Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)
– Какого хрена ты тогда с ней встречаешься?
Держи себя в руках, Кать. Пожалуйста. Ради Ксени. Держи себя в руках. Говори тише. Если они услышат, если ты заведёшься, то сорвёшься и разрушишь счастье другого человека. Она твоя подруга. Успокойся. Не делай выводов и не совершай поступков на горячую голову.
– Потому что она копирует тебя.
– Леонов, я тебя убью. Честно говорю, если это шутка, я тебя живьём закопаю, – сжимаю пальцы и чувствую сопротивление кожи перчаток. Мне бы сейчас что-то уничтожить, раздавить, затоптать, но всё, что есть, это снег.
И поверь мне на слово, вслух я этого не скажу, никто и никогда не узнает об этом. Я сделаю всё, чтобы никто не узнал, что ты в меня влюблён. Говори, что хочешь. Я заткну тебе рот. Ты не можешь вот так издеваться над Ксеней. И надо мной. И над собой.
– Похоже, что я шучу? – он снова разворачивает ко мне голову, и в его глазах я вижу то, что так не хотела увидеть именно в костиных глазах. – Говори, Скавронская.
– Боюсь, что нет, – я мрачнею, тяжело вздыхаю и перевожу взгляд на идущих впереди подруг.
Как мне теперь быть? Почему всё так сразу? Мне сейчас быть в доме Ксени, общаться с ней, общаться с девчонками. Как мне смотреть им в глаза? Как смотреть в глаза Косте? Это не просто пиздец. Это, мать его… Я даже слов таких не знаю. Леонов, что ты натворил?
Комментарий к Глава 13.
*Верденская мясорубка (21.02 – 18.12.1916) – одна из самых кровопролитных кампаний в Первой Мировой войне, которая происходила на Западном фронте.
Цель кампании: вывести из войны Францию.
В сумме погибло около 1 млн. чел. с французской и немецкой сторон.
Впервые было применено хим. оружие.
Францию от поражения спасла Российская империя, которая “открыла” Восточный фронт, и Германии пришлось разрываться на два фронта в буквальном смысле.
========== Глава 14. ==========
Я обзавелась публичной страницей Вк: https://vk.com/public122565497
(или в шапке по ссылке переходите)
Подписывайтесь, и всегда будете в курсе событий.
О новых работах тоже сможете узнавать там.
А ещё сможете перечитывать и переживать самые эпичные моменты каких-то диалогов.
Обещаю скидывать мотивационные и психологические посты, которые кажутся мне полезными.
Будем развиваться вместе)
***
Я где-то допустила ошибку. В своём поведении, взгляде или слове. Где-то точно должна быть ошибка, которая привела к таким последствиям. История ведь учит, что на всё есть причины, у всего есть последствия, и сейчас я получила на блюде последствия каких-то своих поступков.
Когда Леонов мог в меня влюбиться? Это был 10-й класс. Это был первый год в лицее. Я была здесь ещё никем неведомая школьница. Да, у меня папа педагогом в университете тогда работал, и с самого первого занятия проявилась моя эрудиция, но это не повод в меня влюбляться. Это повод Светлане Евгеньевне обратить своё внимание на себя. Преподавательское внимание, а не новоиспеченного старосты! Он на экономический хотел, сам говорил сначала. Когда я допустила ошибку и довела ситуацию до такого болезненного состояния? Когда?
Первая встреча и первый разговор с Леоновым состоялся, когда мы только-только поступали. Подавали заявления, вернее. Толпа абитуриентов с родителями, учителя встревоженные, жара июньская. Всё, как всегда.
Мы с Леоновым столкнулись в вестибюле. Он как раз искал преподавателя, нашу Светлану Евгеньевну, которую и я, и Кравец видели всего однажды. Уже тогда Костя был выше нас, казался немного взрослее из-за того, что этот лицей знал как свои пять пальцев, ориентировался тут так, словно вырос. На самом деле так и было: Леонов провёл весь девятый класс в лицее, подготовительный курс, так сказать, чтобы поступить сюда.
– Вы Свету не видели?
И с этого началось наше знакомство. Мы тогда взять в толк не могли, о какой Свете идёт речь, а потом, когда увидели озарение на его лице и подходящую Светлану Евгеньевну, просияли. Света, ну, надо же.
После той встречи, и я, и Ксеня в один голос сказали, какой же классный этот парень. До тех пор, пока не встретились с родителями, обсуждали его. Симпатичный, высокий и, похоже, тоже на историю поступает. Тогда и заключили, что если поступим, то одна из нас завоюет его.
– Было бы неплохо, по крайней мере, – я тогда усмехалась, но и подумать не могла, что тот разговор выльется вот в эту беспросветную жижу.
А жижа была. И очень вязкая. Очень опасная. Она, как кислота, могла разъесть любые отношения.
Пока Кравец была не в курсе, пока никто не в курсе, я могла хоть как-то поговорить с Костей, вразумить его, убедить и попытаться решить эту незадачу. Называть это проблемой язык не поворачивался. Леонов – это не проблема. Это мой друг. Он мне нравился, да, но теперь это мой друг. Я не хочу путать все карты, чтобы разыграть новую партию. Не хочу. Меня всё устраивает.
Правда, с Леоновым поговорить в доме Кравец не удавалось. Нас не оставляли одних. Вернее, это был не особо мой праздник жизни, не мой дом и не мой парень, с которым я могла уединиться. Да, это мой друг, но у его девушки всё-таки на него прав больше. Вот и сидел Леонов вместе с Кравец, бок о бок, и смеялся со всеми, и обсуждал новости, и жаловался на учёбу. Всё, как всегда. Пожалуй.
Мы выходили все вместе. Девчонки, я и Леонов. Их нужно было провести до остановки, а мне – пройти всего один дом. Я настояла, чтобы Костя проводил девочек, сославшись, что меня встретят братья у входа. Разумеется, никто не встречал, но знать об этом не обязательно. И вела я себя на этих посиделках в своём стиле, подливала масла в огонь шутками и мастерски выкручивалась из-за подходящих к истории и практиканту тем. Мне нелегко, но это не значит, что я расклеюсь, позволю признанию своего друга разрушить ту жизнь, которую только вернула на круги своя. Всё будет так, как я захочу, потому что это моя жизнь. Я руковожу ею. И пусть не ожидала подобного подвоха, но эта жизнь остаётся моей, и мне принимать решения, чему быть, а чему – нет.
Громкие слова должны быть закреплены громкими поступками и игнорирование Кости – совершенно не соответствует этому эпитету. Я собиралась позвонить ему или написать, едва он окажется наедине, без лишних ушей, чтобы мы могли спокойно поговорить, но, видимо, эта снежная битва, как и остаток вечера, меня лишили энергии. Дома едва хватило сил на семейный ужин. За столом, в кои-то веки, наконец, собралась вся семья в полном составе. Отец раньше приехал с работы. Варька там порешала свои дела в университете с руководителем и теперь могла позволить себе немного отдохнуть. Апостолы проставили почти все зачёты, начиная готовиться к экзаменам. А мама сделала ужин. Обычная семья, коей мы являлись изначально.
У нас ничего не менялось. Мы так же ждали приезда Вишневских и планировали новогодний стол, убирали дом, выдраивали его до блеска, чтобы в Новый год идти всем чистым и сияющим, избавлялись от мусора и всего непригодного старья. Наверное, давно у нас не было такой поистине семейной уборки, которая разразилась утром субботы.
Костя остался в пятничном вечере, а сейчас, закатывая спадающие рукава домашней кофты, я по локоть увязла в пыли и пауках, которые расплодились в моей комнате. Надо подумать, когда я в последний раз так серьёзно тут убиралась. Похоже, перед сентябрём. Перед тем, как началась вся эта епархия с Егором. Да-да, епархия – сказать «ахинея» дома язык не поворачивается, поэтому временно заменим некультурное слово культурным.
Ещё один плюс уборки: ты не думаешь. Вообще. Не существует ничего за пределами этих квадратных метров – существуешь только ты, тазик с водой, тряпка мокрая, тряпка сухая, моющее средство для глянцевых поверхностей и куча мусора.
Музыка, которая играла у меня, заглушала мобильный. Наткнулась взглядом случайно, когда переводила дух. Оставила в покое своё занятие и присела на краешек дивана, снимая трубку.
– Доброе утро, – моё прерывистое дыхание и бодрый голос.
– Доброе, – озадаченность.
– Не ожидал, что я тебе его пожелаю? – прости, это юродство, но ты вызываешь сейчас только эти мысли. – Ладно, не суть. Я сейчас уборкой занимаюсь. Что-то случилось?
– Давай встретимся, – я слышу, как ты немного раздражаешься от моего напора. А что ты хотел, Леонов? Я ещё не переварила эту информацию. Я не готова её принять.
– Сейчас? – и снова юродство.
– Можем и сейчас, – ответная реакция. Похоже, что тебя это беспокоит, Кость. Прости. Я действительно не знаю, как лучше реагировать. Ты мне друг, и я бы вела себя, как раньше, но твои слова просто засели в моей голове. Стараюсь игнорировать, но не получается.
– Кость, – сбавляю обороты интонации до снисходительных, – давай ближе к вечеру? Я позвоню тебе. Мама хочет генеральную уборку сегодня закончить.
– Может, вам там подмога нужна? – а вот это тот Леонов, которого я знаю. И шутки его. Я слышу, как ты улыбаешься. Спасибо, что понял мою незначительную реакцию.
– Знаешь, было бы кстати, но боюсь, что ты отсюда живым не выберешься, – мы смеемся вместе, и меня отпускает. Мы можем быть, как раньше, но игнорировать я не смогу твои слова. Дай мне время их осмыслить и принять. Надеюсь, до вечера успею.
После прощания с губ не сходила улыбка. Музыку громче и давай за работу, Скавронская!
К середине дня в моей комнате не осталось ничего такого, что могло бы заставить маму ткнуть меня носом. Чисто, свежо и просторно. Я передвинула рабочий стол к стенке, к самому окну – куда хватило проводов компьютера, там и оставила. Хотелось какого-то разнообразия, чего-то непривычного.
Ага, одно такое непривычное вчера уже случилось – сверх нормы непривычное.
Я бы прямо сейчас позвонила Косте, но это «Катя, помоги сестре» расстроило мои планы, и я погрязла в уборке ещё на пару часов. Мы с Варькой убирали гостиную. Каждый, по идее, должен убирать свою территорию. Однако так уж вышло, что апостолы сосредоточились на своей комнате, отец – на их с мамой спальне, я – на своём убежище, Варька – на своём, мама – на кухне и ванной, выдраивая всё в перчатках и моющими средствами, а гостиная оставалось нетронутой. Нет, я, конечно, сослалась на то, что апостолов двое и кто-то один должен нам помочь, но работа усилиями Пашки быстрее не шла. К тому времени, как каждый из нас покончил со своим фронтом работ, уже нужно ужинать. Мама, как самая стойкая, разогрела единственное съестное, что осталось в холодильнике, – первое блюдо. Если бы она ещё нам что-то готовила сегодня, то новогодний стол приходилось бы делать всем, кроме мамы. А тут, ну, вы сами понимаете, никто не согласен на такие условия.
До Кости я дозвонилась около семи часов, и он, несмотря на поздний час, предложил прогуляться. Сказал, что ко мне подъедет. То есть здесь он будет где-то к восьми. Или после восьми. Ладно, пойдёт. Говорить-то надо, чего тянуть кота за хвост.
И я жуть как не хотела этого разговора. За сегодня в моей голове не промелькнуло ни одной здравой мысли, а как, собственно, выйти из этой ситуации сухими и мне, и ему, не подавая никому и шанса для сплетни. К слову, о них.
Поскольку Егор в новом семестре преподавать не будет, то я думала, что грязь на моём имени начнёт редеть. Так и было, как бы, если не считать тот факт, что теперь общественным мнением стало «ой, да будут они теперь трахаться легально». Это если говорить откровенно и очень-очень наглядно. Вы думаете, как это всё удавалось прочитывать между строк? И как это вообще может быть наглядно в буковках?
Не знаю, какое воспитание получали те девочки, строчившие подобные трагикомедии, но я уверена, что в их девственно-примитивных головках мы с Егором стали каким-то дьяволом отпущения.
«У меня тройка по истории». Это всё та сучка, которая Егора охмурила.
«У меня родители разводятся». Это всё та баба, похожая на сучку, которая Егора охмурила.
«У меня прыщ вылез». Это всё та сучка, которая Егора охмурила, тебе завидует.
«У меня ляхи жирные». Это всё та сучка, которая Егора охмурила, сглазила, чтобы ты его у неё не отбила.
В общем, понимаете, да, что мною прикрывались, будто банным листом, даже если твоё достоинство с ноготок.
Сказать, злилась ли я? Не особо. Привыкла уже воспринимать таких людей как зависимых от меня. Ведь что будет, если и я, и Егор полностью исчезнем из их поля зрения? Ну, побурчат они ещё с недельку-другую, а потом? Потом будут искать себе новую жертву. Такие люди не могут признать, что они в чём-то несовершенны, не могут добиваться, чего хотят – они даже цели не могут себе ставить. Сейчас мне, пожалуй, их жалко, но вот пару месяцев назад, когда эта епархия только-только разгоралась, я хотела расчленить каждую щёлочку на куски и продать на чёрном рынке. От таких мыслей даже вспомнила о небезызвестном сериале про Ганнибала Лектера, но и первой серии не осилила – настолько противно было всё это наблюдать.
А пока я пролистывала страницы обсуждения меня, Егора, снова меня, время тикало, и пора было собираться. Там холодно. Дресс-код не нужен. Просто колготки тёплые, джинсы и свитер. Сапожки на плоской подошве вместо обычных, обуваемых в лицей на небольшом устойчивом каблуке. Шапка, шарф и варежки. На выходных можно позволить себе свой любимый домашний комплект, связанный когда-то мамой. И варежки. Я любила перчатки, но эти домашние, немного колющиеся варежки просто обожала.
Пока спускалась по лестнице, телефон звонил, извещая, что Леонов уже ждёт. И хотя я надеялась на несколько минут форы, чтобы привыкнуть к морозу и обдумать свои тезы, Костя уже ждал меня у подъезда.
– Замёрз? Можем подняться, – я осеклась и прикусила губу. Теперь оставаться с ним наедине – как-то неосмотрительно. С Егором, например, мне вообще лучше не оставаться: будучи влюблённой в него, я такие глупости вытворяла, что теперь стыдно.
– Вот этого я и не хотел, – он отвернулся от меня, словно на дороге что-то интересное увидел. Всего лишь проезжающая машина мимо нас, которая даже не поворачивала, а значит, никак не угрожала нам, идущим по тротуару.
– Ты меня сбил с толку, – что за оправдания, Кать?
– Знаю, поэтому не говорил раньше. Да и вчера бы смолчал, – он бросил на меня быстрый взгляд.
– И как долго ты собирался это скрывать? – мне не нравится, что ты от меня секреты таил, что ты мог вести себя неискренне – эта мысль так и вовсе вызывала возмущение, смешанной с грустью.
– Я не собирался тебе вообще рассказывать. Прекрасно жил и так…
– Ты лжёшь, – такие слова, уличающие человека в неправде, всегда в моей голове подсвечивались красным огоньком ярости, но теперь они, похоже, ещё и вырываться наружу стали. – А что если ты с Кравец будешь и дальше? Что если вы будете вместе и в университете, и потом? Ты думал, что тебе, возможно, придётся жить с человеком, которого ты даже не любишь? А думал, что по факту ты её обманываешь своими чувствами?
Я разошлась и неплохо разогрела нашу беседу. Клубы пара вырывались из моего рта и носа и буквально рассеивались во тьме ночной. Фонари освещали улицы, а мы бродили как раз у дорог, чтобы быть в наиболее светлом месте и на утоптанных дорожках.
– Ты всерьёз решила, что я с Кравец только потому, что она напоминает тебя? – прости, что? Ты мне сейчас решил зубы показать и высокомерием блеснуть? Блёснами не обзавёлся ещё. – Кать…
Я не дала ему продолжить. Вернее, просто не захотела слушать, что там дальше будет за этим обращением. Значит, так, да? Вчера всё было не всерьёз. Отлично. Нет, стоп, это замечательно. Просто замечательно!
Я не хотела ёрничать и замечать, что конфуз может решиться сам собой. Он не может. Нельзя лгать о таком. Это же… Аморально. Ты заставил меня поверить, что ты влюблён в меня. Заставил поверить, что ты, как, собственно, теперь и я, обманываешь Кравец. Она ничего не знает. И при этом говоришь, что вот эти вот все чувства несерьёзны? Леонов, ты охренел, мать твою?!
Мы шли мимо дома Ксени. Один дом прямо – и можно просто уходить. Но я хочу уйти сейчас. И плевать, что это в противоположную сторону.
Пока он там что-то говорил, я тупо развернулась и пошла назад. Не хочу идти с тобой рядом. Ты дважды меня обманул. Дважды. Понимаешь, Леонов? Я не знаю, что я с тобой сделаю, если ты пойдёшь за мной. Но ты идёшь. Я слышу, как хрустит снег под весом твоего тела. Под твоими ногами разрушается целостность целой снежной экосистемы. Вот так и ты взял и разрушил моё спокойствие, а теперь пытаешься, даже не извиняясь, возвести его заново.
Хватаешь меня за локоть. Я вырываюсь. Снова хватаешь. Не держи меня. Мне противно. Ты мне сейчас противен. Леонов, впервые за всё то время, что мы общаемся, ты мне противен. Отпусти.
Меня колотит от негодования. Я дрожу. Уже не понимаю, от чего именно: то ли слишком долго на морозе, то ли от внутреннего нарастающего конфликта.
Он прижимает меня к себе, обнимает, гладит ладонью по голове. Даже сквозь шапку чувствую ловкие движения. Когда-то ты уже так делал, да? Я была в этой же шапке, но не важно. Сейчас это не важно. Сейчас я злюсь на тебя и не могу унять дрожь. Я хочу избить тебя и не прикасаться одновременно. Сейчас я хочу, чтобы ты был рядом и не был совсем. Почему я не могу понять твоих поступков? Ты разрываешь мне голову собой. Я боюсь, что начну тебя ненавидеть, но ты мой друг, которого невозможно ненавидеть.
– Не убегай, – голос звучит где-то над ухом, но разносится эхом по всему телу. Низкий, почти шепчущий голос.
Не знаю, почему вспомнила это именно сейчас. Мы ссоримся, ставя упрёки друг другу. Чтобы этого избежать, надо говорить о том, что чувствуем после каких-то поступков. Не пробовала раньше делать это осознанно. Пожалуй, это не манипуляции, не провокации, а что-то ещё – может, как раз это поведение подойдёт к нашим с Костей нынешним непонятным взаимоотношениям?
– Что ты чувствуешь сейчас?
Удивляюсь, как хрипло звучит собственный голос. Я не плачу, но расстроена. Он прав, сейчас я хочу, чтобы меня обнимали. Ты бросил меня на произвол судьбы, кинув в лицо, что влюблён, и всю ту ответственность, что шлейфом вьётся за этим признанием. Весь день я была в компании близких людей, чтобы не чувствовать себя брошенной и сейчас, когда ты сказал, что это не так, намекнул, что мои догадки – слишком высокомерны, что я лучше Ксени, что ты лучше меня, просто не сдержалась. И так последние месяцы слишком одиноки, но под Новый год нужно же что-то менять. Новый год. Что за дурацкий предлог сбросить на него всю ответственность? Остальные три сотни дней на что?!
– Вину. Я виноват, Кать, – он говорил, и я снова слушаю его всем телом, словно всё оно – одно сплошное цельное большое ухо. – Я не знаю, зачем вчера так сказал. Мне нравится Ксюша, но…
– Но ты вспоминаешь, что раньше тебе нравилась я и окончательно путаешься в этом всём, – закончила за него, и на сердце стало ещё тяжелее. Дышать стало тяжело.
Отталкиваю слегка Костю. Мне уже жарко от этих объятий. Сейчас нужен холод, и я не прочь поваляться в снегу. Вот на этой клумбе, например.
Переступила через низенькую ограду и шмякнулась на спину в толстенный слой снега. На клумбах его не чистят, и здесь снег только животными да птицами изучаем. Везде следы их лап. Пофиг на это. Пофиг на время. Пофиг на людей, которые увидеть могут. Мне нужен морозильник, чтобы я могла думать.
Ярость, которая недавно закипала в жилах, загустевала и превращалась и томное бурое месиво. Костя сначала смотрел, а потом присоединился. Правда, его шапка соскользнула, и часть затылка ощутила снег, как есть. Мы лежали слишком близко, чтобы делать ангелов. Мы слышали дыхание друг друга. Мы слышали даже бубнёж из телевизора на первом этаже – настолько тихо было. Машины не проезжали, а трасса находилась через пару кварталов. Слишком далеко, чтобы звук проникал между домами и доносился до наших ушей. Мы могли насладиться тишиной и обдумать всё, как есть. Впервые снег не помогал думать, а мешал. Или это Костя мешал, лежащий рядом.
– Расскажи мне правду, – я нарушила тишину, уставив взгляд в небо. Звёзд не видно. Давно уже не видно их тут.
– Зачем?
– Если я буду знать правду, то смогу меньше тебя ненавидеть, – слова срывались с уст легче спелой малины с кустов.
И он говорил. Сначала – нехотя, потом – с интересом, а потом – увлеченно. Рассказывал, как мы увиделись впервые, потом, как оказались в одном классе, как он обрадовался этому, как он сел сзади нас с Ксеней и постоянно дёргал за косички. У нас на первое сентября с Кравец была традиция – делали косички, как первоклашки. Правда, без бантов уже. 10-й класс тогда был, как-никак.
А потом Леонов вспомнил, как мы впервые прогуляли биологию. Я тогда ему рассказывала, что ненавижу это всё, эту подноготную людей, животных, растений. Мне противно осознавать, что там внутри может быть исследовано кем-то. Обнажаться – не так просто, знаете ли. Мы тогда смеялись и едва не были застуканы замдиректора по воспитательной части. С тех пор знаем, что коридоры во время уроков иногда патрулируются, хотя официально это нигде не прописано. Плановая проверка. Такое заключение мы сделали, прячась уже в пустующем туалете для девочек. Там, сидя на подоконнике, мы рассуждали о том, кем станем. Тогда я узнала, что Костя хочет на экономический факультет и расстроен, что в лицее нет такого направления как профилирующего для класса. История – самое близкое, что было.
А потом мы периодически прогуливали биологию или литературу, к которой тоже не особо пылали страстью. Иногда с нами прогуливали другие ребята, но это случалось не слишком часто. Тогда-то, когда мы в очередной раз сговорились где-то посидеть, нас поймала Кравец. Вот тут наше соглашение пришло в действие. Мне Костя нравился, но этим прогулам я не придавала особого значения. На тот момент у меня был опыт из двух отношений, и как-то в голове не родилось мысли, что Кравец-то может иметь другое мнение. И она его, разумеется, имела. Только вот Костя об этом не знал, поэтому и не рассказывал. Он продолжал упиваться историями о мероприятиях, которые меня приглашали вести, о клубах, в которых участвовала, и об истории, конечно. Не знаю, чем я его зацепила больше – теми милыми посиделками и беседами или яростной хваткой кафедры, когда отвечала конспект. А, может, его покорил именно этот контраст.
Вот так рассуждая об этом, словно о какой-то чужой истории жизни, которая вовсе не касается меня, жизнь казалась такой простой. Но нет, вот он, Леонов, который в тебя влюблён, а вот ты, которая его каким-то образом привлекла и влюбила в себя. Подумать только, влюбить в себя одного из самых завидных парней лицея!
Считала ли я Леонова достойным себя? Ну, думала ли, что как-то странно выглядит его симпатия? Отнюдь. Я знала, что привлекаю внимание, мне об этом говорили, да и сама в этом убеждаюсь. Но смогла бы я предать Кравец ради того, чтобы что-то мутить с Костей? Нет.
А если бы ты была влюблена в него?
Леонов мне не противен. Я уверена, что если бы эта ситуация случилась раньше, если бы он не встречался с Кравец, если бы я отвечала ему взаимностью, то, безусловно, воспользовалась бы шансом встречаться с ним. Звучит слишком меркантильно, правда.
– …а потом ты влюбилась в Антона, – на этих словах я вынырнула из своих раздумий. – Помнишь?
Он убеждался в том, что я его слушаю. Уверена, это очередная ложь. Просто эту часть, в отличие от прошлой, нужно слушать.
– Выглядела такой счастливой тогда. Ходила на свидания, а потом звонила мне, словно отчитывалась. Это было мило, – он улыбался, уставившись в небо и прикрыв глаза. – Я завидовал ему, он всегда мог заставить тебя улыбаться.
– Да, пока он не скрыл от меня свои походы в кальян-бары, – я усмехнулась с каким-то детским благоговением вспоминая моменты из наших разборок. Хотя их, как таковых, не было. Я даже условия ему не ставила, мол, выбирай, я или твой дурацкий кальян. Просто ушла, потому что переучивать его я не хотела, не хотела тратить свои силы на него, потому ушла.
– А потом ты бросила его, пришла и начала скандалить, – Костя засмеялся и раскрыл глаза, – словно это я был тем, кто от тебя сбегал кальян покурить. И что тебе не нравилось в этом кальяне? Он ведь сейчас на нём зарабатывает.
– Я в курсе, – улыбнулась, – но это не отменяет тот факт, что он не поставил меня в известность. Обидно, знаешь ли, когда хочешь провести с ним время, отпрашиваешься у родителей, ведёшь себя прилично всю неделю, лишь бы погулять на выходных с ним, а он: «я не могу». Если бы заменил «не могу» на «не хочу», вопросов бы не было. Как, впрочем, и отношений.
Я засмеялась и вскинула руки за голову, сладко потягиваясь. Холод от снега ещё не пробрался под пуховик – мы могли ещё немного так поваляться.
– Это точно, – Костя кивнул и развернул ко мне голову. – Тот скандал и удержал меня от раскрытия. Хотел пойти и поговорить с ним даже, но тебе, похоже, не так уж и больно было.
– После разговоров с тобой становилось легче, – я прикрыла глаза, наслаждаясь теми ощущениями умиротворения, которые наступали с Костей в такие вот личные моменты, – ты как панацея.
– И почему ты не вспомнила об этом, когда у тебя закрутилось с Егором Дмитричем? – как-то я упустила момент, расслабилась, когда Костя захотел перевести разговор на тему, к которой я не готова.
– Это не Антон, Кость, – улыбка тут не поможет уже.
– Ну, да, – он кивнул, – ему же не семнадцать.
– Вот именно, – чёрт, он пошутил. Грёбаный сарказм. – Леонов, кончай ломать комедию. Мы не обо мне тут говорим и моих чувствах, а о тебе.
– Всё взаимосвязано, – я знаю, что тебе интересно, но мне действительно кажется, сейчас не время.
– Не всё. То, что у меня с Егором Дмитричем, – это отдельная история, которую так быстро не расскажешь. Я не готова сейчас это обсуждать, – привстаю, чтоб показать Леонову свои намерения. – Меня больше волнует, почему ты с Кравец? Даже не это, а как ты можешь с ней находиться? Трудно тебе или нет? Какие ты планы на неё вообще возлагаешь?
Костя ухватил меня за плечо и притянул к себе. Я перекрутилась, как гусеница. А он держал меня руками за плечи, пока барахталась и пыталась хоть как-то поудобнее расположиться. Выходило из ряда вон плохо.
– Ты хочешь, чтобы я была сверху? – я усмехнулась и, дёрнув плечами, скинула руки, усаживаясь рядом с ним и возвышаясь.
– Скавронская, это не шутки, – а сам-то чего ухмыляешься, дурачьё?
– Да знаю я, как ты не шутишь, – продолжаю заискивать. Сам захотел какой-то близости. Окей, я покажу тебе, с кем ты связался.
– Кать, я серьёзно, – и вот меня ничего, даже ни капельки сомнения, не заставило обратить на это внимание. Иногда я сомневаюсь, что у меня есть мозг. Кажется, я уже это когда-то говорила.
– Леонов, – снисходительно бормочу, кладя свою ладонь в варежке ему на грудь, – у тебя есть девушка, моя подруга, Ксения. Вот с ней шути и будь серьёзным, с ней заигрывай, а не со мной.
Это была провокация. Шуточная провокация. Я просто хотела остудить его пыл, посмеяться, сбросить повисшее над нами напряжение. А вместо этого получила вмятину. Такую, знаете, сочную вмятину.
На губах.
Он рывком поднялся и прикоснулся к губам. Губами. И ладонью сжал ту руку, что лежала у него на груди. А второй ладонью обхватил меня за шею и повалился назад. Я – вместе с ним. Когда упал, он уже не целовал меня и не рисковал. Выглядел довольным, улыбался, чем рьяно всколыхнул все мои принципы. Я разгоралась негодованием снова.
– Леонов, ты труп, – прошипела я, чуть ли не окунув своё лицо в снег. Костя всё ещё сжимал мою шею в объятьях и прижимал к себе, чтобы я не убежала или не вздумала его ударить.
– Да-да, – он ухмылялся и явно был собой доволен. Поиграть ему захотелось, ты смотри! – Скавронская, ты сейчас смущаешься, поэтому лучше для тебя, чтобы я не видел твоего лица.
– Насильник ты, Леонов! – злостно бубнила я, не обращая на его слова никакого внимания и всё пытаясь вырваться.
– Конечно-конечно, – нет, и как он смеет так со мной обращаться?! Ты не жилец, Леонов. Баста!
– Я убью тебя, слышишь? Дай вот только освобожусь, – и как ему удавалось меня сдерживать в такой-то позиции, будучи снизу, ума не приложу.
– Не сегодня, Скавронская, не сегодня.
Его лёгкая ирония и откровенное издевательство меня просто бесили. Но я не слишком вырывалась. Он прав. Я действительно смущена, поэтому и несу весь этот бред про убийство. Какая-то часть меня радовалась тому, что Костя вот так держит и не даёт вырываться, что он, даже будучи на стороне оппозиции, на самом деле, придерживается меня. Но это была маленькая часть меня, очень и очень маленькая.
– Зачем ты это сделал? – уже успокоившись, интересуюсь, всё так же возлегая на нем. Вернее, я не совсем на Косте лежала. Он скорее держал мою половину туловища, а вторая – на снегу.
– Глупый вопрос, Скавронская, очень глупый, – я дёрнулась. Он мне сейчас напомнил Егора. Когда-то уже слышала такое от него. Правда, он вряд ли издевался тогда надо мной, вряд ли мы были в таком положении, но определённо что-то было.
– Ты с Кравец встречаешься и изменяешь ей, – это слабо притянутый аргумент за уши, потому что поцелуй, как таковой, я не особо считала изменой. Или, может, потому что это не мой парень поцеловал другую девушку… А что, если бы Егор поцеловал Лену? В этом как-то ничего такого. Они же встречались. Да и после того, как я ушла тогда в день их годовщины, где гарантия, что между ними ничего не было?
– Это не твоего ума дела, – он легко стукнулся лбом о мой висок, чем вывел меня из собственных глубоких раздумий. – А ты не пушинка, однако.
Он засмеялся, отпустил меня и, чтобы не получить праведного гнева по лицу или по рукам, укатился на несколько метров. Колобок. Или это, блинчик, во! Закрученный с вишнями блинчик!
Пожалуй, только Леонов мог так непринуждённо закончить эту неловкую ситуацию с поцелуем и объятьями. Откуда у него вся эта мудрость, как вести себя с девушкой? Интересно, а с Кравец он тоже такой? Хотя, если вспомнить его попытки привлечь её, когда она увлеклась Егором… Стоп, почему он добивался Ксени, если она влюблена была в Егора?! Ты мог бросить её на этой почве! Чёрт, Леонов, ты опять что-то не договариваешь?
– Почему ты не бросил Кравец, пока она влюблена была в Егора? У вас же были трудности в отношениях как раз, – кому-то другому задать такое в лоб я бы не смогла. Но с Костей можно. Меня ведь это волнует, а значит, можно.
– А как иначе ты бы уделила мне внимание? – он усмехнулся, поднимая со снега шапку, но заметил мой искрящий от гнева взгляд и продолжил: – Шучу. Ты вела себя странно, не общалась почти ни с кем, а я не придумал ничего лучше, как вернуть тебя в социальную сферу.
Секунду назад я готова была ему снести голову, а сейчас чувствую благодарное тепло. Что ты за человек, Леонов? Ты же хренов манипулятор, который прикрывается добрыми намерениями. Я уже сомневаюсь, что знаю тебя. И вообще, знала ли когда-то? Тебе ведь удавалось даже чувства свои ко мне от меня же скрыть!
