Текст книги "Америка против всех. Геополитика, государственность и глобальная роль США: история и современность"

Автор книги: А. Яковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)

Приращение континентальных земель, которые могли в той или иной степени прикрыть европейскую часть России, всегда оставалось в приоритете. Вспомнить хотя бы то, что удивительно легко расставшийся с Аляской Александр II в те же годы вел упорную и жестокую борьбу за присоединение к империи Центральной Азии, пространства которой во много раз превосходили Аляску, были ненамного лучше освоены и при этом отнюдь не в меньшей степени подвержены опасности вторжения. Однако роль Азии была очевидной – создать огромный геополитический барьер с южного фланга России, не дав обосноваться там британцам, а заодно приблизиться к Индии и западным границам Китая. Подобная логика была понятна и близка Петербургу.

Конечно, с такого, сугубо континентального, ракурса значимость Аляски для России оказывается далеко не очевидной. В стратегическом плане эта земля виделась обузой. Вспомним, что даже во время Русско-японской войны, когда через Сибирь потянулись железные дороги, целые дивизии и корпуса русской армии просто не успели прибыть вовремя на театр военных действий.

С экономической ценностью Русской Америки ясности тоже не было. Пока эти земли приносили осязаемую прибыль в виде пушнины, они еще были полезны, но когда источник дохода постепенно иссяк, то и интерес к нему пропал. Даже то, что в 1840-е гг. на Аляске уже можно было найти промышленные предприятия, мало кого в Петербурге могло впечатлить. В конце концов, такие же предприятия можно было строить и в Сибири, и на Амуре. Другое дело, что строили их далеко не всегда.

Иными словами, основная проблема Русской Америки состояла в том, что ни у кого из высшего руководства империи не было четкого ответа на вопрос, зачем России она была нужна. Говоря современным языком, отсутствовало геостратегическое видение. И вряд ли можно было ожидать иного, если учесть, что контроль над американскими землями, по сути, переходил из рук в руки. Сперва были коммерсанты, которые хорошо умели делать деньги, но не обладали долгосрочным, государственным видением насчет тех или иных земель. Сменившие их затем государственники под конец существования Русской Америки пришли к достаточно глубокому пониманию ее ценности для империи, однако не смогли подкрепить свои доводы привлекательными для Петербурга финансовыми показателями.

Знакомство с основными вехами становления США как государства неизбежно приводит к вопросу о феномене американской исключительности. Это поднимает вопрос о соотношении общественно-политического строя Америки и ее государственного устройства с так называемыми демократическими идеалами. Мы уже видели, что на протяжении почти всей истории США, начиная еще едва ли не с колониальных времен, американские элиты были склонны обосновывать «уникальность» своей страны тем, что эти идеалы якобы нашли в ней свое наивысшее воплощение. Миф об «американской демократии» образует сердцевину мифа об «американской исключительности».

Сегодня США претендуют на моральный авторитет в мире, заявляя во всеуслышание о своем праве выносить суждения о демократичности других государств, давать им оценку с позиции соблюдения прав человека, определения политических правил игры и этических норм в международных делах на глобальном уровне. Именно для того, чтобы корректно судить о степени обоснованности этих притязаний, следует рассмотреть вопрос о том, могут ли современные Соединенные Штаты считаться эталоном демократического устройства.

Реальность состоит в том, что США на сегодняшний день девальвировали свои замашки на лидерство в вопросах демократии политикой двойных стандартов и несоответствием декларируемых ценностей реальным действиям, тем самым морально обанкротив собственные идеалы. Моральный авторитет и сила убеждения давно перестали быть источником американского могущества. США делают ставку на силу, все более грубую и неприкрытую, что само по себе в корне противоречит любым демократическим идеалам. Причем речь идет не только о военной силе, но и о расширяющейся практике использования экономических инструментов в качестве силовых, скрытом вмешательстве в дела суверенных государств, информационно-пропагандистском давлении. Об этой вполне естественной эволюции речь пойдет в следующих главах.

Иллюстрации к главе 12

Г.И.Шелихов, основатель первых постоянных русских поселений в Америке.

Основатель РАК Н. П. Резанов.

Флаг РАК.

Валюта РАК.

Православный священник и индейцы Аляски. Современная реконструкция.

Руководитель РАК, Главный правитель Русской Америки А.А.Баранов.

В ходе опиумных войн англичане и французы легко разгромили технически отсталую китайскую армию. На литографии: французы штурмуют резиденцию китайского императора, которая после взятия будет ими варварски разрушены и сожжена.

Подписание конвенции об уступке Аляски Российской Империей 3 (15) мая 1867 года (картина Э.Лойце, 1868 год). Э.Стекль стоит у глобуса, протягивая правую руку к Аляске. У.Стьюард сидит с картой на коленях, положив руку на стол.

Музейный комплекс на территории Форт-Росс в Калифорнии.

Судьбу Русской Америки фактически решили четыре человека:

Великий князь Константин Николаевич – брат императора Александра II, генерал-адмирал, шеф русского флота и один из главных архитекторов либеральных реформ 1860-х годов.

Александр Михайлович Горчаков, руководитель внешнеполитического ведомства, один из величайших русских дипломатов, получивший известность как «железный канцлер».

Михаил Христофорович Рейтерн – министр финансов, один из наиболее выдающихся российских финансистов XIX века.

Эдуард Андреевич фон Стекль – российский посланник в Вашингтоне.

Уильям Генри Сьюард – государственный секретарь США в 1861 – 1869 годах, соратник президента Линкольна, соперником которого он являлся в ходе выборов 1860 года. Эффективно руководил внешней политикой Вашингтона в тяжелейший период Гражданской войны 1861 – 1865 годов. Убежденный сторонник господства США на американском континенте, занимал антибританские позиции.

Чек на 7.2 миллиона долларов золотом, выписанный властями США Э. фон Стеклю.

Среди современных американцев, в том числе жителей Аляски, все больше преобладает искаженный образ Русской Америки. Русских все называют захватчиками и колонизаторами, а публичное осквернение памятника руководителю РАК А.А.Баранову в Ситке становится традиционной формой выражения протеста. Забывая об огромных заслугах А.А.Баранова для улучшения жизни местного населения, его называют убийцей и поработителем индейцев.

Часть третья
Становление «американской империи»

Итак, история становления американского государства отнюдь не свидетельствует о глубоко укорененной в нем демократической традиции. Многие ее элементы изначально носили выраженный антидемократический характер. Сходным образом американская геополитическая стратегия имела экспансионистский и агрессивный характер уже на ранних этапах существования государства. Более того, неизбежность экспансии во многом предполагает сама американская государственность. Этот экспансионизм уже в XIX веке начал приобретать глобальный характер, по крайней мере, на уровне риторики и теории. И хотя на практике США заявили о себе как о мировой державе лишь чуть более ста лет назад, это отнюдь не означает, что до того времени гегемо-нистская стратегия Америки не воплощалась в реальности.

Выход Америки на мировую арену обычно связывают с ее вступлением в Первую мировую войну в 1917 году и участием в Версальской мирной конференции 1919 года, в которой американцы не просто впервые сели за один стол с великими державами Европы, но и активно теснили их, навязывая свое видение миропорядка. Тем не менее США к тому времени уже «обкатали» в более скромных масштабах, в частности на своем собственном континенте, многие тактические приемы установления собственной гегемонии. Эти подходы бесчисленное количество раз повторялись затем в рамках целых регионов и, наконец, всего мира. Достаточно вспомнить, что знаменитая стратегия «Анаконды», которая реализовывалась Вашингтоном против СССР в годы холодной войны, а в наши дни проводится в отношении России, уходит своими корнями во времена Гражданской войны 1861–1865 годов[201]201
  ymonds Craig. Lincoln and the Strategy of Union. Naval War College Review, 1975.


[Закрыть]. В этом смысле исторический анализ может оказаться в высшей степени полезным для понимания того, что сегодня из себя представляет Америка и по какой траектории она движется.

В настоящей главе представлена попытка проследить процесс становления американской гегемонии с конца XIX столетия до последствий завершившейся в 1991 году холодной войны. В предыдущем разделе книги повествование было прервано на окончании Гражданской войны и послевоенной Реконструкции, то есть на том моменте американской истории, когда США в целом остановили свое территориальное оформление и сформировали основы национальной политической системы, которые в общих чертах сохранились до наших дней. Именно в указанный период американские элиты осознали, что «покорение» собственной территории успешно завершено и перешли к формированию планов распространения своего влияния далеко за пределы национальных границ.

Становление «американской империи» произошло в удивительно короткие сроки. Конечно, можно спорить о том, какой момент брать за точку отсчета. В настоящей книге, как помнит читатель, проводится мысль о том, что американское общество в духовном отношении изначально нацеливалось на глобальное доминирование. Если же подходить к вопросу с практической стороны, то анализ целесообразно начать с 1898 года, когда США успешно провели свою первую захватническую войну за пределами континентальной Америки. Накануне начала этого конфликта, в котором была наголову разгромлена Испания, газета «Вашингтон пост» опубликовала пророческие слова: «У нас, похоже, появилось новое сознание – осознание силы, а вместе с ним и новые аппетиты, стремление показать нашу мощь… Амбиции, интересы, жажда новых земель, гордость, упоение битвой, какой бы она ни была, – мы ожили этим новым чувством. Мы столкнулись лицом к лицу со странной судьбой. Привкус Империи ощущается у людей на губах, и он такой же, как вкус крови в джунглях.»[202]202
  Цит. по: Зинн Г. Американская империя. С 1492 года до наших дней. Родина, 2019. 256


[Закрыть].

Это сознание стало идеологической основой стремительного процесса установления американской гегемонии. Его апофеозом можно считать 1991 год, когда с мировой сцены сошел Советский Союз – единственная сила на земном шаре, которая могла бросить вызов американцам. Таким образом, на создание своей «империи» США затратили всего лишь около одного столетия. С исторической точки зрения это случилось практически мгновенно.

Вместе с тем, как мы уже неоднократно отмечали, эйфория от «победы», которую США сами себе приписали по итогам холодной войны, стала разрушительным фактором, подтачивающим основы американского могущества. Многие века и тысячелетия мировой истории учат нас тому, что чем стремительнее разворачивается имперская экспансия, тем более глубокие дисбалансы и противоречия возникают внутри самого гегемона – в дальнейшем это может привести к его краху. Известно немало примеров империй, которые стремительно врывались на мировую арену, без труда сокрушая своих соперников, однако не переживали даже своих создателей. Наполеоновская Франция или Третий рейх – наиболее свежие, однако далеко не единственные подобные случаи. Последует ли современная Америка по пути этих исполинов? Для ответа на этот вопрос следует изучить историю возникновения «американской империи».

Глава 13
Доктрина Монро, «большая дубинка», панамериканизм и «дипломатия канонерок»

Доктрина Монро является исторически первой из «больших стратегий» американского господства, провозглашенных Вашингтоном. В литературе часто подчеркивается, что эта доктрина представляет собой исторический интерес, отражавший стремление молодого американского государства обезопасить себя от появления у своих рубежей сильных европейских держав[203]203
  Sexton J. The Monroe Doctrine: Empire and Nation in Nineteenth-Century America, 2012. 257


[Закрыть]. С этим утверждением можно согласиться лишь отчасти. Доктрина Монро является не просто исторически первой, но и наиболее фундаментальной и долговечной из всех геополитических концепций, разработанных в США. Вплоть до вступления Америки в Первую мировую войну, то есть почти целое столетие, ее идеи последовательно проводились в жизнь Белым домом. Однако неверно считать, что со временем Вашингтон отказался от нее. Если не буква, то определенно самый дух этой доктрины до сих пор оказывает существенное влияние на мышление творцов американской геополитической стратегии. В этом смысле ее изучение представляет отнюдь не только теоретический интерес.

Хотя основные положения доктрины Монро были сформулированы еще Дж. Вашингтоном, свое название она получила по имени пятого президента США, который официально озвучил ее 2 декабря 1823 года в ежегодном послании к Конгрессу. Монро беспокоили текущие политические события. К тому моменту владения России в Северной Америке простирались вплоть до современной Калифорнии, а испанская корона намеревалась заявить притязания на свои бывшие владения в Центральной и Южной Америке (в 18201830 гг. независимость получили более десятка испанских колоний в Южной и Центральной Америке). В стратегически важных районах также сохранялось колониальное присутствие Англии, Франции, Нидерландов. Великие державы Старого Света, взявшие курс на реставрацию старого порядка в Европе после революции во Франции и наполеоновских войн, восстановили на престоле в Мадриде прежних правителей и раздумывали над возвращением им утерянных колоний. Кроме того, новые южноамериканские государства были политически нестабильны, ожесточенно боролись между собой, становились жертвами переворотов и гражданских войн. Все это создавало возможности если не повторной колонизации, то политического и экономического закрепления европейцев на этих землях.

Еще до официального провозглашения доктрины Монро американцы начали проводить политику «выдавливания» европейских держав из Нового Света. В 1817 году президент Монро послал генерала Э. Джексона усмирить индейское племя семинолов, нападавших на американцев с территории Флориды, в то время принадлежавшей испанцам. Преследуя семинолов, Джексон «случайно» захватил Флориду. Монро официально сделал выговор Джексону, однако испанцам ничего не оставалось, как уступить территорию за денежную компенсацию.

С оглядкой на эти обстоятельства Монро провозгласил, что США отказываются от всякого вмешательства в европейские дела, ожидая от держав Старого Света, что те, в свою очередь, также воздержатся от вмешательства в дела государств американского континента, в том числе от приобретения колоний. Позднее понятие американского континента в доктрине Монро заменило все западное полушарие, которое упоминал в своей речи ее автор.

В Европе это заявление было расценено как желание Соединенных Штатов дистанцироваться от проблем Старого Света и международной политики вообще[204]204
  Там же.


[Закрыть]. В те времена европейцы считали США глухим захолустьем, которое неспособно оказывать влияние на дела великих держав. Победы, которые американцы в конечном счете одержали в войнах с Великобританией, объясняли отдаленностью театра военных действий, помощью со стороны Франции или отвлечением английских сил на борьбу с Наполеоном. Более того, европейские наблюдатели не восприняли американскую декларацию в качестве объявления Латинской Америки зоной интересов Вашингтона.

Американцы же понимали доктрину Монро как декларацию о неприкосновенности всего американского континента. В 1845 году президент США Дж. Полк в послании к Конгрессу заявил, что США отвергают не только внешнее вмешательство Европы в дела американского континента, но и любую уступку государствами континента прав или территорий в пользу европейских держав («Поправка Полка»)[205]205
  Inaugural Address of James Knox Polk, 1845.


[Закрыть]. Еще ранее со схожими идеями в отношении испанских колоний и Кубы соответственно выступали в 1824 году сенатор Г. Клей и в 1826 году – президент США Дж. К. Адамс. В окончательном же виде доктрину Монро выразил президент У. Грант, который в 1870 году объявил абсолютное неприятие любой формы европейского вмешательства в американские дела[206]206
  Ulysses Simpson Grant, State of the Union 1870.


[Закрыть].

США гибко подходили к реализации доктрины. В 1861–1867 гг. Англия, Франция и Испания проводили вооруженную интервенцию в Мексику, которую Вашингтон счел отвечающей своим задачам по ослаблению южного соседа. Американцы предоставляли материальную поддержку интервентам, одновременно оказывая давление на легитимное мексиканское правительство. Однако в определенный момент стало очевидно, что Мексиканская империя, провозглашенная интервентами под прикрытием французских штыков, может представлять реальную угрозу американским интересам и стать плацдармом для проникновения держав Старого Света на американскую землю. Более того, ее правитель – император Максимилиан (представитель австрийской династии Габсбургов) принялся налаживать дружественные отношения с Конфедеративными Штатами Америки – противником Белого дома в Гражданской войне 1861–1865 гг. Это предопределило радикальный поворот обратно к доктрине Монро: пользуясь победоносным окончанием междоусобной войны в 1865 г. и обладанием огромной армией, Вашингтон даже вынашивал планы военного вторжения на юг. Впрочем, к 1867 году Максимилиан из-за противоречий в Старом Свете остался без поддержки, его империя пала, а сам император был расстрелян.

К концу XIX столетия доктрина Монро окончательно приобрела экспансионистский, империалистический характер. Соединенные Штаты почувствовали, что «являются практически сувереном над [американским] континентом и их указы имеют силу закона»[207]207
  Mr. Olney to Mr. Bayard. Department of State, Washington, July 20, 1895


[Закрыть], как выразился госсекретарь США Р. Олни в разгар пограничного спора между Великобританией и Венесуэлой по отношению к территориям, которые Великобритания назвала частью Британской Гвианы. Еще более прямо высказывался Теодор Рузвельт, ставший в 1901 г. президентом США, однако еще задолго до этого ставший известным поборником доктрины Монро. Он утверждал, что к концу XIX столетия США обрели статус «международного полицейского» во всем полушарии. Рузвельт отмечал: «Приверженность Соединенных Штатов доктрине Монро может вынудить нас в случае наиболее вопиющих нарушений, пускай неохотно, но все же брать на себя международные полицейские полномочия»[208]208
  Roosevelt Corollary to the Monroe Doctrine, 1904


[Закрыть]. По сути дела, тем самым США возлагали на себя не столько полицейскую, сколько цивилизаторскую миссию: раз Вашингтон ощущал свою ответственность за судьбы государств западного полушария и готов был вмешаться в «вопиющих случаях», то почему бы не вмешаться во внутренние дела государств и помимо подобных ситуаций – в превентивных целях? Логическим развитием этих идей стала выдвинутая Рузвельтом концепция «большой дубинки»: если в Латинской Америке возникнут конфликты, то Вашингтон будет в них вмешиваться, в том числе с помощью военной силы. Выступая с ее обоснованием перед публикой, американский политик апеллировал к «африканской» посло-вице[209]209
  Видимо, эту пословицу придумал сам Т. Рузвельт, поскольку нигде больше она не встречается.


[Закрыть], которая во многом выразила кредо политики США вплоть до наших дней: «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку, и ты далеко пойдешь». К тому моменту, как Рузвельт выдвинул эту идею, США уже вовсю орудовали «большой дубинкой» в Латинской Америке. Возможно, наиболее ярким примером стала испано-американская война – фактически первая «проба сил» набиравшего обороты американского империализма.

Параллельно набирал силу панамериканизм – интеллектуальное и политическое течение, которое провозглашает необходимость достижения единства государств и народов американского континента, декларирует их культурное и духовное родство, общность исторических судеб. Доктрина Монро, следует отметить, также укладывается в рамки панамериканизма, однако предлагает его весьма жесткий и неравноправный вариант – при единоличном господстве США и подчиненном положении всех прочих региональных государств.

Разумеется, латиноамериканские политики и теоретики выдвигали собственные многочисленные панамериканские проекты. Первые попытки объединения испаноговорящих стран в западном полушарии были высказаны легендарным Симоном Боливаром еще в 1815 г., а уже позже были частично воплощены в жизнь, когда к 1826 г. он стал главой трех стран одновременно: Великой Колумбии, Перу и Боливии. Будучи сторонником республиканской формы правления, Боливар стремился дать странам возможность повторить путь 13 североамериканских колоний – объединиться и создать единую конфедерацию нескольких испаноговорящих государств. Данная инициатива была представлена в виде «Великого плана Американской конфедерации», принятие которого должно было произойти на конгрессе в Панаме в 18241826 гг. после подписания и ратификации двусторонних договоров о союзе, лиге и конфедерации. Такие договоры были подготовлены до начала Панамского конгресса между «Колумбией и Чили, Колумбией и Перу, Колумбией и Аргентиной, Колумбией и Мексикой, Колумбией и Центральной Америкой» (Соединёнными Провинциями Центральной Америки). По итогам переговоров и заключения договоров конфедерацию должна была возглавить Колумбия, однако страны столкнулись с противоречиями и противостоянием местных элит, что не позволило довести данную инициативу до логического конца.

После смерти Боливара инициатива по созыву очередных встреч глав на полях ряда конгрессов перешла к Мексике. Её министр иностранных дел Лукас Аламан старался снять противоречия между странами и взывал к их солидаризации, выдвинув предложение «Семейного пакта» – заключение необходимых экономических договоров на дипломатической основе. Затем инициатива перешла к Перу и Чили (конгрессы в Лиме 1847–1848 гг. и 1864–1865 гг., а также в 1856–1857 гг. в Сантьяго), при посредничестве которых страны региона пытались выработать солидарную позицию против внешних интервенций, а также достигнуть цель, провозглашённую Боливаром – подписать экономические договоры и объединиться в конфедерацию. Там не менее ни один из конгрессов так и не закончился созданием единой «американской семьи» для испаноговорящих республик, хотя, казалось, что им для этого оставался буквально один шаг (тема общей безопасности позволила значительно сплотиться, что привело к возникновению понятий Латинская Америка и латиноамериканцы в середине XIX в.). При этом выстраивающаяся межамериканская система дополнилась новыми инструментами, например, Доктриной Кальво, аргентинского дипломата и юриста-международника, который сформулировал тезис о том, что «иностранцы должны прибегать к местным средствам правовой защиты или урегулированию споров, возникающих в соответствии с контрактом, и в дальнейшем должны отказаться от дипломатического вмешательства своего собственного правительства», то есть государства не должны оказывать дипломатическое или военное давление на суверенные правительства, с тем чтобы взыскать долги физических лиц.

Несмотря на то, что ни один из конгрессов, проводимых испаноговорящими республиками, не привёл к единению, имевшийся опыт значительно облегчил реализацию инициатив США по созданию новой «американской семьи», но уже не под стягом Боливара, а под знаменем США в виде политики панамериканизма. К 1889 г. данная политика позволила сформулировать некоторую общую повестку: достижение мира среди его государств-членов, способствование солидарности; укрепление сотрудничества; защита суверенитета, территориальной целостности и независимости. Иными словами, США попытались отойти от экономической повестки, сосредоточившись на теме безопасности – ее главным «поставщиком» в регионе должен был стать именно Вашингтон. Именно в это время настал звездный час доктрины Монро.

«Проамериканский панамериканизм», послуживший среди прочего основой для создания Международного союза американских республик в 18891890 гг., продолжал оставаться господствующей в регионе политической идеологией вплоть до Второй мировой войны. С 1889 по 1948 гг. проводились панамериканские конференции, в которых почти всегда присутствовали все страны западного полушария, обсуждавшие вопросы сотрудничества в военно-политической и социальной сферах. Эти мероприятия не всегда завершались положительно для США, так как в некоторой степени США сами стали причиной актуализации тематики безопасности. Например, внешнеполитический курс Т. Рузвельта в начале ХХ в., задачей которого было «наведение порядка» в регионе (вспомним знаменитую «политику большой дубинки»), явился ярким примером американского империализма и приводил, в том числе к прямым военным вторжениям (оккупация Гондураса, Никарагуа, Кубы). Одной из главных мишеней Вашингтона стала Колумбия и ее бывшая территория на перешейке Панамы, в дела которой с 1856 г. по 1903 гг. США вмешивались 14 раз, добившись создания Панамы в качестве самостоятельного государства, попавшего в зависимость от США на многие десятилетия (во многом это было необходимо для сооружения стратегически важного Панамского канала, которое началось в 1904 году).

Между тем к исходу XIX в. от былого колониального величия Испании не осталось и следа. «Империя, над которой никогда не заходит солнце» (как она некогда была названа одним из ее королей) стала одним из наиболее отсталых европейских государств, которое увязло в феодальных порядках. Однако Мадрид продолжал управлять обширными колониями, важнейшими из которых являлись Куба и Филиппины. Бесхозяйственность и коррумпированность испанской колониальной администрации быстро довели обе колонии до плачевного состояния. Местное население было низведено до положения фактически рабов, балансирующих на грани выживания. Все это приводило к локальным бунтам и восстаниям, на подавление которых снаряжались военные экспедиции, дорого обходившиеся и без того опустошенной испанской казне.

Куба и Филиппины обратили на себя внимание американцев еще задолго до 1898 года. Привлекательность этих колоний была обусловлена как с политической и военно-стратегической, так и с экономической точки зрения. Их приобретение не только выводило США в разряд крупных колониальных держав, но и предоставляло им возможность значительно упрочить свои позиции на обоих океанах. Владение Кубой позволяло контролировать регион Карибского бассейна, который имел все шансы стать «американским морем». Тем самым Вашингтон гарантировал безопасность вод вокруг будущего Панамского канала, сооружение которого под контролем США уже тогда рассматривалось как задача национального значения[210]210
  В конце 1880-х гг. канал пытались построить французы, однако проект окончился грандиозным крахом, и последующие попытки реабилитировать его также ни к чему не привели.


[Закрыть].

Не меньшим было и стратегическое значение Филиппин. Если Гавайи, которые к тому моменту уже находились под американским протекторатом, образовывали своего рода ближний плацдарм для американского могущества на Тихом океане, то Филиппины могли бы стать его форпостом. От них одинаково удобно было действовать в направлении российского Дальнего Востока, Японии, Китая, французского Индокитая, британской Индии, нидерландской Ост-Индии. В этом регионе активно развивались огромные по своему объему рынки, а также постоянно обнаруживались все новые источники сырья, начиная с нефти и заканчивая каучуком.

Все эти факторы привлекали к испанским колониям внимание не только Белого дома, но и ведущих американских корпораций, среди которых были такие игроки, как «Стандард Ойл» Рокфеллера и «Юнайтед Фрутс», контролировавшая поставки фруктов в США. Как ни парадоксально, но фруктовая корпорация являлась мощной силой, которая спонсировала повстанческие движения и провоцировала полномасштабные войны в целях свержения правительств, не желавших уступать по выгодным ценам плодородные плантации.

Именно союз частной и государственной инициативы стал локомотивом дестабилизации в обеих колониях. С 1895 года на Кубе разворачивалось антииспанское восстание под руководством Х. Марти. Мадрид противодействовал восстанию с переменным успехом, выставив 150 тысяч солдат, из рук вон плохо вооруженных и снабжаемых, страдавших от эпидемий и отсутствия боевого духа. Им противостояли еще хуже экипированные кубинские повстанцы (их основным оружием являлись мачете), на стороне которых, однако, все чаще стали появляться американские «добровольцы» – наемники, снаряженные на корпоративные средства. За несколько лет на Кубу были переброшены до 60 отрядов таких «добровольцев».

Взрывоопасная ситуация была налицо, необходим был лишь повод к войне. Этот повод был найден 15 февраля 1898 г., когда на рейде Гаваны взорвался американский броненосец «Мэн», посланный на Кубу для «защиты американских интересов». Спешно собранная американцами комиссия молниеносно вынесла вердикт – корабль уничтожили испанцы[211]211
  Далеко идущие выводы делались, например, из свидетельств командира броненосца, который утверждал, будто место якорной стоянки, которое указал испанский лоцман, показалось ему необычным. На основании этого американцы посчитали, что испанские власти умышленно отвели кораблю место, где была заранее установлена мина.


[Закрыть]. Впрочем, независимое расследование показывало, что «Мэн» уничтожен взрывом в пороховом погребе, причем оснований предполагать диверсию со стороны самих американцев было более чем достаточно. Однако это уже никого не интересовало. Американское общество бурлило, требуя мести. На улицах проходили демонстрации под лозунгом «Помни о Мэне».

Средства массовой информации стали фитилем, через который искра от гибели американского броненосца воспламенила пороховую бочку войны. Дж. Пулитцер, основатель известной премии, и У. Херст, являвшиеся крупнейшими газетными магнатами своего времени, вели между собой жестокую борьбу за внимание публики. «Нью-Йорк Уорлд» Пулитцера и «Нью-Йорк Джорнал» Херста публиковали пропагандистские материалы, пестрящие вымышленными фактами, именами и событиями. Именно тогда появилось само понятие «желтой прессы». Их газеты печатались на наиболее дешевой, быстро желтеющей бумаге, и заполнялись бесчисленным количеством низкопробного материала, в котором ведущее место занимала графическая составляющая – откровенные и шокирующие рисунки, скетчи, карикатуры, политические шаржи. На издания Пулитцера и Херста работал Р. Ауткольт, именно в те годы создавший ставшие неотъемлемой частью американской культуры комиксы. Ауткольт издал серию выпусков о похождениях «желтого малыша» Микки Дугана – дегенеративного вида асоциального ребенка, обитавшего в трущобах и общавшегося на забавном сленге низов общества, на котором он выдавал совсем недетские комментарии на злобу дня. Приемы желтой прессы, разработанные в конце XIX столетия, стали для Вашингтона не менее мощным оружием, чем броненосцы и крейсера, а независимые обозреватели в самих США назвали Пулитцера и Херста «двумя желтыми малышами, развязавшими войну с Испанией»[212]212
  The big type war of the yellow kids / Leon Barritt.


[Закрыть].

Впервые в истории в пропагандистскую войну включился также делавший свои первые шаги кинематограф. Студия знаменитого изобретателя Т. Эдисона выпустила короткий (22 секунды) фильм «Расстрел кубинских повстанцев», призванный продемонстрировать жестокость испанских захватчиков.