов и, самое главное, сулило немалые человеческие жертвы, к которым американское общество всегда относилось болезненно. Кроме того, Белый дом не испытывал желания открыто заявлять о поддержке Англии и Франции. Вильсон и его советники хорошо понимали, что далеко не все американцы готовы поддержать англичан в войне, которая представлялась как завуалированное противоборство Лондона и Берлина. Более того, многие американцы рассматривали войну как справедливую борьбу Германии против навязанной Англией глобальной архитектуры международных отношений. До войны Лондон часто называли в числе главных соперников США, а американское военное министерство даже разрабатывало планы войны против Британской империи. Наконец, руководство Соединенных Штатов не могло не учитывать и то, что массы эмигрантов – немцев, ирландцев, итальянцев – испытывали явные симпатии вовсе не к Лондону и Парижу и вполне могли спровоцировать внутреннюю нестабильность в случае выступления Вашингтона на стороне Антанты.

Уже 19 августа 1914 г. президент Вильсон обратился к американскому народу с открытым письмом. Оно представляет собой блестящий образец политической риторики, от значительной части которой уже через несколько лет не останется камня на камне: «Народ Соединенных Штатов сформировался из представителей разных народов, и главным образом из тех, кто нынче находятся в состоянии войны. Вполне естественно и неизбежно, что будет складываться аналогичное многообразие расхождений в симпатиях и склонностях между ними по различным проблемам и обстоятельствам конфликта. Одни будут желать победы одной нации, другие – другой. Будет очень легко возбудить страсти и необычайно трудно их утихомирить. Те, кто попытается их разжигать, возьмут на себя огромную ответственность – ответственность ни много ни мало за то, что народ Соединенных Штатов может быть разделен на враждебные лагери, пылающие ненавистью друг к другу.[226]226
  Woodrow Wilson's Declaration of Neutrality. Delivered before the U.S. Senate on August 19, 1914.


[Закрыть] В своем обращении к нации президент особо подчеркивал, что американцы должны остаться единым народом ради того, чтобы выступить в роли глобального миротворца, который положит конец всемирному кровопролитию: «Раскол среди нас может стать роковым для спокойствия нашего духа и может серьезно затруднить исполнение нашего долга как единственной великой нации, оставшейся вне конфликта, единственного народа, сохранившего готовность сыграть роль беспристрастного посредника и способного выдвигать предложения о мире и урегулировании не в качестве участника конфликта, но в качестве друга» [227]227
  Ibid.


[Закрыть].

Однако нейтралитет не означал самоустранение от дел Старого Света. Вильсоновская администрация приложила немалые усилия не только для того, чтобы быть в курсе европейских дел, но и чтобы американское политическое присутствие на континенте явственно ощущалось в столицах Европы. С этой целью Вильсон предпринял реформу американской внешнеполитической службы – если до него ключевые дипломатические должности раздавались бизнесменам, политиканам и прочим авантюристам, у которых было достаточно денег для того, чтобы не обращать внимания на номинальную зарплату, то к началу Первой мировой войны на службу привлекли множество перспективных интеллектуалов из ведущих университетов США. Ключевой фигурой в Белом доме, завоевавшей безграничное доверие президента Вильсона, стал Эдвард Хауз, больше известный как «полковник Хауз» – выходец из Техаса, успешный бизнесмен и авантюрист, являвшийся в высшей степени харизматической и незаурядной личностью. Будучи не просто советником, но другом и доверенным лицом президента, полковник Хауз в то же время стал связующим звеном между миром крупного бизнеса и Белым домом.

Внешнеполитический курс Вильсона еще до начала мировой войны был весьма противоречив. Хотя этот президент вошел в учебники истории едва ли не как самый идеалистичный пацифист из тех, кто когда-либо занимал Белый дом, на деле он являлся глубоким прагматиком. Еще до своего избрания на высший пост, будучи главой Принстонского университета, Вильсон публично заявлял: «Двери держав, запертые сейчас, необходимо взломать. Привилегии, полученные финансистами, должны охранять представители [нашего] государства, даже если при этом будет нарушен суверенитет тех стран, которые не склонны идти нам навстречу»[228]228
  Рыбас С. «Взломать двери держав». Международная жизнь, 2019.


[Закрыть]. В 1914 году, уже в качестве главы государства, он так сформулировал свое политическое кредо: «Нет ничего, что бы интересовало меня в большей степени, чем максимально полное развитие нашей торговли и предначертанное свыше завоевание зарубежных рынков»[229]229
  Чаусов А., Громский А. Интербеллум 1918–1939. Мир между великими войнами. М. 2018.


[Закрыть].

С учетом таких взглядов трудно принять отстаиваемый официальной историографией образ Вильсона-пацифиста. При нем была развязана гражданская война в Мексике, направленная на обеспечение американцам доступа к нефтяным месторождениям. Не менее откровенными были интервенции на Гаити, в Доминиканской республике, Никарагуа. Одновременно вильсоновские эмиссары в Европе – и среди них сам полковник Хауз – настойчиво убеждали германского кайзера, британского премьер-министра и французского президента не развязывать войну, приняв вместо этого посреднические услуги американского лидера, выступавшего с планом создания «сверхкоалиции» развитых государств (разумеется, во главе с США), которая могла бы совместными усилиями вершить судьбы «отсталых» народов. Тогда этот план был отвергнут едва ли не с презрением – лидеры Старого Света негодовали, не понимая, каким образом Америка может претендовать на роль локомотива «развитого мира».

Начало войны застало Вашингтон врасплох. Ни Вильсон, ни Хауз, ни американские дипломаты в Европе не считали реальным, что летом 1914 года начнутся полномасштабные боевые действия. Однако этого не скажешь о финансово-промышленных кругах Соединенных Штатов. В то время, пока на улицах Берлина, Парижа, Лондона и Петрограда царила эйфория и горожане, упоенные обещаниями молниеносной победы, восторженно провожали на фронт войска, Уолл-стрит пребывала в радостном оживлении. На фоне сообщения о начале войны биржевые котировки взлетели настолько, что торги пришло приостановить. В стране просто не хватило денег, чтобы обслужить экономический бум. В этот момент стало очевидным, что Соединенные Штаты в финансовом плане подготовились к войне лучше, чем самая милитаристская из держав Старого Света. Чуть больше чем за полгода до начала боевых действий в Европе американские законодатели в рекордно короткие сроки одобрили, а президент – подписал закон о создании Федеральной резервной системы (ФРС) – уникальной структуры, которой предполагалось поручить контроль над финансами Соединенных Штатов. Можно сказать, что именно она провела первую «боевую операцию» США, выпустив к ноябрю 1914 года дополнительных 368 миллионов долларов «экстренных денег», которые должны были обслуживать потребности стремительно разгоняющейся экономики.

Американские «капитаны бизнеса» ждали войны и готовились к ней. Стратеги с Уолл-стрит понимали природу и перспективы разгоревшейся войны не хуже, а во многих аспектах – даже лучше генералов. С крахом германского плана молниеносной войны (плана Шлиффена) в сентябре 1914 года стало очевидно, что определяющую роль сыграет экономический потенциал противоборствующих сторон, перешедших к затяжному противостоянию. Несмотря на усилия немцев, господство на море по-прежнему принадлежало Британской империи. В условиях морской блокады Германия мгновенно теряла заморские рынки, на которых немецкие производители традиционно имели сильные позиции. Для американских бизнесменов одно только это обстоятельство, сулившее «предначертанное свыше завоевание зарубежных рынков», служило основанием для оптимизма.

Кроме того, уже в первые месяцы войны стало ясно, что ни Антанта, ни центральные державы не были готовы к длительным боевым действиям. Военачальники с обеих сторон рассчитывали на непродолжительную маневренную войну, победа в которой будет достигнута в нескольких решающих сражениях. Однако их расчетам не суждено было оправдаться. Уже к исходу 1914 года во Франции и Бельгии сформировался непрерывный фронт, который тянулся на юг от Северного моря до швейцарской границы. Стороны перешли к позиционной войне, которая представляла собой войну на истощение, требовавшую беспрецедентных ресурсов. Теперь любая попытка атаки позиций противника требовала длительной артиллерийской подготовки, за один час которой могла быть израсходована месячная норма снарядов. В этих условиях английское и французское правительства быстро осознали, что возможности экономики по обеспечению войны находятся на грани исчерпания. Фабричные рабочие, опрометчиво призванные в ряды вооруженных сил в первые месяцы войны, спешно возвращались из окопов на заводы, а в городах начали вводить рационирование продовольствия. Однако даже несмотря на эти меры, ни снарядов, ни хлеба не хватало. Не стоит забывать и о том, что во Франции значительные производственные мощности (например, до 64 % производства чугуна и более 26 % производства стали) оказались на захваченной немцами территории.

В этих условиях американские промышленники расширяли производство, перестраивая его под нужды армий Антанты, что стало возможно благодаря дешевым кредитам, которые обеспечивал печатный станок ФРС. «Соединенные Штаты, – отмечает видный американский историк У. Мак-Нил, – стали получать запредельные прибыли от вызванного войной спроса»[230]230
  Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках. Москва, 2008.


[Закрыть]. Излишне говорить, что большая часть этих запредельных прибылей доставалась лидерам корпоративных кланов Соединенных Штатов – в первую очередь, Рокфеллерам и Морганам. Каждый день войны приносил Англии и Франции тысячи убитых и раненых – и миллионы долларов для Моргана, Рокфеллера и их приближенных.

Для Дж. Моргана-младшего Первая мировая война стала чем-то вроде личного бизнес-проекта. Подобно тому, как его отец сделал состояние на поставках оружия во время Гражданской войны 1861 – 1865 годов, Морган-младший приумножил свое состояние в 1914 – 1918 годах. Магнат не только получил монопольные права на поставку военного снаряжения в Англию и Францию, еще более важным было то, что правительства двух стран поручили ему размещать их военные займы в США. Если Британия выступала посредником и гарантом в деле привлечения заемных средств для Франции, России и Италии, присоединившейся к Антанте в 1915 году, то банковские структуры Морганов выполняли ту же самую функцию по отношению к самой Британии. Ни один банк США не мог ссудить ни единого цента британскому правительству в обход Моргана. Дополнительным преимуществом являлось то обстоятельство, что с 1914 по 1928 годы президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка – флагмана ФРС – являлся Б. Стронг, креатура Моргана. Другим подручным Моргана был Э. Стеттиниус-старший, сын которого – Э. Стеттиниус-младший в 1944 году будет завершать вторую по счету мировую войну в качестве Государственного секретаря США.

Уже на второй год войны сформировалась гигантская моргановская империя, без поддержки которой британские солдаты на западном фронте попросту бы умерли с голода. Морган действовал как обыкновенный монополист: он решал, кому позволить поставлять товары Антанте и какое вознаграждение за это требовать. Вооружение, боеприпасы, медикаменты, зерно – все это шло за океан через его структуры. В общей сложности за годы войны через Моргана прошло около 84 % военных поставок Антанте.

Не хуже обстояли дела у и Рокфеллера и его «Стандард Ойл». В 1915 году компания получила прибыль, которая более чем на 60 % превысила довоенные показатели. Никогда еще рокфеллеровский бизнес не находился в более процветающем состоянии. Этому способствовала тотальная моторизация союзных армий, сражавшихся в Европе. Автомобили повсеместно вытесняли лошадей: если в войну французы вступили, имея лишь 110 грузовиков, то к ее завершению они пришли с парком в 70 тысяч машин – к этому стоит еще добавить 12 тысяч самолетов и несколько тысяч танков. На заключительном этапе войны Антанте требовалось 12 тысяч баррелей горючего в сутки – объем небольшой лишь по современным меркам, но почти запредельный для 1918 года. Нужно отметить, что Рокфеллер вплоть до момента объявления войны Германии со стороны США также демонстрировал специфический нейтралитет, который выражался в продажах нефти как Антанте, так и Германии.

Первоначально Лондон и Париж пытались исправно расплачиваться за военные поставки с заокеанским партнером. В ход пошли и капиталовложения, сделанные до войны в первую очередь англичанами, – теперь инвестиции как реальные, так и финансовые по весьма удобным ценам уступались американскому бизнесу в счет военных поставок. Таким образом, извлечение прибыли дополнялось вытеснением иностранного капитала с внутреннего рынка. Вскоре, однако, союзники убедились в невозможности платить по счетам, выставляемым американцами, тем более, что Британская империя вступила в войну с расстроенными финансами. Дело в том, что в условиях золотого стандарта национальные валюты свободно обменивались на золото, которое, в зависимости от сложившейся в международной торговле ситуации, могло свободно перетекать из одной страны в другую и обратно. Перед войной наблюдался отток золота из английской экономики – прежде всего в Германию, банкиры которой активно наращивали собственные золотые запасы. В итоге к началу войны оказалось, что Лондон фактически не может финансировать ведение боевых действий. Властям империи не оставалось ничего, кроме как приостановить свободный обмен банкнот на золото, дав подданным британской короны гарантии того, что с обеспечением денег драгоценным металлом за время войны ничего не случится. В реальности значительная часть золотого запаса в это самое время отправлялась за океан под охраной дредноутов и крейсеров Его Величества, в топливные баки которых была залита не только нефть из иранских и иракских месторождений, но и продукция рокфеллеровской «Стандарт Ойл».

Последнее обстоятельство также играло огромную роль в экономическом привязывании Антанты к Соединенным Штатам. Уже в сентябре 1917 года, когда доля американского сырья в общих поставках превысила 90 %, британское военно-морское командование официально констатировало, что без стабильного притока черного золота из Америки королевский флот не смог бы выходить в море.

Таким образом, США лишь формально остались в стороне от событий Первой мировой войны в период 1914–1917 годов. Да, американские солдаты не воевали в «Верденской мясорубке» 1916 года, не шли в атаку вместе с британцами в кровавой битве на Сомме в том же году и не участвовали в знаменитом «Брусиловском прорыве». Однако именно Америка (точнее, ее корпорации и Федеральная резервная система) с самого начала боевых действий оказалась едва ли не главным действующим лицом войны. Уже упоминавшийся У. Мак-Нил отмечает: «В итоге к 1917 году финансовая заинтересованность нью-йоркских банкиров в победе Антанты стала определяющей и все сильнее связывала американские экономические ресурсы с франко-британскими военными усилиями»[231]231
  Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках. Москва, 2008.


[Закрыть].

Сам Вильсон тоже подчеркивал эту идею. «Наша эпоха – время великих перемен, – говорил он в 1916 году, – понимаете ли вы значение только одного факта: за последние один или два года мы перестали быть должниками и стали кредиторами, и у нас больше избыточного мирового золота, чем когда бы то ни было. Нам предстоит серьезно финансировать мир, а дающий деньги должен понимать мир и руководить им[232]232
  Woodrow Wilson. September 2, 1916: Speech of Acceptance.


[Закрыть]». Именно финансирование военных операций Антанты, а вовсе не благородное желание президента Вильсона довести до конца «войну, которая положит конец всем войнам», стало решающим аргументом для вступления США в Первую мировую войну. Роль заокеанских финансистов в определении государственного курса в военную эпоху была настолько очевидной, что Дж. Норрис, сенатор от штата Небраска, констатировал в 1917 году: «Еще немного и мы поместим знак доллара прямо на государственный флаг»[233]233
  Rex Tillerson Would Put the Dollar Sign on the American Flag. House.gov. 2017.


[Закрыть].

Однако, несмотря на обширную помощь заокеанского партнера, положение Антанты к 1917 году оставалось крайне сложным. В Лондоне и Париже пока не осознавали, что силы Германии и ее союзников начинают истощаться, и опасались, что война продлится еще долго. Попытки добиться решительного перелома на западном фронте вели лишь к огромным и бессмысленным потерям, только подогревавшим общественное недовольство.

Однако и немцы не могли добиться существенного преимущества. Понимая, что боеспособность Антанты напрямую зависит от поставок из США, а Англия и вовсе не может прокормить себя без морской торговли, Германия еще ранее решилась на неограниченную подводную войну, в рамках которой ее субмарины должны были топить все без разбора торговые суда, следующие в порты противника. По их логике американцы и так уже фактически вступили в конфликт, как позднее вспоминал главнокомандующий немецким флотом гросс-адмирал А. фон Тирпиц: «[Америка] вопреки сущности нейтралитета, превратилась уже в начале войны в арсенал наших врагов. Поскольку в Северной Атлантике товары перевозятся преимущественно под английским флагом, всякая борьба с английским судоходством должна была причинять убытки американским поставщикам. Уже на примере наших находившихся за границей крейсеров, которые самым добросовестным образом выполняли все требования старого морского права, мы могли видеть, как пристрастно относились к нам Соединенные Штаты»[234]234
  Тирпиц А. Воспоминания. Воениздат, 1957.


[Закрыть].

7 мая 1915 года у берегов Ирландии немецкая субмарина торпедировала британский лайнер «Лузитания», который затонул практически мгновенно, за 18 минут, унеся с собой жизни 1198 человек из 1959 бывших на борту. Среди погибших оказалось немало состоятельных американцев, следовавших в Европу. В союзнической прессе это событие было преподнесено как военное преступление, изобличающее нечеловеческую жестокость немцев. Тем не менее посольство Германии в Вашингтоне разместило объявления более чем в пятидесяти американских газетах, предупреждая об опасности путешествия на «Лузитании». Кроме того, в нарушение норм международного права гражданское судно официально имело в трюмах оружие и боеприпасы, предназначавшиеся для британской армии, видимо, именно поэтому гигантский пароход ушел под воду за 18 минут в результате попадания одной торпеды (получивший больше повреждений и менее технически совершенный «Титаник» тонул два с половиной часа).

Вызванный гибелью «Лузитании» общественный ажиотаж не только игнорировал тот факт, что при отправлении парохода в море были нарушены элементарные нормы морского права, но и то, что Соединенные Штаты, провозгласив нейтралитет, в принципе не хотели считаться ни с какими нормами морского права. Морская блокада Германии, которую Вашингтон молчаливо поддерживал, сама по себе была установлена вразрез с подобными нормами, что, впрочем, было безразлично для американцев, которых интересовала лишь сохранность судов с грузами для Лондона и Парижа. Британцы, получавшие грузы, также не слишком интересовались юридическими тонкостями, уничтожая торговые суда Германии везде, где было возможно, включая нейтральные воды. Понимая, что неограниченная подводная война приведет в ярость США, Германия неоднократно предлагала договориться о том, каким образом можно избежать ущерба для судов, идущих под американским флагом, к примеру, посредством организации конвоев. От обсуждения этих предложений Белый дом уклонялся, его не устраивало и то, что организация конвоев снижает рентабельность грузооборота, и то, что преодоление противоречий по поводу подводной войны лишит США важного козыря для разыгрывания «германской карты». В том, что такую карту нужно держать в рукаве, президент Вильсон уже успел убедиться.

Подытоживая свои впечатления, Тирпиц писал: «Мы должны были понять, что политике Вильсона были присущи шантажистские черты. Искренне стремясь пощадить нейтральные суда, мы предложили американцам свободно пропускать их пароходы через зону блокады, если нейтральность их не будет возбуждать сомнений… Однако Америка не проявила достаточно доброй воли, чтобы пойти на это. Чудовищная книга допущенных Англией грубейших нарушений международного права осталась в Америке непрочитанной и даже нераскрытой. Напрасно я неоднократно указывал канцлеру на характер вильсоновской политики и настойчиво советовал ему принять во внимание указанные факты. Оставляя одну за другой наши справедливые и принципиальные позиции, мы достигли только того, что Вильсон шел все дальше и дальше в своих притязаниях и тактике угроз.»[235]235
  Там же.


[Закрыть].

В это же время в Америке развернула активную деятельность «партия войны», которая выступала за немедленное начало боевых действий против Германской империи. Во главе этой партии встали экс-президент Т. Рузвельт и Э. Рут, бывший министр обороны и государственный секретарь. Интересно отметить, что оба политика в свое время были удостоены Нобелевской премии мира. «Убийство тысячи мужчин, женщин и детей на “Лузитании”, – писал Т. Рузвельт, – произошло исключительно из-за отвратительной трусости и слабости Вильсона. [Американцы] не вступят в войну, если их в нее не загнать». Однако пацифистские настроения в американском обществе были еще очень сильны. Это уловила и вильсоновская администрация – достаточно сказать, что переизбрание Вильсона на пост президента в 1916 году проходило под лозунгом «Он не даст втянуть нас в войну».

И все же усилиями «партии войны» попытки загнать американцев в мировой конфликт приняли планомерный характер. В США развернулась настоящая антигерманская истерия. Газеты тиражировали леденящие душу истории о том, как «гуннские чудовища» заставляют женщин и детей прыгать в воду с тонущих кораблей, с удовлетворением наблюдая за этими зверствами. Каждое уважающее себя издание публиковало карикатуры, на которых звероподобный кайзеровский моряк получал очередной железный крест на фоне трупов, качающихся на волнах. К пропагандистской кампании подключили кинематограф: впервые в истории американцы, придя в кинотеатры, увидели пугающие кадры, демонстрирующие высадку полчищ иноземных захватчиков на побережье США. Рядовому обывателю давали понять: когда немцы разделаются с Антантой, они примутся и за Соединенные Штаты.

Впрочем, сам американский лидер подвергался не меньшей идеологической обработке, чем его сограждане, разумеется, через полковника Хауса. «США не могут допустить поражения союзников, оставив Германии роль господствующего над миром военного фактора, – утверждал Хаус в одном из писем к президенту, – следующим объектом нападения, несомненно, были бы мы, и доктрина Монро в самом деле превратилась бы в клочок бумаги»[236]236
  Keene J. The United States and the First World War. D. Routlege, 2021


[Закрыть].

Пропагандисты не гнушались играть и на самом низкопробном национализме, подогретом беспочвенными сплетнями, в частности, был пущен слух о том, что полмиллиона проживающих в стране немцев, а вместе с ними ирландцы, голландцы, скандинавы и прочие «пособники кайзера» готовятся взять в руки оружие и устроить революцию. Странные взрывы, произошедшие на оружейных заводах в Нью-Джерси в 1916 и 1917 гг. были спешно приписаны германским диверсантам. Сам президент Вильсон сделал публичное заявление, в котором признал, что «США стали жертвами германских интриг, страна наводнена германскими шпионами». Газеты эксплуатировали даже самые абсурдные случаи, подобно таинственному капитану германского флота фон Стейнмецу, который, переодевшись женщиной, якобы проник через Владивосток на территорию США и принялся заражать сапом американских лошадей. Несмотря на то, что от подобного саботажа не пострадало ни одно животное, история нагнала страха на американцев, которым намекнули, что недалек тот день, когда немцы начнут распространять чуму и тиф среди граждан США.

Официально основным камнем преткновения в отношениях между Берлином и Вашингтоном оставалась неограниченная подводная война. Международная напряженность, спровоцированная гибелью «Лузитании» и рядом инцидентов меньшего масштаба, заставила Берлин на время отказаться от идеи неограниченной подводной войны. Однако на фоне неудач Второго рейха эта идея обрела второе дыхание в 1917 году. Начатая с новой силой охота на торговое судоходство в Атлантике в определенный момент поставила Антанту в тяжелое положение. Впервые с момента начала войны англичане столкнулись с реальной перспективой голода.

Тревожные новости приходили с восточного фронта. 15 марта 1917 года Николай II отрекся от престола. Россия почти три года оттягивала на себя огромные силы противника и несколько раз буквально спасала ситуацию на Западе неожиданными ударами. Однако после Февральской революции и начавшегося в стране брожения восточный фронт грозил рассыпаться на глазах.

С этого момента угроза поражения Антанты стала более чем реальной. Уолл-стрит дала понять Белому дому, что настало время подумать о непосредственном вмешательстве в ход боевых действий в Европе. Кроме того, американские олигархи понимали, что даже если война будет завершена победой Антанты, то отношения между ней и Вашингтоном так и останутся на уровне «должник – кредитор». Если же добавить к займам еще и крови американских солдат, то тогда взаимодействие примет качественно иной характер, и Соединенным Штатам уже никто не сможет отказать в игре на равных. Понимал это и Вильсон, продолжавший продвигать смелые проекты, призванные даровать человечеству «мир без победы», после чего будет создано наднациональное объединение государств – Лига наций, с помощью которой род людской сможет обойтись без войн. Но для того, чтобы завершить «войну, которая покончит с войнами», как президент именовал этот конфликт, требовалось вмешательство американской военной силы.

К 1917 году общественность Соединенных Штатов уже была подогрета бесконечными рассказами о зверствах германских подводников. Теперь же требовалась найти последний довод, который переполнил бы чашу терпения американцев. Такой повод был вскоре найден. В феврале 1917 года потрясенным американцам сообщили, что военно-морская разведка Великобритании перехватила и (благодаря ранее захваченным русскими на Балтике немецким шифровальным книгам) прочла телеграмму министра иностранных дел Германии А. Циммермана, адресованную германскому послу в Мексике. Содержание послания шокировало граждан США: в нем германский министр приказывал послу предложить мексиканскому правительству начать войну с США, обещая финансовую и материальную поддержку. В случае успеха мексиканцы должны были вернуть себе примерно половину территорий, утраченных по итогам войны 1846 – 1848 годов.

Телеграмма Циммермана стала той искрой, которая взорвала пороховую бочку. 2 апреля 1917 года Вильсон выступил в Конгрессе США. Избранную им риторику можно считать классикой того, что позднее будет названо «либеральным интервенционизмом». Президент начал с действий немецких подводных лодок: «Нынешняя германская подводная война против коммерческого судоходства, есть война против человечества. Есть один-единственный шаг, который мы не можем сделать, на который мы просто не можем пойти: мы никогда не выберем путь покорности и согласия с тем, чтобы были проигнорированы или нарушены наиболее священные права нашей страны и нашего народа.». Далее американский лидер заявил: «Мир должен быть спасен для демократии. Его состояние должно быть основано на испытанных принципах политической свободы. У нас нет никаких эгоистических целей. Мы не стремимся ни к завоеваниям, ни к господству. Мы не ищем ни прибыли для себя, ни материальной компенсации за те жертвы, которые мы добровольно принесем. Наша цель – защита прав человечества.»[237]237
  Wilson Speech, 1917.


[Закрыть].

Конечно, даже в Конгрессе нашлись те, кто прекрасно понимал всю ложность этих возвышенных фраз. Из 435 представителей Конгресса 50 человек (впрочем, преимущественно изоляционистов) выступило против президентской инициативы. Этой оппозиции, а равно и шести голосов против, поданных в Сенате, было недостаточно для того, чтобы удержать страну от вступления в войну. США официально объявили войну Германской империи. Их примеру последовала почти вся Латинская Америка – Куба, Боливия, Перу, Уругвай, Бразилия, Эквадор, Панама, Гватемала, Никарагуа. К Антанте присоединились Греция, Китай и даже столь далекие от мировой войны страны, как Сиам (Таиланд) и Либерия. И хотя из всех перечисленных стран более или менее представительный контингент за океан послала лишь Бразилия, теперь война действительно стала мировой.

На первых порах большинство американцев не спешило вербоваться в армию для участия в войне в Европе. Оказалось, что средства массовой информации, умело раздувавшие воинственные настроения в обществе, одновременно тиражировали чрезвычайно натуралистичные описания происходившего на фронте. В результате американцы, узнававшие из газет о многочасовых обстрелах, во время которых солдаты лишались рассудка, самоубийственных атаках на немецкие позиции, химическом оружии, огнеметах и танках, не выразили особого желания вступать в армию. В итоге президент Вильсон получил почти столько же добровольцев, сколько удалось собрать в свое время Линкольну для борьбы с южанами – 73 тысячи человек. Очевидно, что для действий против Германии, которая только на западном фронте держала более трех миллионов солдат, это было ничтожно мало. Новости из Франции также не способствовали призыву – почти одновременно с вступлением в войну США союзные армии под руководством генерала Р. Ни-веля начали масштабное наступление. Более четырех с половиной миллионов французов, британцев, а также русский экспедиционный корпус атаковали германские позиции лишь затем, чтобы стремительно откатиться назад, потеряв в общей сложности около 340 тысяч человек. «Бойня Нивеля», как ее окрестили во Франции, произвела угнетающее впечатление – во французской армии начались бунты, охватившие более полусотни дивизий. Некоторые подразделения самовольно покидали окопы и направлялись к Парижу. Волнения охватили и русский экспедиционный корпус, который был использован в «бойне Нивеля» с особой жестокостью – из 20 тысяч солдат и офицеров на поле боя осталось лежать более четверти. Генералу А.-Ф. Петену, срочно назначенному вместо Нивеля на пост главнокомандующего, пришлось прибегнуть к жестким мерам вплоть до массовых расстрелов. С русскими союзниками вообще не церемонились – их лагерь был расстрелян артиллерией, оставшихся в живых вывезли частично в Грецию, частично в африканские колонии, где им предложили продолжить сражаться за «общее дело» Антанты.