Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"

Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Почему её «ты не забыла» так меня раздражает? А, точно, она же, как Ксеня – мечтает о практиканте и одобряет всё то, что он делает или говорит. Кстати, о ней. Кравец молча сидела сзади, не поздоровалась и не шла на контакт никак. Обиделась за правду? Или за то, что я сказала это всё слишком прямо ей? Знаешь, Кравец, я реально сомневаюсь иногда, что у тебя есть мозги, раз ты думала, что я спокойно отнесусь к твоему вранью. А даже если ты и думала переключиться на Костю, так надо было гнуть дальше свою линию, а не тут же сдавать позицию. Слабохарактерная особь ты, Ксюша.

Доску я вытирала всю перемену, и она, мокрая ещё, но была готова к уроку. До предварительного звонка в аудиторию зашёл практикант. Не заметил меня, сидящую на второй парте, и я облегченно вздохнула. Исподлобья наблюдала за тем, как он раскладывает какие-то пособия у себя на столе. Перед глазами был конспект, но иногда, чтобы контролировать ситуацию, я следила за тем, что он делал. Ну, знаете, чтобы не было неожиданностей. И вот так потеряв немного бдительность, увлеклась США и не заметила того, как он выходил из класса и остановился перед первой партой нашего ряда. Не замечала протекающих секунд, когда он уставился на меня, молча, с холодной яростью.

– Скавронская, ты ли это? – я дёрнула рукой, и конспект затрясся. Подняла глаза на него и увидела довольное, очернённое лицо. Его негатив меня взбодрил, и учить перехотелось. – Я думал, ты меня избегаешь.

Говорить такое на весь класс? Он вообще думает о своей репутации или хочет, чтобы толпа уничтожила меня? Тогда его душенька будет спокойна? И я, между прочим, ещё неделю назад решила, что не буду с ним ссориться. А недавно – не буду покупаться на его провокации. С меня довольно и того опыта, что у меня уже сейчас есть. Больше – не надо.

– Прошу прощения, – пауза. Искренний взгляд, немного наивный, но искренний. Он должен поверить, что я прогнулась под него, и не желаю разводить срач. – Если вас так сильно задело моё отсутствие, то прошу прощения.

Шах и мат. Я слышала, как перестали разговаривать Ксеня и Лара, сидящие сзади. Я видела, как обернулась к нам Женя, Оля и Костя. Я чувствовала, как все сейчас уставились на меня и историка. Немое кино. Правда, ребята всё ещё пытались сделать вид, что наш разговор им не так интересен. А самое главное, у Егора Дмитрича не было никаких эмоций. Он не посерел, не удивился, не разозлился. И я заметила такую тенденцию: если реакции нет, то такой ответ его устраивает. Едва он вышел, мне сам Бог велел читать конспект дальше, потому что спросит же. Или устроит опять какую-нибудь проверку знаний.

Ксеню вызвали первой. Она отвечала неплохо, периодически подстраивая тезисы в конспекте, называла даты и составляла те самые логические цепочки, которым я её учила раньше. Вопросы от ребят, вопросы от Егора – ответила почти правильно, и получила свою четвёрку. Конечно, это лучше, чем та тройка, ещё с самого первого занятия, но для отличницы вроде неё – весьма сомнительная вещь. Я сидела не на иголках: во мне вообще ничего чувственного не осталось. Обычный урок у обычного преподавателя. Обычная подготовка и обычная схема ответа. Чем этот преподаватель отличается от других? Да ничем. Он преподаватель, а все его личностные заслуги и характеристики меня не должны интересовать.

– Скавронская, что-то я давно не слышал тебя, – остановил взгляд на моей фамилии в журнале. – Давай-ка к доске. Расскажи нам про внешнюю политику Соединённых Штатов перед Второй Мировой.

«Вы меня никогда не слышали, Егор Дмитрич». Нечего лгать ни себе, ни мне, ни ребятам.

Я была в меру уверенна, ведь этот вопрос читала как раз в туалете, перед приходом тех двоих. Встала за кафедрой, положила конспект на поверхность, открыла нужную страницу, сфокусировала взгляд на первой дате и тезе. Толпа. На меня смотрела толпа. Эти люди, которые говорят обо мне за спиной. Стоя перед ними, как на паперти, я чувствовала негодование. Жгучее, сильное негодование. Несправедливость судьбы меня взбесила до жути. Я бы сказала, что она меня почти поглотила, потому что издать хоть один звук было невозможно. С каких пор начались эти тряски перед лицом людей? У меня ведь никогда не было проблем с поведением на публике. Ладно, некогда выяснять причины. Начала – доведи дело до конца.

Стоило раскрыть рот, как из меня полился фонтан слов: тезисы, заученные даты, цитаты из книги, сравнения с другими странами. Я видела тот восторг, который всегда испытывали ребята, слушая мои рассказы. И сейчас было то же самое. Когда я говорила, они забывали обо всём, слушали и вникали. У меня был свой стиль разговоров на публике – я с ней общалась. Поэтому из всех ребят в лицее меня приглашали быть ведущей праздников, потому что скованности нет, оригинальность есть и импровизация получается без особых усилий. Кладезь, казалось бы, талантов. Только вот практикант ходил по классу насупленный, хотя и пытался это скрыть, делая лицо, будто я сказала ту же мысль, о которой думал он. Посоревноваться с ним за умение владеть своими одноклассниками можно, конечно, только вот не в таком виде. Моя джинса не имеет никакого веса перед костюмом историка. Его лицо иногда озарялось, словно я сказала что-то удивительное или приятное для него. Но это было несколько раз и очень быстро – видимо, боится показать, что я хороша.

Только вот зря я обольстилась и на ребят, и на Егора Дмитрича. Меня завалили. Куча вопросов, один перед другим. Сложные, объёмные, отвечать на которые ты не успеваешь, потому что над ними нужно подумать, а времени мало. Пять минут выделяют на вопросы, а когда их в минуту задают по три штуки, сравнительные, с хронологическим порядком, то ты не успеваешь сказать самую важную мысль, как задаётся уже другой вопрос.

– Рассказывала хорошо. Подготовилась, а вот на вопросы отвечать не умеешь. Ты меня разочаровала, Скавронская, – уставил взгляд в пол, – ведь на дискуссии ты была хороша. Или это всё, благодаря мне?

Сука ты, Егор. Какая же ты сука. И здесь пытаешься примазаться, к моему успеху. Никого не ценишь, кроме себя любимого. Да ты самая настоящая сволочь. Никто тебе не нужен. Ты играешь с людьми, заставляя их нуждаться в тебе, а тебе – никто не нужен. Плевать мне на то, какими ты словами называешь эмоции, которые я пробуждаю в тебе. Даже если их нет, я буду только рада этому. Не хочу, чтобы нас что-то связывало. С такой мразью я буду жить в вечном страхе. Не приближайся ко мне больше. Не смей смотреть на меня так. Двуличная мразь. На публике весело издеваться надо мной, семнадцатилетней девочкой, чьи слова против твоих не имеют веса. Ведь ты здесь царь и Бог, а я – букашка. Ты прав. Мне с тобой не тягаться. Может, стоило тогда сразу записаться в ряды влюблённых дурочек? Ты их не трогаешь так сильно, как меня. А мне бы только ослабить твоё внимание к своей персоне…. Подумаешь, пару раз на дню смотреть на тебя влюблёнными глазами и изображать щенячий восторг – это не так трудно, как терпеть твои колкости и твой сволочизм. Только вот не по мне скакать на задних лапках перед кем-то. Лучше бы ты меня не знал, не знал, что я ненавижу преклоняться, тогда бы ты не испытывал на прочность мой хребет. Тогда бы ты не желал так сильно меня поставить на колени. Тогда бы ты не обращал на меня внимания. И, возможно, я была бы уже счастлива от того, что просто есть человек, чей облик меня привлекает. Я бы пережила твой педантичный, высокомерный характер. Я бы пережила и тебя самого. Я бы ходила к тебе на могилу, возлагала несколько гвоздичек и плакала за тобой. Я бы делала это всё в обмен на такое отношение, которое есть сейчас. Я бы делала.

До конца урока я была тише воды ниже травы. Ни единого звука. Ни единого взгляда. Словно я есть, а его – нет. За двадцать минут до конца он рассказал кое-какие факты относительно Азии целиком и добавил, что на следующем занятии начнутся события Второй Мировой войны, на Западном фронте. В это время я собирала сумку, собираясь отпроситься с биологии. Мне было слишком противно находиться в этом классе. Написав смс Косте (не хотелось даже подходить к нему и извергать изо рта какие-то звуки), что мне нужно уйти, я покинула аудиторию. Думаю, что этого особо никто и не заметил. Только вот пошла я не к выходу, а в кабинет истории, куда сейчас и направлялся практикант. Он шёл впереди меня на достаточном расстоянии, заметить не мог. Неся в руках пальто и сумку, я спокойным шагом поднималась по лестнице, зная, куда сейчас шагает историк этажом выше. По расписанию в 306-й сейчас никого не было, а аудитория не закреплена ни за каким классом. Должно быть, свободно и без лишних глаз. Видела, как дверь закрылась, значит, он вошёл. За всё время, пока я шла по коридору, никто не заходил туда. Значит, один. Замечательно.

Я открыла дверь и беспардонно вошла, не удосужившись постучать. На первой парте, ближней к выходу, лежало его чёрное пальто свободного кроя и с бесформенным капюшоном – я такие только в модельных журналах и на подиуме видела. Дорогая вещица, если бренд – не китайская подделка. Практикант сразу обернулся и смотрел на меня, словно ожидал чего-то. Интересно, он знает, что я сейчас делать собралась? Зачем пришла? Что у меня в голове? Ах, точно. Он же отлично угадывает мои мысли, читает меня от и до. Тогда знает. Что ж, так даже лучше.

Положив свой бардовый плащ рядом с его пальто, поставила сумку и достала телефон. Пусть будет в руке. Подошла к нему, стоящему около учительского стола и пристально смотрела в глаза. За дверью слышались крики и лёгкий шум. В основном, сейчас все идут в столовую, так что тишиной мы почти обеспечены. Без обиды, ярости и любого другого чувства смотрю в его непонимающие глаза. У меня на лице – белая поглаженная простыня. Ни единой складки, чтобы понять, что здесь было. Пустошь.

– Попробуй теперь угадать, о чём я думаю, – ясный голос, не хриплый, не нервный, ровный и бесцветный.

Заминка. Он смотрит на меня и не может понять, что происходит. Вижу. Стиснул зубы и опирается ягодицами о стол учителя, складывая руки на груди.

– И что это было только что?

– Это я у тебя спрашиваю: что это только что было, – насильно выделяя обращение, говорю я. Без желчи и скептицизма.

– Скавронская, я тебе не русским языком объяснил, за что тебе «три»? И вообще, с каких пор ты мне «тыкать» вздумала? – раздражается. Увлечён моими условиями игры.

– Сука ты, Егор, – так легко мне эти слова ещё никогда не давались. Никому не говорила такого, но не думала, что высказать свои мысли ему в лицо будет так просто.

– Что ты сказала? – его лицо покосилось от неожиданности и внезапно вспыхнувшей злости. Ещё бы. Столько провокационных чувств на мои, не менее провокационные, слова. Сопротивления много – ты же любишь себя. Так что давай, злись. Я разрешаю. – Повтори немедленно, что ты сказала, Скавронская!

– У тебя проблемы со слухом? – пауза, чтобы он переварил эту информацию и очередную порцию наглости. – Давно был у своего частного лора?

– Скавронская, ты охренела? – не ударишь ты меня. Не старайся. – Как ты такое учителю посмела сказать?!

– А ты разве учитель? – я вижу, как мелькают в его глазах искры ярости. Не реагирую на это. Пусть сам довольствуется своим неистовством. Этот праздник жизни предназначен только для одного.

– Скавронская, хочешь вылететь из лицея? Что скажут твои родители на это? Ты ведь отличница…

– Считать, что все отличницы – это прихоть исключительно родителей, очень серьёзная ошибка с твоей стороны, Егор, – а мне нравилось называть его по имени, видеть, как белеют его губы всякий раз, как я говорю это с такой простотой. Он-то привык, чтобы его имя произносили с обожанием, во время поцелуев, объятий, чтобы его кричали во время секса, чтобы кричали о своей любви к этому великому игроку чужими жизнями. И тут его имя, обычное на самом деле, звучит так же просто, как «Абрамова» или «Леонов».

– А с твоей стороны было плохо не сообщить мне о твоём отсутствии, – м, пытается взять обладание над своими эмоциями. Ухты, как интересно. Спаривание муравьёв и то занятнее будет.

– Заявление от родителя лежит на столе у секретаря и подписано лично директором. Хочешь взглянуть – иди, – кивая в сторону двери, говорю я.

– Ты должна была показать это заявление лично, либо отпроситься у меня. Так что твои заявления к директору меня не касаются.

– Это не моё заявление, а ты не директор и даже не зам по учебной части, чтобы ставить тебя в известность, – что-что, а эту процедуру я знала отменно. И не тебе, мразь, мне указывать, что делать.

– Ты слишком борзая, Скавронская. Фильтруй разговор, – м, условия он мне ставить вздумал. Как унижать перед людьми, так он первый. А как только я начала себя вести с ним так же, как и он со мной, так всё, «фильтруй разговор» сразу.

– С какой стати? Ты не учитель для меня. Не вижу причин менять своё отношение к тебе, – давить тебя приятнее гораздо. Наверное, я всё-таки садист.

– Жалею, что ты девушка. Разбить бы тебе нос, чтобы не совала его не в свои дела. Но я девушек не бью, – угрозы. Как оригинально.

– Пожалуй, это единственное, что в тебе осталось хорошего.

– Скавронская, вон отсюда. И не попадайся мне на глаза, – он указал пальцем на дверь, и в глазах снова мелькнула рвущаяся наружу ярость.

– Иногда ты мне кажешься таким уродом, что дышать с тобой одним воздухом противно. А потом я вспоминаю, что ты по натуре урод, и успокаиваюсь, – я не сдвинулась с места, беспечно глядя себе под ноги, словно говорила о какой-то малозначимой безделушке.

– Ну, так не дыши, – нервозность вылезла наружу. И желание избавиться от меня.

Правильно. Почему бы так и не поступить? Задерживаю дыхание, уставившись в окно. Пауза затягивается. Грудь не двигается, а перед глазами уже возникают чёрные точки.

– Идиотка, – он подошёл, схватил меня за плечо и с силой сжал. – Так ты не умрёшь. Хочешь свести счёты с жизнью – сделай это тихо. Кому ты нужна? Тебя никто не остановит. Кому нужна твоя жизнь, а?

– Тебе.

Я перевожу пустой взгляд на него и постепенно начинаю растворяться в этой близости. Он касается моего плеча, сжимает его. Я чувствую силу и беспокойство за меня. Рядом, он совсем рядом. Почему мне так приятно ощущать прикосновения этой сволочи? И почему я не вижу сволочь? Что это за странная реакция на мои слова? Недоумение. Приятное, раз его лицо не искажается в гримасе садистской усмешки. Тяжёлое, грузное. Оно давит на меня. Снова не хватает воздуха и становится душно. Вся моя одежда, кажется, пропиталась потом. Это не переживания, не озноб, это что-то другое. Я вспотела от чего-то непонятного. Мне хочется расстегнуть жилетку и рубашку. Нужен кондиционер или вентилятор. Хотя тетрадка в роли веера тоже подойдёт. Что угодно, лишь бы не истекать от этой близости.

Егор берёт меня за руку и тащит к выходу. Я мокрая. Чувствую, как всё лицо горит. Ещё немного, и пот ручьём будет стекать по лицу, пачкать одежду. Хочу схватить сумку, чтобы вытереть лицо платком, но он не даёт. Слишком цепко держит меня за запястье и тащит. Подойдя к двери, он не открывает её, а силой разворачивает меня и с характерным звуком заставляет упереться в неё затылком, плечами и ягодицами. Запястья всё так же сжимает, болью заставляя меня придти в себя и слушать то, что он собирается сказать.

– Скавронская, ты меня не поняла в прошлый раз? Я сказал тебе не думать обо мне. Что я сделал такого, что ты так себя ведёшь? – будь я в здравом уме, у меня появились сомнения, что это он сказал. Но нет. Ощущения туманности вокруг обволакивает. Я чувствую только дверь сзади себя и немеющую конечность.

– Сука ты, Егор, – чётко произношу заученную фразу, без улыбки, но явно нетрезвым разумом, потому что обморок подступает.

Он отпускает резко мою руку и ладонями бьёт по двери рядом с моей головой. Я не чувствовала страха или опасности, я была, как под каким-то препаратом. Но этот шум… Будто проснулась от кошмарного сна. Прижатая к двери, которая вот-вот может открыться, я стою, не смея пошевелиться, потому что руки с двух сторон не дают мне убежать куда-нибудь. Потому что эта близость…. Её не должно было быть. Она – запретна. Егор, разъярённый, разгорячённый, взъевшийся, с ледяной яростью испепеляет мои глаза. Он делает последний шаг ко мне навстречу. Страсть так легко спутать с яростью. Слишком легко. Я вжалась спиной в дверь. Раствориться в ней и не видеть этого пугающего взгляда. Моё тело боится его касаний. Этих взрослых касаний. Пока между нами была дистанция, я могла руководить собой – как только её не станет, что-то случится. Определённо. И её не стало.

Жар. Похоть. Гнев. Стеснительность. Желание.

Тело вспыхнуло. Привкус гари во рту. К горлу подступило вспыхнувшее внутри меня пламя. Оно появилось где-то из низа живота, из самих бёдер. Поднималось выше с каждой секундой, застревало в лёгких, в сердце, не давало думать. Стало трудно дышать. Грудь вздымалась и опускалась. Часто и явно. Никак не могу надышаться. Кто-то забирает у меня воздух. Давит, прижимает к двери. Словно хочет расплющить. Егор…. Я слышу его дыхание. Такое же отрывистое, глубокое и частое. Ему, как и мне, не хватает воздуха. Он сконцентрирован и пытается успокоиться. Но чем больше, тем сильнее я чувствую то, как он прижимает меня к двери. Вся сжатая, пытаюсь выбраться. Нельзя допустить. Голова кружится. Он задевает своими бёдрами мои. Вздрагиваю от непонятного приятного ощущения. Боюсь его. Оно слишком хорошее. Чувствую раскалённый уголь внизу живота, и дышать становится ещё тяжелее. Начинаю вдыхать воздух ртом и выдыхаю ему в шею. Чёрт. Он нервно дёргается и переводит сфокусированный, ошарашенный взгляд на меня. Прячу глаза. Стараюсь дышать носом, но он уже чувствует малейшее дуновение на своей шее. Кадык и ключицы – сквозь тонкую рубашку он чувствует моё дыхание, а мне становится невыносимо жарко. Я стесняюсь такой близости, потеряв всякий страх. Бёдрами Егор вжимает меня в дверь, и вся нижняя часть моего тела начинает странно двигаться. Из стороны в сторону, словно пытается освободиться. Попалась. Я в тисках. Непонятных, дрожащих, манящих. Чем больше двигаюсь, тем больше ощущаю его давление. И ещё что-то твёрдое, рельефное. Меня кидает в жар, и я не понимаю, что со мной происходит. Все мои движения бёдрами он повторяет. Не даёт освободиться из этого плена. Мы двигаемся вместе, стираем одежду, расширяем границы. Я всё лучше ощущаю его тело под одеждой. Краснею. Расслабляю ноги, и он пользуется этим. Нет. Только не так. Его нога разводит мои и упирается коленом в дверь. Только в одном месте – он давит всего в одном месте. Чувства обострены. Именно там я хочу его чувствовать. Не могу позволить. От каждого движения вздыхаю. Он играет. Всё ближе слышу выдохи. Его дыхание касается уха, виска, скулы, щеки…. Оно уходит куда-то из моего поля зрения. Я не вижу его губы, я чувствую его дыхание совсем рядом. Нет, только не это. Только не сейчас. Он смотрит мне в глаза. Не моргает. Пытаюсь выдержать его взгляд и срываюсь. Слишком тяжёлый. Слишком взрослый. Слишком обдуманный. Внутри кто-то сжимает все органы от представления, что может произойти. Голова разрывается на куски. Становится совсем невыносимо. Открываю рот и выдыхаю скопившийся в лёгких воздух. Вдох. Выход. Вдох. Его грудь касается моей. Мы дышим в унисон. Вдыхаем и выдыхаем одновременно. Не касаемся грудью. Касаемся. Не касаемся. И момент, который сводит с ума, едва чувствую сквозь одежду его тело. Оно рядом. Оно имеет запах. Не только парфюма. Я теряю рассудок. Постепенно. Под этим взглядом. Я теряю себя. Вдыхаю его выдох и позволяю ему вдыхать свой. Мы слились воедино, дышим, двигаемся, смотрим. Он опускает руки. Не позволяет уйти. Берёт за запястья и заводит их мне за поясницу, заставляя выгибаться вперёд, к нему. Животом чувствую его тело без одежды. И хочу быть без одежды. Но её уже нет. Будучи в одежде, я знаю его тело и без неё. Выгибаюсь ещё сильнее, отводя голову дальше, чтобы разорвать связь дыхания. И не могу. Он следит за мной. Наклоняется. Загоняет в угол. Я в его власти. Бёдра. Живот. Грудь. Шея. Мысли. Глаза. Я в его власти. Сладостная ватная дымка окутывает моё сознание. Бёдра льнут к нему. Вздрагиваю. Всякий раз хочу ощущать эту приятную тень наслаждения между ног. Руки изнывают сзади. Объятия. Он обхватывает мои плечи. Вижу его так близко, как никогда. Хочу быть здесь и сейчас. Всегда хотела. Его дыхание обжигает мои губы. Но я хочу не губ. Выгибаюсь в шее, подставляя её под дыхание. Это не ошибка. Я хочу чувствовать твоё дыхание на шее. Я хочу иметь что-то твоё у себя. Чувствительность шеи выше – я запомню тебя лучше. Твой запах. Твою близость. Тебя. Хотя бы на шее. Тело горит, а я хочу вечно чувствовать твоё дыхание на шее. На ключицах. На груди. Ты знаешь мою грудь так, как никто. Ты её чувствовал. Ты её изучил. Ты её узнал. Отодвинь воротник рубашки. Расстегни пуговицу. Ещё ниже. Ключицы. Подари мне своё дыхание. Подари мне себя. Разворачиваю голову и тихо дышу ему на ухо. Аккуратно, истомно, глубоко. Ослабляет хватку рук и давление своего тела.

Я могу уйти.

Могу. Но не хочу. Хочу быть здесь и сейчас. Надолго запомнить этот момент. Сладкая истома. Наслаждение. Страсть. Мысли сливаются в единый комок ощущений. Егор резко прижимает меня к двери. Смотрю ему в глаза. Они рядом, прямо передо мной. Пристальный, пылкий взгляд. Глубокий. Откровенный. Жестокий. Властный. Взрослый. Он не видит меня. Мы сейчас не в классе. Мы не в этих нарядах. Мы обнажены. Мы просто существуем вместе. Он видит меня без даты рождения. Он видит меня. И я не ученица. Я сейчас… девушка.

========== Глава 4. ==========

У автора близятся трудовые будни, так что выкладывать главы слишком часто не смогу. Скорее всего раз в неделю буду.

Эта глава далась мне непросто. Она построена больше на диалогах и является своеобразной прелюдией к тому, что будет дальше. Поэтому прошу сильно не ругаться, если кое-где ваши ожидания не оправдались.

Наслаждайтесь)

____________________________________

Мы стояли всё также. Близко. Касались друг друга телами. Чувствовали дыхание друг друга. Видели друг друга совсем рядом. Егор познакомился со мной ближе, чем с любой другой ученицей. Странное ощущение – превосходство. Как бы ни раздражал этот ублюдок время от времени, но не согласиться, что мне было приятно, я не могла. Это было то приятное ощущение своей уникальности, которое обычно бывает у эгоистичных и самовлюблённых. И знаете, меня не огорчал такой диагноз. Да и сейчас это не играет никакой роли. Какое мне дело до сотни влюблённых девиц, когда я неповторима, и только со мной он здесь, сейчас и так близко. Но вернёмся в аудиторию.

Каким образом и через сколько минут мы остановились, я не знаю. В какой-то момент Егор просто убрал своё колено, отпустил руки и отошёл на шаг. Он по-прежнему тяжело дышал. По-прежнему смотрел мне в глаза. По-прежнему чувствовал, как я дышу. Он вздрагивал всякий раз, когда раздавался мой слишком глубокий выдох. Ему становилось лучше. Прояснялся разум, и эмоции покорялись. Самообладание к нему вернулось быстрее, чем ко мне. Я же успокоилась не сразу. Он отошёл, а я всё ещё чувствовала какие-то прикосновения к шее, дыхание на губах, тиски на запястьях. Их не было на самом деле, но ощущение близости до сих пор призраком витало вокруг меня и этого самого места, у этой двери. Всё тело продолжало гореть огнём, только пламя угасало уже. Каким образом нам удалось остановиться? Наверное, я сейчас подозрительно оптимистична.

На деле, ничего не могло произойти. Мы в лицее. Мы – это ученица и почти учитель. С разницей в шесть лет. С разницей в социальных статусах. С разницей, которой почти не было, в характерах. После того, как я увидела его так близко, как он испытал передо мной такие чувства, я не могла не заметить того, как хорошо его знаю, о скольких вещах догадывалась и сколько общего у нас. Пожалуй, рассказывать об этом всём слишком рано. Я бы хотела проверить на практике свои заметки.

Слишком бесчувственный монолог.

На самом деле я просто пытаюсь казаться такой, какой не являюсь. В тот момент во мне было столько эмоций, столько гормонов, столько вожделения, что я едва ли могла соображать. Мы просто смотрели друг на друга, иногда моргая, словно убеждались в том, что всё ещё помним, берём власть над собой и держим дистанцию.

Её мы сдержали. Как только за дверью стали слышаться слабые разговоры, мы пришли в себя. Постепенно начали заниматься своими делами: я вспомнила, что должна была пойти домой, уже написала Косте, и все мои вещи здесь, в 306-й. Егор Дмитрич достал из кармана пальто сигареты и зажигалку, подошёл к окну (пластиковое), открыл его настежь и присел на подоконник, как некогда в уборной.

– Никому ни слова, – после сильной затяжки произнёс практикант, выдыхая дым и ртом, и носом.

– Мы оба знали, на что идём. Ведь так? – я говорила устрашающе просто.

Взрослый мужчина уделил мне столько внимания. Если с ним ребячиться и строить из себя недотрогу, то попадусь в очередную ловушку его обаяния. За взрослые поступки отвечать надо по-взрослому. И давайте будем откровенными, в семнадцать лет сердце, может, и трепещет, как от первой любви, но не знать, что следует за этими сердечными муками и духовными отношениями – слишком по-детски. Старая советская закалка, когда узнать о сексуальных отношениях можно было только из разговоров со слишком откровенными родителями или из учебников по анатомии. Как тривиально. Нынешнее поколение более мобильно. Поэтому и я была подкована в этой теме неслабо, что и привлекло внимание практиканта. Ведь в его глазах я ученица, младше него самого и, скорее всего, несмышлёныш женского пола с обычным гормональным выбросом.

– Ничего не было, Скавронская. Не преувеличивай, – сосредоточившись на сигарете, говорил практикант. – Поняла?

Пытается убедить меня поверить ему на слово, чтобы информация не просочилась дальше нас двоих и этой комнаты. Он действительно оплошал. Причём, дважды. Первый раз, когда пригрозил родителями, а второй – сейчас. Мне даже жаль огорчать его, что я прекрасно осведомлена в этом. Но говорить о том, что находится ниже пупка и вообще вдаваться в такие подробности, не собираюсь. Незачем ему знать это. Нельзя позволять узнать о себе что-то компрометирующее. Хотя, если честно, тут сейчас столько компрометирующего было, причём, конкретных доказательств. И про то, как я чувствовала желание, и про то, как хотела себе оставить на память его дыхание на шее, и про то, что я позволила ему так с собой обращаться и даже никак не сопротивлялась. «Дрянная физиология». Так обычно я бы ответила, но нет, признаю, что мне действительно было хорошо, и это смущает, мои отношения и возможное развитие этих даже-не-знаю-как-назвать. Не совсем объятья. Но и он повёл себя не хуже моего. Так что мы квиты.

– Только хотела вам это сказать, – я вела себя странно, знаю. Я бы сказала, что моё собственное поведение после того, как чувства обострились и стали такими близкими к наготе, меня раздражало. Оно слишком простое. Словно и, правда, ничего не было. Мы просто мило общались и изучали анатомию тел друг друга. Всего лишь.

Историк отвлёкся от своей сигареты и любования пейзажем, взглянув внимательно на мою, скромно стоящую персону с вещами в руках. В его взгляде было не удивление или разочарование – он был озадачен и даже озабочен моими словами.

– Что такое, Егор Дмитрич? – пытаясь, как можно беззаботнее, поинтересоваться, спросила я.

– Ты снова ко мне формально обращаешься, – выпуская клубы дыма, заявил он, а затем выбросил окурок в окно.

– Того, что «ты сука и сволочь», это не меняет, – я легко улыбнулась с намерением взбесить своей легкомысленностью и простотой этого человека. А почему бы нет? Покажу свою наивность и непосредственность – авось и он серьёзно не станет отвечать на эти «объятья» никакими словами, взглядами и жестами. Иначе сплетни начнут оправдывать себя.

– Кто бы говорил, – он многозначно хмыкнул и отвёл взгляд.

– Продолжайте, – азарт. Я чувствую это нещадное чувство узнать, что же он подумал обо мне.

– Я не должен такого говорить ученице. Так что прости, но твоё любопытство останется неудовлетворённым, – усмехнувшись мне прям в лицо, практикант измерял степень моей злости взглядом.

– Да ничего. Вы можете ничего не говорить – вы уже всё на деле продемонстрировали, – едко заметила я, пряча телефон в сумку. Вы же мне простите этот блеф, Егор Дмитрич, правда?

– Стерва, – пожалуй, это единственное, что он мог вымолвить мне в ответ при его обстоятельствах. – Тебя бы расстрелять за твой острый язык. Когда-то за это не просто отрезали язык или пальцы на руках, или уши, Скавронская. Могли повесить, застрелить, отравить. Так что ты аккуратнее.

– Знаю. Поэтому рада, что родилась в этом времени, Егор Дмитрич. Никто не может меня повесить, застрелить или отрезать безвозмездно какую-то часть моего тела. А вы уже вторую сигарету выкуриваете подряд – это вредно сразу после такой нагрузки на сердце.

– Скавронская, блин, – разозлился. Ух, ну, и взгляд. Правда, страшно. – Я тебя сейчас в бараний рог скручу….

Я вся горю с этой его злости. Темперамент у историка – тот ещё фрукт. Его чистить надо по-особому. Это тебе не мандаринка. Это кокос настоящий. Слишком много геморроя. Поэтому я угрозы его всерьёз не воспринимала. Он же считает себя учителем – не может поднять руку на ученицу. Зато может лапать её, прижимать к двери – домогаться, считай что.

– Кто она? – присаживаясь на первую парту рядом с окном, произнесла я, заставляя пыл практиканта утихомириться. На его вопросительный взгляд, когда второй окурок полетел вниз, я продолжила: – Кого я вам напомнила? Вы ведь не меня видели перед собой.

– Тебя это не касается, – выражение лица изменилось. Болезненная тема? Опять есть то, чего мне знать не стоит? Даже странно, что он не попытался отнекиваться или врать.

– Вы мне чуть кожу не обожгли на шее своим дыханием. И на запястьях могут синяки появиться, – обиженно бросала я свои доказательства-оправдания. Хотя это было вовсе не моё дело, лезть в его жизнь. Но я же девушка, взрослая почти, тем более после пережитого только что – как я могла игнорировать свой интерес к Егору? Было бы крайне странно.

– И что? – интонация изменилась. Не хочет говорить. Не смотрит на меня даже. Кать, куда ты лезешь, а?

– Ваши руки наверняка изучали её тело, так что меня это уже касается, – я говорила то, чего не хотела. На его месте мне было бы неприятно слышать такое. Почему я лезу не в своё дело? Любопытство меня погубит когда-нибудь. Лишь бы не разозлился. Может, из меня дурной психолог, но я хочу поговорить об этом с ним.