Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"

Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

Он срывался на мне. Подходил, кружил, словно коршун, изливал всю свою желчь, оскорблял меня. Сравнить с землей – проще простого. Я и так соображала туго, а тут ещё он. Мразь.

– … сделала ты? Ты просто решила подружиться. И потом сидела со мной во внеурочное время, провоцировала, соблазняла, заболевала и приходила ко мне домой. Иногда я сомневался, что у тебя нет мозгов. Теперь я окончательно в этом убедился. Скавронская, ты тупорылая собачонка, которая не хочет уйти и сдохнуть где-то подальше от своего хозяина.

Ненависть. Лютая ненависть и желание уничтожить. Я была бельмом. Приставучим листом. Я сама виновата. В его взгляде столько презрения, столько негатива, что у меня появились мысли о суициде. На голову упало что-то тяжёлое, и я снова сползла со стула. Ухватилась пальцами о решётчатую спинку. Присела на бедро на полу и опустила голову, словно перед казнью, оголяя шею. Рвотные позывы. Внутри что-то кислое, жжёт и печёт. Схватилась рукой за желудок. Вот бы вырвать его, чтобы не болел. Навсегда. Надоел. От него одни проблемы. Там бабочки, желание, жжение – мне это всё не нужно.

Егор перестал вымещать на мне свою ярость и просто насмешливо смотрел. С полным безразличием, но высокомерием. Ненавижу. Его. За. Это. Высокомерие.

– Урод, – слова вырвались у меня сами собой: рот просто открылся, а звуки вылетели, словно давно томились в глотке. – Моральный.

Я подняла взгляд на него, полный насмешки и того же высокомерия, которым он одаривал меня. И вот я, ниже его физически, сижу на полу в наполовину сознательном состоянии и смеюсь над ним.

Он изменился в лице до неузнаваемости. Он действительно был уродом. Его душа, его внешность – всё уродское. Негатив, из которого состоял практикант, вылез наружу, словно зубная паста из тюбика, на который кто-то сел.

Меня стошнило. Прямо на ламинат. Немного, по большей части слюнями. И Егор переживал не за цельность своего покрытия пола, а за цельность моей жизни. Судя по его поведению, он вот-вот готов был покончить с ней.

– Орлов, – парень, стоявший на ногах, подошёл мигом к практиканту и остановил его: тот уже направился ко мне, чтобы ударить. Или что он там хотел сделать. Явно не испугать: слишком опасными были его взгляд и мимика. – Она не Лена. Успокойся!

Парень ткнул его в грудь, заставляя отойти от меня спиной назад пару шагов. У меня появилась защита. Девушка кинулась в ванную комнату за тряпкой. Ситуация упростилась, когда я начала приходить в себя. И заметила я это весьма странным способом: пальцы на руке стали двигаться тогда, когда я хочу, а не срабатывал рефлекс. К тому времени я уже сидела на стуле, практикант – в кресле, парень рядом с ним – на своём месте, а двое ребят – на диване устроились.

– Может, я всё-таки услышу объяснение, по какой причине вы накачали меня наркотой? – тихий бубнёж между практикантом и рядом сидящим с ним парнем тут же прекратился, и они уставились на меня.

– С чего ты взяла, что это наркотики были? – Егор выглядел спокойно и абсолютно привычно. – У тебя была доза морфина, в пределах нормы.

– Я не услышала ответа, – чётко произнесла я, делая акцент на каждом слове, и упрямо смотрела на сидящего напротив, в нескольких метрах, практиканта.

– Чтобы ты не видела того, чего тебе видеть не стоит, – он ответил кратко, ёмко и опустил взгляд.

С ним что-то творилось? Нет, я размыто помню, что он как-то странно себя вёл в лифте. Что было потом? Не помню ничего.

– У тебя несколько синяков на теле, руках и лице, поэтому какое-то время будет больно двигаться, – девушка смотрела мне прямо в глаза и специально говорила медленно, чтобы я, видимо, успевала понимать её. Значит, по её мнению я сейчас с той дозой морфина должна тупить. Ну, ок.

– Если вы будете продолжать говорить так медленно, я отупею, – во мне проснулась злость. Внезапно охватила ярость и гнев. Я готова была кричать на всех вокруг. На каждого. Даже на мебель.

– Теперь понимаю, – подал голос мужчина, сидящий возле практиканта. – Они и впрямь похожи.

– Лена такая же была лет в восемнадцать, – парень, который обычно ходил, поддался вперёд и опустил руки на колени, скрестив пальцы в замок.

Лена? Он перепутал меня с ней? Опять? Да сколько же можно! Я же ведь живой человек. Могу не выдержать. Сломаюсь. И сломалась почти.

О боги, я же поцеловала его. То, что активировало взрыв Егора, поцелуй. Вот почему он не касался моих губ никогда. Из меня лил фонтан эмоций, пониманий и мыслей. Я едва ли могла сидеть с закрытым ртом. Вот в чём дело. Поцелуй. Хотя его губы вряд ли хранили верность ей всё это время. Он ведь сам говорил, что покорил немало женщин. И его губы, где только не бывали, пусть не трындит.

– Сорвался потому, что я случайно поцеловала тебя? – усмешка, злорадная, дикая, безумная. Меня распирало от этого ощущения власти над чьей-то жизнью. От того, что я могу этим пользоваться. Не умею, но есть возможность.

Егор был спокоен. Как и все. Вроде не намного старше, но ведут себя, как самые настоящие взрослые. Может, потому что в их теле не было дозы морфина? Тогда это объясняет мою дикость и адреналин. Вернее, ощущение высказать всем всё, что я о них думаю. Сидеть на месте? Нет. Только хардкор: только унижать, доминировать, властвовать.

– С чего ты взяла?

– Твоё еврейство меня заебало, – похоже, в таком состоянии ещё и маты легче с языка срываются. – Не вижу смысла задерживаться здесь. Мне пора.

– Твоя мама не одобрит того, что ты под кайфом и материшься, – м, какая забота. Решил в учителя поиграть? Какая прелесть. А вот хрен тебе. Я от тебя и так слишком много получила подарков: всё тело в подарках.

– Если она узнает, что меня домогался ты, знаешь, где ты будешь? Тебе не поможет ни твоя смазливая мордашка, ни родители, ни связи, ни образование. Ты будешь ничтожеством, о которое я и вся моя семья вытерла ноги, – думаю, выглядела я ужасно и внушающе, потому что девушка на диване сжалась. Кажется, она и парень рядом с ней – пара.

– Ты не права, Катя, – мужчина, сидящий рядом с практикантом, деловито начал тираду. – Егор не виноват, что ты похожа на Лену, так что обвинять его…

– А я виновата? Или, может быть, вы все тут хотите сказать, что я обязана терпеть это? Да и вообще чем-то обязана вам! – я выходила из себя вновь. Приливами гнев становился очень острым и усмирять его было непросто. Но я не хотела. Сейчас я не собираюсь контролировать свои эмоции: он, значит, меня смешал с дерьмом, а я не имею права?!

– Нет, конечно, – девушка пыталась ко мне найти подход, но хрен тебе. Ты с ними заодно, а значит, мой враг. – Просто…

– Меня не волнуют ваши оправдания, – перебила её я, явно повышая интонацию голоса. – Мне нужны предложения, что будете делать, когда этот урод снова сорвётся. И заодно, что делать мне. Раз уж я такая несовершеннолетняя, то, пожалуйста, позаботьтесь обо мне так, чтобы я оказалась не у сутенёра и не на чёрном рынке в разобранном состоянии.

Морфин действовал на меня слишком сильно: вызывал острые эмоции, доводил их до пика, до бурления, а потом отпускал. Зато не чувствовала боли. Уже хорошо. Чем больше я говорила и показывала своё состояние, тем мрачнее становился вид Егора. Вообще, стоит ли мне теперь обращать на него внимание? Он мог причинить мне вред и причинил. Он мог меня изнасиловать даже из-за того, что я похожа на эту шлюху. Уважать его выбор и смириться со сходством? Может, ему уехать лучше, а? Сменить лицей и больше никогда не видеть меня. Потому что я не выдержу ещё одного такого акта.

– Меня тошнит от одного твоего вида. Иди в ванную и прими душ. Аня принесёт тебе одежду, – заявил практикант, даже не взглянув на меня.

– Никуда я не пойду, пока не буду в безопасности от тебя. Мне не нужны советы твоих друзей, – голос был почти ровным, и интонация нормальная.

– Пошла вон! – Егор вскочил на ноги и жестом указывал мне убираться за дверь.

– Орлов! – девушка, сидящая на диване, встала на ноги тоже и развернулась спиной ко мне. – Успокойся и сядь. От тебя больше проблем, когда ты на ногах. Не видишь, что на неё ещё морфин действует? Нет. А я вижу.

Она подошла ко мне и, удерживая за талию, повела в коридор, к ванной. Придерживала крепко, как настоящего пациента. Думаю, из неё получится отличный врач или медсестра. Не очень разбираюсь в том, кто и как себя вести должен. Больничные иерархии не для меня. Вела себя она достойно, пусть и повышала голос на хозяина дома. Но если хозяин не в адеквате, то она имеет право. Как врач.

В ванной было достаточно места, чтобы развернуться двоим. Задав типичные вопросы (могу ли я включить воду, держать душ и т.д.), Аня оставила меня одну в комнате, прикрыв за собой дверь. Она ждала меня снаружи, не уходила, на случай, если мне понадобится помощь. Полотенце лежало на стуле, так что идти никуда не надо было. Разве что, за одеждой, но не сейчас.

Я рассматривала себя в зеркало. На лице кое-где были отпечатки грязных пальцев и покраснения, словно мне давали пощёчину. Шея в странных красноватых полосках. Запястья в лиловых пятнах, которые лучше не трогать. Болели локти, рёбра, плечи, грудь и ноги. Я разделась, чтобы осмотреть себя. Ноги, бёдра и низ живота болели до ужаса. И чем больше я смотрела, тем сильнее становилась боль.

Память возвращалась.

Он задирал мне платье. Лапал. Пытался просто оставить меня нагой. Или что-то сделать.… Господи, как бы я хотела ошибаться. Пусть это будет очень плохим сном, но сном. Щипаю себя за руку – больно, но не просыпаюсь. Могла бы просто ударить кистью по стене – из-за запястья однозначно проснулась бы. Мне нужно было принять ванну. Отмыться от этой грязи, невежества, стыда. И зачем я только поехала сюда с ним? Знала ведь, что может такое случиться. Но не в лифте же. Егор касался меня во многих местах. Вода омывала участки кожи, тронутые и нет, смывая всю усталость, боль и остатки морфина. Я вспоминала. Касание губ. Несколько долгих секунд глаза в глаза. Он целует меня. С теми же открытыми, пустыми глазами. Хотя нет, видел Лену, только вот он хотел поиздеваться над ней. А не вышло. Я сглотнула от воспоминаний и поёжилась. Режим воды пришлось сделать горячее, чтобы озноб исчез под струёй воды. Меньшее, что я сейчас хочу ощущать, себя. Боль, привязанность, зависимость – но только не то, что внутри меня: сочится открытая рана, с гноем, кровью и ещё чем-то. Черви. Лучше бы черви были, чем это ощущение. Я не хочу быть кем-то таким. У меня ведь была такая шикарная жизнь. Почему она прекратилась?

Практикант. Всё из-за него. Все мои беды из-за него. Все мои проблемы из-за него. Всё из-за него.

Сложно признаться себе в этом промахе. Сложно признаться себе во всём. Особенно в том, что ты влюбилась в этого урода, который тебя не видит. Даже когда ты рядом, прям перед самым носом. Ты не можешь его поцеловать, потому что он видит другого человека. Ты не можешь его коснуться. Ты не можешь ему открыться. Ты можешь только смотреть издалека. Но такая любовь меня не устраивает. Я эгоистка и собственница: я хочу обладать ею. Она принадлежит мне, но не мне. Как так? Просто. Потому что я и Лена – одно существо. Нет между нами разницы. Вернее, он её не видит. И не хочет. Потому что такая жалкая, ещё и ученица, как я, не может привлечь взрослого мужчину. Просто не может.

Я залезла в белоснежную, надраенную до блеска ванну, не снимая одежды. Вода набиралась. Звук успокаивал и расслаблял. Я не хотела душ принимать – хотела понежиться в ванной. Лежу, с размякшим телом, в одежде, запрокинув голову на борт. Подбородок высоко вздымается. Скулы превосходны и чётко очерчены. Сползаю чуть ниже, к дну, сгибаю ноги в коленях. Касаюсь пальцами плеч, рёбер, живота, бёдер. Закусываю губу, чувствуя томное вожделение между ног, и крепко их сжимаю. Прогибаюсь в спине и закидываю голову назад.

Минута. Другая. Запах тела. Вкус губ. Касание. Взгляд. Поцелуй. Губы. Шёпот. Прерывистое дыхание, как при сексе. Страстный поцелуй. Глубокий и болезненный. Вкус крови на губах. Покусанные мочки ушей. Обслюнявленное лицо. Немеющая челюсть. Смазанный макияж. Растрёпанное воронье гнездо на голове. Спутанные патлы, а не воронье гнездо. Выражение для романтиков. У меня просто куски волос, пряди типа, свисали, запутались и прилипли к лицу, к слюням. Снова дыхание сбилось.

Я очнулась, когда буквально захлёбывалась водой. Лежала. И вода покрывала моё лицо до самого подбородка и выше. Запах резины ударил в нос – вдохнула воду. Не попала в лёгкие. А жаль. Избавила бы меня от этой жизни.

Я прикусила губу, вспоминая маму и её веру, её нотации и поучения. До библии голова не дошла – срок действия морфина истёк окончательно, и боль пронзила тело спазмами. Сжалась в комок, ударившись лбом о борт ванной. Холодная. А вода горячая. Тело холодное. Я хочу холод в голову, а тепло – к телу. Нельзя так над собой издеваться, Катерина. Ты же дочь своего отца и матери. Я не могу так. Я сильнее. Я выше. Я лучше.

Приняла душ, расслабилась, освободив голову от мыслей. Молча смывала грязь с тела, массировала затёкшие конечности и пробовала пальцами синяки. Мне бы сюда свой крем из детства, который помогал мне быстро от синяков. Я давно не получала лиловых следов на теле – может, купить на обратной дороге. Чёрт, дом! Сколько времени? Где мой телефон? Мне же названивают наверняка. Мама и папа! Что же я им скажу, когда они увидят меня такой? Да я под домашний арест попаду, отвечаю!

Теперь в груди появилось беспокойство. Кстати, о груди. Синяков нет, но кости болят, словно меня ударили. Вымытая, согретая, пахнущая гелем для душа, я выглядела не так уж плохо. Голову решила тоже помыть – кусочки грязи в волосах мне никак не нравились. Мало ли где ещё была моя голова.

Вытирать себя приходилось аккуратно – синяки же и боли в мышцах не прошли. Постучала в дверь – сигнал для Ани, что я уже всё, и мне нужна одежда. Обернулась полотенцем и присела на край ванной, осматривая свои руки. Они выглядели действительно ужасно – как это всё скрыть от мамы? Как вообще показываться ей на глаза? Что говорить? Кто-то изнасиловать пытался? Сразу поведёт в больницу. Чуть в аварию не попала? Сразу поведёт в больницу. А потом милиция, фотороботы и куча волокиты, абсолютно ненужной, которая меня (рано или поздно) доконает, и я скажу ей правду.

Правда. Она ведь всегда раскрывается. Что будет, если мама узнает? Сляжет, наверное. Отец поседеет на глазах. Не хочу этого видеть. Как бы там ни было, я безумно люблю своих родителей. Я привязана к ним. Благодаря ним я такая, какая есть. За что они должны страдать? За мою собственную глупость? Они не виноваты. Пожалуй, воспитали меня слишком лояльно. Лучше бы строже – тогда, возможно, не было бы этой дурацкой ситуации. И всё-таки что же сказать им? На увечья во время физкультуры не похоже. Столкнули в метро? На эскалаторе инцидент? Что сказать такого, что оправдало бы все мои травмы?

Аня задерживалась. Я бы успела уже до остановки автобусной дойти. Приоткрыв дверь, выскользнула тихо из ванной. Босиком. Тапки мне никто не выдавал. Чистыми, ещё влажными ногами, я прошла по коридору, оставляя на ламинате следы. Чувствовала себя лучше, но не замечательно. Пожалуй, утреннее самочувствие уже никогда не вернётся ко мне. Было ведь так прекрасно. А теперь вся моя шикарная одежда грязная, макияж – стёрт, укладка – смыта.

– … не говори. Не такая уж она и пушистая.

– Саш, ты ведь помнишь, как она себя вела на даче у Егора? – голос Ани доносился из гостиной. Дверь была прикрыта, но слышать я всё же могла.

– Помню. Не напоминай, – голос того парня, который меня защищал перед Егором. Кажется, он парень Ани.

– Она действительно похожа на Лену. Так что на твоём месте любой бы отреагировал так, – голос сидящего рядом с практикантом мужчины постарше. – Удивляюсь, как ты ещё так долго продержался.

– Я не держался. Всякий раз, как вижу её, могу сорваться, – Егор говорил до ужаса спокойным и притухшим голосом. – После первого дня в лицее начал искать Лену, чтобы убедиться, что она не переродилась.

Они легко засмеялись, и обстановка разрядилась. Одной мне было не смешно. «Искать Лену. С первого дня. Переродилась». Мурашки пробежали по коже, и я вспомнила, что на мне одно полотенце. Зябко стало, несмотря на то, что в квартире было тепло. Напоминать о себе я не собиралась – любопытство пересилило, поэтому осталась стоять на месте и мёрзнуть.

– Ладно, мне пора нести ей одежду.

Дверь открылась, и Аня показалась в дверях. Я стояла не на проходе, а возле стенки. Меня не видели в гостиной, зато увидела Аня. Нет удивления, словно она специально оставила дверь приоткрытой и задержалась на разговор, чтобы я вышла и подслушала. Протянула без лишних слов штаны и футболку и направилась на кухню. Я последовала за ней. Прикрыла за собой дверь, перевела взгляд на неё.

– Хочешь узнать, что случилось? – без лишних слов спросила она, откровенно прямо глядя мне в глаза. От неё веяло теплом, лёгкостью и здравием. То, чего сейчас во мне нет абсолютно. Я смогла лишь кивнуть, кладя одежду на стул. – Тогда переодевайся и внимательно меня слушай. Сейчас ты идёшь в самую правую квартиру на первом этаже вот с этим ключом, открываешь её, заходишь и ждёшь, пока высохнет твоё платье. Оно висит в ванной над обогревателем. Как только зазвонит городской телефон – ты берёшь трубку и молча слушаешь то, что будут говорить. Без слов, вопросов и звуков. Поняла? Не благодари.

– Зачем вы помогаете мне? – выдавила я, натягивая брюки на голое тело. Прячу под полотенцем свои интимные зоны, как можно тщательнее. Это смущает, несмотря на то, что Аня – девушка и медик в одном флаконе.

– Это не помощь. Ты просто оказалась не в то время и не в том месте. Не хочу, чтобы ты придавала какое-то значение всему, что происходит с тобой. Егор видит не тебя, и от облика Лены ты не избавишься никогда.

– Почему?

– Их связь крепче, чем тебе кажется. Они те, кто притягиваются и отталкиваются постоянно. Таковы их отношения, – она смотрит на меня в упор, отчего мне становится дурственно. Или от её слов мне становится плохо. Или от смысла этих слов. – Ты ничего не можешь сделать.

– И что вы предлагаете? – я заткнула свою гордость, сопли, ревность – всё, что мешает мне мыслить здраво.

– Я только что сказала, – как ни в чём не бывало, ответила Аня. – Ты не в силах разрушить их связь.

– А если я разрушу их связь? – не отступала я. Не могла отступить. Похоже, что в этом разговоре решалась моя дальнейшая судьба, мои ориентиры. Моё всё.

– Один из вас всё равно будет несчастен. Одевайся, – она положила ключи на стол и вышла.

Я ничего не могу сделать. Я просто оказалась не в то время и не в том месте. Это ничего не должно значить. Но значит. Имеет серьёзное значение, и я не могу так просто бросить всё. Почему? Не знаю. Трудно, почти невозможно, мучительно – всё отговорки. Настоящей причины, почему не могу выйти из игры, я не знаю. Даже если их связь крепче стали. Даже если кто-то будет несчастен. И думается мне, что этим кем-то буду я.

В футболке и штанах, вошла в гостиную без стука. Дверь опять же была прикрыта, только темой их разговора теперь были какие-то абсолютно посторонние вещи и люди. Мне не было дела. Слушать я не хотела. Никого и ничего. С меня достаточного того, что я уже услышала. Чем больше информации, тем меньше у меня желания ею обладать. За информацию люди продают детей, родителей, супругов, органы, тайны, акции. Люди продажны. Не хочу иметь с ними ничего общего.

Во мне говорил юношеский максимализм, но я не замечала этого. На лице было пустующее выражение, когда вошла в гостиную, прошла к дивану, взяла свою лежащую сумку и так же направилась к выходу. Без слов. Без эмоций. Без внимания. Словно я невидимка. И других для меня не существует. Я в своём пространстве, в своей временной петле, где нет места Егору, его друзьям, Лене. В моей жизни не должно быть всех этих людей – они не для меня. Это не мой круг. Не моя судьба. Мне нет места в их жизнях – им нет места в моей. У меня есть люди, которые меня любят, ценят, которые зависят от меня, которые нуждаются в моей поддержке, которым я нужна просто потому, что я это я. Мне не нужно больше, чем я имела тогда. Мне достаточно было выпуститься из лицея, поступить куда-то, найти человека, с которым захотела бы прожить до конца своих дней, и завести семью. Это ведь не так много. Разве я многого хотела? Просила? Ещё с детства просила у Бога обычной жизни, спокойной, счастливой. Мне не нужно ничего, кроме семейного счастья. Эгоистично немного, но это немного. Почему просто не выполнить то, о чём я просила? Зачем мне давать такие сложные задачи? Я не смогу их решить. Очевидно же.

Как я могу конкурировать с образом человека, который сидит в самом сердце и в голове одновременно. Никак. Слабая девочка, образ, лик, который исчезает при малейшем дуновении. Если ты хотел узнать, что такое Екатерина Скавронская – это не императрица, это слабая дымка любимой девушки Егора, Лены, которая привнесла в его жизнь столько счастья, сколько и страданий. От них до сих пор он не может избавиться. Как же ты, ученица, несовершеннолетняя, неопытная девушка, сможешь справиться с таким серьёзным противником? Как?

Я остановилась в дверном проёме. На меня не обратили ровным счётом никакого внимания. Аня говорила или нет, что я ухожу? Или послать меня в другое место, чтобы взрослые могли поговорить, это и есть идея коллектива? Ребёнок, какой же ты ребёнок, Катя.

В груди щемило жалобное чувство. Оно обжигало, снимало кожу будто, болело. Оно разрезало мою детскую реальность, которую я считала взрослым миром. Грёзы. То, что было вокруг меня всё это время – детские мечты и ожидания, что мир мне что-то должен. Никто никому ничего не должен. Ты заблуждалась, Катерина. Ты, взращенная на вере, холенная родителями, ничего не значишь для этого мира. Ты уйдёшь, и никто, как и эти люди, даже не заметит. Никто тебя не остановит. Никто не схватит за руку и не избавит от вселенской пропасти. Ты упадёшь в самый низ и останешься прозябать там. Чудес не бывает. Никто не придёт осветить твой путь. Ты никому не нужна, кроме своих родителей. Единственными, кто сможет закрыть твоё тело от ужасной участи, это родители. Самопожертвование – залог любого хорошего родителя. Они безвозмездно заботятся о своих детях, потому что это продолжение рода, будущее, они сами, только переродившиеся заново в другом обличии и с другим смешением генов.

Никогда раньше не задумывалась над тем, насколько бескорыстен мир. И никогда так не ошибалась, считая, что я значу что-то для него. Это задевало меня. Я чувствую себя покинутой и брошенной. Без будущего и с огромным багажом прошлого. Мои поступки всегда были регламентированы перспективами, что меня ждёт что-то великое. Я создам что-нибудь значимое, буду кем-то значимым, свяжу свою жизнь с чем-то великолепным, от чего будет захватывать дух. Я ждала восхищения и признания у этого мира, которому оказалась ненужной. Ожидание бессмысленно. Жаль, что я понимаю это только сейчас.

Дышать было тяжело. В коридоре я не стала включать свет. Пусть будет темно – не хочу видеть свет. У меня нет ничего, что я хотела бы видеть сейчас. И себя не хочу видеть. Молча обуваюсь, не шумлю, надеваю верхнюю одежду, открываю дверь и выхожу.

Видишь? Никто не остановил тебя. Никто не побежал вслед за тобой. Никто не заметил твоего ухода. Маленький мир – это эти люди. Твой уход незначителен, а жизнь идёт дальше. Но твоя жизнь прервалась навсегда.

Я прижалась спиной к входной двери квартиры, хватаясь за грудь. Жжение усиливалось – я вся будто бы горела. С глаз текли слёзы отчаяния и безысходности. Меня разрывало от эмоций. Я хотела кричать, реветь и сопротивляться закону жизни, идти наперекор ему, идти навстречу ветру, бунтовать. Могла ли я – другой вопрос. Я хотела.

Никто не видел моих слёз. Никто не утешал меня. Только в детстве мама переживает за твои слёзы. Только мама по-настоящему боится, когда ты плачешь, и волнуется больше тебя самой. Только мама.

Я спустилась на первый этаж и нашла нужную квартиру. Ключ подошёл. Вошла, разулась, сняла пальто. Действия были лишены души – словно машина. Без интереса осмотрела квартиру. В ванной висело моё платье, постиранное. Мама. Вернулась в коридор, где на полу оставила сумку. Телефон был выключен. Представляю, что она себе там напридумывала. Сколько раз названивала. Подняла на ноги всех родственников. Подняла все связи. Забыла о работе. Я зацепилась за мысль, что до сих пор не знаю, сколько времени.

21:23

Не заметила ни небесной черни за окном, ни включённых ламп – ничего. Много пропущенных от мамы, папы, Вари и братьев. Ещё от Кравец, Ольки, Жени, Кости и Елены Александровны. Несколько номеров, которые не хранились в моих контактах. Ноги подкосились, и я села на пол, словно что-то в моей жизни, что-то важное, сломалось. Есть конструкция – она сломлена, и нет здания. Было здание – нет здания.

Сейчас всем этим людям пришло уведомление, что Скавронская Катерина появилась в сети. Не хочу никого слышать. Кроме мамы. Нажимаю на вызов, и тут же слышу обеспокоенный повышенный тон.

– Мам, – мой поникший хриплый голос останавливает поток ругани, которая у неё копится уже несколько часов. – Со мной всё в порядке. Я скоро буду дома.

– Катя, девочка моя, где ты. Что с тобой? Почему ты не звонила? – вот так всегда: дети творят чудачества, а мамы переживают в два, а то и в три раза больше. Как я могу её огорчить? Как я могу рассказать ей правду? Как я вообще могу доставить ей разочарование, когда она на такие жертвы готова пойти ради меня? Я, наверное, и вправду ужасная дочь.

– Всё в порядке. Я жива и здорова, не переживай. Не нужно никого посылать за мной – я приеду скоро домой. Просто подожди, – меня захлёстывает волна слёз, и ломается голос. Я почти не могу говорить, задыхаясь от стоящего в горле кома. – И пр-прости за то, что т-так д-долго не давала о себе н-ниче-его знать. П-прости.

Говорить больше я не могу. Слёзы хлынули ручьём, и я распласталась на полу, перематывая воспоминания. Как мама вела меня в школу, как она фотографировала моё выступление, как рассказывала о вере, как святили яйца на Пасху, как купались в проруби в январе – я помнила всё. Какой же дурой я была, когда гневалась на маму. Не могу унять озноб. Ворочаюсь, катаюсь по полу, бьюсь в конвульсиях. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии. Тем более Егор. Человек, чьего признания мне не хватает для полного счастья.

Почему бы просто не подружиться с ним? Почему мне надо было влюбиться в него? Почему? Почему мои мысли льнут к нему, как мухи? Почему? За что мне эти мучения? Я не готова к ним. Только не сейчас, не в этом возрасте, не в этом сознании.

Время шло, а звонка не было. Если честно, я его не ждала. Надо изучить своего противника – мне нужно было узнать о Лене всё. Но сейчас я не готова к этим потрясениям. Ещё немного и можно прямиком в больницу ехать. Давление уже держится давно повышенным. Нужно успокоиться, а я не могу. Слёзы хлынули безостановочно, всхлипы раздаются на всю квартиру и, кажется, слышны в подъезде. Руки ледяные, бледные, мокрые. Волосы везде и всюду, не высохшие, целыми комьями собирают мелкий мусор с пола. Безразлично. Я чувствую только боль физическую и большую пустоту внутри. Разъедает, как серная кислота, не оставляет ничего, сгорает дотла. Я сгораю дотла.

Звонок. Среди моих всхлипов телефонный звонок кажется диким и нереальным. Успокаиваюсь, но продолжаю лежать. Подходить к телефону не хочу и не буду. Как бы любопытно ни было, сейчас я не готова к этой информации. А вдруг это единственный шанс? Да даже если я умру, если не возьму трубку, всё равно не сдвинусь. Нет сил после сегодняшнего подняться на ноги. Делайте сами, что хотите. Без меня.

Минута. Другая. Звонок повторяется. А я лежу нерушимо, словно труп, уставившись в потолок. Из приоткрытой двери ванной светится иллюминация. Заплаканное лицо блестит в этом тусклом, мерклом свете. Иногда я громко вздыхаю и закусываю губу. Дрожь возвращается. Я лежу на холодном полу в футболке и брюках. Уже долго, раз я озябла не только из-за психики.

Дверь открывается, и в подъездном свете я узнаю силуэт практиканта. Не вижу ни лица, ни эмоций. Не вижу ничего. И не хочу видеть.

Он входит в квартиру и видит меня, лежащую на полу без движений. Что он мог подумать? Да мало ли. Думаю, ему вообще безразлично – лишь бы здесь трупа не было. Это криминал уже.

– Скавронская, эй, – он один, потому что я не слышу никаких шагов, за исключением его собственных. – Ты жива?

Перепугался, что ли? А, точно. Это ведь, правда, криминал. Кому нужны такие проблемы? Трогает меня за руку и лоб. Снимает своё пальто и кидает на меня. Укутывает и приподнимает, заставляя сесть.

– Почему ты лежишь на полу? – стальные нотки упрёка. Ты не изменишься никогда. Я молчу. Не хочу говорить с ним. Даже не реагирую никак на него. Мои зрачки просто уставлены в одну точку. Не хочу иметь ничего общего с ним в этой комнате – даже воздух. – Почему на звонок не ответила?.. Да скажи ты уже хоть что-нибудь.

– Я хочу домой, – и больше ему ничего услышать от меня не удалось.

Ни слова. Приходили Аня, Саша и ещё один мужчина. Все что-то делали, пытались меня расшевелить. Мерили мне там что-то. Никакой реакции.

Не хочу быть живой. Не хочу так жить. Не хочу видеть этих людей. Не хочу иметь с ними ничего общего. Не заслужили вы моего внимания. Только о своих шкурных интересах и заботах печётесь. О какой-то Лене. Несовершеннолетнюю девочку чуть не изнасиловали, побили, нанесли увечья – они переживают из-за какой-то суки. И друга прикрывают. Ненавижу вас всех. Ненавижу. И хочу уничтожить за то, что со мной сделали. Мрази. Твари. Уроды. Ненавижу вас. До конца своих дней буду вас ненавидеть. Никто из вас не заслужит моего прощения никогда, даже после смерти. Я буду вечно вас ненавидеть. И ничто не искупит вашего греха. Ничто.

========== Глава 7. ==========

С 1 апреля, уважаемые читатели.

Прошу прощения за то, что главу задержала.

Сильно раскаиваюсь и обещаю впредь такого не делать)

Не буду говорить ничего лишнего. Вы и так слишком долго ждали.

Приятного прочтения.

___________________________________

Я добралась до дома вместе с Аней, на её машине. История для моих родителей была проста: меня попытались изнасиловать, а Аня меня спасла. Как врач обследовала, отвезла в отделение скорой помощи больницы, где работает, а затем – к своему знакомому психотерапевту. К нему я буду ходить раз в неделю весь ближайший месяц. Со мной всё в порядке, но «для проформы за мной следует понаблюдать». Так Аня сказала моей маме, показала свой пропуск в больницу, на котором числилась её должность, название больницы и стаж работы. Скрепя сердце, доверие мамы было усыплено: она больше переживала за меня. Мне нужен был покой, а, как проснусь – сытная калорийная еда. Теперь у меня куча времени, чтобы переварить всё произошедшее.