Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)
– Ну, Кать, – жалобно растягивая моё имя, говорила она. – Я боюсь его.
– Он же тебе нравится. Как ты можешь его бояться? – минутная заминка. Видимо, я сказала это слишком резко и прямолинейно.
– Давно ты в курсе?
– По тебе видно всё сразу. Ты, как всегда, увлекаешься своими чувствами и хочешь рассказать об этом всему миру. И рассказываешь, – в такие моменты Ксюша, как признавалась сама, меня терпеть не могла, но потом всегда благодарила. Кто, как не я, разбудит её спящий мозг, опьянённый допамином***. Ксеня молчала, обиженная, задетая, но прекрасно понимающая, что я желаю ей добра. Не впервые такое уже. – Ты боишься не его, Ксень, а того, что своим незнанием можешь опозориться в его глазах. А ты ведь хочешь ему нравиться, я права?
– Да, – тихое, кислое, смущённое.
– Если тебе и впрямь так невмоготу, то я могу с тобой сходить, – теперь она не радовалась моим словам, а спокойно их слушала. – Но за последствия не отвечаю.
– О чём это ты? – задетое самолюбие вместе с любопытством дали о себе знать.
– Если я вступлю в дискуссию с ним, ты наверняка начнёшь завидовать мне и ревновать его ко мне, – и снова она молчит слишком долго, заставляя меня волноваться даже. На мой взгляд, лучше сейчас ей это сказать, пусть и резко, но правдиво, чем потом видеть, как она отдаляется от меня и не хочет даже высказать всё то, что надумала там себе. Ксеня из тех людей, которые терзаются своими мыслями сами, съедают себя изнутри, пока им совсем не поплохеет. Звонок с просьбой насчёт завтрашнего семинара – прямое тому доказательство. В противовес мне, которая выражает обычно то, что думает, все сомнения и помыслы, на свой страх и риск. Может, ещё поэтому мы с ней так сошлись? Дополняем друг друга.
– Я не буду.
– Давай договоримся, – властно начинаю я, беря инициативу в свои руки и желая расставить сразу все точки над «і». – Ты не будешь терзаться какими-то сомнениями и мыслями насчёт меня и этого практикантишки, а выскажешь мне всё в лицо и сразу. Если тебе покажется, что мы будем похожи на обычных собеседников, скажешь. Если покажется, что мы будем как кошка с собакой, скажешь. Если покажется, что у нас сильное взаимопонимание, скажешь. Или если мы будем похожи на воркующих голубков, то ты не будешь держать внутри свою ревность и скажешь мне в лицо это. Всё понятно? Я не потерплю от тебя самоистязаний из-за мнимого видения мира из-за этого урода, и ему не позволю разрушить нашу дружбу.
– Как хорошо, что ты у меня есть, – сдалась, расслабилась, получила нужное количество здравого смысла, раз признаёт мою заботу.
– Так-то лучше. И давай не как в прошлый раз, когда ты влюбилась в Якушева. Мне до сих пор хочется глаза ему выцарапать, – мои слова её позабавили, и вот я уже слышу её девчачий лёгкий смех, облегчённый и расслабленный. – Ладно, я в душ и спать уже. Ты тоже давай. Кстати, во сколько завтра у метро встретимся?
– В половине десятого. Егор назначил на десять занятия.
– Хорошо, тогда до завтра. Спокойной ночи.
Блин, такое положение вещей меня малость не устраивало. Нет, я, конечно, высказала все условия Ксене, но она же, дурочка, забудет, если увидит что-то подозрительное. Ненавижу ситуации, когда я третья лишняя в её влюблённости. Просто адски ненавижу. Якушев был, казалось, последней каплей моего терпения, финальным примером моей собственной тупости. И чего я, спрашивается, полезла в их отношения? Думала, что в одиннадцатом классе, когда мы уже все друг друга знаем, Ксеня только будет по Косте сохнуть, тихо и скромно, как и большинство лицеисток. Как же я сильно ошибалась. Но, с другой стороны, кто бы мог представить, что у нас появится практикант?
Пашку я уже не стала будить, чтобы сообщить ему некоторое изменение в своих планах, а направилась прямо в душ. Сейчас во всей квартире не спали только я и папа. Он всё ещё сидел над документацией, судя по горящей настольной лампе. А я сходила благополучно в душ, взбодрилась, и, вернувшись в комнату, решила посмотреть, что же именно мне придётся сделать завтра после истории в рекордно короткие сроки, чтобы меня отпустили в воскресенье с Пашей.
Утро выдалось по-настоящему осенним. Субботнее утро, когда все, и даже мама, отсыпаются, я встретила самой первой из домашних, уделив целых полчаса разглядыванию пейзажа из окна шестого этажа. Мы жили в новенькой девятиэтажке из белого кирпича с пластиковыми окнами, застеклёнными балконами и панорамным видом. Откуда у нас такие деньги? Все отец, его связи и талант. Ну, ещё наследство от дедушки, его отца, которого не стало в прошлом году. Пожалуй, наследство и было главным фактором нашего переезда из хрущёвки в новостройку. К тому же, дедушка оставил свой дом нам, и теперь мы имели собственную дачу в двух часах езды машиной от нас. Раз в месяц мы семьёй обязательно ездим туда, привести в порядок дом, готовим все вместе еду, кушаем и отдыхаем несколько дней. Обычно это происходит в последние выходные месяца, потому что после сданным отцом сводок, мамой – отчётности по детям, занимающимся у неё, а сестрой – работам хочется именно отдохнуть. Мы были там в августе, накануне начала учебного года, чтобы все могли расслабиться в последний раз перед трудным годом.
По привычке я заняла душ, немного дольше обычного, потому что пришлось помыть голову: я же не рассчитывала, что сегодня пойду куда-то, а перед сном мыть голову было не кошерно. Мокрая подушка никак не удовлетворяла моих интересов, а шуметь феном ночью – кощунство. Поскольку мама всё ещё спала, то завтрак я сделала себе сама. Правда, вместо обычной овсянки, мне внезапно захотелось тёпленькой манной каши, которую я, по словам мамы, обожала с детства. «Ты уплетала манную кашу лучше, чем любые сласти». Экономили на мне, короче, как могли, потому что я не притязательна в еде. Разве что острое не люблю совсем. Так что свою корейскую морковку и прочую гадость, от которой дышишь огнём, они едят сами.
На шум с кухни отреагировал папа, которому спалось, наверное, не очень хорошо. Поздно лёг, вопреки привычному для него режиму, вот и выглядит сейчас подавленным. Кашу я налила для нас двоих, и мы, словно одни в целом доме, молча уплетали её, попеременно глядя в окно.
– Только семь, – доев свою порцию, произнёс отец. Такое ощущение, что без каши внутри он не мог произнести и слова. Забавное умозаключение. – Почему ты на ногах?
– Ксюша попросила с ней на семинар по истории сходить. Боится, что её спросят, а она не сможет ответить. Группа поддержки, в общем, – я улыбнулась, доливая в свою оставшуюся кашу, ложку варенья. – Семинар на десять, но он не вписывался в мои планы, поэтому придётся пожертвовать сном, чтобы успеть подготовить к понедельнику хотя бы реферат по биологии.
– О чём реферат? – ставя чайник на плиту, поинтересовался отец.
– Эволюционные учения и всё о них, – наотмашь бросила я, не уделяя этому даже толики своего внимания: я сейчас на манке сосредоточена больше.
Обычное субботнее утро меня радовало. Как-то складывалось всё хорошо. Я предвкушала красивые пейзажи на улице и весёлую прогулку с Ксеней. Выбрав в гардеробе своём кое-что потеплее, чем брюки/блузка/пиджак, которые обычно ношу на учёбу, включила музыку и стала собираться. Сестра за стенкой всё равно уже проснулась, судя по шороху и выключенному будильнику. Она даже на выходные ставит будильник: вот такая странная личность. Изумрудная юбка-солнце ниже колен, заправленная в неё белая рубашка с манжетами на запястье, лёгкий двубортный плащ чёрного цвета и такого же цвета туфли на квадратном каблуке средней высоты. Давно хотела надеть эту юбку, а в лицей как-то неудобно носить. Семинар же, дресс-код можно немного ослабить. А я слишком люблю красивые вещи, которых у меня хватает, чтобы не носить их вовсе никуда и позволять пылиться в шкафу. Это неуважительно по отношению к ним. Я ведь всё-таки иду не столько на семинар, сколько за компанию. Кстати, можно спросить будет у практиканта о Гитлерюгенде. Чем не источник информации, верно?
Ксеня ждала меня у подъезда, а не у метро по какой-то причине. Выглядела здорово, красиво – будь я мужчиной, попросила бы номер её телефона. На лице – ни единой эмоции.
– Добро утро. Чего ты бледная такая? – закрыв дверь подъезда и подходя к ней, спрашиваю.
– Я боюсь, – подхватывая мой шаг, Ксюша движется рядом со мной в сторону метро.
– Тьфу, и ты ради этого ждала меня у подъезда? – одариваю её тёплой улыбкой и вселяю уверенность. – Совсем одичала от своей влюблённости и страха?
Вся эта ситуация мне казалась донельзя забавной, но говорить об этом подруге я вовсе не собиралась. Она и так на осиновый лист похожа. Дрожит, хотя один только собственный внешний вид её должен успокаивать. Платье, пальто расстёгнутое, как и у меня, туфли на каблуке, выше моего, сумка отличная. Ксеню часто можно было успокоить либо покупками еды и хороших вещей, либо ноской этих самых вещей. Для неё высокий каблук – символ не болезненного падения или опасности, а уверенности. Я восхищалась её принципами, а она завидовала мне. Так и жили.
Сегодня ради исключения мы ехали маршруткой, правда, дольше, но по приходу в кабинет, в аудитории практиканта не было. Зато были лицеисты. Много лицеистов. «Неужели так много желающих углублённо изучать историю? Или это все те, кто хочет подтянуть предмет?»
Сказать по правде, я была удивлена таким количество люда. Заняты были все парты, что нам не нашлось даже места. Зато мы увидели Ольку и Лару, которые хотели заработать тут оценки, ведь им не давали на уроках слова, как и мне. Собственно, они преследовали те же цели, что и я озвучила вчера Паше. Только вот это было первым и последним нашим общим критерием здесь. С Ксеней же их связывала общая влюблённость в практиканта. С первой фразы я ощутила себя лишней на этом празднике жизни.
Он опаздывал. И чем больше учеников приходило, тем сильнее я жалела, что согласилась сюда придти. Даже то, что Кравец – моя лучшая подруга, меня не утешало. От Ольки я узнала, что Женя предала историка и пошла к Елене Александровне, подтягивать свои знания по алгебре. И в итоге наш костяк отличниц, в основном, застрял на истории. Среди этой толпы была и Болонка, староста 11-а, вместе с половиной класса, по меньшей мере. Теперь, озираясь по сторонам, я узнавала то Дружинина, то Ольховскую, то Кириленко, чьи сочинения читала вчера и заливалась хохотом.
Спустя почти десять минут, когда стрелка почти достигла 10:20, в аудиторию вошёл практикант и со словами «Ну, и что вы здесь делаете? Я же сказал в 202-й собираться» развернулся и почти со свистом вылетел. Все стали собираться, образовалась пробка. Как стадо, честное слово. Чабан сказал – бараны пошли. Куда чабан погнал, туда бараны и пошли. Мы бараны. Прежде, чем столпотворение успело усугубиться, я выскочила и пошла занимать места нашей четвёрке. По коридору, ступеням и снова коридору раздавался стук набоек его туфель. Видя издалека его образ, потому что зрение у меня было не 100%-м, я наблюдала за его походкой, статной, сильной, важной. И да, он немного вилял бёдрами. У меня появились разные предположения, отчего вдруг в его походке появилось такое движение, но я остановилась на варианте «он просто занимался танцами, наверное». Остальные свои догадки, приличные и не очень, пришлось выкинуть из головы. Это же всё-таки практикант, почти учитель, садист. Кстати, да, он же как истинный садист, если прознает о моих мыслях, начнёт издеваться надо мной.
Аудитория, в которой он нас ждал, была просторнее и частично заполнена более расторопными студентами. Они смотрели на каждого входящего, как на раздражающий фактор. Хотя если это был их знакомый, то сразу улыбка, пара фраз и миролюбивое настроение. Зайдя в аудиторию, я приметила две парты, на ряду возле окна, свободные ещё и почти впереди: трое из четырёх будут довольны хотя бы. А я смогу занять место и в конце аудитории. Думаю, свободный стульчик мне оставят.
– Скавронская, ты тоже в стаде?
Ну, что и следовало доказать. Садистская усмешка, но теперь ещё и от лицеистов. Ух ты, меня прям взбодрила эта волна высокомерия со стороны таких же учеников, как и я. Не ожидала такой подлости от тех, с кем в одной лодке. Похоже, наш класс и, правда, был каким-то уникально-сплочённым. Внезапно почувствовала признательность Косте, что держит в узде конфликтных особ, и вообще всем одноклассникам. Даже не одарив его приветственным кивком, просто молча прошла мимо стоящего напротив центрального ряда парт, стола, за которым он сидел и что-то помечал в свой блокнот.
– Ты что, обиделась, Скавронская? – он был, очевидно, в хорошем расположении духа, раз так докапывался до меня отчаянно и не боялся, что я ничего не отвечу. Или наоборот, видел, что я ничего не отвечаю, поэтому и наглел. А лицеисты подтягивались постепенно и глазели на то, как практикант издевается надо мной. И ведь не потому, что не могла ничего не ответить, я молчала.
– Я жду извинений, Егор, – положив сумку на вторую парту, заявила я без улыбки, – Дмитрич.
Моя привычная шутка для него стала отличным поводом улыбнуться своей садистской усмешкой, а присутствующих – сбавить громкость своего смеха. В это же время поток приходящих лицеистов усилился, и я, маякнув девочкам, ждала, пока они займут места. А толпа прибывших заставила практиканта прикусить язык и переключиться всё-таки на семинар. Никому и ничего я не хотела объяснять, но вот шёпот с переменным упоминанием моей фамилии всё-таки доходил до меня.
Первое занятие начиналось очень скомкано. Сначала он разбил нас на параллели, потом – по успеваемости, организовал пересадку, чтобы контролировать каждую группу. Возня меня раздражала ещё больше, потому что нас четверых он пересадил на другой ряд, хотя проще было к нам подсадить отличников с других параллелей. Но я уже бросила пререкаться с его странной логикой и жаждой досадить мне, как можно сильнее. Нет, он издевался над любым, как только можно, но тонко и деликатно. Вроде и обидно, а вроде не смертельно.
– Я думаю, что у меня самый популярный курс лекций будет с такой-то посещаемостью, – улыбается ещё, значит, настроение не испортилось, и не устал от нас. – Возьмите четверть листочка и сделайте мне статистику, чтобы я не тратил на это время нашей лекции. Напишите фамилию, имя, класс и цель вашего пребывания здесь: подтянуть оценки, исправить оценки, вступительные и т.д.
Хаос. Бубнёж. Разрыв тетрадных листков напополам. Пожалуй, я была здесь действительно не к месту. Ксеня всё-таки сунула мне в руки половинку вырванного из тетради листа, и я, не задумываясь, написала то, о чём просили. «Скавронская Катерина. 11-в. С подругой за компанию».
– Итак, каким образом будут проходить наши занятия. Час лекции – час дискуссии. Иногда часы будут меняться местами, и вместо какого-то из них будет контрольная. О контрольных я не буду предупреждать, поэтому готовиться к занятию или нет – исключительно ваша беда. С помощью этих семинаров, вопреки моим пожеланиям, вы сможете исправить текущие оценки или переписать контрольную, если у вас была уважительная причина облажаться в первый раз. Вопросы? Неужели никто не понял из того, что я сказал? Ладно, потом появятся вопросы, а отвечать или нет, решать мне.… Теперь мне нужен человек для дискуссии. Дискуссия происходит просто. Я и выбранный мною или по собственному желанию ученик задаём темп всем своими обсуждениями. Сначала мы общаемся, потом вы вклиниваетесь. Задаёте вопросы, отвечаете на вопросы. Имеет право вполне общаться и между собой, т.е. не только нам задавать вопросы, а и друг другу. Но только попробуйте выкрикнуть с места без моего разрешения. Балагана я не потерплю. О наказании догадывайтесь сами, а ещё лучше – придумывайте сами, потому что моя фантазия скупа: двойка за поведение или доклад.
Когда он вот так говорил, я видела ёрзание Ксени, Ольки и большей части, женской, аудитории. Кто бы сомневался, что они пришли сюда за этим. Но я и представить себе не могла, что это затронет такое количество людей. Пожалуй, если убрать влюблённых девочек, то здесь останется стандартный среднестатистический набор, как и у любого другого преподавателя. Кошмар, какой кошмар. Как сильно взбаламутил воду этот жалкий практикантишка. Я просто в шоке.
– А раз все всё поняли, то начнём дискуссию. Кто хочет пообщаться со мной?
– Какая тема будет, Егор Дмитрич? – Олька подняла руку и задала вопрос одновременно.
– Это тебе решать, Абрамова. Хочешь – выходи, мы с тобой сначала выберем тему, а потом начнём обсуждения, – я вижу, как ей не терпится, и мне становится противно. – Ну, что такое? Все так хотят со мной пообщаться и узнать о моей жизни, а на тему истории пообщаться что, кишка тонка?
Рук действительно не было. Наш угол отличниц, на который практикант кидал взгляды в два раза чаще, скорее вздрагивал от обилия струящихся феромонов, чем от желания учиться. Минутная заминка затягивалась, и мне было весело, глядя на немного растерянное выражение лица практиканта. Вроде обычно выглядел, смотрел, а меня распирало от смеха.
– А, точно. Простите, ребят, но я обещал вчера одному из вас уделить сегодня время, – по телу прошёлся разряд тока. – Скавронская, ты чего сидишь? Вставай, я ведь обещал, что поговорю с тобой, раз ты этого так хочешь.
Ксеня, Олька и даже робкая Лара, вместе со всей аудиторией, которая меня уже знала то по рассказам, то видела воочию, уставились и ждали моей реакции. А Егор стоял, будто я попавшаяся в его ловушку животина. Сказать, что меня это взбесило – ничего не сказать. Самодовольство, наглость, любовь публики – мне нечего ему противопоставить. Всё, что я могу, не опуститься в самую яму, потерять подругу и хорошее расположение в классе. Пожалуй, всё.
– Здесь так много людей, а вы уделяете слишком много внимания для меня одной, Егор, – и его отчество действительно начало теряться где-то в горле, – Дмитрич.
Я уже подходила к нему, уверенно, просто, словно его вызов – не более чем фарс.
– Итак, о чём ты хочешь поговорить со мной? – такой весь любезный из себя.
– А вы? – поиграем, практикант, поиграем. – Невежливо, если только я буду удовлетворённой.
Смех в аудитории из-за моей пошлости. Я делаю вид, что не хотела этой реакции и за свои слова не отвечаю. Но, судя по взгляду историка, смешными мои слова он не находит. Более того, он не верит в мою невинность, якобы это было сказано специально. Я ведь так нагло покушаюсь на его авторитет, причём не впервые. Какая я бесстыжая девочка, однако.
– Скавронская, за мной, – стушевался, хах. Он развернулся и вышел из аудитории, придерживая открытую дверь, чтобы и я покинула помещение вслед за ним.
В коридоре никого не было, и стояла тишина. Шумно было только за дверью 202-й. Интересно, самые отчаянные покинули свои места и уже прильнули ушами к двери или нет?
– Слушаю вас, – весьма манерно поинтересовалась я, пока практикант озирался и шагами измерял рекреацию.
– Ты что себе позволяешь, Скавронская? – было видно, как он сдерживал свою ярость, несильную, едва заметную, которую то и дело можно наблюдать на его лице. – Забыла уже о подруге, которая вылавливает меня везде и всюду? Кто вчера говорил, что потерять её из-за такого, как я, ты не хочешь?
– Надо же, вы помните о ней из всего этого ледового побоища влюблённых идиоток, – грубила я, не отдавая отчёт тому, что его провокация и шантаж – всё, что сейчас он мог позволить себе, чтобы вразумить меня.
– Из-за меня, Скавронская, очень много людей страдает, от молоденьких девочек вроде тебя до вполне взрослых женщин, – практикант подошёл ближе и, положив руки в карман брюк, чуть поддался ко мне так близко, чтобы видеть в моих глазах ответную реакцию на свои слова. – Из-за меня рушатся самые крепкие связи, не только дружеские.
– Вы пытаетесь меня запугать? – меня заинтересовал его рассказ о собственных достижениях, которыми он гордился или которых стыдился. Признаю, что мне было немного страшно, потому что эта таинственность, закрытая шторами неизвестная жизнь взрослого мужчины, манила и заставляла отбросить всякий интерес к истории. Наряду с ней, предметом обычной школьной программы, человек со своими скелетами в шкафу казался интереснее. Особенно этот человек, который совмещал и то, и другое.
– Я тебя предупреждаю, – его медленно двигающиеся губы замерли совсем рядом, чуть ниже моего уровня глаз, увлажнённые, не потрескавшиеся, выступающие. Я отвлеклась на его губы, а он продолжал смотреть в глаза и не мог не заметить взгляда. Чуть раскрыв рот, оттачивая каждое слово, не спеша, продолжал: – Меня можно любить на расстоянии, мною можно восхищаться, обо мне можно мечтать и вытворять в своих мечтах всё, что заблагорассудится.
Он сделал паузу, следя за тем, как меняется что-то в моих глазах, а у меня на лице не дрогнул ни один мускул, не выступила ни одна эмоция. Я молча ждала финала, как и он вчера, ждала не пояснений, а запретов, которые он поставит. Казалось, будто миг растянулся, секунды замерли, а молчание длилось слишком долго, непозволительно долго. А мы всё так же смотрели друг другу в глаза, словно ждали какого-то жеста, позволяющего продолжить разговор. И жест этот был не от посторонних, а от нас самих. Егор ждал, непонятно чего от меня, и моё непонимание, похоже, затягивало весь процесс разговора. Внутри опять чья-то рука скручивала мой желудок по спирали, но было не больно, а скорее неприятно, отчего дыхание сбивалось. Казалось, что воздуха вокруг недостаточно, что его слишком мало, что я вот-вот задохнусь.
– Не смей никогда приближаться ко мне, как к мужчине.
Слова застряли у меня в голове, раздаваясь эхом несколько раз. Желудок отпустило, но ощущение, будто что-то сдавливает горло, не давая дышать, не исчезло. В тот момент мне впервые стало страшно. Любопытство, которое всегда утолялось родителями, теперь оказалось под запретом. Он запретил мне приближаться к нему. Запретил приближаться. К мужчине. Но…
– Почему вы это мне говорите? – выдавила из себя я, всё ещё находясь под влиянием собственного псевдо-астматического приступа.
– Потому что из всех них, – он сделал характерную паузу, давая мне вспомнить забитую аудиторию девчонок, – ты самая опасная. Ты постепенно находишь во мне какое-то качество, которое тебе начинает нравиться, узнаёшь что-то, интересующее тебя. Постепенно начинаешь интересоваться моим мнением по поводу одной конкретной вещи, раздумываешь над ним и соглашаешься, перенимая себе мои собственные выводы. Ты начинаешь тонуть в жажде знаний, в интересе ко мне, теряя собственную неповторимость. Ты не умеешь влюбляться легко – такие, как ты, любят глубоко, сильно и страстно.
Каждое слово, каждое выражение в момент его молчания раздавалось в голове ярко и мощно. Словно меня кто-то пытается поднять, диафрагма не справляется, и дыхание перехватывает от этого взгляда, лица, находящегося так близко. Мне становится дурственно и безумно жарко в целой рекреации. До меня ещё долго не доходил смысл, и он это видел, но не реагировал. Все мои внутренности сжимались от того, что он меня знает лучше, чем я сама. Он, этот моральный урод и садист, ничего не делая, одними словами, взглядом, жестами рассказал в лицо всё то, что пряталось внутри меня. Обычно в такие моменты хочется что-то сделать, стать ещё ближе или решиться на какой-то шаг. Мне хотелось прекратить эту интимность – она была пугающей. Близкой, неутолимой, вожделенной и страшной. Я боялась что-то сделать. Из меня сделали нерв, оголённый, пульсирующий, томящийся. И это ощущение такой близости с мужчиной, пугало, это взрослое ощущение страсти, которое, словно лава, томилось внутри, подначивалось, сдерживалось, придавало моим глазам что-то такое, отчего Егор перестал дышать. Целых семнадцать секунд.
В ту субботу я ещё не знала, что лучше бы он умер от кислородного голодания или хотя бы тронулся умом, чем дальнейшие события.
Комментарий к Глава 2.
Коминтерн* – коммунистический интернационал; организация, объединявшая коммунистические партии различных стран.
Гитлерюгенд** – молодежная организация национал-социалистической партии Германии.
Допамин*** – т.н. гормон любви и желания.
========== Глава 3. ==========
Чтобы хоть как-то рассказать о том, как же всё-таки закончился семинар, я воздержусь от описания всей хронологии. Это не то, что я хотела бы вспоминать. Нет, сама дискуссия прошла замечательно. Тему он выбрал сам, ту же, по которой мы писали контрольную. Якобы с целью закрепить знания и проучить тех, кто написал откровеннейший бред. Всё прошло хорошо. Нет, серьёзно. Мы оба были активными, оппонировали друг другу, втягивали толпу в наши распри. Не было никаких заминок, перехода на личности и вообще любого отступления от заданной темы. Но у меня было нехорошее чувство, будто тот факт, что мы вышли вдвоём как-то обозначил наши отношения. Вернее, обозначилось индивидуальное отношение учителя к ученице. Не то, чтобы меня это задевало чисто на личностном уровне, просто не понравилось, что толпа людей, адекватных и не очень, среди которых были и мои хорошие знакомые, видели весь этот спектакль воочию. Я переживала, что Ксеня или Олька, или Лара не так воспримут эту ситуацию и обособятся. Сами по себе, они сильнее меня одной. Вовсе не потому, что их больше или они умнее, или красивее, или… да к чёрту эти или. Я просто переживала, что меня неправильно поймут небезразличные мне люди. Я переживала, что моё отношение к практиканту вызовет у них не те ассоциации. Не хочу потерять Ксеню, хорошее расположение Ольки или робкой Лары. Они для меня что-то среднее между просто одноклассницами и подругами. Кроме Ксени, конечно. Я-то её знаю долго и слишком хорошо. Надо ли говорить, что мои вчерашние предупреждения ей теперь казались мне самой недостаточными?
Но всё прошло лучше, чем я ожидала. На обратном пути, посадив Лару и Олю на маршрутку, мы успели перекинуться парой слов. Само собой, они, будучи моими самыми приближёнными лицами на том празднике жизни, спрашивали о разговоре с глазу на глаз. Втроём, пытаясь скрыть зародыш ревности, они выясняли и отшучивались, превознося историка выше самих себя. Что я могла сказать в такой момент? Каждое моё слово фиксировалось в их памяти и могло потом использоваться против меня самой. За прогулку, недолгую в принципе, я искусала все щёки, чтобы не сказать чего-то лишнего. Балансировать на острие ножа не так-то просто.
Ксеня же беспокоилась и плохо скрывала терзания. Мои слова её не убедили, в чём я не сомневалась. Она-то тоже знает меня хорошо. К сожалению. Пришлось врать, что он отчитывал меня, угрожал снова «двояк» по поведению поставить, какой бы я умной по истории не была. Иногда мне казалось, будто сам директор – ему не указ. Интересно, он хоть кому-то подчиняется?
Те слова, предупреждения и угрозы, въелись в память, как кислота. Разумеется, я переключала внимание то на уроки, то на назревающую с отцом беседу завтра, то на одежду, которую надену в клуб. Пару раз звонил Костя по скайпу, и мы общались по поводу семинаров, ведь списки составлял он и передавал куратору. А что я? Я до сих пор не знала, куда идти. Правда, история подвинулась под черту. Туда я ходить больше не собиралась. По крайней мере, до тех пор, пока не появится слишком много плохих отметок. Ещё одна «двойка» по поведению, и куратор имела право звонить родителям. Благо, что первую оценку уже исправила отсидкой и проверкой контрольных параллельных классов. Былая эйфория от такой лёгкости с практикантом теперь отягощалась его манерной речью, с придыханием, но отчётливой.
В семье дела были более-менее нормально. Мама готовила кушанья на понедельник – Преображение Господне – чтобы вся семья по традиции собралась за столом, общалась на любые темы, обсуждала что-нибудь. Как бы ничего сверхъестественного не было, но это же мама. А кто в семье будет противиться лишнему шансу, отведать маминых творений, согласитесь? Вот и я, оформляла реферат по биологии, который надо будет сдать в понедельник, повторяла пройденный материал по истории на всякий случай и периодически общалась в интернете со знакомыми. Особого одобрения такое совмещение дел не получало ни от кого, но мне было не трудно. Говорю же, что учиться мне было легко. Достаточно просто уметь переключать внимание с одной вещи на другую и концентрироваться до кончиков волос. Иначе как бы я сейчас училась так хорошо?
Разумеется, никому из домашних я о разговоре с практикантом не рассказала. Дело вовсе не в доверии или юношеской скрытности, жажде иметь свой секрет. Просто, на мой взгляд, угроза от «почти учителя» такого личного характера – это очень подозрительно. Пусть он и прочитал меня, как открытую книгу, но признаваться в этом кому-то, даже Пашке, было неловко. Я самая мелкая в семье, на меня не возлагаются такие надежды, как на братьев или сестру, поэтому самостоятельность не могла не появиться. Меня контролировали, но не жёстко. Благодаря этому, пробудился талант к вранью и лицемерию. Без мозгов врать не научишься, без мозгов и жить-то не интересно. Так что закономерность появления стервозности, дерзости и хамства – вполне себе логичное умозаключение из всего выше сказанного.
Меня выдернули из спокойствия в тот момент, когда я решила быть борзой с этим практикантом. Всё чаще замечала, как обо мне судачат в интернете, в обсуждениях лицейской группы. К их превеликому разочарованию, я сидела не под своим именем, да и найти меня проще в скайпе. То, что я офлайн, вовсе не значит, что я не в курсе о сплетнях. И не знаю, чего во мне было больше в те минуты: злости на сорόк с очень длинными клювами или злости на практиканта. Что-что, но никак не к себе самой, ведь де-факто я жертва. Это меня успокаивало, моя собственная невиновность в тех грехах, о которых я читала из уст других. Сказать по правде, было задето не столько моё самолюбие, сколько интерес: насколько же низко опустятся все эти жалкие ничтожества. Ах, да, с какого же момента я стала считать ребят с параллели ничтожествами? Наверное, с этого.
Воскресенье прошло так спокойно, как только могло пройти. Правда, маме не понравилось, что мы с Пашкой снова уходим вечером в клуб, потому что «там творится невесть что». Нет, её беспокойство вполне обосновано: выпивка, наркотики, и разврат там есть, как и в любом ночном клубе. Единственное, что мама не учла, так это наше воспитание. Порой я удивляюсь тому, как она недооценивает собственный вклад в наши головы. Что брат, что я – типичные дети, в меру своевольные, в меру скрытные, в меру самостоятельные. Мы настолько самостоятельны, что имеем право умалчивать о каких-то событиях, которые могут либо породить в материнском сердце ненужные сомнения, нарочито утрированные, разумеется, либо вызвать беспокойство и недоверие к нам. А зачем эти проблемы?
