Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)
– Смирнова Аня.
– Я вроде бы просил только фамилию, – разочарованно бросил практикант едва слышно. – У вас в классе нет однофамильцев, а имена ваши запоминать я не собираюсь.
Резонанс, который совершил характер практиканта, был настолько силён, что теперь я поняла возбуждение Ольки, когда та услышала всё из уст Болонки. У меня зародился не столько страх, сколько странное уважение, что ли. Молодой, а принципиальный, хотя и урод. Не внешне – морально урод. Дать Женьке с первых минут доклад за её любопытство – слишком жестоко. Нет, она подготовит, я уверена, но вот защитит ли. Сомневаюсь, что этот педант так просто её отпустит после того, как она доклад предоставит перед всем классом. Пусть она и не из робких, и за оценку не боится, но для неё история – профилирующая. Она собирается её сдавать на экзамене, поступать в юридический вуз, пусть и смекает она больше в языках, чем в истории. Говорить она умеет, язык подвешен, но такой прессинг даже ей не по зубам.
Чем больше людей отмечал в журнале практикант, тем сильнее Ксюша дёргала меня за плечо. К ней неумолимо быстро подходила очередь, и, брякнув фамилию, парень (мужчина?) не взглянул даже на неё(о, чудо!). Я победно завершала эту детскую перекличку, обыденным тоном и голосом, да и пыл подруги сзади утихомирился, вот только практикант решил задавать вопросы сначала отличницам, а потом уже всем остальным. Хотя начал он традиционно со старосты. И тут, наверное, в первый и последний раз в жизни, Ксеня пожалела, что она отличница.
– Леонов, значит, – Егор Дмитрич обошёл кафедру и присел вполуоборот на стул, спиной к Женьке, созерцая поднявшегося из-за стола Костю. – Ну, рассказывай. Каким образом тебя занесло в лицей, пойдёшь ли дальше в университет или собираешься в другом городе учиться?
– В лицей меня родители направили, да и я тут почти весь девятый класс провёл на дополнительных, – и как ему удаётся так непринуждённо вести беседу под таким взглядом? Ксюша, наверное, сквозь стенку хочет пройти – настолько жмётся к ней, скрываясь за моей спиной от практиканта. – В университет собираюсь наш, на экономический.
– А чем увлекаешься? – наверное, со стороны это должно выглядеть, как беседа милого нового преподавателя, который искренне хочет подружиться со своими подопечными из-за небольшой разницы в возрасте, но не выглядит так.
– Танцами и музыкой. На гитаре играю.
– Ладно, кто у вас тут хорошо учится? Называй по очереди людей. Когда дойдёшь до троечников, остановись, – практикант поднялся со стула и прошёлся к своему креслу, готовясь к чему-то очень жаркому.
– Абрамова Оля, – Ксеня развернулась к старосте и умоляюще смотрела на него, шепча одними губами, чтобы он не называл её имени вообще. Но это не скрылось от взгляда коршуна в учительском кресле, однако он смолчал.
– Значит, ты отличница, – злопамятно усмехнулся практикант Ольке. – Как думаешь, ты больше умная или красивая?
Она покраснела от растерянности и смущения одновременно. Класс не знал, как реагировать на это: вроде смешно, а вроде это же Абрамова – красивая и умная, списывать даёт, активистка. А практикант сидел себе, как ни в чём не бывало, словно созданная напряжённая атмосфера, катаклизм, явно не его рук дело. Среди всеобщего шёпота и гула я услышала протяжной стон подруги, которая вот-вот была на грани срыва. И, воспользовавшись суматохой и спиной Жени, которая надёжно скрывала все мои поползновения головой, бросила «перестань паниковать», чтобы хоть как-то вразумить истеричную натуру.
– Ладно, не смущайся. Красоту вижу, а ум – нет пока. Продемонстрируешь позже. Хочешь что-то рассказать о себе? – вот так вот взял и своим беспардонным унижением отбил у Ольки всё желание к себе. Может, это была его цель изначально? Если у него закрутится роман с ученицей, да «в стенах нашего уважаемого лицея» (так говорила заместитель директора по воспитательной части), то не миновать беды ни практиканту, ни ученице, ни Светлане, ни университету, ни лицею. Всё-таки престижное учебное заведение, и скандал любой, даже самый маломальский, отразится на репутации очень скверно. – Нет? Тогда следующий.
– Сазонова Женя.
– А, так ты тоже отличница? – с лёгкой улыбкой (ещё тогда я не знала, что это та сама садистская улыбка) поинтересовался он. – Ну, расскажи о себе что-нибудь, что будет интересно услышать всем.
– Ну, я, похоже, единственная в своём роде, которая умудрилась заработать ваше плохое расположение к себе вполне безобидным вопросом, – она не улыбалась, говорила чуть с опаской, но её ответ позабавил практиканта. В ту секунду я и поняла, насколько он садист. «Он очень садист».
– Знаешь, а ты мне нравишься, – судя по трясущимся рукам отличницы, она ожидала чего угодно, но не этого. – Ну, что, Женя, доклад можешь не делать, а передай его тому, кого Леонов назовёт после тебя.
– Острова Лариса, – Костя с молчаливым извинением глядел на скромную, зажатую Лару, которая так восхитилась наружностью практиканта и разочаровалась в характере, что встать она так и не удосужилась.
– Острова, поднимайся. Ты меня боишься, что ли? – нет, ну, каков наглец! Говорить такое в лицо девушке, которая и глаз на него поднять не смеет. – Ладно, сиди. Я с тихонями не общаюсь. Женя, она всегда такая?
Сазонова чуть дёрнулась, когда практикант назвал её по имени, словно выделил из всех в классе, и всё равно кивнула, не смея раскрыть рта. Комок в горле и за Лару, которую подставила с докладом, и за Костю, который не смог соврать, и за себя, что своей серьёзной натурой привлекла новичка. Костя назвал фамилию Ксени, и мягко, очень мягко опустилась её ладонь с моего плеча. И вместе с этой ладонью я ощутила, как увядает надежда подруги, что практикант её не узнает. Но судя по его всё той же садистской улыбочке, он узнал, вспомнил, как она просила старосту о чём-то, догадался о сути её просьбы и произнёс:
– Кравец, к доске.
Тут уже можно возвращаться к тому эпизоду, о котором я рассказала сначала. Про то, как Ксеня впервые в жизни получила тройку, про то, как я вступила в диалог с практикантом, чтобы отомстить за неё и выполнить своё обещание, и про то, что в тот момент практикант изменился в лице, услышав ту самую фразу, которой Кравец отшила его прошлой ночью в клубе «КС». Ну, а теперь вернёмся уже к нормальному ходу событий.
– Леонов, Скавронская тоже отличница? – медленно издевается надо мной, прожигает взглядом моё лицо, отчего мне становится дурственно. А Костя, заложник обстоятельств, утвердительно отвечает, от чего улыбка на лице практиканта расползается ещё шире. Если бы я не знала его мотивов, то этот жест можно было бы принять за добротный знак флирта. Кстати, когда он улыбался, то выглядел безобиднее. Вот парадокс ведь! – Тогда «два» тебе, Скавронская. За дружбу надо платить.
– Вы у меня ничего не спрашивали по своему предмету. Не имеете права ставить мне двойку тогда, – что-то подсказывало мне, что первый урок права даром не прошёл для меня.
– А я тебе не за знания поставил, – с наслаждением этот педантичный ублюдок выводил двойку в журнале напротив моей фамилии: я даже видела движение его ручки(!), – а за поведение.
Похоже, он был доволен собой сейчас. Каждое слово произносил с таким теплом, с такой заботой, что моё негодование только росло. Ксеня сзади просит успокоиться, чтобы замять эту историю побыстрее? Да какой там! Катерина в ярости и будет крушить и ломать до тех пор, пока не выгорит запал.
– Можешь пойти и обрадовать куратора своей двойкой по поведению. А затем покарауль дверь снаружи, чтобы никто не напал на ваш одиннадцатый-в, до звонка, – спокойным тембром произнёс практикант и с ожиданием каких-то моих действий в упор смотрел, пристально и не моргая. – Ты поняла, что я сказал? Ты корнями в этот стул вросла? За дверь, Скавронская.
– Хорошо, что нет, – шепнула я так, чтобы Ксеня слышала, и, быстро сунув телефон в карман кардигана, покинула аудиторию.
Впервые меня, Катерину Скавронскую, выгнали из класса за плохое поведение. Не подождать, пока другие напишут контрольную. Не выйти, чтобы не подсказывать Кравец. Не выйти, чтобы подышать свежим воздухом, когда на мне лица нет. Не выйти, чтобы позвать кого-то. Нет, это было то самое «за дверь», когда говорят плохому ученику, не прилежному, непослушному и трудно управляемому. Разве ты такая, Катерина? Вот скажи мне, то есть себе, ты действительно такая непослушная? Как давно ты стала трудным подростком? Тебе ведь восемнадцать будет. В кого ты превратилась?
Ладно, хватит с меня моих собственных нравоучений на материнский лад. Ведь главное для прогульщика – не попасться. А нашими коридорами любит прогуливаться то замдиректора по учебной части, то замдиректора по воспитательной части, то сам директор. Если честно, для меня сейчас опасен любой человек, который имеет прямое отношение к учительской. Поэтому я двинулась, как и было мне приказано, к куратору.
Елена Александровна, будучи преподавателем математики (и курса алгебры, и геометрии), сейчас сидела в учительской, разговаривая с другими преподавателями, которые у нас не вели. Вызвав её на минуту из кабинета, поделилась с ней историей, произошедшей на уроке, не преминув случаем исказить образ практиканта до садистского. Конечно, я сказала, что получила двойку ни за что, а ещё сказала про то, каким образом он издевался над Ксюшей, которая едва ли не расплакалась. Не то, чтобы я была доносчиком,… просто меня с этим человеком ничего не связывает, чтобы чувствовать обязательства, помыкая которыми меня можно уличить в доносе. Вот честно, я не чувствую себя противно или как-то лицемерно. Пожалуй, я вступила в такую серьёзную перепалку с кем-то ранга «учитель» только из интереса, чем это может кончиться. Само собой, и обещание Ксене, желание отстоять её честь тоже играли роль, но не такую, как банальное любопытство, так схожее на детское «а что будет, если…?».
До конца пары я слонялась по коридору, пока чуть не попалась на глаза завучу по воспитательной части. Это была такая суровая женщина, что связываться с ней в каких-либо иных, кроме миролюбиво-деловых, целях не имела никакого желания. Но больше всего меня озадачил ответ и общее настроение куратора на мою петицию в устной форме: «Катенька, постарайся не ссориться с Егором (сделала паузу) Дмитриевичем. Он один из лучших учеников Светланы Евгеньевны и в университете его имя на слуху. Ни к чему иметь таких врагов, как он».
Хм, что же меня больше всего разозлило в её ответе? То, что она так легко говорила о нём, будто об ученике, без его неудобного отчества? Или то, что она просила закрывать свой рот, когда он позволял себе лишнее? А, может, то, каким тоном она говорила? С такими выводами меня, похоже, всё бесило в её ответе. Я-то ожидала совета держаться подальше, не давать слишком сильного спуска, ведь он всего лишь жалкий практикантишка, а я перспективная ученица, отличница, активистка, с отцом (бывшим преподавателем и ныне престижным юридическим консультантом), которая не должна посрамить её выпуск в следующем году. Пожалуй, я ожидала нотаций о «нашем славном лицее, в стенах которого мне, грешной, волей Бога дозволено учиться», я ожидала спущенных рукавов, даже злости я ожидала из-за своего плохого поведения и угроз матерью и отцом, которые чуть ли не три шкуры с меня сдерут, когда узнают. Чего угодно, только не подхалимства. Я могу лицемерить и скрывать свой буйный нрав в лицее, потому что здесь импульсивность не в моде. Я могу ругаться матом на улице и вступать в споры с бабульками. Я могу в интернете затроллить любого человека, если захочу. Но подхалимство выдавливать из себя, словно из пустого тюбика остатки зубной пасты? Уж простите.
Едва прозвенел звонок, я спрятала телефон в карман вязаного, грубого кардигана, и открыла дверь. Меня не волновало, говорил этот садист сейчас что-то, мурлыкал или пел колыбельную. Меня не волновали два десятка пар глаз, которые с неожиданностью глядели на меня. Собственно, меня сейчас вообще мало, что волновало. Он что сказал? «До звонка» . Звонок был. Всё честно. А вот насчёт справедливости и объективности мы ещё посмотрим, кто кого.
Ксеня смотрела на меня с подозрением – видимо, такое у меня странное выражение лица было. Молча сев за парту вместе с «урок окончен», я сделала вид, что не заметила этих слов, и просто меняла тетради и принадлежности одного предмета на другой. Сейчас должна была быть большая перемена, на которой все идут в столовую или кафетерий. Кравец тоже заменила тетради и, вопреки всеобщему шуму и обсуждению предстоящей биологии, подсела ко мне, ожидая подробностей.
– Ну, что сказала куратор? – практикант, собрав свои вещи (персональный блокнот с ручкой, лёгкую кожаную сумку свободного кроя, где лежали его личные принадлежности), стоял возле моей парты с журналом в руке.
– Всё в порядке. Разве может быть иначе? – не глядя на него, сдерживая гнев, говорила я. Хотя уверена, что моё настроение достигло и его метра восьмидесяти с чем-то.
– Идём-ка со мной, Скавронская. И Кравец с собой захвати, – только и обмолвился, развернулся и остановился у самой двери, заметив, что мы нерушимо сидим на местах: – Дважды повторять не буду.
Мы обе, захватив телефоны и кошельки, чтобы после отправиться в уже опустевший кафетерий за чаем, расторопно двинулись за практикантом. Поднимаясь на второй этаж, он выловил какого-то паренька, попросив отнести наш журнал в учительскую и не перепутать стойки одиннадцатых классов, а сам, тем временем, поднялся и зашёл в мужской туалет. Ксеня нахмурила брови, будто сомневаясь, что это происходит в реальности. И через мгновение раздалось «ну, и долго вы там стоять будете?», а мы опешили, не зная, входить или нет. Эту торжественную участь, войти первой в мужской туалет, мне предложила Ксеня, и как самая смелая из нас двоих, я вошла.
Ничего удивительного там не было. Несколько писсуаров, пара кабинок, умывальники, зеркала, урны – да стандартный набор любого приличного мужского туалета. Практикант сидел на подоконнике, спиной упираясь в открытое настежь пластиковое окно. Без москитной сетки и какого-либо ограждения, в это окно можно было вывалиться без проблем. И знаете, что? У меня появилось желание, не жгучее, а просто желание столкнуть практиканта. В раздумьях над тем «а что же будет дальше и как оправдываться», моё лицо, видимо, приняло очень странное выражение, поэтому Ксюша уже дёргала меня за рукав, чтобы я перестала откровенно пялиться на мужчину (а мужчину ли, всё-таки?).
– Что, думала, как бы выкинуть меня из окна, Скавронская? – он усмехнулся отчасти нам, отчасти себе и достал из сумки, висящей на ручке окна, сигарету и зажигалку. – Сигарету не предлагаю, барышни. Вы и так нервные, а никотин от нервов не избавляет.
Я так хотела спросить, а что же избавляет, но усмирила свой язык, вспомнив всю гадливую ситуацию с Еленой Александровной. То, что практикант, почти учитель, курил в туалете, как ученик, никого не смущало. Особенно его. А вот то, что он пепел струшивал вниз, быть может, на голову какому-то человеку, меня озадачило. Интересно, он всегда такой легкомысленный? Не задумывается о последствиях совсем. Вдруг директор увидит? Или, не приведи господь, зам по воспитательной части? Она же тут такую бучу поднимет, что ни авторитет Светланы Евгеньевны, ни даже самого ректора вуза, который заступится за этого шалопая, не изменят её бульдозерского настроения.
– Кравец, дверь закрой. А то запалит же кто-то, – настоятельно бросил практикант, словно забыл об этой маленькой детали.
– Боитесь, что другие преподаватели вас за курением застукают? – с усмешкой бросаю я.
– Да нет. Они меня, в большинстве своём, вырастили, так что этим их не удивишь. А вот ваше с Кравец пребывание здесь их однозначно заинтересует, – хитрый взгляд исподлобья и кривая усмешка от него вместе с дымом, который я, кстати, терпеть не могу, всё больше раздражали меня. И как это, интересно, я забыла, что у меня презрение к курению и курильщикам тоже? Я уже больше минуты нахожусь в одной комнате с дымящей сигаретой, а реакции – ноль. В чём дело?
– Мы по вашей милости здесь, – Ксеня, которая закрыла дверь на замок, уже стояла возле меня и готова была дерзить. Мы не в классе, так что можно немного освободить путы этики, хотя ею в нашем общении за последнюю пару часов и не пахло вовсе.
– Кравец, ты точно отличница? – жёсткий открытый взгляд, и я печенью чую, как тает уверенность подруги. – Ты уверена, что твоя версия будет выглядеть правдивее моей? Как думаешь, кому поверят мне, за которым девушки вьются шлейфом длиннее, чем ты сможешь позволить себе на свадьбе, или тебе, у которой, наверное, и парня нет? Пардон, ты же с подругой.Хотя это никакое не доказательство.
Практикант затянулся, аккуратно и не спеша, давая нам время придумать вразумительный, а главное – остроумный ответ. Я стояла, стояла и смотрела, как он держит сигарету, как обращается с ней, как меняется его лицо каждый раз, когда он крутит головой. Нет в этом ничего волшебного, светлого и привлекательного. Секунды идут так же быстро, как и всегда. Скорее это заторможенный обмен информацией с мозгом, нежели что-то магическое.
– С тех пор, как вы покинули лицей, здесь кое-что изменилось, – начала аккуратно я, изучая квадратную молочную плитку на полу. – Например, в коридорах установлены камеры видеонаблюдения.
– А вот это уже интересный ход событий. Продолжай, – он, правда, это только что сказал? В глазах огоньки горят? Он будто возбуждён чем-то. Его мозг активизировался, и внимание прилипло ко мне, как пиявка. Вот и та самая неловкость, которая бывает у Лары, когда кто-то долго и пристально смотрит на неё таким заинтересованным взглядом. Но в большей части ей удавалось пользоваться такой популярностью перед химией и биологией, а вот мне сейчас было уже действительно неловко.
– Да и разговор наш, – удивляюсь, до чего ровно звучит мой собственный голос, – будет впредь записываться на диктофон.
– Блеф, – тут же стратил практикант, откидываясь так лихо, будто свалиться в окно хочет. – Вот этому уже не верю.
– А зря, – я достала из кармана телефон, снимая блокировку и показывая вращающиеся диски с плёнкой диктофона.
Цокнув, будто мои слова его не убедили, а доказательства – фальшивка, практикант выбросил окурок со второго этажа. Разочарован? Но почему же меня тогда прямо распирает от ликования? Ещё немного, и я буду улыбаться, как самый счастливый человек не Земле, широко, до боли в скулах и демонстрировать свои зубы.
– Выключай. Разговор будет не для записи, – серьёзно заявил тот, вставая и закрывая окно. – Не хватало, чтобы об этом ещё кто-то узнал или услышал.
Он сел обратно на подоконник, но уже лицом к нам и, словно собирался с мыслями. Может, не знал, как выразиться? Или как бы в своей манере преподать нам урок? Ведь он знает, что нам нет восемнадцати, а в «КС» пускают только совершеннолетних. Или будет просить не выдавать его? Молчать? Да нет, такой урод, как он? Гордый, высокомерный, властный и просить? Скорее уже на шантаж пойдёт, и мы устный договор заключим.
– Вы кому-нибудь о вчерашнем говорили? – из далека, значит, начал. Ну, ок. Ксеня отрицательно замотала головой, а я ждала продолжения, испытывая его нервы тем, что моего ответа он не знал. – Скавронская, тебе особое обращение нужно?
– Вы продолжайте свою мысль, Егор (пауза) Дмитрич. Я не хочу вас перебивать, – плавно заметила я, исключительно вежливо и в рамках учтивости.
– Уже перебила. Говори, – нетерпеливо бросил он. Нервничает, значит. Переживает о своём авторитете в глазах Светланы Евгеньевны? Или о практике?
– Нет, – заверила его, всё так же спокойно.
– Вот и не говорите. Если узнаю, что вы проговорились, найду, чем вас завалить, – вот и пошли угрозы уже. Господь, почему я стыкаюсь с этой банальностью? Разберись с его страхом уже раз и навсегда. А то будет ходить и прислушиваться к нашим с Ксеней разговорам с одноклассниками, не говорим ли мы кому-нибудь о вчерашнем происшествии.
– А если я скажу, что об этом знает мой брат, который уже совершеннолетний? Он вчера также видел вас, потому что мы были вместе, – опасность, практикантишка, опасность. Чуешь её? Она пахнет так же, как твоя сигарета, только сигарета вставлена в твой зад. И скоро будет жарко.
– Скавронская, что ж ты такая несговорчивая и двуличная, – словно гора с плеч упала, говорил шатен. – Я терпеть не могу людей, с которыми нельзя договориться. Как нам быть?
Он смотрел на меня в упор, чуть улыбаясь, без всяких задних мыслей, словно, и правда, желал знать моё решение проблемы.
– А разве нам надо как-то быть? – в этот самый момент, когда кто-то поинтересовался моим мнением, не материнским, не отцовским, не кураторским, а лично моим, я почувствовала благодарность. Она была мимолётной и едва ощутимой, но, наверное, именно в тот момент, у меня появился процент уважения к этому мужчине (?).
– Видишь ли, Скавронская, ты ученица в классе, где я преподаю. Ко всему прочему, отличница. Я буду пользоваться твоей помощью, так что нам надо придумать, как сосуществовать друг с другом, – он всё такой же урод, а ведёт себя по-человечески и пытается со мной договориться? С чего бы это вдруг?
– Я вам не доверяю, – подозрения всё больше скапливались в моей голове, и его паритетное отношение ко мне только способствовало этому.
– Здоровое недоверие – это хорошая основа для совместной работы, – за дверью раздались голоса, которые напомнили, что мы тут всё-таки не одни, – подумай об этом, Скавронская. В четверг с тебя доклад о деятельности Сталина в конце 30-х годов ХХ века. А ты, Кравец, найди себе парня и в подобные места ходи только с ним, а не с дерзкой подругой.
Практикант вышел, а я так и осталась, злая, ещё более злая, чем была. И когда выходил, ещё ухмылялся. Видать, мой злостный взгляд поймал, щука, если не сказать хуже. А вот Ксеня, была очарована советом, и, судя по восхищённому взгляду, распахнутым широко глазам и раскрытому рту, то мне придётся ой, как не сладко с ней.
========== Глава 2. ==========
За прошедшие пару дней моё мнение о в меру сдержанной Ксене поменялось. Она, бойкая, смелая, а самое главное болтливая, уже сговаривалась с Олькой, обсуждая новый прикид Егора Дмитрича, которого утром увидела в дверях лицея. Две помешанные девчонки готовы были свести меня с ума, честно слово.
Наш костяк отличниц, который обычно обсуждал то ужасную лекцию, то домашнее задание, то жалобы на надоедливых своими экзаменами учителей, теперь обсуждал исключительно нового практиканта. Нет, мы всё также делили параграфы по биологии, которые нужно прочитать за десять минут до звонка, чтобы каждый ответил свой кусок на паре и, по возможности, оставил несколько фактов не осветлёнными для остальных, на дополнение. Так прокатывало с любым предметом и обычно выходило, что у всех, кто хотел, имелись оценки. Наша рабочая схема ломалась только на истории: Егор Дмитрич не вызывал тех, кто поднимали руки, не давал слова тем, кто хотел ответить на вопрос вместо товарища или дополнить ответ. Словом, житья с ним нам не было, потому что отличницы оставались без оценок, а троечники и ниже вечно были дёрганными историком. Нет, он, конечно, молодец, что заставлял их шевелиться, но не по мне такое – не быть уверенным в том, что напротив твоей фамилии в журнале есть хотя бы парочка положительных отметок. Кстати, та двойка за поведение до сих пор стояла, и как бы я ни поднимала руку, как бы ни старалась вызваться, на меня было ноль внимания. Однажды я попыталась крикнуть с места ответ, чтобы хоть так продемонстрировать свои знания. А он пригрозил мне тем, что поставит ещё один «двояк» и опять же за поведение. Зато Ксеня была счастлива. На его уроках она не пырхалась, словно была уверена, что он её не спросит. И он не спрашивал! Её, похоже, не волновала тройка, заработанная на первом уроке ещё. Эм, сказать откровенно, её сейчас вообще мало что волновало.
Какое-то время куча людей, мамина сестра с семьёй, всё ещё проживала в нашем доме. Погостить, так сказать, приехали. И каждодневное мамино лицо всё более явно говорило о том, что гости чуток задержались у них. Мы никак не рассчитывали на недельные проблемы с ванной, холодильником и тишиной и, несмотря на то, что мама любит своих сестёр и их детей, но терпению её приходил конец. Она стала более нервной, претенциозной и критичной. Почему-то я уверена, что дело явно не в пмс. Первой в ванную всё так же ходила я, но теперь мама делала завтрак для меня отдельно, чтобы я быстрее всё уплела за обе щеки и побежала на учёбу. Сонные мухи нашего царства просыпались ближе к обеду, когда мама была дома, и за те два часа до её работы, которые она проводила с ними, ежедневно, как налёт, откладывалась ярость. Хотя по-настоящему её никто не доводил никогда до белого каления, так что мне даже нравилось, что этим кем-то будет кто-то другой, а не я.
В следующий четверг, после того страшного понедельника, придя на первую пару истории, мы с Ксеней озадаченно переглянулись. Нет, как бы ничего удивительного в том, чтобы устраивать контрольную работу на третьей неделе учёбы нет. Наверное, нет. Или не должно быть. Но, в общем, мы не посмели воспротивиться желаниям этого садиста, однако перепуганные одноклассники меня развеселили. Порой я начинаю задумываться над тем, что сама немного садист. Иначе как объяснить эту радость, такую схожую на ту, что испытывает этот практикант, мучая нас?
На самом-то деле, контрольная была плёвой. Без труда её написали, пожалуй, мы с Ксеней, поскольку сидели вместе, и Олька с Женей. Лары не было ещё со среды по какой-то уважительной причине (потому что по неуважительной она пропускать просто не могла). Само собой, мы списывали. Да-да, даже отличницы могут списывать, и видимо, именно это позабавило историка больше всего, потому что под конец пары состоялся очень интересный диалог.
– Егор Дмитрич, почему вы без предупреждения дали контрольную? Мы ведь не подготовились, – чуть жалобно извещал Коротков Борька, типичный хорошист, смекалистый, но ленивый. Потому и хорошист.
– На самом деле я планировал дать её вам ещё в прошлый понедельник, когда мы с вами впервые встретились. Уже тогда я бы оценил всю безнадёжность вашего положения и не стал бы требовать от вас прыгать выше головы, – с улыбкой уверенно и бодро заявлял практикант.
Он так тонко унижал наш класс всякий раз, когда предоставлялась возможность, что моя чаша терпения время от времени наполнялась единичными желаниями вырвать ему язык, удушить, выколоть глаза, залить кислоту в уши. В общем, не самые приятные картинки возникали у меня.
– А вообще не тебе, Коротков, жаловаться на контрольную. Ты-то всё списал с телефона, а вот, как минимум, трети класса повезло меньше. Они сидят прямо у меня перед носом, и все их поползновения руками я вижу сквозь парты, – с характерным смешком и замявшейся аудиторией, он продолжал: – У вас даже отличницы списывают, да, Кравец? Всю пару подстраивалась под Скавронскую, пытаясь выведать ответы на свои вопросы. Четырнадцать раз подлезла к ней, а она три из них – отказала, пять – ответила не сразу, а на остальные – дала беглый ответ из нескольких слов. Так что я жду от тебя перековерканные слова Скавронской, разбавленные большим количеством воды.
– Егор Дмитрич, – по-детски скандировала недовольная Ксеня, сидя рядом со мной. – Вы что, следите за нами?
– Кравец, я, может быть, разрушу твои розовые мечты, но про то, кто, куда полез, кого спросил и сколько раз, я могу рассказать про каждого в этой аудитории, – снова пробилось его высокомерие и самолюбие.
Хотя, откровенно говоря, иногда остужать пыл подруги следовало бы. Мне-то тоже приедалась её увлечённость этим мужчиной (вопрос открыт). Кстати, именно от Ксюши я узнала, что практиканту нашему недавно исполнилось двадцать три. Не знаю, где они нарыли дату его рождения, правда. Не удивлюсь, если они влезли в документы секретаря директора. А ещё он не был женат никогда, у него нет детей, и на своём потоке, что в лицее, что в универе, он был, чуть ли не гением. После таких дифирамбов у меня появился только один вопрос: как человеку с дипломом специалиста и претендентом на магистра по истории удалось (без педагогического образования) преподавать предмет детям. Ведь без корочки педагога нельзя допускать до людей. Да и кто бы этому садисту дал диплом педагога?! Он же… садист натуральный.
Остаток дня прошёл неплохо, если не учитывать тот факт, что периодические встречи в коридоре с Егором Дмитричем приносили райское наслаждение Ксене, а мне – женское удовлетворение её счастьем и больше ничего хорошего. После третьей пары мы, как всегда, отправились домой, и уже тогда я чувствовала, как медленно к точке кипения подошло моё молочко фирмы-производителя «Кравец» от коровки-Егорки. И взорваться на ровном месте мне помогло метро – столько людей, все такие ничтожные, уставшие и даже жалкие, что я себя чувствовала просто Королевой, как минимум, Елизаветой. Позже пришло сообщение от матери с просьбой скупиться в супермаркете и расплатиться карточкой. Вспомнив любовь Ксени ходить по магазинам, и по продуктовым в частности, я потащила её с собой в один из самых ближайших, крупных маркетов, с большим выбором товаров, длинными стеллажами и множеством касс. «То, что доктор прописал».
Я оказалась права, ненадолго правда, иногда её так и порывало рассказать мне о том, какие у Егора (она называла при мне его уже просто по имени) красивые светло-зелёные глаза, как они пронзительно смотрят, как он своим взглядом буквально мысли её читает. Ксеню не волновало, что мысли эти уже давно написаны на лице, а не скрыты в голове за черепом. Да и я думаю, что историку такое внимание нравилось куда больше, чем моя фантазия может себе позволить. Я ведь не знаю, о чём там думают мужчины за двадцать. Моим братьям только исполнился третий десяток, да и не настолько мы близки, чтобы читать мысли друг друга. Могу только сказать, что переоценка ценностей у Егора уже произошла, судя по его поведению с учениками и по той ситуации в туалете.
Дома меня поджидал неприятный сюрприз. Гости в лице маминой сестры с семьёй к четвергу уже уехали, а вот мама была не в духе. Вернее сказать, что она была чем-то очень огорчена. Её состояние, судя по тому, что она не отвечала на разрывающийся от звонков мобильник, оставляло желать самого лучшего. Руки тяготели накупленными продуктами, а она даже не могла мне помочь. Пришлось в марком белом пиджаке блуждать по дому, от прихожей до кухни, чтобы перенести всё в комнату, а не оставлять покупки на пороге. И она даже слова мне не сказала, хотя за носку этого пиджака могла бы снести мне голову. Отсутствие рефлексов меня не порадовало, а только заострило внимание. Я ждала, пока она обратит на меня внимание. Если сейчас к ней подойти и начать расталкивать её, как застывшую желешку, она расплачется. И так вижу, что обидел кто-то, а сказать мне – гордость не позволяет. Особой любви я не проявляла к ней, так уж повелось с подросткового периода, но в детстве всё было иначе.
