Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)
– Я не хочу обременять никого, – он подавлен, слышу. И во мне от такой интонации рождается маленький протест.
– Ярослав – ты мой друг. У тебя что-то случилось, и я не оставлю тебя одного. Поэтому либо ты ужинаешь с нами, либо я ужинаю с тобой, – что-то меня занесло. Надо переставать играть в эти игры – становлюсь слишком спонтанной и неуправляемой. А это тебе, между прочим, не миссия по захвату вражеской точки обзора. Тут надо думать головой прежде, чем делать. А не «о, было бы круто ту вышку взять – оттуда снять столько врагов можно будет».
Он согласился и положил трубку. А я, довольная и совсем забывшая, что завтра праздничный ужин, решила не играть, не читать, не слушать музыку, а выйти прогуляться. Телефон снова зазвонил, но брать его с собой я не стала. На улице хорошо, а моим мыслям надо проветриться. Безо всяких там гаджетов и чужих напутствий в виде песенных текстов. Укутавшись так, чтобы не замерзнуть после десяти минут прогулки, я вышла из квартиры. В подъезде было тепло и пахло чем-то вкусным. Какой-то выпечкой. Этажом ниже пахло, насколько я могла различить, голубцами. А ещё ниже – снегом. Кто-то приоткрыл окно, чтобы запахи улетучивались и не задерживались в пределах лестничной клетки. И правильно.
Без снега и ветра – сегодня удивительно спокойная погода. Мягкий покров белизны, пушистые ветви и чистое, как лист бумаги, небо. Знаете, за что я люблю зиму? Не за Новый год или Рождество. Не за день Рождения. И даже не за каникулы. Как бы плохо, как бы хорошо – в общем, как бы тебе ни было сейчас – выходя на улицу в любую погоду, метель, вьюгу или такой вот штиль, тебе станет легко. Зима дарила ту свободу, которую ценит каждая птица. Но каждая птица мечтает иметь еду, питье и жилье, которые зима не может предоставить. Свобода от всего не гарантирует тебе безопасности даже – понятно, почему все бегут от зимы, почему её не любят. Морозы – с каких пор морозы стали отговоркой? С каких пор красный нос и лёгкое покалывание в пальцах – это ужас, летящий на крыльях ночи? Предрассудки. Зима даёт свободу, а ни один человек не хочет быть свободным до конца. Все зависимы. От мыслей, страстей или денег. Или от всего сразу.
Я блуждала по окрестностям, в жилом массиве, всматриваясь в окна, где мигали ёлочные огни, вслушиваясь в шум телевизора и людские голоса, льнувшие через приоткрытые форточки, наслаждаясь каждым мигом, каждым видом, каждым звуком, которым пьянила меня эта свобода. Не каждый может сказать, что он доволен тем, что родился тогда, когда родился. Кому-то просто выгодно справлять дни рождения летом, когда нет достающих одноклассников. Или осенью, когда подарки дарят ещё и в школе. Или весной, когда все вокруг такие добрые и немного возбуждённые. Я горжусь тем, что родилась зимой. Ни один человек в моей жизни не мог мне сказать, почему он гордится таким. Ни один не задумывался над этим.
Во мне слишком много противоречий, слишком много спеси, чтобы не любить такую свободную и царственную зиму.
Она ведь властная, алчная и корыстная. Она наводит порядок так, где разбаловало лето и чему потакает осень. Зима управляет и смешивает карты, а затем раскладывает их по порядку, словно и не было у неё никакого умысла что-то скрыть. А скрывать она может многое. Легче лёгкого замутить людям глаза своей белизной, быть чистой и сияющей, а при этом провернуть какое-то опасненькое дельце. О, уверена, зима – та ещё проказница.
Мысли улетучивались всё дальше и дальше, материализуя и очеловечивая образ поры года. Я искала всё больше и больше сходства между нами. Как ни странно, находила и гордилась этим. Мне льстило надевать на себя корону и примерять облик Снежной Королевы. Признаюсь, в сказке Андерсена она, негативный персонаж, не вызывает сочувствия или сострадания, но как ярко выглядит этот образ! Однажды в садике я была Снежной Королевой. Вместо снежинки, лисички, какой-то белочки или примитивной снегурочки я была Королевой. Возможно, именно с тех пор началось развитие моего высокомерия.
– Катя?
Я не заметила её. Кравец шла мне навстречу и тоже, очевидно, была погружена в свои мысли. Видеть её сейчас совершенно не хотелось, но не бежать же прочь прямо посреди дороги!
– О, привет, – изобрази удивление. Да-да, вот так. И скажи что-то разряжающее обстановку: – Сегодня погода такая классная. Тоже не сиделось дома?
Она кивнула и быстрее засеменила ко мне. Дорожка, по которой я шла, была непротоптанной – пришлось оставлять глубокие следы, чтобы пройти. Зато Ксеня шла ещё по расчищенному тротуару, но тоже собиралась свернуть с него на эту тропу. Мы раньше частенько с ней гуляли вокруг домов неподалёку от наших собственных, а по этой плиточной дорожке ходили чаще всего. Она пролегала между двух девятиэтажек, вдоль качелей и горок детской игровой площадки.
– Как каникулы? Ты не брала трубку, – она шла впереди, опуская ноги в высоких сапогах на плоской подошве в мои собственные оставленные следы. Иногда теряла равновесие и осыпала снег вокруг отверстий.
– Мы уезжали из города, – это правда, – поэтому я телефон оставила дома, – а это враньё. – Не хотела, чтобы кто-то мешал.
– Мне казалось, я видела Варю недавно, – она наверняка морщит своё лицо от воспоминаний.
– Мы ездили с братьями только. Навели порядок в дедушкином доме, жарили мясо, отметили Новый год, так сказать. Да и по лесу побродили – там сейчас ужасно красиво, – воспоминания нахлынули на меня, и я снова растекалась в бесконечной любви к этому холоду, к этой свободе, к простору для мыслей, идей и эмоций.
Меня тогда обжигали слёзы. Когда я выбралась в одиночку рано утром и пошла в лес. Я лежала навзничь, сморщенным комком грязи, на этом чистом и прекрасном снегу. Меня душили собственные затихшие всхлипы. Первая ночь, проведённая тут в этом году, выдалась очень неспокойной. Я никак не могла заснуть. Мёрзла, словно меня бил озноб. А потом бросало в жар, словно в моей комнате раскалённая печь. Идеально стало только утром, когда начало светать. Это был единственный раз, когда меня трусило и разрывало. После ночи на первое число, когда мы пришли домой, я слишком разбитой чувствовала себя. Эмоции, словно гной, выходили слишком медленно. У меня не хватало сил на экспрессию и взрыв, после которого бы полегчало. После уборки и ужина, после разговоров, голова разрывалась на куски. Ярослав со своей болью. Пётр с Германией. Мне так хотелось попасть в кабинет дедушки, ныне отцовский, но мы там ещё не убрали. Слишком пыльно и грязно. И плевать, что книги там, рукописи, какие-то дневники и карты принадлежат ещё деду. Меня прочили преемницей мужской линии Скавронских, справедливых, чертовски умных и невероятно сильных духом. Но какой тут дух, если я сейчас не могу даже собственные эмоции выразить.
Утром, когда стало бесполезно лежать в постели и пытаться уснуть, после двухчасовой дрёмы, я оделась и выбралась на улицу. Зима лечила. Зима восстанавливала. Зима просто охлаждала мои собственные разгоряченные мысли, как анестетик. Я брела по заблудшим под снегом тропинкам по памяти. Я столько раз тут бывала! Каждый поворот, каждый уступ, каждый камушек – я знала здесь всё. Без преувеличения. И зимой, когда эти знания спрятаны от глаз под толстым слоем снежинок – поверьте, я не настолько не дружу с памятью, чтобы не рискнуть.
Далеко заходить не стала. После первой гряды деревьев остановилась. Если меня хватятся, то не стоит давать им повода для мыслей, что я пошла с целью заблудиться. Во-первых, я не мазохистка. Во-вторых, я не настолько глупа, чтобы заставлять других людей переживать обо мне.
Сначала прислонилась к дереву. Затем присела, спиной опираясь на него. А после встала, сделала пару шагов вперёд и упала на спину на нетронутый ни людьми, ни природой снег. Затылок обдало холодком не сразу – только когда шапка сползла. И этот приятный леденящий мозг цокот мог урезонить абсолютно любой неадекватный позыв в голове. Даже мысли о суициде. Мне повезло, что их не было. Я даже не особо и жалела себя. Тогда и мыслей как таковых не существовало. Я просто лежала, смотрела в такое же белое небо, как сегодня, и не думала ни о чём. Не могу думать, когда вокруг снег. Мне слишком хорошо, чтобы думать о чём-то. Я не люблю делить радостные моменты с тем, что им не способствует. Я жадина. И эгоистка.
Тогда за мной пришёл Пётр. Он ступает неслышно обычно, но, увидев меня лежащей, стал подходить с шумом. Чтобы убедиться, жива ли я. Ведь когда ты лежишь в груде одежды на снегу, не так уж и понятно, дышишь ты или нет. Он присел под дерево, где некогда сидела я.
– Выглядишь не так уж и отвратно, – это были его первые слова тогда, и он совершенно не смотрел на меня – только на стволы деревьев в глубине леса.
– На этом снегу я просто не выгляжу такой бледной, – уголки губ приподнялись, и глаза засияли. Я действительно хотела улыбнуться этим ощущениям, этой погоде, этому месту. Здесь и сейчас.
– Не спится? – действительно, сейчас ведь около восьми. А если ты работал, как лошадь, вчера, то спать будешь хотеть очень сильно. Особенно Пётр – он ведь в последнее время хуже ленивца.
– Как и тебе. Слышал, как ты уходила, – он бросил лёгкий взгляд на меня и тут же отвёл глаза. – Прошёл почти час, а ты не возвращалась.
– Со мной ничего не случится, дурак, – я хохотнула и приподняла голову, чтобы уставить на него свой насмешливый взгляд. – Не всё так плохо, чтобы я хотела исчезнуть.
– Я видел твою игру, – я ожидала таких слов, поэтому спокойно опустила голову и продолжила смотреть в небо. – Кто он, тот парень, которого ты ударила?
– Пашка видел? – мой голос, словно подвергшийся трансфигурации в ледяную статую, был слишком груб и слишком безразличен.
– Нет, – он слегка вздрогнул и опустил голову. – Я тогда за глинтвейном ходил и увидел тебя. А затем услышал хлёсткий удар. Держу пари, щека у него горела тогда.
– Как и моя рука, – я пытаюсь не язвить, но не получается.
– Кто он? – Пётр будто не замечает этого всего, моей реакции, игнорирует специально.
– Бывший практикант в лицее, – почему-то говорить сейчас об этом совершенно легко, – он заменял Свету.
– И что он натворил, что заслужил пощёчину? – встал – видимо, решил, что пора заканчивать беседу и эти посиделки на снегу.
– Он предал себя, – я не могла уже прикусить язык: желчь лилась из меня, словно близнец только что не просто уколол, а раздавил мой больной мозоль, – позволив себе увлечься мной.
Он ведь предупреждал, что я самая опасная из всех студенток. Да, думаю, и из многих, очень многих женщин, что его окружали. Предупреждал, чтобы я не смотрела на него как на мужчину. И я не смотрела – ненавидела его за такие слова. Но каждый раз, с каждым словом противоречия, с каждым «нельзя» и «нет», летящим из его уст, я всё больше смотрела на него, всё больше вглядывалась и видела всё то, в чём он так отчаянно пытался «не убедить». И между нами, как между двумя камнями, чиркали искры от соприкосновения. В нашей ярости, в наших спорах рождалась истина. И истина в данном случае только одна – нас безумно тянуло друг к другу. Мы слишком похожи, чтобы пройти мимо, и слишком чужие, чтобы остаться вместе. Я не понимала до конца, почему всё-таки решила тогда бросить эти дурацкие взаимоотношения, эти встречи, это колкости, почему решила положить конец этим распрям, но теперь, в лесу, в этом снегу, в этом непомерно адском холоде, леденящем мою голову и моё сердце, мне стало ясно.
Егор и Катя – то же самое, что Егор и Лена.
Лена высокомерна и умна. Она стремится вверх и ничто её не остановит на своём пути. Егор был для неё обузой и возможным соперником в будущем. И она уничтожила его. Она сбросила его со скалы, надавив на самое больное – на чувство привязанности. Но он смог подняться, смог встать на ноги, смог справиться с этим недугом. И когда он занял позицию наблюдателя, оказалось, Лена тоже не теряла времени – она стала ещё выше летать. Её круг общения вырос вместе с ней, изменился вместе с ней. Она никого не тянет, никого такого, как Егор некогда. Птица действительно – ей не нужны удавки и верёвочки, как змеям, чтобы вернуться домой.
А тут я. Глупая, маленькая и вредная. Ни рожи, ни кожи. Такая же обуза, как и Егор для Лены несколько лет назад. Он принял её облик, и, когда осознал это, его стало тошнить от себя. Ещё и я, так похожая на его Лену… Мы втроём слишком сильно похожи, но в разных хронологических рамках, друг на друга. И я не знаю, когда стала Екатериной Скавронской: когда Егор впервые поцеловал меня в губы, когда он называл меня по имени, когда пригласил на встречу. Я понимаю, что в какой-то момент он перестал видеть во мне Лену. Давно понимала и осознавала. Только вот понятия не имела, что пугал его во мне больше не её образ, а его собственный. И в какой-то момент и этот образ исчез. Или он просто смирился с ним. Но факт остаётся фактом: я прожила участь и Егора, и Лены. И теперь уже мне противно от самой себя.
– … так вот. Так что я могу уехать скоро к тёте в Польшу, – все мои воспоминания Кравец рассказывала что-то о том, как проходят её каникулы, а я даже не заметила. Да и она тоже.
– А как же Костя? – брякнула, лишь бы что, чтобы она не заметила мою отрешённость.
– Да я ненадолго. К учёбе вернусь, – она отряхнула сапожки, выйдя на прочищенный тротуар. Я сделала то же самое. – Да и он сказал, что будет скучать по мне.
– Лгун, – это вырывалось случайно и неосознанно. Чёртов язык!
– Что значит «лгун»? – а она услышала и вцепилась в это своими аккуратными ноготками с французским маникюром.
– А что это может значить, Ксень? – отступать поздно, Кать. Да и перестать врать ты, помнится, обещала. По крайней мере, никакой новой лжи. Ты с прежней справиться не можешь. – Тут только одного значение. Другого не дано.
– О чём мне лжёт Костя? И ты каким тут боком? – подозрения в ней рождались, очевидно, одно пуще другого. И мне становилось страшно, что я уже ввязалась в эту игру. Хотя формально, это исключительно их разборки, и я к ним не имею ни малейшего отношения. Не должна иметь, по крайней мере, пока Костя не раскроет свой рот и не скажет, что им самым целовал мой собственный рот.
– Я бы хотела, чтобы он сам тебе это рассказал, потому что ответственность лежит на нём, – и чем большими загадками я говорю, тем жёстче становится лицо Кравец. Она с открытой яростью вглядывается в меня и, зуб даю, оно бы почернело от такого взгляда, если бы могло.
– Но его здесь нет, – язвительность слетает с её губ, и по моей спине пробегается лёгкий холодок. Она очень «не в себе». Похоже, мои слова её задели гораздо сильнее. Или и без моих слов у неё были поводы сомневаться в Леонове?
– Позвони ему, – говорить непринуждённо стоило немалых усилий, но мне удавалось сглаживать углы.
– Что он натворил, Кать?! – она повышает голос, слегка прикривая моё имя, стараясь хоть как-то воздействовать.
– Пусть он сам скажет, – кричать на меня бесполезно. Я скорее сама разозлюсь, чем что-то выдам в ответ на такую манипуляцию. – Это не моё дело.
– Твоё, если ты знаешь об этом, – она старается давить на меня, смотрит пристально, немного кривит рот и пытается взять меня за руку. Кравец, не твой звёздный час. – Ты не можешь скрывать от меня ничего.
Ох, а вот это ты перегнула палку уже.
– Давай будем откровенными, Кравец, – я отвечаю на её взгляд не менее пристальным, – ты давно потеряла право на мои откровения.
Её ответ, быстрый и цепкий, буквально сбивает меня с ног, как шар кеглю:
– Из-за чего? Из-за Егора? Он больше не наш практикант.
Она суетится, нервничает. Видимо, надеялась, что я приму её такой, какая она есть. Что ж, я принимаю, и, возможно, даже прощаю, но подпускать к себе ближе больше не стану. Такой ошибки снова я не допущу.
– А ты думала, – я осеклась на проходящих мимо подростков, – что он исчезнет, и всё вернётся на круги своя? Нет, Кравец, дело не в практиканте – дело в тебе, – она отпустила мою руку и замерла посреди тротуара. – Раз ты смогла предать меня однажды, предашь снова. И снова.
– Кать, я честно…
– Прошу, не унижайся передо мной, – я, сделав несколько шагов вперёд, оборачиваюсь и смотрю на неё. – Ты всё-таки была моей лучшей подругой. Ты мой выбор, и я не позволю тебе так низко пасть.
– Кать, пожалуйста…
– Кравец, ты меня знаешь. Я непреклонна в своих убеждениях слишком часто, чтобы уповать на редкий случай, – я смотрю на неё, вглядываюсь в это полное раскаяния лицо, стараясь узреть хоть частичку чего-то разумного. И нет. Сплошные эмоции, сплошное «боже, я так виновата». От тебя разит этими слезами, Ксень. И я знаю, чего они стоят. Ни-че-го. Ты сейчас разрыдаться передо мной готова, чтобы я осталась твоей лучшей подругой, но ты не раскаиваешься. Ты просто приняла как данность свой поступок. Ты поступишь так снова, я уверена. – Мы можем общаться и быть подругами, но душу тебе раскрывать я не буду. Если ты согласна на такие условия, то, пожалуйста.
– Я… Прости меня, Кать. Правда, прости. Я не хотела, чтобы так вышло, – она быстро лепетала слова прощения, теребя пальцами свои снятые перчатки – те дёргались, словно китайский болванчик.
– Если ты скажешь, что так вышло само собой, я тебя ударю, – и мой серьёзный взгляд, направленный чётко в переносицу подруги, только подтверждал слова.
– Нет, это моя вина, – умница. – Мне жаль, что я потеряла твоё доверие.
– Так будет долго, – она снова лепетала что-то не членораздельное, и я теряла терпение. – Спрошу прямо: ты хочешь общаться?
– Да, – и не смела до сих пор взглянуть мне в глаза.
– Вот и чудно, – я приторно улыбнулась. – Но о секрете Леонова я тебе всё равно не скажу, потому что это его секрет, а не мой. Я всего лишь косвенный участник.
Она согласилась и больше не поднимала эту тему. И не извинялась. Перед самым её домом (я решила её проводить сначала) мы неплохо болтали и обсуждали каникулы и предстоящий семестр. Расставались, можно сказать, на приподнятой ноте, а о том инциденте с извинениями я забыла и не вспоминала до самого вечера.
К телефону я так и не думала притрагиваться. Будто проклятый, он лежал где-то в уголку на полу моей комнаты. Разряженный. Брошенный. Неинтересный. Будто человек, которого я вышвырнула из своей жизни. Будто Егор. Ты опять за старое, Скавронская. Везде видишь его. Везде находишь сходства. Даже там, где, казалось бы, их не существует. Если бы за твои способности платили, ты бы стала мультимиллионером. А вместо этого живёшь с родителями, рассорилась со всеми, карабкаешься и пытаешься вести не столь жалкую жизнь. Но ты жалкая, Скавронская!
Как ты умудрилась до такого опуститься? Ты скатилась так низко. Не узнаю себя. Какой же паршивкой я была? Вместо того чтобы отвадить Леонова, оставила его рядом. Вместо того чтобы вправить Кравец мозги насчёт практиканта, отступила. Ты боишься серьёзных решений, ты боишься расставаться с людьми, ты боишься остаться без людей. Тебя пугает одиночество, признайся.
Нет. Я не боюсь остаться одна. Мне нужны люди, да, но для признания. Не обязательно, чтобы они были друзьями или фамильярничали. Достаточно того, что они будут поддерживать меня.
Ты быстро устанешь от такой жизни, когда ни на кого не сможешь положиться.
Плевать. Чем быть преданной, лучше остаться одной и контролировать всех.
Всех не проконтролируешь. Что собираешься делать?
Для начала схожу к Ярославу и разберусь в себе.
Вытянувшись на кровати, я попыталась представить себе завтрашний день. Встречу с Ярославом. Как он выглядит? Сильно ли подавлен? Сильно ли истощён? Много ли он спал? Выспался ли? Вот его машина подъезжает к подъезду, и он звонит, говорит мягко, радостно, что могу выходить. И я бегу проверить сначала его машину во дворе из окна на кухне, а затем – собираю наспех сумочку. Вот, спустя минут десять, спускаюсь к нему. Прохожу утоптанную тропинку от подъезда до дороги. Он открывает мне дверь и закрывает, когда я поставила ноги на резиновые коврики. Обходит машину, садится, струшивает снег и ставит ноги на свой коврик. Пристёгивается, успевая кинуть на меня быстрый наблюдательный взгляд и улыбку. Ступни в ботинках занимают свои места на педалях, рука перемещает рычаг, и авто трогается с места. Я с восхищением смотрю на снежные картины, на редких людей и машин. Улыбка сияет на лице и, словно ребёнок, опускаюсь в танец мыслей о холодном времени года и людях.
Люди. Такие назойливые и такие беспомощные. Думают, как бы выкрутиться, как бы разбогатеть, как бы привлечь кого-то в свою жизнь. Жалкие, никчёмные создания.
Как и ты.
О, да. Я не лучше их. Возможно, даже хуже. Без сожаления расстаюсь с людьми, бросаю их, выбрасываю, словно игрушки надоевшие. И дело не в цели, к которой я якобы стремлюсь. Дело во мне. Я разучилась вести себя с людьми, общаться с ними, быть искренней, доброжелательной, открытой.
Да ну, ты всегда такая. Вспомни даже ту компанию Абрамовой. Ты улыбалась и смеялась вместе с ними. И в снежки играла. В чём дело-то?
По-моему, мне пора остановиться.
Машина заворачивала на крутой подъём, и я отвлеклась от своих раздумий. Не понимаю, где мы и как сюда добрались. Из-за собственных мыслей не следила за дорогой. И как мне уехать отсюда? Ах, точно, мы же поедем ужинать ко мне позже. Будто я его семье представляю как некоего «особого» человека. Хотя Ярослав и так особенный. Без него многих бы поступков не было, на многое не решилась бы и со многим остались бы старые счёты.
Жилой комплекс, к которому мы подъехали, бело-голубой, напоминал волну, море, небо – в общем, всё то воздушное и прекрасное, что существовало. На душе сразу полегчало. Ярослав открыл дверь, а я, словно статуя, сидела. Пришлось даже дёрнуть меня за плечо. А пока он вытаскивал из багажника пакеты с продуктами, я отстёгивала ремень безопасности и вставала на ноги. Атмосфера тут была не очень приятной, словно чужеземной. И от этого ощущения становилось не комфортно, будто ты не на своём месте.
– Дом не очень радужный, несмотря на антураж, – Ярослав пошёл по одной из тропинок к подъездам. – Собираюсь отсюда переехать да всё никак.
Небольшой пандус, по которому можно съехать в гололёд и упасть, тамбур с вентилированием тёплого воздуха, и вестибюль. Небольшой, с диванчиком, парой кадок с цветами и комнатка-вахта. Ярослав кивнул и, не останавливаясь, двинулся к лифтам. Зашёл первый, как и положено, в целях безопасности и снова бросил на меня быстрый взгляд. Убедился, что всё в порядке. На третьем этаже мы вышли, прошли в небольшое помещение с четырьмя дверями в разные квартиры. Дальняя направо. Триста восемь.
Замок щёлкнул, и Ярослав открыл дверь, пропускает меня вперёд. Манерам он, специально отмечу, обучен отлично. В прихожей оказалось достаточно места, чтобы разуться вдвоём. На полочке рядом в огромном шкафу-стене уместились несколько пар тапочек, две пары кроссовок, чёрные кожаные туфли на шнурках и тёплые ботинки. «Сороконожка». Зато раздел верхней одежды был почти пуст – куртка спортивная, плащ демисезонный и то пальто, что он только что снял с себя. Мой пуховик висел рядом, такой пушистый и броский из-за женственного силуэта. И шарф. И шапка. Мои аксессуары зимой должны быть очень яркими и весёлыми.
Вглубь квартиры вёл большой коридор, который распределял комнаты. Две. Большая гостиная и его спальня, наверное. Идти туда – как-то слишком, зато всё остальное можно рассмотреть. С пакетами продуктов Ярослав пошёл на кухню и стал выкладывать всё в холодильник или на полки. Порядок наводит. Надо сказать, у него был везде порядок. Никаких выброшенных вещей из шкафа, никаких остатков еды на столе, никакой грязной посуды. Я даже удивилась, что мужчина может так жить.
– Я попросил Аню убрать, – он усмехнулся, увидев мой заинтересованный взгляд, пробегающийся по всем поверхностям.
– Хотел произвести впечатление хорошее? – я лукаво взглянула на него и улыбнулась. – Тебе удалось.
– В такой обстановке лучше работать, – пакет молока отправился в дверцу, и она закрылась. Целлофановые пакеты запихнул в какое-то отделение – только для пакетов больших, наверное. – Чай будешь? Или кофе?
– Нет, не хочу. Я не замёрзла, – подняла голову и глянула на потолок. Какой-то рисунок из плитки. Весёленький.
– Тогда проходи в гостиную. Я принесу материалы, – он завернул направо, а я – налево, направляясь в зал.
Зелёная. С деревянными панелями. И большими окнами. И с выходом на балкон. Диван из коричневой кожи, телевизор, музыкальный центр, полка с книгами, торшеры и цветы – слишком много всего несвойственного мужчинам и слишком мало полезного.
– Здесь книги, – он заметил мой взгляд, – которые в моей комнате не вмещаются. Да и их приятнее читать тут. Цветами ещё Аня занималась, когда жила тут. А когда переехала к Саше, так и забыла перевезти.
– Приходится ухаживать? – я взглянула на его слегка измученное лицо и на кипу бумаг в руках. – Это всё тесты?
– Нет. Тестов немного, а это, – тряхнул стопкой исписанных бумаг альбомного формата, – пояснения к ответам. Нюансы.
Как бы я поступила в такой ситуации? Как бы – в этой? Считаю ли я себя решительной? Влияет ли время на мою работу? Влияет ли время на результат? Могу ли я работать в команде? Могу ли я рассчитывать на кого-то другого? С чем мне интереснее работать? С чем – лучше получается?
Очень много вопросов. Разные тесты. Лица, тексты, ситуации, модели поведения – слишком много всего. В какой-то момент я перестала пытаться понять, каким образом мои ответы дали Ярославу такую почву для выводов. Невозможно за один присест суметь и пройти тесты, и разобраться в них. Никак. Поэтому я просто расслабилась и хотела одного: дойти до конца, чтобы узнать результат. Мне стал интересен не процесс, а итог. За четыре часа усиленной умственной работы, просчёта ходов и взаимосвязей, изучения зависимостей и влияний, я просто сдалась в руки специалиста. Но, к сожалению, ничего сверх такого не услышала. Да, я работаю с людьми лучше, чем с машинами или числами. Да, я не очень люблю всякую земледельческую ерунду. Да, я перфекционист. Да, искусство мне тоже по душе. Я как-никак в художественную школу ходила и на танцы. И при этом мне интересна наука. Я амбициозна и сильна духом. Мне море по колено и любая работёнка по плечу. И команду я люблю так же, как и она меня – до тех пор, пока кто-то кого-то не начинает выбешивать.
Я сидела, расслабившись, на диване. Ярослав позволил прилечь, но мне не хотелось. Слишком смущало. Я не настолько раскрепощена перед ним, и он, очевидно, чувствовал это. Поэтому спустя столько тестов на определение темперамента, выявление предрасположенностей и склонностей, типа характера, соционического типа и ещё очень много всего, мне действительно хотелось прилечь. Он откладывал стопки своих записей и тоже устал. Я знатно потрепала его мозги и заставила глаза напрягаться. Его почерк, не слишком аккуратный, даже ему самому не давался на расшифровку. А мне – и подавно. Да и не хотела я под конец уже с этим всем что-то связывать. Но пища дана для размышлений, безусловно. Например, я логик и сенсор. Ядрёная смесь для девушки. Опасная. Убийственная.
«Ты самая опасная из них всех».
Да, я трудная, дерзкая и опасная. У меня есть логика. Я анализирую то, что вижу. Думаю. Не могу перестать думать. Даже не так: сначала думаю, а потом вижу. От этого мои беды – слишком много мыслей. Расслабиться не мешало бы.
Я сняла тапочки и положила ноги на диван, а затем и легла на спину полностью. Как струна натянутая. Или как скрипка. С нежными изгибами. Ярослав отвлёкся от своих бумаг и взглянул на меня. Слышу лёгкий вздох. Он оставил беспорядок на столе и откинулся в кресле, сомкнув кончики пальцев.
– Ответь первое, что придёт в голову, каким бы глупым и смешным ни казалось, – он произнёс это тихо, но с нотой важности. – Чем бы ты хотела заниматься?
– Первое… – я старалась ухватить первую мысль, но ничего конкретного не приходило. Лишь обобщённые фразы типа: – Заниматься чем-то очень ответственным, важным. Может, спасать людей.
– Какой ты себя видишь через пять лет? – оставил мой ответ без комментария. Очередной тест, похоже. Но он без бумаг. Видимо, что-то из личного опыта. Или «сканирует» меня самостоятельно.
– Взрослой. Самостоятельной. Элегантной и влиятельной, – чем дальше, тем сильнее слова рвались наружу. Хотелось говорить много, рассказывать настоящие мысли, вырывать их из недр своей памяти и из сознания. Играть с этим, словно с печеньками с желаниями.
– Ты хочешь иметь власть? – он понял, что ухватил что-то важное, и напрягся. Я не видела его – чувствовала, как он смотрит на меня. Наверняка с осторожностью.
– Да. Но не в политике, – сжимаю пальцы, чувствуя, как мысли об истории и историческом высшем свете ведут к Лене и Егору. – Я хочу иметь влияние на других людей, чтобы ко мне прислушивались. Хочу быть специалистом своего дела, мастером, профессионалом, чтобы меня уважали за мои навыки и способности, – а этой мысли одиннадцать лет. С самого первого класса хотела уметь делать много всяких вещей и одну – лучше всего. Быть самой лучшей в ней. Преуспеть и раздавать всем советы, чтобы меня слушали.
– У тебя есть все шансы, – он выдохнул с лёгким свистом и замешкался в кресле. – Всё зависит от выбора.
– Который я сделаю? – привстаю на локтях и поворачиваю к нему голову.
– Ты уже сделала свой выбор, – он смотрит на меня немигающим взглядом. – Осталось только признать его.
– Хочешь сказать, – отвернулась, пытаясь припомнить хронологию событий, – что, во время тестов я поняла, кем хочу быть?
– Нет, – он абсолютно спокоен, – ты поняла это задолго до того. Придя ко мне, ты уже чётко решила, кем хочешь стать.
– И кем же? – мне не нравилась эта ситуация, будто мной играют в какую-то игру, а я не знаю правил и соответственно не понимаю ничего.
– Ответ внутри тебя.
Сплошные загадки.
– Ярослав, – я стараюсь быть мягче, – есть границы того, куда я не могу ступить при определённых обстоятельствах.
– Под обстоятельствами ты имеешь Егора? – он прожигает во мне дыру и взглядом, и своими меткими ответами. Хотя это не совсем так.
– Не только.
– Лену? – а вот это – так. – Если ты не хочешь идти на право только из-за неё, то ты поступаешь очень глупо.
– Почему? – снова легла на спину, уставив упрямый взгляд в потолок. – Мы будем в одной среде, будем видеться, а она не то шикарное воспоминание, которое я хочу когда-либо ещё видеть.
На этот раз обошлось. Говорилось легко. Без комка в горле. Без досаждающих воспоминаний. Без ноющей раны. Без разрывающегося мозга. Мне просто не по себе, что такое со мной было, что у меня есть моменты, которые не хочется видеть в жизни никогда. Слишком лёгкое расставание с моими крабами кошмаров. Они достанут меня везде своими клешнями, но сейчас молчат. С чего бы это? Снова эта подозрительность.
