Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
Обещаю.
Все, кто хоть как-то заинтересован в праздниках (а это каждый человек, по сути), начал суетиться перед закрытием первого семестра. Последняя неделя, как-никак. С ушедшим понедельником, тестами по праву и тестами по истории, наступал вторник, а затем наступала среда. Нас гоняли как сидоровых коз. То биология, то языки, то математика. Одно естествознание чего только стоило! Но мы, стиснув зубы, проходили испытание одно за другим. Мы – это я, Кравец, Абрамова, Острова и Сазонова. Да-да, хлипкому перемирию быть!
Всё несколько проще, но тем не менее. Кравец приложила руку, чтобы девчонки успокоились, и те как-то лояльнее стали относиться. Пока разговор, естественно, не заходил об истории. Правда, чтобы не сталкиваться с этой тиной, я чуяла запах жареного ещё до того, как кто-то перейдёт к Егору, и тут же ретировалась. Не готова обсуждать его, он меня выбесил недавно. С моего лица считать информацию, когда я в бешенстве, очень просто. Как только они это сделают, усилия Кравец – коту под хвост, а перемирие вряд ли можно будет вернуть до выпуска аж.
Но дело действительно набирало обороты, когда подходил четверг, мы справились с большей частью предметов, оставалась пара дней, и продержаться надо недолго.
И в этот день всё было немного не так. По-настоящему зимняя стужа подкралась, пока я шла до метро. А потом в метро чуть не раздавили. Вроде бы не опаздываю, но опоздала. По голове меня за это никто не погладит. А вот и Егор, тоже опаздывает, что не совсем в его компетенции.
Он не человек, что ли?
Знаешь, Катя, судя по последним событиям, то нет.
Что я сделала за эти два дня, чтобы вернуть себе былую форму оппонирования? Мало что. С отцом пообщалась, с Пашкой, почитала парочку статеек и несколько страниц комментариев в обсуждениях, а спит ли Скавронская с Егором Дмитричем. Разожгла только злость в себе, честное слово. И тем не менее:
– Доброе утро, – ускоряю шаг, чтобы догнать практиканта и перекинуться парой слов до того, как окажемся в стенах лицея и перейдём на формальное обращение. – Преподаватель и опаздывает?
– И тебе не болеть, – он остановился, обернулся и наглой ухмылкой одарил с самого утра. – На урок спешат все, кроме меня, Скавронская.
– Не только, – я усмехнулась, но не рисковала взглянуть на Егора.
Слишком тёплая атмосфера. Несмотря на мороз. Несмотря на хрустящий снег. Утоптанные дорожки. И наше молчание размешивается этим характерным зимним хрустом. Мы идём к лицею, как совсем недавно шли. А потом он меня поцеловал. В щёчку. В небезызвестной мужской уборной.
– Это же ваш последний урок, – прерываю эту неловкость, и на кончике языка кольнуло. Пусть лучше на кончике языка, чем где-то ещё.
– Не исключено, – он идёт так, словно ничего его не беспокоит. Даже мои слова.
– Вы будете скучать за нами?
Я не видела, как слегка изменилось выражение лица Егора, пока оправдывалась в своих мыслях.
Всё не так. Ты не грустишь. Ты беспокоишься за всех тех девчонок, которые влюбились в него. Ага. И за тех ребят, с которыми он сблизился. Давай, продолжай. Вовсе не за себя. О, ещё бы.
– За вами всеми или за тобой конкретно?
Мы едва поравнялись с ограждением лицея, но не вошли на его территорию. Формально мы обычные прохожие, которым по пути. Как только зайдём на территорию лицея, станем другой социальной группой. И мне не хотелось в неё сейчас. Видеть в Егоре простого попутчика гораздо приятнее.
Мы не скованы рамками. Или обязательствами. А ещё нет этого формального «вы» или «Егор Дмитрич». Мне нравится его имя, но безо всякого отчества. Пусть и в такой фамильярной форме. Я забыла, когда в последний раз искренне, а не с издёвкой, называла его по имени. Называла, просто потому что могла назвать, это было приятно и понятно. А ещё означало, что мы близки, на том уровне, когда два человека могут называть друг друга по имени, а потом рассказывать какие-то секреты.
Где всё это, Кать?
– Что ты решила, Скавронская? – мы стояли плечом к плечу, так и не решаясь зайти. Не договаривались вообще останавливаться. Это случилось спонтанно. – Какой ответ тебя интересует?
– За всеми, – слова вырвались прежде, чем я их обдумала. А потом не думала снова: – И за мной.
– Ты многого хочешь, – он закинул голову вверх, и по интонации я поняла, что он улыбался. Или ухмылялся. Только не так садистски, как всегда.
– Я знаю.
Минуты шли. Каждый из нас опаздывал. Плевать, что пара-то Егора сейчас. Я не знала, куда деть свой взгляд, поэтому уставилась в снег. Он красивый, белый, такой невинный. У него нет никаких забот. Я завидую.
– Возможно, мне будет не хватать этого всего, – он посмотрел на лицей, как грозно, но надёжно, в снежном обличении тот смотрелся. – И тебя.
Я не могла поднять взгляд, хотя очень хотела. Мои щёки, розовые от мороза, загорелись ещё и от смущения. Я чувствовала, что Егор смотрит на меня. И не отводит взгляда. Но я не могу посмотреть, просто не могу.
Как дура, уставилась в этот не менее дурацкий снег со следами от обуви всех тех людей, которые покрывали грязью меня, хотели разоблачить, чтобы очистить прекрасное имя своего любимого практиканта. А я не могла просто сказать, что влюбилась в кого-то. Я трусиха, наверное.
Егор громко выдохнул и достал руки из карманов. Без перчаток. Завёл мне за голову правую, а левой схватил за шарф и притянул к себе. Наклонился.
Закрыл глаза.
Никогда меня ещё не целовали на морозе. Это странное пересушенное ощущение. Едкий контраст холода снаружи и жара внутри тебя. А потом – губы пекут. Сначала мёрзнут от чужих слюней, а потом припекают.
Какими новыми ощущениями обогатился этот день. Язык, холодный и такой извивающийся, заигрывал, проходился по зубам, внутренним стенкам щёк, по моему языку. И губы, его безответно забытые мною губы, на морозе казались легче бабочки. Сначала сухие, а потом влажные, разгорячённые этой близостью… я хотела запомнить каждый миг. Это явно не поспособствует моей продуктивности на его занятиях.
Егор, горячий внутри и такой же холодный снаружи, провёл языком по верхней губе, а затем – по нижней и легко чмокнул. Словно, на прощание.
– Нам пора, – он легко ткнул пальцем по кончику моего носа, чтобы я, наконец, пришла в себя, и первым зашёл на территорию лицея.
Что это было? Что это за фигня? Ничего не понимаю.
Сердце, словно бешено трепещущее, не так, как раньше, ёкало в груди. Вернее, не ёкало. Оно порхало. И от этого порхания у меня сводило живот. Я просто не знала, что делать дальше. Вроде бы пришла с планом на сегодня, как следует, уделать его в беседе, а он снова перемешал мне все карты. Что за человек?
Окна. Мы же так близко к лицею!
– Нас могли заметить! – вскрикиваю, стараюсь догнать, но в этот раз практикант не останавливается.
– И что? Я сюда в следующем году не собираюсь возвращаться, Скавронская, – Егор усмехается самодовольно.
Пожалуй, это должно было меня натолкнуть на какую-то мысль вроде «он что, специально меня поцеловал?» или «этот поцелуй – всего лишь шутка?», но не натолкнуло.
– Мне за это голову оторвать могут! – а я возмущаюсь потихоньку, вспоминая, как быстро всё-таки этот человек может меня довести до состояния тотального негодования. – Вы знаете, что обо мне пишут…
– Знаю, весьма любопытные вещи, – он ехидствовал и умничал, что определённо заслуживало оплеухи. – Если бы французы были хоть вполовину жестоки, как эта детвора, то никакая зима бы не испугала их.
И ты вот всерьёз думаешь, что это смешно, да?!
– Да всё успокоится, не бойся, – он открыл дверь, пропуская меня вперёд. – Ты же боец, справишься с негодующей толпой. Только броневик подогнать надо.
Он буквально засмеялся, поздоровался с вахтёршей и пошёл не в учительскую, а сразу – в кабинет.
– Э, разве вам не надо взять журнал?
Но это было не единственное сомнение. Более весомое – другое.
КАК, ТВОЮ МАТЬ, ТЫ ЗАБЫЛА, ЧТО ВЫ СЕЙЧАС ЗАЙДЁТЕ ВМЕСТЕ?!
Эхо с подобными словами разнеслось по всей голове, а потом – по всему организму. Я аж вздрогнула. Понял это практикант или нет, но он направился в учительскую. Чувствую, как моя задница горит.
Подхожу к классу, делаю бег на месте, срываю шапку и взъерошиваю волосы, оттягиваю шарф и снимаю пояс пуховика. Сейчас или никогда.
Стук. Открываю дверь. Не забывай тяжело дышать. И никого нет. Ну, практиканта в смысле.
Толпа облегчённо вздыхает, и я слышу своё имя.
«Кать, почему опоздала?»
«Ты где была?»
«Тебе повезло, что его нет!»
А сама думаю, что это всё мне кажется. Как можно за несколько минут до этого целоваться с практикантом, а теперь делать вид, что тебе просто повезло опоздать, но придти раньше него? Меня одолевал такой шок, что я чуть было не сказала правду, почему опоздала.
– Да меня тут… – вовремя опомнилась, – в метро зажали. Столько людей, в самый час пик попала. Сделали из меня лепёшку, видишь?
Приводи себя в порядок, правильно. Это в твоем стиле и не будет выглядеть неуместно. Костя с усмешкой смотрит, зато Кравец и все остальные девчонки поверили. Это ничего. О, смс.
«У тебя губы красные. В метро новые услуги?»
Снова чувствую, как к лицу кровь поступает. И нет, это не отходняк после мороза. Леонов, блин.
«Конечно. Поехали со мной сегодня – и у тебя такие будут».
Прочитал. Улыбнулся ещё шире. Подмигни ему, Кать, пусть думает, что это шутка.
На острие ножа гуляешь, Скавронская. Ой, как гуляешь.
Практикант пришёл спустя минут десять-пятнадцать, когда я уже привела себя в порядок и перекидывалась фразами с девчонками. Класс как-то неоднозначно реагировал на то, что я снова в числе костяка отличниц. И что с того? Пусть пошевелят мозгами хоть однажды. Действительно, что же это может значить, моё общение со старыми подругами?
– Ох, долой дресс-код.
Абрамова не без иронии осматривала Егора, который сегодня и вовсе пришёл в рваных джинсах да американском бомбере. Лучше бы не раздевался и остался в своём пальто. А ещё лучше – пусть уходит, пока его кто-то из педагогов не заметил. Крику будет….
– Сейчас отвечать пойдёшь, – практикант опасно сверкнул глазами и своей садистской ухмылкой.
– Выглядите совсем молодёжно, – Борька, сидящий прямо у стола преподавателя, тоже оценивающе смотрел на Егора. – Не как препод, в смысле.
– Я практикант, Коротков, – с долей надменности бросил тот. – И немногим старше вас. А раз сегодня наше последнее занятие, то могу появляться в том виде, в каком обычно посещал этот самый лицей.
Он ухмыльнулся, на мгновение впав в свои воспоминания. А ребята одобрительно расценивали эту его речь. Да, без него будет не так весело. Даже грустно. Они, наверное, тоже будут скучать.
Погоди, ты сказала «тоже»? Кать, ты не должна скучать по нему. Ты помнишь, что решила сегодня утром? Что будешь беседу вести, а не на мутки романтические намекать? И этот поцелуй, дорогая, явно выбил тебя из седла.
Он не входил в мои планы. Поэтому начала его не я.
Можно подумать, тебе было неприятно, или, ещё хуже, ты бы его не повторила.
Нет, приятно. И будь у меня выбор, позволить себя поцеловать тогда или увернуться, я бы позволила.
– … Кравец, в каких облаках витает Скавронская? – я отреагировала только на свою фамилию, переведя ещё немного стеклянный от раздумий взгляд на практиканта. – С пробуждением, Скавронская. Мы тут, знаешь, плюшками балуемся.
– Чего? – я недоверчиво сморщила лицо.
– Кому-то достаются карты, кому-то – даты, кому-то – отвечать конспект. Ты что хочешь?
«Повторить поцелуй».
– В смысле, что я хочу? – искреннее лёгкое недоумение, потому что мои мысли до сих пор не здесь.
– У тебя есть выбор, – он кивнул. – Люди до тебя, если бы ты слышала, разумеется, выбирали то, в чём они сильнее.
– Тогда отвечать конспект, – незамедлительно говорю, и тут же слышу одобрительные вздохи. Словно от напасти их спасла какой-то. – Но могу и даты, и карты, и персоналии рассказать.
– Не стоит. Будешь конспект рассказывать тогда, – он сделал пометку в своём журнале и перешёл к Кравец.
Что я вообще пропустила? Сидеть одной иногда так неудобно.
Как только Кравец дала свой ответ, то, ткнув в спину ручкой, прошептала на ухо, что тут происходит. В честь последнего занятия практикант расщедрился, а вернее, пожинает плоды своего вмешательства в наш процесс обучения. «Хочет посмотреть, – говорит Кравец, озираясь на Егора, чтобы он не спалил, – кого и на что он лучше натаскал».
– А кто выбрал конспект ещё? – блин, а тема-то большая. Если конспект взяла только я, то рассказывать много и долго. Меня же завалят вопросами.
– Только ты, – Кравец, ты вот нихера не успокаиваешь! – Он пообещал потом вопросы задавать сам, лично, без нас. А только тебе с ним удаётся общаться на равных. И сказал ещё, что если никто не выберет конспект, то он сам кого-то назначит его защищать.
Так вот, почему они вздохнули с облегчением. Теперь понятно.
– А можно не с меня начинать? Я же надолго и весь остаток пары займу, наверняка, – слабенькое оправдание, Скавронская, слабенькое.
– Начинать будут картёжники, – ответил Егор. – Двое чертят на доске по памяти, один рассказывает бегло на карте Европы, остальные – в контурных картах зарисовывают и сдают мне в конце пары. Потом отвечаешь ты, а за твоей спиной, на этой же доске подписывают даты на нарисованных картах с отмеченными событиями. Ещё один будет в столбик писать все даты, связанные со Второй Мировой, а остальные – на картах и в конспектах запишут даты и подпишут их все. В конце пары сдадут. Так что времени тебе, Скавронская, думаю хватит. А пока Смирнова будет нам рассказывать о линиях фронта, всем остальным советую подготовиться к тому, что их ждёт и уже заранее начать заполнять карты, там, конспекты. Соберу у всех всё, поэтому не расслабляйтесь. Поехали, Смирнова.
Такой колоссальной коллективной работы никогда у нас не было. Всё очень живо и почти организовано. Выходит Смирнова, рассказывает о событиях, отмечает основные битвы под городами. Параллельно с ней выходит Коротков и Острова, которые зарисовывают эту же карту только по памяти и на доске, европейские фронты с отметками всех битв. Остальные копошатся со своими контурными картами, шепчутся, отмечая битвы и подсматривая друг за другом. Потом выхожу я, заранее организовавшая свой конспект и сделав закладки там, о чём нужно не забыть сказать. Вся война. Расскажи о семи годах войны со всеми фронтами, в том числе и Тихоокеанский регион, не забудь военачальников Восточного фронта в трёх направлениях (группы армий «Север», «Центр», «Юг»), не забудь хронологию всех директив и главных битв. В общем, честно, это настолько утомительно, что просто ужас. Из меня выжали все соки, отвечаю. Говорить быстро, чётко, ещё и отвечать на наводящие вопросы – это просто кошмар.
Пока Леонов за моей спиной чиркал по памяти даты, а Шевцова и Скорук пытались подписать отмеченные битвы на нарисованных картах, я стояла, словно на броневике. Практикант прав. Мне не хватает только его. Вернее, их. Броневика и практиканта.
К концу войны моё горло пересохло, а говорить пришлось ещё о капитуляции Третьего Рейха, а потом о Японии. И перемирия, чёрт. И последствия. И репарации. И территории. Вот верите или нет, но я буквально прожила эту войну и сейчас готова сдохнуть.
А этот гадёныш меня даже не похвалил. Вернее, это было так:
– Правильно, реваншизм, Коротков, сыграет против тебя, если ты не будешь слушать Скавронскую. Она, между прочим, для тебя это всё рассказывает. Садись, пятёрку заслужила.
Заслужила?! Что это, мать твою, за похвала?
Видимо, моё негодование отразилось на лице, потому что, как только я села, Кравец положила руку на плечо с сочувствием. «Ты молодец». Но мне не от тебя надо это слышать. «Да, Кать, ты просто нечто!». Спасибо, Кость, но мне мало этого. Вы, конечно, здоровские ребята, но не от вас я хочу похвалу услышать.
И он ушёл. Вот так просто. Взял и вышел. Пока я была расстроена своим положением на этой паре, он просто испарился. Капитулировал. Как Рейх. Неужели так трудно похвалить меня?
Нет, я это так не оставлю!
Подрываюсь с мест, скидывая руку Ксени, даже не беру телефон и, словно фурия, вылетаю из аудитории. В учительской он. Журнал должен вернуть. Ага.
Сейчас там много людей. Пристыжу его публично.
И в моей голове, вы представляете, даже сомнений не закралось, что я, обычная лицеистка, не смогу никоим образом пристыдить практиканта, который пришёл на работу в порванных джинсах и бомбере! Что у меня в принципе нет ни единого шанса хоть как-то заставить других преподавателей пожурить его. Вот честно, иногда я сомневаюсь, что у меня есть мозги.
В учительской, правда, никого ещё не было, а Егора я чуть не сбила ног, когда он уже выходил.
– Ты, стоять! – я ткнула пальцем в его грудь со всем свирепством, которое только смогла выразить. – Какого хрена ты меня не похвалил?
Глупо звучит, правда? А тогда я считала это в порядке вещей.
– Скавронская, у тебя пятёрка стоит, – он слишком спокоен как для того, на кого только что налетели. – Чего ты ещё хочешь?
– Ты должен признать, что я хорошо говорю, – цежу сквозь зубы, но даже тогда в голове не возникало никакой задней мысли, что что-то не так.
– Я же сказал, что притащу тебе броневик, – он не усмехается, хотя должен бы был.
– Да не нужен мне твой броневик. Словами скажи, что я молодец, что я умница!
– Я вам не мешаю орать, Катерина?
Из-за стола, которого я не видела, потому что он стоит сбоку и его прикрывает шкаф с журналами, поднялась Марина Георгиевна. Это не заместитель директора по учебной части. И не по воспитательной. Это преподаватель биологии, с которым у меня весьма натянутые отношения из-за её предмета. Пусть и хожу на семинары по субботам, но она меня по-прежнему недолюбливает.
– П-простите, – сжимаю губы добела, вжимаясь спиной в стенку. – Это просто…
– Свои отношения лучше выяснять без лишних глаз и ушей, вы запомнили, Катерина? – она придирчиво осмотрела меня и мои раскрасневшиеся от гнева щёки. – А теперь выйдите.
И она выставила меня, закрыв дверь перед самым носом. Чёрт, кажется, я всё испортила своей импульсивностью. Донесут моим родителям, как я фамильярно общаюсь с преподавателем, как веду себя… Господи, я же ругнулась там! Приплыли.
Как-то ощущения внутри не очень. Каждая секунда, пока биологичка ведёт разъяснительную работу с Егором, казалась слишком длинной, нереально длинной. Я бы сейчас поспорила с преподавателем по естествознанию на эту тему. Ощущения противные.
Дверь открылась, и практикант вышел, зыркнул на меня и кивком указал на лестницу. Идти предлагает?
– Чтобы я больше этого не видел, ясно? – ещё на лестнице, стискивая зубы, проговорил он.
– Больше и не увидите. Вы ведь не собираетесь сюда возвращаться, – вот вовремя я умничаю, правда?
– Из-за тебя у меня могут быть проблемы, – продолжает подниматься и каждый шаг туфлей, будто звонче предыдущего, словно с силой стучит каблуками о плитку, чтобы выпустить пар.
– Выговор сделают? Или доложат директору?
– Если об этом узнает Света, – Светлана Евгеньевна, скорее всего, он имеет ввиду, – мне не поздоровится. Чем ты думала вообще, заявляясь в учительскую? Не могла подождать у 306-й и закатить истерику там?
Он злился. Невероятно злился и невероятно пытался сдерживать себя. Поразительно, как ему это удавалось. Остановился на предпоследней ступеньке к третьему этажу и с силой ударил по поручню, сцепив пальцы вокруг.
– Какого хрена ты вообще творишь?! – он с неистовым пламенем в глазах развернулся ко мне и схватился за поручень другой рукой, не менее цепко и резко.
– Разве не ты говорил, что проблемы от этих слухов будут у меня, а не у тебя? Что ты справишься? – своим спокойствием я только больше его драконила.
– Господи, какая же ты тупая, – он опустил голову и покачал головой, выдыхая громко воздух.
– Слышишь?! – рефлекторно ударила его по руке с обидой.
– Не смей бить меня! Из-за тебя вся эта херня творится, – Егор схватил меня за запястье и с силой сжал.
– Да мало ли, почему я злиться могу на тебя! В самом деле, – стараюсь выкрутить руку из захвата, но Егор только сильнее держит.
– Ты дура? Если ходят слухи, что между мной и тобой что-то есть, то просто так они не возьмутся никогда! Как можно быть такой тупой и не понимать этого, – он вглядывается мне в лицо, а я лишь сильнее прячу взгляд где-то в дырках его штанов.
Мне стыдно, да. А ещё я понимаю, что если разозлюсь сама, то мы снесём лицей нахрен и дадим ещё больше повода для сплетен.
– Я не дура, и я понимаю…
– Да нихрена ты не понимаешь! Понимала бы – не косячила так! – он дёргает мою руку, и боль становится гораздо острее. – Я тебе русским языком говорил, не косячь или не пались. Говорил?
– Говорил.
– Так в какой дырке твоя феноменальная историческая память, а?! В глаза мне смотри!
– Не могу, – это правда.
– Я сказал, в глаза мне смотри! – второй рукой он поднимает вверх моё лицо так, что нос упирается в ладонь, а пальцы сжимают скулы. – И не смей опускать… Так почему ты косячишь, когда я говорил этого не делать?
– Ты мне не имеешь права указывать, – маленькое бунтарство, за которое мне придётся расплачиваться.
– Да что ты? Ну-ка, повтори, и я скину тебя с лестницы, – его голос опустился достаточно низко, чтобы звучать угрожающе.
– Ты не посмеешь, – недостаточно убедительно звучу, и он это слышит.
– Тогда почему твой голос дрожит?
Егор с новой волной сжимает запястье и с его помощью притягивает к себе. Стоять на лестнице в такой позе неудобно. Можно действительно упасть. Он и без ступеней выше, а теперь – и подавно. Ещё и руку тянет так, что аж рёбра болят и лопатки.
– Я не верю тебе.
Рука с лица соскальзывает. Наконец. Могу дышать.
Егор вытягивает мою руку вверх, и я поднимаюсь к нему на ступень. Становлюсь ему на ноги даже. Болит. Ужасно тянет всё тело. Второй рукой он прижимает меня за талию к себе. Так сильно. Я чувствую животом молнию его бомбера. И грудью – его грудь. И бёдрами – его бёдра.
Очень трудно держать равновесие, потому что меня тянет назад. Но он заводит наши руки назад, я наклоняюсь и становлюсь на носочки. Едва достаю до земли.
– Не смей мне это говорить, Скавронская.
Шёпот в губы. Так близко. И сносит крышу. Постепенно. По кирпичику. По шиферинке. По балочке. По саморезику.
Дыхание обжигает скулы. Глаза. Лоб. Низ живота сводит, как только ощущаю эрекцию. Чувственность у меня сегодня на высоте. И у него – тоже. Не могу унять лёгкую дрожь в ногах от неустойчивости. Хочется какой-то опоры. Но Егор лишь тянет меня наверх и к себе. Не знаю, как он сам стоит.
Его губы касаются волос. Виска. Он расставляет стопы шире и помогает мне устроиться между ними. Я чувствую его тело. Его бёдра. Своё возбуждение. Дыхание становится глубоким и очень томным. Не могу дышать носом. Выдыхаю ртом. Откидываю голову. Его язык облизывает ухо, мочку, шею. Выдыхаю с тихим всхлипом. Его рука опускается со спины на ягодицы. Лёгкий укус в шею. Снова всхлип. И рука с остервенением сжимает ягодицу, вдавливая мои бёдра в свои. Живот втягивается. Куда ему ещё там. Вплоть до позвоночника. Не могу расслабиться. Дышу лишь грудной клеткой, то касаясь, то прерывая контакт с грудью практиканта. От следующего укуса со свистом кратко вдыхаю воздух и закусываю нижнюю губу. Реакция моментальная. Облизывает языком губы. По очереди. Оттягивает и проникает языком в рот. Так чувственно-страстно, что мне неудобно сжимать ноги. Хочу расставить их. Нет сил сдавливать себя. Это неудобно. Нет, только не попа. На кой чёрт я сегодня в брюках?
Ладонь полностью огибает брючный шов и доходит до промежности. Со сжатыми ногами – это трудно. Происходит медленно, и это медленно меня разрывает. Дышать трудно. Ужасно жарко. Ужасно тесно. В этой одежде. В этом пространстве. На этой ступени. Это Егор. Всё из-за тебя. Мне жарко из-за тебя. Ты слишком горячий.
Отвечаю на поцелуй, чтобы снять напряжение, но от движений его пальцев между ногами становится только хуже. Рот раскрывается сам по себе. Язык участвует сам по себе. Всё – само по себе. Я только хочу снять этот жар. Но он не даёт. Егор не даёт.
Сжимаю пальцами свободной руки его бомбер. Даже не заметила, как подняла пальцы к горлу и ухватилась за собачку. Расстёгиваю. Аккуратно. Рука между нашими телами, точно долото, разделяет, разрезает наши сросшиеся безумством тела.
Он не останавливает меня. Егор. Скольжу холодной влажной от волнения ладонью под одежду. По телу. По каждому миллиметру его живота. По рёбрам. По спине. По каждому позвонку. Сжимаю пальцами ремень его джинсов, когда он кусает мои губы. Из моей груди вырывается вздох, и он снова обрушивает волны жара на них. Я не чувствую ничего, кроме раскалённого до тла безумства.
Пальцы слегка оттягивают шов штанов и снова поглаживают. Не могу пошевелиться. Хочется либо помочь, либо прекратить эти внутренние конвульсии бёдер, но не получается. Лишь стою и получаю удовольствие. Да, чёрт возьми. Ещё. Ещё, пожалуйста. Рука сжимает ягодицы, и я могу двигаться. Стирать остатки разума. Стирать границы между нашими телами. Стирать одежду. Стирать все преграды, лишь бы слиться воедино. Хочу почувствовать тебя в себе. Сейчас.
– … и он решил мне поставить….
Отрываемся друг от друга не сразу. Слова доносятся со второго этажа. На подъём. Они поднимаются по этой лестнице. К нам. Блядство.
– Быстро, – низким тихим голосом говорит в губы.
Придерживает, чтобы я не упала. Застёгивает молнию и, схватив снова за руку, помогает побыстрее убраться оттуда.
Чёртовы лицеисты. Отпускает мою руку, едва выходим в коридор и видим людей. Иду следом. Дышу, чуть ли не в спину. Волосы взъерошены. Растрёпанный вид. Возбуждённый. Этого не скрыть. Это надо удовлетворить.
Открывает ключом кабинет, пропускает меня, осматривается вокруг и заходит сам.
Щелчок. Он запер дверь и оставил ключ в скважине. Мы одни. Мы наедине. Нам никто не помешает.
Ты с Егором одна, Кать. Понимаешь, что это значит?
Комментарий к Глава 12.
Описывайте свои ощущения от главы в комментариях – сделайте мне приятно)
========== Глава 13. ==========
В тот момент, когда в двери щёлкнул замок, в моей голове защёлкнулась клетка.
Мы одни. Мы одни с Егором. Совершенно одни. Нам никто не помешает.
– Чуть не попались, – он усмехнулся и исподлобья взглянул на меня.
Мы будто сообщники. Втихаря что-то украли, например. Или подложили кому-то. Или любую другую подлянку сделали.
Мы сверстники, а не практикант и ученица. И от этого мне становилось веселее.
Внутри всё ещё закипала жижа страсти. То безумство, которому мы были подвержены оба, до сих пор таилось там, в глубине наших тел. Не могла понять, хочу я продолжения или нет. Там, на лестнице, порыв настиг внезапно. Внезапно захотела Егора, так и не задумавшись ни о чём. Похоже, у него было то же самое, потому что он помрачнел и выдал:
– Жалеешь?
Ему принять моё решение было проще, чем своё собственное, но я не знала об этом. Я вообще не знаю, что чувствуют двадцатитрёхлетние мужчины.
Если так задуматься, то в тот момент я не жалела. В тот момент наоборот, желала всего того, о чём ты сейчас переживаешь. И не пытайся скрыть – всё равно показал мне немного себя. И показал слишком рьяно, чтобы вот так просто забыть об этом.
– Нет, – поразительно, каким гулом разносится собственный голос в недрах души. Словно она такая глубокая и пустая. Он ведь меня не опустошил?
Опустошил то, что было заполнено страстью и желанием. Признайся, Кать, ты ведь вполне смогла бы отдаться ему там. Если бы не те девочки, ты бы остановилась? Ты бы остановила Егора? Или дала всему случиться?
– Не похоже, что ты врёшь, – ироничная ухмылка, и Егор вернулся в привычное амплуа.
Теперь говорить труднее с каждой минутой. Чем больше он внедряется в свой образ, тем труднее его вывести на чистую воду. Тогда на лестнице он был, как оголённый провод, чистая энергия, чистое электричество. Из-за него загорелась и я.
– А вы жалеете?
Мне не до шуток ещё. Не могу так быстро вернуться в тот образ, в котором общаюсь с тобой.
– Прелюдия на лестничной клетке с ученицей? Что ты, я мечтал об этом! – по его интонации непонятно, шутит он или нет. Да, это сарказм, но он действительно так думает или прячет своё мнение за ним, как за панцирем?
– Вам не понравилось?
Мои слова звучат не жалко. Я не хотела выглядеть такой, но сказать, как это тогда выглядело, не могу. Никогда ещё не приходилось говорить парню или мужчине такое. Никогда ещё у меня не было подобной ситуации. Я должна быть растеряна, но вместо этого держусь. Быть может, я действительно боец, как Егор и говорил.
– В том-то и дело, Скавронская, – он прошёл мимо меня, подходя к своему рабочему столу, доставая из ящиков какие-то бумаги, но умолк.
Я жду ответа. Ты не закончил мысль. Что ты хотел сказать? Мне нужно знать. Отвечай. Сейчас же!
– В чём дело? Вам понравилось или наоборот, противно?
После слов закусываю губы и с лёгким ропотом смотрю за практикантом. Делает вид, что изучает бумаги, хотя даже не садится за стол. Уткнулся в них, как в свою защиту. Морщит лоб немного, и взгляд такой серьёзный. Пальцы немного подрагивают. Ты всё ещё возбуждён. Можно подумать, я не вижу этого. Да, не вижу. Твои штаны скрывают надёжно, иначе ещё в коридоре ты бы прикрывал своё уязвимое место. Но это означает, что это не так. Ты ещё возбуждён. Ты ещё помнишь моё тело рядом, мою шею, мои губы.
– Перестань сбегать от ответа!
– Я не могу, Скавронская, – надрыв больной раны. Давай, исповедуйся мне. Как я буду тебя понимать, если ты молчишь и прячешься от меня в этих бумагах? – Ты несовершеннолетняя. Однажды я чуть не перешёл черту и, чёрт подери, перешёл бы, не окажись тогда рядом Саши с Аней. Я даже… по имени тебя назвать не могу.
Мне не нравились эти разборки, но без них мы не можем куда-то двигаться. Хоть вместе, хоть раздельно. Сейчас надо сделать всё, вывести его на разговор, чтобы сдвинуть с мёртвой точки то, чему ещё нет названия. Возможно, я ошибаюсь, и лучше его оставить в покое, дать ему время самому во всём разобраться. Он ведь единоличник, самостоятельный, взрослый человек. Я, кстати, так и не знаю, называть его мужчиной или парнем. Но дело не в этом – я хочу ему помочь прояснить ситуацию. Не только в своих шкурных интересах, а и для него. Может, ему трудно. Интересно, как давно во мне эта жалость или добродушие появились? Я не замечала.
– Называл. Катерина. Когда Лена пришла к тебе домой, – нельзя иронизировать сейчас. Нужно быть мягкой и сердечной. Или как ещё его вывести на откровения? – Хотя у тебя тогда не было выбора. Назови ты меня по фамилии – это выглядело бы низко для тебя.
Он снова отвлёкся от своих бумаг и смотрел на меня. А я – нет. Не хотела видеть то, что Егор вкладывал в этот взгляд. Не хотела видеть там воспоминания того вечера. Считаю его своим позором. Отгораживаюсь от любых напоминаний о нём. Я тогда вспылила сначала перед ним, показала свою привязанность и слабость, а потом вела себя неподобающе – защищала практиканта. Нет, дело не в самоуважении как таковом. Дело в Лене. Я позволила ей увидеть свои чувства, пока Егор никак меня не воспринимал. И не важно, что он тогда сказал. Он сказал, что я лучше Лены. А потом просто не заметил, как меня не стало. Именно поэтому она так яро позиционировала эти “мы”. И именно поэтому меня это взбесилo. Это моя слабость. Моя ошибка. Мой позор.
