Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)
Раскладывая покупки в холодильник, забивая его почти до отказа, тянула время, как можно дольше. И плевать, что надо отписаться Косте в скайпе и дать задание, плевать на гору примеров на завтра. Когда мама в таком состоянии, во мне просыпается маленький супергерой, который хочет спасти её.
– Тимирязев уже в пятый раз звонит, – напомнила я о телефоне, выключая звук вовсе, чтобы не раздражал.
– Пусть звонит. Я потом его наберу, – по щекам скатились, стоявшие в глазах слёзы, и кто-то невидимый и неосязаемые крепко сжал в кулак мой маленький желудок. Стало больно и невыносимо стоять на прямых ногах. Подвинула стул и села на него рядом с мамой.
– Что случилось? Не держи в себе, – я просила её. Не приказывала и не манипулировала. Это была просьба.
В детстве мне вечно говорили, что если стучаться в дверь, то она откроется. И сейчас мама, до которой я хотела достучаться, открылась мне. Как оказалось, одна из родительниц ребёнка, с которым мама занималась танцами, устроила скандал, видите ли, её чадо слишком часто стало говорить о Боге. Что в этом такого мама поняла не сразу, а вот я догадалась о причине подобной реакции. На самом деле мне и спрашивать бы не пришлось, а уж тем более стучаться в дверь к этой образцовой мамаше. Её приход и скандал – уже показатель того, что ни церковью, ни верой эта дама не озабочена. Вообще религия для меня в последнее время стала щекотливой темой в разговоре с мамой. Она у меня человек религиозный, именно той старой закалки, мода которой заключалась в следовании всех каноничных праздников, соблюдении постов, частых походах в церковь, молитвах и прочее. Сказать, что мне не привили вот эту норму, значит ошибиться. С детства я была везде, где только можно, следовала всему, чему только можно, повторяла всё за мамой и сестрой. Отец, более терпимый, постится, следит за праздниками, хотя походы в церковь – не для него. Братья пошли в отца, оба причём, а мать довольствовалась покорной старшей сестрой и мной. В детстве я была сговорчивее, добрее и, наверное, милее. Сейчас назвать себя милой – почти оскорбление или, по крайней мере, лесть. В отличие от мамы, красивой голубоглазой женщины с правильными чертами лица и русыми мягкими волосами, я казалась не к месту. Сестра и «Петруша» пошли красотой в мать больше, а мы с Пашей – в отца. Хотя и у него не было таких тёмных волос, как у меня. Почти чернь, а не волосы, да ещё жёсткие, объёмные и трудно укладываемые в какое-нибудь подобие причёски. И глазами в отца я пошла. По детским фотографиям отца и моего деда можно было сказать, что я – их девчачья версия (авт. тире). Раньше это была отличная семейная шутка, от которой я краснела и убегала в другую комнату. Сейчас с ностальгией глядя на себя в зеркало, всякий раз вспоминаю ту шутку и понимаю, что мне бы хотелось чего-то и от мамы.
– Ещё одна непросвещённая, – именно эти слова кое-как успокаивали её, когда очередной раз она разочаровывалась в людях.
Потом была долгая сцена откровений и посиделок на кухне, вплоть до прихода отца с работы. Застав нас двоих, сидящими на кухне, с не приготовленным обедом и ужином для всей семьи, он хотел было поругаться для проформы, но вид мамы его убедил не раскрывать рот и не содрогать попусту воздух. Отправив маму отдыхать в зал, к телевизору, мы с отцом принялись готовить ужин. Как-то раз нам приходилось и рагу вместе творить, и борщ варить, и пельмени лепить. Если честно, мы достаточно много раз вместе что-то делали. Наверное, всё потому, что каждый из нас по отдельности в сравнение с мамой не идёт, а вот вместе мы чего-то да стоим. Отец рассказал, что на работе назревает новое дело, и со следующей недели официально будет встречаться уже с заказчиком. В общих чертах в курсе, поэтому выходные проведёт за книгами и пособиями, чтобы подготовиться ко встрече. Вот, за что я люблю его: он всегда идёт подготовленным. На любую встречу идёт с багажом знаний и каким-то козырем. Обычно именно это даёт ему колоссальное преимущество. И так неловко между нами завязался разговор о моём будущем, что даже фаршированный перец показался мне противным.
– Ты же знаешь, что у меня развито и гуманитарное направление, и техническое. Плюс, в художественной школе училась. Так-то не пропаду, а вот с профессией определиться трудно, – вяло отвечала я, набивая перец фаршем.
– Ты в любом случае не пропадёшь, – воодушевляющее говорил он, – но меня интересует твоя профессия, то, что будет приносить тебе стабильный доход. Мы с мамой должны быть спокойны за твоё будущее, ты же знаешь.
– Конечно, знаю, – ну, а что я могу поделать? Прямо сейчас искать в интернете тест на профориентацию?
– Мы не всегда с мамой сможем тебя обеспечивать и рядом тоже не всегда будем. У тебя, конечно, есть братья и сёстры, но ты, насколько я знаю, не из тех, кто легко нахлебничает на шее другого. Найди, наконец, то, чем хочешь заниматься в будущем, чему хочешь посвятить жизнь, – спокойствие и умиротворение. Вот так плавно сходить с больной темы умел только мой отец. Плавно, без упрёков и преждевременных выводов, но, тем не менее, он напомнил о том, что в этом мире я могу оказаться одна, и в этот момент либо сама себя вытяну за шкирку из пропасти, либо останусь в ней до конца.
– А что, если мама не одобрит моего выбора?
– У неё есть Варя. А ты должна быть собой, иначе второй Вари мы не выдержим. Но в пределах разумного само собой, – отец улыбнулся самой тёплой улыбкой, и я поняла, что безумно скучаю по нашим посиделкам и воскресным вечерам в моей комнате, когда мы обсуждаем какого-то исторического деятеля. Как жаль, что в эти выходные отец занят делами. Но, может быть, мне удастся на часок отвлечь его от бумаг и пособий, чтобы обсудить что-нибудь интересное?
В пятницу, которая состояла из трёх пар и сорокаминутного классного часа, мне было не до уроков или обсуждения падения чьей-то успеваемости. Даже моя собственная успеваемость не могла мне подарить такого энтузиазма. Всё дело было в Ларе: её отец – психолог, и она предложила сегодня сходить к ней, чтобы проверить, на что я гожусь. Это было не то чувство ответственности, мол, сегодня решится моя судьба. Лара сказала, что там будут всякие тесты на выявление личности, взаимосвязи с окружающим миром, темпераменты и прочая лабуда, которая мне нравилась в глубине души, но тратить своё время, разыскивая в интернете тесты (большая часть которых – наглая подделка) мне не хотелось. Так что, подчиняясь своему щенячьему восторгу, с трудом сидела на классном часу, переглядываясь с Ларой взглядами. Ксеня, конечно, пойдёт со мной, потому что тоже хочет узнать о себе, но её радость была сейчас направлена несколько в иное русло, и разделить мою эйфорию, несравнимую со своей собственной, она не могла.
Елена Александровна заявила сегодня о том, что пора бы определиться с субботой, потому что все лицеисты должны ходить на консультации и курс лекций в субботу. «Шестидневку вам, мои дорогие, никто не отменял». Пожалуй, я бы и дальше считала её забавной тёткой, искренне нас любящей, если бы не тот разговор о практиканте. Она спрашивала каждого, кто и куда точно пойдёт уже завтра, но были и такие несмышлёныши, как я, которые до сих пор не знали, чего хотят, и, как следствие, не знали, куда идти. Едва куратор нас отпустила, я почти бегом ринулась к двери. Оставил меня лишь оклик Елены Александровны, которая просила меня остаться.
Лара покорно ждала вместе со мной, когда разбирательства со съехавшими учениками закончатся, и наше дело начнёт решаться. Что от меня хотели, мне было невдомёк. Более того, я была почти уверена, что это какой-то пустяк, который не стоит того, чтобы заставлять отца Лары ждать нас. Мне было неудобно, что подруга сидела тут из-за меня. Да и Ксеня тоже оставалась же с нами, но она убежала куда-то. Пять человек, съехавших по учёбе в самом начале полугодия, меня нервировали всем: отговорками, объяснениями и самое главное: количество. На каждого уходило минут по десять. Вот как это могло не нервировать меня, а?
Прошло больше получаса, и вернулась Ксеня, которая узнавала насчёт завтрашнего семинара. Стоит ли говорить, куда её влюблённая душенька решила пойти? Думаю, нет. К тому времени, как терпение подруги начало лопаться, Елена Александровна прощалась с последним нерадивым. Она тут же попросила отменить все мои планы на сегодня часов до пяти, потому что у неё есть очень ответственное поручение. «Ладно, идите без меня. Лар, помоги хотя бы Ксюхе – одной проблемой в наших рядах будет меньше». Я спокойно проводила подруг, кисло улыбаясь, и веря, что причина будет, по меньшей мере, спасение галактики.
– Егор Дмитрич попросил меня подобрать ему самую смышлёную в истории девочку, чтобы она помогла ему работы проверить. Вы же вчера, кажется, контрольную писали? – и вы вот так легко мне это говорите? Вы вообще нормальная? У меня тут встреча с психологом накрылась, который мне помог бы будущее моё определить, а у вас на уме этот чёртов Егор Дмитрич! – Что-то не так, Катюша?
Систему залпового огня тебе в голову, бестолочь! Аррр, как меня бесит её вот эта простота и наивность. Будто я свободна двадцать четыре часа в сутки, и своих дел у меня нет?! Святая наивность – тошно до ужаса. Моё лицо перекосило от гнева, но это же Елена Александровна.… Даже если я растолкую причину своей ненависти к ней и такую шикарную возможность, которая у меня была (провести несколько часов с отцом Лары, с психологом, который не сдерёт деньги за толчёную воду в ступе, а сделает своё дело), думаете, она поймёт? Да чёрта с два.
По наставлению куратора я со всеми своими вещами (пиджак и лёгкая сумка) отправилась в 306-ю аудиторию, которую занимал сейчас историк. Она была пустой и принадлежала классу истории, но занимались здесь, в основном, десятые классы. А старшим было не до пробежек по кабинетам. Судя по всему, здесь обычно заседал практикант, потому что в учительской, сведения из надёжного источника по имени Ксеня, его почти никогда не было.
– Почему вы в учительской не проверяете работы? – не поздоровавшись, я вошла в кабинет, уже заранее зная, что он там один. И не прогадала. Он сидел чуть сгорбленно, всё такой же стильный и аккуратный, не позволял себе расслабиться, как любят некоторые (снять ботинки, например, или ослабить пояс на брюках), сосредоточился на том, что читает и время от времени его брови удивлённо подскакивали вверх, а следом был резкий штрих шариковой ручкой по тетрадному листу.
– Потому что другим учителям будет завидно, что мне приходят признания в любви в контрольных работах, а им – нет, – отвлёкшись от писанины, практикант глянул на меня и задержал взгляд. – Скавронская, что ты тут делаешь?
– Меня Елена Александровна прислала, – небрежно бросила я и подошла ближе к столу, над которым склонился мужчина (и я всё ещё думаю всерьёз называть его парнем).
– Это тебя она, что ли, считает знатоком истории? – насмехаться ещё надо мной вздумал? Я пришла помочь, пусть и добровольно-принудительно, а он решил шутки шутить.
– Ну, вы же себя считаете знатоком истории, – я расплылась в холодной улыбке и очаровательным взглядом испепеляла его лицо.
– Перестань так на меня пялиться. Я краснею, – он склонил голову, улыбаясь самому себе, но, можно подумать, что я на это куплюсь.
– Вы лжёте, Егор, – безмятежный взгляд в окно для правдоподобности, – Дмитрич.
– Ладно, хватит на сегодня полемики. Потом умничать будешь. Работы много, чуши – предостаточно. Начитаешься ещё, – он начал разбирать завалы листочков, вспоминая значение каждой стопки.
За четверть часа бумажной волокиты я обменялась всё-таки ещё парой любезностей с этим практикантом, и теперь спокойно сидела за первой партой со стопкой работ 11-а, классом Болонки и строгим указанием не поощрять бред. Для примера мне была дана (да ладно?) собственная работа, которую он кое-где подчеркнул, но всё-таки поставил «пять». Это было серьёзной заявкой на уважение, хотя сейчас меня больше занимало то, что я читала.
Вопросы, как и показались мне раньше, были несложными. Всё вертелось вокруг 1937-1939 годов то в СССР, то в Третьем Рейхе, то в Европе в целом. Ни тебе Японии, ни США, ни Африки – легче лёгкого. По-моему, ответы на вопросы можно было получить ещё в документальных фильмах с Николаем Сванидзе. И вот теперь я читала такой бред, местами откровеннейший каламбур и абсурд. Какие-то очень забавные отрывки цитировала вслух, когда сдерживать смех было невозможно в себе, да и скрывать за улыбкой рвущийся наружу хохот. Но что самое-самое, так это когда я пыталась прочитать весь апофеоз тупости вслух, то смешно становилось уже от того, что я даже прочитать это не могу вслух.
– Нет, ну, вы только послушайте, – вытирая проступившие слёзы у глаз, говорила: «Гитлер ненавидел СССР, потому что не мог догнать их уровень развития». Даун-Гитлер сначала бегал за Советской Любашей и не мог никак догнать, а главное, как догнал, два года любил её, очень сильно, крепко и глубоко любил. До самого Сталинграда.
Аудитория залилась моим смехом, когда я представила себе эту картинку – вместо молодых людей с серпом и молотом няшку-Гитлера и советскую, добротную такую, Любашу. Пышногрудая красавица с сильными руками, резвым голосом и светлыми длинными волосами, заплетёнными в толстую косу. Практикант отвлёкся от чтения и с улыбкой смотрел на меня. Хотя я не ожидала от него чего-то вроде смеха, но выглядел он вполне довольным. Неужто на человека похож?
После писанины 11-а, я взяла 11-б, и мой приступ удвоился, когда я уже почти представляла совокупление Гитлера и Советской Любаши, реакцию мужичка с усиками на советские панталоны и большой лифон, эдак, на половину женского торса. Теперь, сидя здесь, в прекрасном настроении, с поднятой самооценкой, я задумалась: может, не так уж и плохо, что я не пошла к Ларе. Сейчас наверняка мне было бы не так весело и интересно. Мой энтузиазм на классном часу и радость сейчас – два несравнимых друг с другом чувства. Они настолько разные, далёкие друг от друга.
За окном темнело: уже солнце скрылось за крышами пятиэтажек. Осталось всего несколько работ, а настроение не падало, всё так же оставалось на уровне. Где-то в глубине души закрался червячок, что такого времяпрепровождения у меня никогда не было и не будет уже. Даже взгрустнулось немного. Практикант тем временем собирал все листочки в кучу, сортировал их и раскладывал по оценкам. Меня он пока не трогал, что-то подсчитывал, шелестел, но, когда зазвонил его телефон, я дёрнулась. Обычный рингтон айфона, который нынче популярен. Небедный мальчик? Хотя по его одежде это и так понятно.
– Тебе много ещё? – после короткого разговора спросил историк. – Давай закругляться тогда.
Последние три работы дались мне с трудом. Слишком насыщенно и заумно, что мой мозг немного вскипел. Замечая мою усталость, мужчина (?) подкалывает меня, советует перезагрузить мозг, только не уснуть, а я понемногу чувствую прилив сил благодаря ему.
– Уже почти шесть, – мои глаза округляются, когда на телефоне я вижу время, а вместе с ним оповещение о пропущенных звонках от матери и сестры.
– Надо было меньше смеяться над чужими ошибками, Скавронская. Будь добрее, – он улыбнулся, а я прям вся напряглась от этого его садистского жеста.
– Чтобы такие, как вы, мною пользовались? Нетушки, лучше я по-прежнему буду вам не доверять, – надевая пиджак, говорила я.
– И то верно. Здоровое недоверие…
– …хорошая основа для совместной работы, – мы закончили вместе эту фразу, которую он однажды сказал, в одном уютном мужском туалете, а я моментально запомнила.
– А с тобой можно иметь дело, Скавронская, – поощряете? Мне уже страшно. Чем добрее вы, тем больше гадостей жди в ответ. Подозрительно это. – Чего хочешь в благодарность за помощь новенькому практиканту?
Он подмигнул мне? Не то, чтобы мне это не нравилось или ему не шло, просто хорошее отношение, да ещё и от такого, как он, меня настораживало.
– Что-то съестное? Купить тебе шоколадку или мороженое? – а, издевается. Всё, теперь всё встало на свои места.
– Вы бы лучше мне ту двойку исправили, Егор Дмитрич, за поведение, – дерзко начала я, откровенным взглядом пристыжая его, хотя бесполезно. – Я же была хорошей девочкой последние четыре часа?
Он стоит всего в паре шагов. Смотрит на меня в упор. Чувствую, как кровь приливает к голове, но благо, я обычно не краснею. Секунда, другая. И я понимаю, что сказала.
– Да, Скавронская, мне даже сказать нечего, – он пожал плечами с улыбкой, этой противной садистской, хитрой улыбкой.
– И почему я вам, когда вы вот так улыбаетесь, не верю ещё сильнее, а, Егор, – закусила щеку, чтобы не рассмеяться и сдержать серьёзную паузу, – Дмитрич?
– Знаешь что, Скавронская? Если ты внезапно начнёшь называть меня по имени, я даже не замечу, что моё отчество застряло в недрах твоего горла.
Он выглядел уставшим, чтобы улыбаться своей привычной извращённой улыбочкой, и, когда мы вышли из лицея, я поняла, что так сильно заставляло Ксеню встречаться с практикантом на улице – создавалось впечатление, что вы просто прохожие, а не учитель и ученица. Исчезали рамки, и вседозволенность появлялась сначала в фантазии, а потом – в реальности.
– Кстати, ты определилась, на какой семинар завтра идёшь? Я так и не услышал, кем ты хочешь стать.
– Не я в этом виновата, – закуси язык, а то сейчас опять спор начнётся. – Не определилась ещё, что мне нужно подтянуть или изучить углублённо.
– Приходи завтра на историю ко мне, – что-что? – Завтра, так уж и быть, выделю тебе время на разговор по предмету.
– Спасибо, конечно, но ничего обещать не буду. Если Кравец сегодня передумала идти к вам на семинар, то я приду, – формулировка и смысл дошли до практиканта не сразу, и он с любопытством смотрел на меня, без лишних вопросов ожидая объяснений. – Не хочу, чтобы вы поссорили меня с подругой.
Что было дальше, я не особо помнила. Он провёл меня до остановки метро, а сам пошёл на встречу с тем человеком, который звонил ему на мобильный. Пожалуй, единственное, что я запомнила хорошо – терпкий взгляд, словно он, как следует, обмозговывает сказанные мною слова. Последняя реплика его удивила, но, думаю, что такие, как он, знают прекрасно, кому нравятся. Кравец, правда, будто открытая книга. Несмотря на то, что мы с ней близкие подруги, и я по идее могу не заметить её влюблённости, но он-то не мог не заметить того фурора, который произвёл среди учениц. К тому же, в лицее у нас только старшеклассники, люди уже с маломальским сознанием. А теперь у меня появился панический страх, что если я влюблюсь в кого-то, то это станет всем очевидно. То ощущение, когда кто-то может прочитать мои мысли, мне не понравилось.
Подходя уже к нашему дому, я увидела возле подъезда разговаривающую с кем-то маму. Женщина, приятной наружности, с девочкой, которую держала за руку, чтобы та не набедокурила чего-нибудь. Уже подходя ближе, я услышала обрывок фразы, и поняла, что это та самая семья, из-за которой мама была в потерянном состоянии. «Вы можете не употреблять этих слов при моей дочери?».
– А что в этом такого? – доброта и недальновидность моей мамы меня иногда поражала.
– Вы понимаете, что в нашей семье не заведено общаться на такие темы, – деликатно поясняет женщина. – Мой муж очень злится, когда дочь спрашивает у него о том, кто такой Бог.
– Вы не удовлетворяете любопытство ребёнка, и тем самым тормозите его уровень развития, – не смея больше стоять за её спиной, сказала я. Спокойно, веско и добротно. – Вот моё любопытство утолялось постоянно, благодаря чему я поглощаю книги, интересуюсь всеми науками и отлично учусь, не прилагая особо никаких усилий.
Мои слова заинтересовали и мою собственную маму, и молодую женщину. Её нарисованные брови чуть вздёрнулись, но не агрессивно, а скорее неожиданно и раздосадовано, что кто-то пришёл на помощь не ей, а её оппоненту. Меня бегло осмотрели.
– Даже если у вас дома не говорят о Боге, то почему бы не сказать дочери, что это, предположительно, создатель человечества. Наука не отвергает божественную теорию создания человека, – спокойно продолжала я, глядя ей прямо в глаза, ожидая увидеть хоть что-нибудь, напоминающее здравый смысл. – А если ваш муж избегает разговоров на такую простую тему, то это повод задуматься, всего лишь.
– Катерина, – мама поняла, что я пошла в наступление, мягкое, аккуратное, но интонация моя ей не понравилась.
– С кем имею честь говорить? – м, боится, значит, вступать в словесные баталии с кем-то, умнее себя.
– Вы же слышали, что меня зовут Катерина, – деловито представилась я. – Вы не согласны с моим мнением или хотите подискутировать на этот счёт? Я с радостью выслушаю вас и дам советы, что же следует говорить ребёнку и как вести себя с мужем.
Это была наглость, деловая, очень серьёзная заявка на получение оплеухи от мамы, но всё же меня жгла жажда пристыдить эту женщину, которая живёт по неведомым законам жизни и самое главное: даже не хочет знать их. Но я сделала очень умный ход, потому что теперь, что бы ни сказала мама, вес моих слов ничем не перекроется.
– Это моя дочь. Простите её, – вот она, эта её суетливая натура, но теперь всё внимание привлечено ко мне.
– Да нет, пусть продолжает, – женщина с прищуром смотрела на меня, ожидая подвоха или какой-то грубости, свойственной подросткам, чьих родителей обидели.
– Мои услуги не бесплатны, – а вот теперь борзость и дерзость, которая заставила мамино лицо вспыхнуть. – Судя по телефону в вашей руке, вы в курсе, что такое демо-версия. Так вот, вы только что воспользовались демо-версией моих услуг. Для получения полной версии следует заплатить.
Ситуация ухудшалась с каждым моментом, потому что мой юношеский максимализм не давал мне тормозов, когда я чувствовала драйв. Я готова вытерпеть нотации от всей родни, но не позволю, чтобы какая-то там глуповатая особа упрекала мою маму в её образе жизни. Она старше и монарше, так сказать.
– Не дай Бог, чтобы у меня выросла такая же дочь, – ладонью она прижала лицо своей малышки к ноге и чуть крепче держала её за руку.
– Не поминай Бога всуе, – тут же апеллировала я. – Вот видите, вы используете это простое выражение, а сами не задумываетесь над ним.
– Катерина, – ржавые нотки ярости не ускользнули от моего внимания, но мама давала мне время высказаться, словно испытывала мою тактичность на прочность. Хотя будем говорить откровенно, тактичности во мне сейчас было не так уж и много.
– Чтобы меня поучала какая-то малолетка?
– Точно так думает и моя мама о вас, так что вас здесь никто не держит, – я прошла мимо и, взяв маму под руку, прошагала к подъезду.
Меня ждал серьёзный разговор. Я слушала нотации по поводу того, что меня плохо воспитали, мало били, мало водили в церковь. Узнала, что такой языкатой в семье никого нет. И думаете, меня это задело? Ни капли. Потому что после часовых разборок, пока мама изливала мне свою душу, все помыслы, она сказала мне самые удивительные слова. «Ты меня удивила. Когда ты стала такой умной, Катя?». И тепло, благодарное тепло, которое мама подарила мне, коснувшись моей руки. Мы обе с ней знали, что она слишком мягкая, чтобы дать отпор другим людям, потому что она им не мать, и вести себя строго имеет право только по отношению к своим детям. На её фоне мой здравый рационализм казался гармоничным дополнением ко всей семье.
Вечером позвонила Ксеня и сказала о том, как же круто было с отцом Лары разбираться в профессиях и в том, чего она хочет. Конечно, копание в своей голове её немного смущало, но, по словам, он отличный человек и специалист. Выбор профессий, который встал перед ней, был определённо связан с людьми, но большего она мне говорить не стала, боясь «спугнуть удачу».
– Но к Егору я всё равно пойду завтра. Историю отбрасывать тоже не стоит пока…
Оправдания. Лжёшь ты и себе, Кравец, и мне. Ладно, я, но себе-то зачем? Думаешь, мне неведомы твои чувства или из-за того, что я их не разделяю, то мне доверять нельзя? Какой-то лирический порыв в душе случился, и пырхаться, что-то доказывать, кому-то прочищать мозги не хотелось.
– … а ты что делала? Что там тебя просила сделать Елена? – куратора мы между собой тоже называли по имени.
И вот как ей сказать о том, что я была с Егором Дмитричем? Пусть мы проверяли работы других. Пусть мы даже не общались толком. Но мы были одни в классе, без всяких лишних глаз. Её это заденет и зародит ревность или зависть. А терять Ксеню мне не хотелось. У меня были считанные секунды, чтобы придумать ответ. Вернее, чтобы как можно сухо его преподнести ей, чтобы она ничего не подумала о нас двоих. Если бы кто-то заботился о моих чувствах так, как я забочусь о других, наверное, я бы была самой счастливой.
– Историк припахал контрольные проверять. У тебя, кстати, пять.
– Правда? А он ещё вредничал, мол, спрашивала всё у тебя, – слышу улыбку. Значит, не заметила ничего подозрительного. Фух.
– Да он садист натуральный. Лишь бы помучить людей, – с досадой бросала я, стараясь не переборщить с эмоциями.
– Но он такой классный, что ему можно и это простить, – по смешку слышу, что улыбается широко, и глаза блестят, наверное.
На этом разговор о практиканте был закончен, и моя душа успокоилась, потому что Ксеня не заметила ничего подозрительного, а значит, её мои слова не ранили. Ксюше не повезло с влюблённостью: натура сама по себе впечатлительная, очень чувственная и при этом ранимая. Она не может дать сильный отпор, потому что верит в сказки о красивых принцах – полная моя противоположность. Мне не во что верить. И мои разговоры о Боге, которыми мама тешится, считая, что я всё так же разделяю её мнение, не более чем научное обоснование, преподанное в нужном свете. Учёность меня поглотила, и я поняла, что не для меня это – верить в то, существование чего невозможно доказать никакими истинно-научными методами. И пока я не достигну совершеннолетия, никому об этом заявлять не стану. Официально стану самостоятельной, вот тогда можно будет раскрыть рот. А сейчас – не время.
В пятницу я всегда устраивала себе вечер отдыха, потому что на субботу обычно ничего не задавали толком. Или к пятнице домашка была сделана уже. Вспомнив о субботе и приглашении практиканта на беседу, я всерьёз засомневалась. Пойду – встречусь с Ксеней, поговорю на близкие темы с историком, и тогда появится трещина в нашем с Кравец доверии друг к другу. Не пойду – потеряю шанс пообщаться с историком вне пределов собственного класса. Он ведь обычно дёргает отстающих, чтобы они, наконец-то, начали хоть что-нибудь учить. Интересно, а если я не пойду на семинар, он меня вызовет в понедельник? Ах, да. Негласное правило: не вызывать тех, кто просится сам. А если не поднимать руку? Чёрт.
Мне нужен был совет. Совет человека, чьи мозги не заняты проблемой практиканта, кто его вообще не знает. Как удачно в комнату зашёл Пашка спросить про воскресенье. Усадив его на диван, рассказала в двух словах свою дилемму, и он, чуть задумавшись, задал мне самый логичный вопрос:
– А с каких пор ты беспокоишься об оценках, ещё и по истории, больше, чем о Ксюше?
И, правда, с каких пор? Может, дело не во времени и не в оценках, а в интересе. Я хотела поговорить с историком на исторические темы. Как давно мне удавалось вот так фривольно пообщаться? На уроках меня не вызывают, а я не привыкла сидеть на месте на истории с закрытым ртом. А с отцом мы последний раз дискутировали на общие темы ещё в июле, когда ездили на море. Сидели себе преспокойно на веранде, слушали шум ветра и плеск волн, обсуждали Коминтерн*. Да, наверное, в этом всё дело. Как бы я не старалась ненавидеть историю и то, сколь много её вокруг меня было с самого рождения, но мозги мои заточены были и под неё. А тот факт, что в нашем окружении появился ещё один знаток – обычный интерес, как к чему-то новому.
На том и сошлись, что субботу оставим под домашние задания, а воскресенье – для отца и «КС». В это воскресенье там должны были выступать два квартета. «Типа баттл», – говорил воодушевлённо Пашка. У него аж глаза светились. И как я могла ему отказать? Поэтому на семинар в субботу у меня не оставалось времени. Зайдя в спальню родителей, увидела сидящего за столом отца. Над ним аж светился нимб правильности и честности. Не могла не вызвать улыбку его сосредоточенность над кодексами, которые он прочитывал. Кстати, отец, будучи человеком старой закалки, очень шустро управлялся с ноутбуком. Семейные апостолы научили его работать, показали всё самое необходимое, даже на курсы записали, которые он, со свойственной ему усидчивостью, закончил без особых трудностей. Поговорив, мы сошлись на том, что время послеобеденного отдыха в воскресенье будет уделено мне и нашим интересным темам. «Иди и читай про Гитлерюгенд**».
Все вкладки и окна свёрнуты. Ноутбук во сне. Верхний свет погас. Я была готова идти в душ и расхаживала по комнате в нижнем белье, когда услышала звонок мобильного. «Ксеня». На часах почти полночь. Я три часа перечитывала книги и страницы в интернете на тему, данную отцом мне на подготовку. Что это за звонок, на ночь глядя?
– Да, Ксень, чего не спишь? – доставая попутно из шкафа халат и присматривая одежду на понедельник, говорила я.
– Слушай, Кать, – встревожена и чем-то озабочена, – у меня к тебе просьба.
Просьба ко мне? Мне уже интересно. Кравец, что ты там уже натворила? Или не успеваешь к понедельнику реферат по биологии начиркать? Хотя судя по твоему молчанию, просьба личная.
– Мне неудобно просить. Ты же, наверное, уже распланировала свой завтрашний день, – слышу, мнётся с ноги на ногу.
– Да не особо. Просто домашку сделать.
– Ты ни к кому на семинар завтра не идёшь? – удивлённый возглас с облегчением. А мой желудок начинает скручиваться, как спираль ДНК. Присаживаюсь в своё крутое кресло от дурственного состояния.
– Нет. Пока не решила, куда мне идти. Пусть прогул где-нибудь поставят – потом отработаю, – еле выдавливаю из себя.
– А ты не могла бы сходить со мной завтра к историку? Я боюсь, что он меня завалит.
– Это же семинар. Говорить будут все, и он – больше всего. Ему надо преподавать, а не валить лицеистов там. Успокойся, – стараюсь переубедить таракана в её голове, как обычно это делаю, едва любая маразматическая мысль закрадывается там.
– Кать, ты мне уверенности придаешь, – что-то я не заметила этого за последние дни. Из нас двоих – ты вылавливаешь практиканта везде, где только можно. Почему же я тогда придаю тебе уверенности, а не он сам?
– Кравец, ты головой двинулась? С твоими мозгами заткнуть за пояс можно даже этого практикантишку, а ты мне тут дифирамбы поёшь, что я придаю тебе уверенности, – немного давления и трезвых мыслей, пусть и перед сном, не повредит.
