Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)
– Какие ты мне тут подробности рассказываешь, – ёрничает и пытается отвязаться. Даже улыбочку садистскую нацепил. Пытается отвадить, чтобы я не лезла. А я хочу лезть. Хочу узнать, что случилось. Пусть даже не я, но что такого заставило его сорваться. Что со мной не так? Мне кажется, ответ в нём – причина его издевательств, причина такого отношения, причина всего. Виновата не я, а его голова. В голове кто-то сидит, и отрывается на меня, наверное, потому что у нас есть что-то общее.
– Уберите свою садистскую улыбку – у меня руки чешутся что-то запустить в вас, – немного раздражённо и сдержанно. Я должна подавить в себе этот интерес. Должна быть беспристрастной. Узнать причину и остаться бесцветной, как вода. На мне это не должно отразиться. Он мне никто. У меня не должно быть никаких мотивов знать о нём личную информацию.
– Не советую, – не глядя, отвечает. – Откуда у тебя такие познания, Скавронская? «Мои руки изучают чьё-то тело» – это не должно волновать ни твой язык, ни твои мысли. Где, с кем, когда. Иначе у меня сложится мнение, что ты знаешь об интимной близости больше, чем я думаю.
– Вас это так удивляет, будто я тёмной магией занимаюсь, ей-богу, – тсс, Катя, спокойно. Не переборщи, а то ведь, правда, не контролируешь себя. Ещё взбредёт ему там что-то в голову. Опасно же. – А вообще вас это не касается.
– Я твоё тело и в одежде изучил, – невзначай бросает, словно о погоде говорит. Мне становится немного дурно. Встаю и подхожу к открытому окну, рядом с сидящим практикантом, который не смотрит на меня, а уставился на город.
– И как оно вам? – главное, не засмеяться сейчас. Нужно сохранить серьёзную мину, а то мне смешно и неловко одновременно.
– Так, – резко и грубо говорит, укоризненно глядя в глаза, – если я с тобой общаюсь спокойно, это не значит, что ты можешь задавать мне такие вопросы. Ты слишком фривольно ведёшь себя. Я учитель, а ты ученица. И как бы ты ни старалась, не сотрёшь эту грань. Поэтому веди себя соответствующе.
– Перестаньте отвечать по уставу учителя. Вы придумываете себе проблемы, которых нет, и усложняете себе жизнь. Зачем, спрашивается, – да, я недовольна. И не смотрите на меня так, Егор Дмитрич. Я вполне адекватна и не пьяна. Вы ведёте себя, как идиот, и пытаетесь тут передо мной рисоваться. Я никого не просила об этом.
– Скавронская, молоко на губах вытри, – с презрением, брр. – Распоясалась чересчур. Учить меня вздумала. Ты даже полное среднее не окончила, а уже рот раскрываешь на тех, кто старше. Это я на тебя так дурно влияю?
Ага, конечно. Ты. Человек с огромным самолюбием, высокомерием, уровнем развития и словарным запасом. О да, ты действительно на меня плохо влияешь. По-другому и не скажешь. Ты ведь такой «фи» необразованный, а я такая «ня» обаятельная.
– Не думаю. Мы изначально были похожи, – говорю, стараясь переубедить в этом саму себя. Мне нужен повод не ругаться. Мне нужна спокойная жизнь и спокойные пары по истории. – Помнишь, спрашивал в самом начале, как нам быть? Я думаю, что мы слишком похожи (он отвлёкся от пейзажа и украдкой посматривал на меня). Мы можем иметь деловые отношения, но беседа у нас не клеится, потому что мы как соперники.
– И как же тебе эта умная мысль в голову пришла? – ещё шутить успевает, практикантишка несносный. Смолчу ради своего будущего спокойствия. Так уж и быть.
– Быстро. Когда вы меня прижали к стене…
– Я не спрашивал, когда она пришла тебе в голову, – резко оборвал. Злится или смущается? Вот так забава. Теперь понимаю, почему смущать других так весело. Только это не моя привычка, а этого урода. Садист ненормальный.
– Так вот, – деловито продолжаю я, не обращая на маленький нюанс нашего диалога никакого внимания. – Единственный путь для нас – быть равными. Поскольку мы похожи, можно вести исключительно деловые отношения. В крайнем случае, товарищеские. Что думаете?
– Ты не закончила свою мысль. Выгоду для тебя я вижу, а вот мне какая выгода от тебя? – он не улыбается. Серьёзен, что ли? Или снова подловить пытается? Садист.
– Егор Дмитрич, вам нравится надо мной издеваться? – шаг назад, конечно, еврейский ход немного, но пока что сильнее козыря у меня нет в рукаве.
– Ты похожа на питомца, Скавронская, – доставая третью сигарету, с улыбкой говорит практикант и колким взглядом проходится по моему телу и лицу.
– То есть, на вас? – не захотели по-хорошему, будет по-плохому. Уж я-то найду на вас управу.
– Довольно, – жестом приказывает замолчать, – ты мне покурить не даёшь нормально. Достаёшь разговорами своими. Если тебе не нравится, что я над тобой издеваюсь, так бы и сказала. Я бы перестал.
– Правда, что ли? – перевела вопросительный взгляд на него. Сомневаюсь я что-то. Такой садюга и так просто бросит свою игрушку? Да ни в жизни. Но надежда умирает последней.
– Нет, конечно. Просто твоя просьба прекратить была бы забавной, – опять эта садистская улыбка, которая меня бесит. Сука, так и ударить бы тебя. Да к лицу противно прикасаться – всё такое идеальное, аж тошно.
А недавно хотела чувствовать его лицо везде.
– Да ладно тебе. Хочешь деловых отношений – идёт. Только учти, что лояльнее к тебе я не стану.
– Хорошо. Сегодня мне просто ответить нормально не дали даже, – звучит, как оправдание. Жалкая я какая-то.
– Я видел, – что? Видел и промолчал? Ну, и как это называется?
– Нет, ты всё-таки сука, – эти слова срываются с языка прежде, чем я успею осознать, что мне стоит держать рот на замке теперь.
– Так, Скавронская, – раздражается и выдыхает сигаретный дым мне прямо в лицо. Неужели хотел схватить меня за больные запястья и что-то внушать снова? Хотя я и так знаю, что он хочет сказать. – Если мы партнёры или «товарищи», как ты говорила, то оскорблять меня вот так ты не имеешь права.
– Это вам за то, что тройку мне поставили. Товарищами мы стали после неё.
– Значит, и я могу сказать, как ты себя вела всё это время? – с лёгкой усмешкой заявляет и нагло пялится на моё тело.
– Нет. Я больше не буду, – прикрываясь плащом, твержу я. Румянец бы появился на щеках, но не сегодня и не у меня.
– Вот и отлично, что ты сама понимаешь, как вела себя, – улыбается. – Обсудим правила общения или по ходу разберёмся? До звонка пять минут осталось.
– В лицее – нормальное общение, безо всяких оскорблений…
– Нет, совсем без оскорблений я не могу. Это часть моей жизни, часть меня, Скавронская. Вот представь себя без головы, – ткнул в меня пальцем. – Вот и я не могу.
– Ладно, только не сильно. Я же девушка, мне неприятно. Ещё и слухи эти всюду. Особенно в интернете, – я позволила себе сказать это с обидой, проявить слабость. Бесстрашная и глупая.
– Это твои проблемы. Надо было…
– Не надо было! – вспыхиваю тут же и начинаю злиться. – Это всё из-за вас.
– Скавронская, гонор успокоила свой. А то раскричалась она тут, – повысил голос, смиряя меня высокомерным взглядом. – Я видел, что там пишут, но это исключительно твои проблемы. Так что разбирайся с ними сама, и меня не приплетай.
– Ненавижу, когда вы ведёте себя, как сволочь.
– Привыкнешь. Если собралась со мной дружить, то привыкнешь к тому, что я редкостная дрянь. Поэтому я тебе и говорил, не приближаться ко мне и даже не думать обо мне, – снова пугает и смотрит так страшно. Терпеть не могу, когда мне угрожают. Хочется либо наброситься на этого человека и глаза выцарапать, либо убежать, поменять фамилию, имя, паспорт, место жительства и никогда не видеться. – Уже первый звонок. Бери вещи и иди, куда шла. И будь готова к тому, что я не пушистый зайка, не тот друг, о котором ты мечтала. Не заблуждайся на мой счёт. Ты и так пожалела о том, что начала сопротивляться. Теперь пришла мириться. Не попадись снова на ту же уловку. Поняла меня, Скавронская?
Я молча кивнула. А что я ещё могла сказать? Спорить с ним до самого кабинета? Смысл? Светиться, что мы вышли вместе из одной аудитории? Благо, хоть коридор был пуст. А то снова кривотолки пошли бы. Уже достали они. Если я помирилась с практикантом, то это ещё не значит, что мы не будем спорить. Ещё как будем. Только вот мне кажется, что всё прошло не так, как мне хотелось. Думала, ухватить его за хвост и договориться на равных, а в итоге – ничего существенного. Воздушный замок обещаний и договорённостей. Стоило ли оно вообще?
Стоило. Чувства, пережитые в этом кабинете, незабываемы. Едва я пришла домой, мама уже уходила, поэтому мне пришлось сдерживать свои мысли. Но, как только дверь закрылась, я села на пол, уже переодетая в домашнюю одежду, и вспоминала происшествие в 306-й. По движению, по каждому взгляду, вздоху, жесту, разбирала их. Сладкие, умопомрачительные события. Егор. Дмитрич. Обаятельный, взрослый, красивый. Его хотелось забрать себе и жить с ним. Пусть он и урод.
Интересно, а в чём он дома ходит? Как выглядит утром? Умеет ли готовить? Ксеня говорила, что он не женат и детей нет. Он один живёт? Наверное. От мыслей о практиканте мне становилось то холодно, то жарко. Его наглость и жестокость меня напрягали и вызывали отторжение, а от воспоминаний о его дыхании на ухо, на щеке, на губах – бросало в жар. Духота настолько сильно сдавливала мои рёбра, что дышать становилось невыносимо. Пожалуй, за час моего пребывания дома я выпила три чашки воды. Открытое окно, вытяжка, вентилятор – ничего не помогало. Мне было дурно от воспоминаний, от того, что он делал с моим телом. И как он это делал, меня восхищало. Он знал, куда смотреть, где держать, где касаться; где шептать – где говорить; где дышать, а где и задержать дыхание, а потом обжечь выдохом участки кожи. Видимо, у него было много женщин. И молоденьких, и взрослых.
«Из-за меня, Скавронская, очень много людей страдает, от молоденьких девочек вроде тебя до вполне взрослых женщин».
М-да, наверное, тут однозначный смысл скрыт. Нечего играться с ним, Кать. Даже если по дружбе. Он не задерживается ни с кем. Он одиночка. Никого не видит, кроме себя любимого. Слишком зациклен на всём, что крутится вокруг него. Мне даже жалко его. Обычно я испытываю безразличие к людям, которые привлекают внимание к себе такими методами, как грубость, мужланство, самореклама. Что с Егором не так, я не знаю. Мне хочется узнать его поближе. К сожалению, это не то «поближе», чтобы потом убить. Это обычное человеческое желание узнать другого человека, который заинтересовал тебя. Понять бы только, чем именно заинтересовал.
Он был из тех людей, которых я всю жизнь презирала. Из-за таких я не хожу во многие людные места, потому что язвительность у меня – не самая сильная черта, но, тем не менее, приходится использовать. А он требует, чтобы я её проявляла. Вернее, он давит на меня, и мне приходится отвечать. Отчасти я благодарна тому, что у меня столько опыта теперь. Только вот из-за него рушится моя жизнь: мои отношения с одноклассниками, Ксеней, учёба. Не за горами и родители. Кстати, о них. Про приезд моих любимых родственников мне никто не говорил. И в ближайшие два дня не заикались даже. То ли молчали, чтобы я не злилась, то ли меня ждёт сюрприз похуже. В любом случае мне не нравился этот неравнозначный обмен: полноценная жизнь с обычными радостями на умение язвить. Согласитесь, что глупо.
В течение следующих дней мне приходилось туго: Ксеня со мной не общалась, Олька иногда что-то напоминала, Костя звонил пару раз – на учёбе было тухло. Единственное хорошее: мало пар в эти дни. Так что светилась я в лицейских кругах мало. Ехать домой одной – совсем невесело. Ни над людьми не посмеяться, ни поговорить, ни полежать на чьём-то плече. Нет, теоретически можно, конечно. Да и есть наушники с музыкой. Но всё равно это не то. Я не шла на контакт ни с кем – может, кого-то это и задевало, но в данном случае пока не извинятся за то, что на меня всех собак вешали, не стану первой подходить. Вот ещё. Мне не настолько одиноко.
В четверг, в день истории, первой проверки наших договорённостей с практикантом, я была готова, как никогда. Ответила бы на любые вопросы. Я не нервничала, была уверенна в себе и выглядела отлично. В четверг впервые стало прохладно по-осеннему, и мне захотелось перенять привычку Кравец. Высокие каблуки у меня были только на сапогах осенних и ботильонах, потому что это единственная обувь, которая мне нигде не натирала. Первый день мира. Первая встреча двух врагов, которые подписали мирное соглашение. Пожалуй, я утрировала значение этого дня, но для меня в тот момент никакие семейные события, никакие погодные условия и политические распри не играли такой важной роли, как четверг, мои знания и мой внешний вид. Более того, я надеялась сегодня каким-то образом помириться с подругой. Правда, каким именно, ещё не придумала. Главное: быть неотразимой, уверенной в себе, в приподнятом настроении и лгать. Нет, по истории – правда и ничего, кроме правды, а вот в жизни – придётся приврать, чтобы помириться, думаю. И перед Егором придётся приврать и, если что, прикусить язык, чтобы не довести до греха и не сплавить в жерло вулкана наше шаткое перемирие.
Женственное пальто вишнёвого цвета. Чёрные лаковые ботильоны. Бежевые капроновые колготки. Прямое платье иссиня-чёрного цвета с белым воротником. Пожалуй, сочетание пальто-колготки-обувь было одним из лучших. Платье не выглядывало из-под верхней одежды. Создавалась иллюзия наготы, приятная и обворожительная. Плюс, я нарочно сделала высокий хвост, потому что он мне шёл. Да и к этому наряду он мне нравился больше, чем просто распущенные волосы. Легкий макияж (потому что в лицее нельзя быть накрашенной). Нет, я не для Егора прихорашивалась. Просто мне хотелось петь и танцевать от того, что мы нашли общий язык. Правда, мой внешний вид вызывал у домашних странную реакцию и взгляды. Хотя тогда меня, если честно, это вообще не волновало. Мои мысли были заняты другим. Сегодня всё должно быть по-моему. Засиделась я в аутсайдерах.
Погода была действительно прохладной. Ни солнышка, ни тепла – намёки на дождь и приближающийся холод осени, а затем и зимы. На улице все ходили такие злые, раздражённые. Им, видите ли, внезапная смена погоды не нравится. Планы рушатся. Катаклизм на их удачу влияет. А то, что вина, может быть, в их криворукости никого не волнует. На погоду поругаться – это же проще. И они остаются пушистыми и белыми. Погода удачу забрала себе, хех. Это текучесть времени, люди. Это нормально. Чего возмущаться-то? Знаете, будь другое настроение, я бы ходила, как и эти приземлённые людишки, и так же бы ворчала и упрекала погоду во всех бедах. Ведь проще обвинить то, чем не управляешь, чем то, что контролируешь.
Ни поездка в метро, ни унылые люди на эскалаторе, ни погода – ничего не могло испортить моё настроение. К слову, я так и ездила сама все дни. Ксеню, может, правда, возил отец. Только вот она мне не докладывала, а я старалась поменьше волноваться за неё. Несмотря на то, что мы наговорили друг другу, что сделали друг другу, в данный момент из моей головы улетучились все негативные мысли и эмоции – была только радость оттого, что я, наконец, в седле. Мне нравилось это ощущение властности, уверенности. Осознание того, что я могу всё, что бы ни пожелала, меня заставляло действительно творить невероятные вещи раньше. А сейчас что-то изменилось? Нет. Изменились люди вокруг, обстановка, заведение – я-то осталась прежней. Значит, ничего не изменилось.
Как всегда пришла в лицей рано и первой открывала кабинет. Никого не было из лицеистов в вестибюле. Ну, так всегда. Походила по аудитории, повторила конспект, постояла немного за кафедрой, чтобы привыкнуть (вдруг снова вызовет), посидела на учительском стуле. Оказывается, отсюда не видно, как я складываю ноги на соседний стул. Прикольно. А ещё можно списывать, если меня прикрывает человек, сидящий на первой парте среднего ряда. Мне, как сидящей на крайнем ряду, повезло в этом плане. Но если преподаватель ходит по аудитории, то тут надо крутиться и вертеться. Отличницы не могут всё помнить – мы ведь тоже люди. Я время от времени списываю, когда предмет было лень учить или запоминать. Зато благодаря небольшим знаниям психологии, могу легко сделать вид, что не подсматриваю, а вспоминаю в такой позе. Удобно, когда спрятаны шпоры в рукавах или под юбкой на коленях. То же с телефоном. Надо уметь списывать. Уметь сыграть так, что преподаватель и не подумает о том, что у тебя ладонь не лист держит, а телефон скрывает. В общем, это тонкая наука, и не каждому прохвосту дано её освоить. Тут мозги надо иметь. Хотя думаю, что с нашим историком – умей или не умей, но списать не всегда получится. Лично я не списывала ещё основательно, потому что предмет знаю. Вот если попадётся что-то трудное – придётся проявить навыки. А пока буду тренироваться на других предметах, менее интересных.
– О, привет. Ты рано.
Ксеня вошла в аудиторию первой, а за ней – Женька. Обе в приподнятом настроении, обсуждали что-то горячо, а, завидев меня, приутихли. Боятся, что ли. Я поздоровалась в ответ, ожидая какого-то выпада или желания продолжить беседу. Они общались о чём-то своём, я даже не особо вникать старалась. Мне было неуютно, поэтому я смотрела то конспект, то в телефоне играла в приложения. И вообще, когда они успели так сдружиться?
– Кать, а ты что думаешь? – из раздумий меня вывел голос Женьки. – Болонка, и правда, такое трепло? Вроде бы мы помогаем друг другу. Не может же она….
– Вчера она про тебя кое-что писала, – Ксеня замялась, словно боялась мне говорить. Я не смотрела вчера в группу. Мне надоело уже ждать там какой-то гадости. Я и сама про себя могу сказать гадость – зачем мне чужие читать?
– Не важно, что она там писала, – тут же сказала я. – А то, что она трепло, я знаю. И то, как она поливала меня грязью, тоже. Можете не рассказывать.
– Откуда? Что ты слышала? – Кравец, ты испугалась так правдиво. Неужто есть что-то, что от меня скрывают?
– Практикант выдирает её на парах, а она ревнует его ко мне, – как можно беспристрастнее, я старалась сказать эти слова, чтобы показать всю беззаботность своего отношения к подобному роду словам.
– Значит, мало дерёт, – Ксеня сказала это, не глядя мне в глаза, но всё равно я уверена, что она улыбается.
– И то верно. Может, ей просто мужского внимания не хватает? А то мне надоело быть цитаделью зла в её глазах. Мне за это, между прочим, никто не доплачивает, – легко улыбнувшись, я взглянула на девчонок. «Есть контакт».
– Прости, что я в понедельник тебя закидала вопросами.
– Не бери в голову, Жень. Тройка – не двойка. Исправлю. От этого садиста я и не такое получала, – усмехнувшись, бросила я. Всё-таки общаться с кем-то, кроме самой себя, довольно приятно. – К тому же, я решила свои проблемы сама. Так что просто сделаю вид, что ничего не было. В лицее почти все сошли с ума от него.
– Кать, – не смотри на меня так виновато, Кравец. Я же обнять тебя захочу в порыве чувств. И расплачусь ещё, не приведи Господь.
– Молчи. Я не обижаюсь. И в тот раз я перегнула палку. Ты не виновата, – взяв с парты телефон, я глянула на время. – Уже поздно. Почему никого нет? Тем более этот садист приходит раньше.
– Не знаю. Олька с Ларой скоро будут, – Ксеня взяла свой мобильный и стала набирать чей-то номер. – Сейчас Косте позвоню.
Косте? Я, кажется, слишком многое пропустила. Или наш скандал помог ей и Косте сблизиться? Вернее, понять Ксене, что Костя – отличный парень. Я приятно удивлена. Было бы неплохо, если бы они были вместе. Счастливая Ксеня – это очень даже неплохо. А ещё я хотела бы ездить с ней вместе на учёбу и с учёбы. Интересно, это возможно?
Но спросить мне не удалось – ребята стали приходить, и как-то говорить было неудобно. Вообще за последние дни я сильно выпала из режима. Ксеня мне то и дело писала смс-ки, хотя сидела сзади. Писала о том, что Олька по-прежнему тащится от Егора, Женькины родители уехали вместе в командировку (они работают вместе), поэтому Ксеня ночевала у неё с понедельника. О Косте тоже писала. «Мы созваниваемся каждый день и общаемся подолгу». Сказать, что я чувствовала её ложь, не скажу. Кравец нет смысла лгать. Особенно, когда я сказала ей, что поговорила с историком тет-а-тет, не упоминая, конечно, о некоторых аспектах нашей встречи. Как бы, это не её дело. А пока что я не хочу никому об этом говорить. Какой бы близкой подругой она ни была.
В аудиторию практикант зашёл после второго звонка, прямо в верхней одежде: всё в том же злополучном чёрном пальто свободного кроя, которое лежало в понедельник на парте. Оно ему чертовски шло. Такой же обаятельный, таинственный и ненастоящий. К нему хочется прикоснуться, чтобы убедиться, что он не сон. Вещи (сумка и наш журнал) положил на стол. Бегло осмотрев нас, он остановил взгляд на мне, как на самой последней, сидящей у двери.
– Перекличку потом проведём, – раздеваясь на ходу, говорил он. Подошёл к первой парте моего ряда, с целью положить пальто, и заявил: – Скавронская, иди и закрывай свою тройку. У тебя пятнадцать минут, чтобы ответить всё домашнее задание. Пользоваться можешь только своим конспектом. Ты должна ответить так, чтобы ни у меня, ни у группы не возникло к тебе никаких вопросов. Как только закончишь, будет новая тема. Материал объёмный, поэтому размусоливать некогда. Всё, что не успею вам сегодня рассказать, будете учить сами.
По классу прошёлся гул, а я, незамедлительно схватив уже развёрнутый конспект, вышла на кафедру. Уверенная, стильная, самостоятельная, я стояла, вещала им не хуже, чем Ленин на броневике. Только без кличей о революции. Всё вполне цивильно, грамотно и круто. Так, как я умею. До раскрытых ртов. До полной сосредоточенности. До 100%-ного внимания. Никого не пощажу своим обаянием. Никто не выйдет отсюда, не получив дозу моей харизмы.
– Так бы ты на прошлом занятии отвечала, Скавронская, цены бы тебе не было, – выводя в журнале пятёрку, с садистской улыбкой говорил практикант. – Жаль, что ценника нет на тебе. Я бы купил себе такую разговаривающую игрушку – сказки бы на ночь мне рассказывала.
По залу прошёлся одобрительный смешок и улыбки. Я снова я. Да неужели?
– Какая-то я малофункциональная, – нарочито надув губы, бросила я, уходя на своё место.
– Ничего. Я бы нашёл тебе ещё применение, – перебор. Снова косые двусмысленные взгляды. – Да я бы вам всем нашёл применение. Скульптурки в моём доме, а не 11-в. Из тебя, Борознов, вышел бы отличный швейцар – ты ни слова не можешь сказать, зато молчишь виртуозно. А вот из Абрамовой можно было бы сделать стилиста, если бы у неё было соответствующее образование.
– Егор Дмитрич! – скандировали одноклассники.
– Что такое? Леонов, ты был бы моим менеджером. На уроках бы отмечал всех присутствующих, а то я уже заколебался. Вас слишком много, чтобы запомнить. Только в лица узнаю и по одежде…. Вот Скавронскую в платье не узнал. Вроде она, а вроде не она. Женю знаю, так что её узнал.
– Так что, нам на ваши пары носить одни и те же вещи? – выкрикнула Ксеня из-за моей спины.
– Ну, можете попробовать. Ладно, посмеялись и хватит. Итак, Западный фронт, 1939 год. Что происходило в Германии, тогдашнем Третьем Рейхе, в начале года мы с вами разбирали. Так что же происходит дальше?..
Час. Целый час он читал нам про агрессивную, забитую, депрессивно-суицидальную Германию, которая обиделась на весь мир и решила мстить. Объединившиеся с ней государства тоже были обижены на мир. В любом случае, у всех были причины поступить так. Захватнические операции Гитлеровской армии поражали своей скоростью. А то, что было в Польше, выделенной отдельно, несмотря на то, что события разбираются на Западном фронте, отдельная история.
С детства просмотрев столько фильмов (и художественных, и документальных) о Второй Мировой, сейчас слушать его и угадывать каждое событие было не так интересно. Но речь, голос, мимика практиканта – всё это заставляло слушать, не отрываться, внимать всему. Сказать по правде, я его лекции реально запоминала. С его голосом, движениями и походкой вдоль рядов. Он часто стоял за кафедрой, но когда уставал – начинал ходить между рядами. Заодно и следил за тем, чтобы все слушали и не занимались посторонними делами. По сути, любой преподаватель уважает себя и своё мнение, поэтому с его стороны дёргать неучей – вполне закономерно. Но иногда он этого не делал. «Это ваше дело. Я просто дам контрольную работу и всё. Меня не волнует, слушали вы или нет. Не мои проблемы». Иногда это его «не мои проблемы» меня зверски выводило из себя. Безучастность бесит больше, чем чрезмерное участие.
День обещал быть хорошим: он им и был. Я прекрасно провела время на истории, а остаток дня – сидя за одной партой с Ксеней. Мы обсуждали, что только можно, как будто давно не виделись. Оказалось, что она всеми силами пытается переключиться на Костю, и он отвечает ей на это. Вернее, ей так кажется. Поэтому у меня тут же появилась идея расспросить самого Костю. Всё-таки личная жизнь подруги может уладиться моими усилиями. Да ещё и любопытно узнать, что он думает о Ксене. Мы никогда с ним не говорили об отношениях к кому-то. Просто товарищеские отношения без вмешательства в личную жизнь.
Снова по тому же сценарию, только в этот раз без классного часа, Елена Александровна направила меня к историку в 306-ю, чтобы помочь в чём-то. Насколько я знала, диктант дат не проверен. Хех, кажется, знаю, в чём дело. Да ещё и в прошлый четверг они вроде что-то писали. В общем, работы есть. И правда. Я зашла в аудиторию, а за столом сидел практикант, окружённый листками с диктантом дат и ещё какие-то работы.
– Опять ты, Скавронская, – с улыбкой бросил он и тут же уткнулся в стол.
– Опять я. А что, есть какие-то возражения? – невинно так, легко и непринуждённо.
– Да нет. Садись. Ты знаешь, что надо делать. Твои «а» и «б». Правильный вариант вот, – он протянул мне листок Олькин. – Я только начал проверять, так что в темпе. И без ошибок. Никаких дописываний и исправлений, поняла? Иначе исправлю мигом твою пятёрку сегодняшнюю на тройку. А две тройки – ты сама знаешь, что значат.
– Знаю. Не собираюсь я ничего исправлять. А вам понравилось, как я сегодня выступала? – ну, не могла же я промолчать. Наедине можно немного перейти за черту официальности.
– Хорошо рассказала. Только слишком высокомерно ведёшь себя перед ними. Сегодня, – он укоризненно глянул на меня. – Что это были за властные взгляды и ноты в голосе? Ты же не Ленин на броневике.
– Я вошла в образ.
– Ой, да не заливай, – отмахнулся он. – Задело тебя их отношение, вот и всё. Врать-то зачем. Или ты строишь деловые отношения на лжи?
– Ну, это немного не относится к нашим отношениям…
– Скавронская, не перечь мне. И врать не вздумай. Я тебя насквозь вижу, – садистская улыбка снова. Так бы и врезать тебе. Тошнит от твоей правильности, идеальности, педантичности. От этого сущность урода становится ещё отвратительнее.
– У каждого свои недостатки, – сосредоточившись на проверке, говорила я. Периодически чёркала на листках, отмечала минусы, плюсы, ставила количество правильных. В общем, обычная, сухая работёнка.
– Да-да, не оправдывайся. Ложь – не тот недостаток, с которым стоит смириться.
– Я вам по-прежнему не доверяю, Егор Дмитрич, – медленно, увлекшись ответами, заявила я, оторвав взгляд от листка и глянув на практиканта. – Вы называли это здоровым недоверием. А это неплохое подспорье для отношений нашего типа. Разве нет?
– Иногда мне кажется, что у тебя начисто отсутствуют мозги, Скавронская, – с раздражением сказал Егор. – Ты думай, что говоришь. У тебя нет чувства такта, что ли? Нельзя быть такой прямолинейной.
– Вы меня ещё поучите тут, – с вызовом говорила я. – Я прям жажду посмотреть, как такая сука и сволочь будет учить меня такту и толерантности.
– За языком следи, – он повысил голос, явно недовольный нашей беседой.
– Слежу-слежу. Просто при виде вас так и рвётся что-то такое наружу. Мы не можем нормально разговаривать, – подытожила я, откладывая очередной листок в стопку проверенных.
– С тобой, Скавронская, сложнее, чем с глупой девушкой, – устало вздыхает.
– Потому что я умная?
– Нет. Ты слишком много говоришь и требуешь, чтобы твои слова были осознаны, и последовал ответ.
– А глупая? – не унималась я. А что? С разговором веселее тут сидеть. Сплошные цифры ведь.
– А глупая говорит много и требует того, чтобы делали то, что она говорит. Ей особо не нужно, чтобы ты говорил с ней и обсуждал её проблемы, потому что большинство проблем глупой девушки решаются путём первого пункта – делай то, что она говорит, – он разъяснял так спокойно и обыденно, что у меня появился нехороший осадок в мыслях.
– Вы так хорошо знаете девушек, – невзначай, но с лёгкой тенью обиды, бросила я. Он взглянул на меня и ухмыльнулся. – Или не только «не девушек»?
– У меня были отношения с девушками и моложе тебя. Правда, мне тогда тоже не двадцатник был, – он казался холодным, но говорил вполне нормально, что само по себе удивительно. Ещё и улыбался.
– И с женщинами старше вас тоже?
– Так, Скавронская, ты пришла сюда помогать или сведения узнавать для своих подруг? – недоволен-то как. Можно подумать, что это прям какая-то тайна. Я и так знаю, что были у вас отношения с женщинами старше. Вы сами в этом и признались. – Тогда сиди и работай молча.
Следующие два часа прошли в молчании, шуршании листков, какого-то тихого бубнежа и шума с улицы. На улице скапливалась облачность. Близился дождь. Как только стало темнеть, Егор включил свет и продолжил работать. Работали до пяти часов, когда не стало темно окончательно, все работы не были проверены. Становилось прохладно даже как-то в аудитории. Отопление, что ли, выключили.
– Замёрзла сильно? Ты с зонтиком? – он говорил донельзя просто, устало, как и в тот раз. Эта обыденность умиротворяла даже. – И капюшона нет. И зонта нет. Ты прогноз не смотрела, что ли?
– Я читала историю. Мне не до прогноза было, знаете ли, – я надела пальто и застёгивала все пуговицы, продолжая ёжиться от холода.
– Если сильно замёрзла, могу тебе вызвать такси. В метро сейчас тоже холодно, наверное, – он придержал входную дверь, и я вышла на улицу, под навес лицея.
– Да всё в порядке. Я доберусь, – отнекивалась, чтобы не задерживать его. Мне было неудобно как-то. Эта вежливость меня смущала. Словно он чем-то обязан мне, а я не могу понять, чем.
– Давай я тебя хоть к метро провожу. Не заставлять же твой наряд мокнуть под дождём, – он осматривал возможные потери моего лика под каплями воды и крепче сжимал свой зонт.
– Не стоит. Я такси, наверное, вызову, – сделав паузу и якобы изучая обувь, говорила я. – А вы как добираетесь домой?
– Меня подвозят обычно друзья. Они недалеко работают тут, – ну вот, теперь это похоже на общение двух знакомых, у которых есть перспективы на хорошие отношения. Только вот у нас этих перспектив нет. – Тебе вызвать такси?
