Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"

Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Что ты хочешь этим сказать? – ты серьёзен, ждёшь моего ответа, моего анализа тебя. И что мне тебе сказать так, чтобы не обидеть?

– Лишь то, что я сказала, – я не могу быть слабой сейчас, не знаю, чего ожидать от тебя. Я должна быть сильной, гораздо сильнее тебя, но сделать вид, что я слаба. Истинная женщина. Та женщина, которую ты любил и, возможно, всё ещё любишь. – Ты не хотел принимать мою помощь и обмануть Лену. Ты просто впустил её и играл сам, хотя у тебя была поддержка. Один в поле – воин.

– Прекрасно, что ты это понимаешь, – язвительно бросил Егор, обошёл стол и уселся за него. Демонстративный жест «не хочу разговаривать».

– Через две недели мне восемнадцать, – подхожу к столу и кончиками пальцев провожу по краю крышки стола, отвлекая его взгляд от букв, – а тот инцидент в лифте меня испугал, но ничего же не случилось, – снова взгляд в текст направил. – Какая у тебя следующая отговорка?

– Да причём тут это? – маленький срыв, откидывает бумаги, и они со свистом улетают со стола. Опускаются на пол. Пачкаются. Я слежу за ними взглядом, за каждым листиком, не в силах поднять взгляда на него после этого жеста. – Скавронская, то, что между нами, ничего не значит.

Наконец, смотрит в глаза. Я могу читать тебя. Немножко. Только-только начинаю учить предмет «Егороведение. Часть 2. Чувства». Ты не злишься, хотя повысил голос. Я не раздражаю тебя. Вернее не так, раздражает тебя кто-то, но не я. И, похоже, ты срываешься на мне, потому что я связана с твоими чувствами. Только как? Этого пока не могу прочесть.

Он делает импульсивные выпады, бросает бумаги, сжимает крышку стола пальцами добела, морщит лоб и сводит брови к переносице, расширяет ноздри и кривит губы, поджимает их, напрягает шею так, что выступают ключицы… А я стою и смотрю на это. Могу отреагировать бурно, отреагировать спокойно или не отреагировать вообще. Но моя реакция – ничто, она – не важна. Важно совершенно другое.

Ты. Твоя скрытая агрессия направлена не на меня, но почему-то срываешь её на мне.

Что я для тебя значу?

Ты позволяешь себе срываться на мне. Ты, человек с закрытой шкатулкой мыслей и эмоций, срываешь самое первое, самое вязкое чувство – злость. Я должна быть подавлена или взбешена, но ничего, кроме спокойствия, не ощущаю. Так должно быть?

– Я не верю тебе, – говорю спокойно и размеренно, словно о какой-то безделушке рассказываю. – Если бы я для тебя ничего не значила, ты бы не задумывался над тем, что даже имени моего произнести не можешь.

Смотри на меня. Смотри на моё спокойствие. На мою гармонию. Ты слишком много думаешь. Слишком напряжён. Слишком устал. Расслабься. Дай себе почувствовать свои желания. Послушай, чего хочет твоё тело. Дай голове проветриться, очиститься от всякого мусора. Послушай себя, а не кого-то другого.

– А то, что происходило на лестнице и утром, – это пустяк. Хотеть можно, кого угодно, и даже не знать при этом имени, Егор Дмитрич.

Я легко кивнула головой и вышла из кабинета. Внутри всё ещё подрагивало чувство безмерного влечения к нему. Каким образом удалось стать спокойной, не догадываюсь. И даже не представляю, почему всё обернулось так. Но сейчас я чувствую себя старше, опытнее, мудрее. Может, как раз из-за этого ощущения своевременного течения жизни.

На самом деле я была уверена, что зайдя в кабинет, наша прелюдия продолжится, что мы снова окунёмся в это сумасшествие. Вполне предсказуемо, что одежда бы валялась на полу или на столах. И я бы изучила своей спиной и грудью парты, за которыми сидела только в одежде. У меня был бы шанс увидеть, наконец, Егора без одежды, хотя я прекрасно расчувствовала его тело за столько моментов близости, которые были между нами. Но он протрезвел. Протрезвел в тот момент, наверное, пока мы шли от лестницы к классу. Подумать только, каких-то двадцать метров создали защитный барьер и не дали ему продолжить начатое. В который раз кто-то мешает.

Это лицемерно, вот так думать, что же мешало Егору соблазнить меня. Отчасти я приняла его сторону, и это пугало. Мои мысли иногда оправдывали его, хотя должны – меня. Здесь подвох, подводный камень, о который я однажды уже оступилась.

И в чём дело, Кать? Ты боишься Егора?

Нет, я боюсь не Егора. Странные ощущения. Странные мысли. Я даже не особо боюсь, если он вдруг решит вести себя, как раньше. Если будет циничной сволочью, садистом и самодовольным тираном. Я не особо расстроюсь. Но почему?

Что во мне не так?

Я не могла понять очевидных вещей, потому что никогда такого не испытывала. Мои прошлые отношения никогда не были завязаны настолько туго, как эти. Ни одни из них не тянулись так долго и медленно, как эти. Ни одни из них не сцепляли все внутренности в единый ком, как эти. Все они были не такими. И это настораживало.

Будучи ребёнком, ты не боишься пробовать, не боишься упасть, не боишься, что разобьёшь коленку. Ты хочешь попробовать, а значит, нет никаких преград. Становясь взрослым, ты начинаешь бояться. Боишься всего: разочарования, предательства, банкротства, одиночества, боли, смерти… На таком резком контрасте звучит жалко, не правда ли? Мы боимся таких глупых вещей, которыми сами руководим. Это всё в нашей голове. Дело в нас, а не в ком-то другом. Хватит переводить стрелки и искать виновных. Начни с себя, избавься от этой жалости к себе.

Дети лучше нас. Они не бесстрашные, они просто не видят препятствий. Мы разучились воспринимать мир, который нам хочется получить, через свои желания. Воспринимаем всё вокруг только через страхи, предупреждения, условности.

Катерина в свои почти восемнадцать уже проникла на эту глубину страхов, и, к сожалению, назад вернуться уже не может. Казалось бы, всего восемнадцать, жизнь только начинается. Её ждут веселье, вечеринки, знакомства, отношения, любовь, дружба, ненависть, соревнования и много испытаний. И всю свою жажду получить то, что хочет, она растрачивает на страхи не обрести это всё. Парадоксально, не правда ли?

Пятница перед Новым годом, заканчивавшаяся по обычаю чуть раньше, была, чуть ли не самым лёгким днём за эту неделю. Один тест – и всё. Никаких проблем. И хотя нас собирала ещё Елена Александровна со своими напутствиями насчёт правильного расхода времени на каникулах, все мы мыслями были за пределами лицея.

После этой немного нудной речи, собравшись за минуту, весь наш исторический контент вывалился наружу ради битвы не на жизнь, а на смерть. Снежки. Половине из нас уже восемнадцать, а половине – будет совсем скоро, а мы играли, словно детвора.

Днём мороз спал, и снег лепился очень хорошо. Липкие перчатки и варежки, мокрая одежда, шапки и шарфы – никакое другое завершение учебного дня не могло быть лучше.

К нам, историкам, присоединились чуть позже математики, филологи и физики. И десятые, и одиннадцатые. Все параллели, у кого вместе с нами заканчивались пары. Грядёт великая битва, и мы, как историки, продемонстрируем то, в чём мы профи.

Пожалуй, мы собрали тут чуть ли не весь лицей. Дрались и между классами по специальностям, и образовывали союзы друг с другом, чтобы воевать против кого-то, а какие-то завербованные шпионы, которые сеяли раздор среди своих, потом переходили на сторону противника. Предатели. Зато так жизненно. И интереснее, не спорю.

Получить по шапке от Ковтун, потом от Леонова, а потом от Кравец, которая за своим молодым человеком перебралась на сторону математиков.

Ну-ну, воюйте за них. Мы вас всё равно размажем!

Но это «мы» было чуть преувеличено. Историки разбредались всюду – даже параллели. Ассимилировали, хамелеоны, то к филологам, то к математикам, то к химикам. Кто и с кем дружил – туда и брёл. Проблема в том, что из-за слухов я не совсем желательным союзником была. Мне не доверял никто, кроме нашего костяка отличниц и Леонова. И они все, как назло, действовали врассыпную.

От нашего класса в команде осталось семь человек, и я – восьмая. Пятеро парней и двое девчонок. Парням-то всё равно, что за слухи ходят обо мне. А вот девчонки явно собирались предать нас. И эти мысли, пусть и в чисто игровом виде, не давали мне покоя.

Пока я отвлеклась, в макушку попал снежок, точно брошенный Болонкой. Из глаз вырвались тоненькие молнии, и всё вокруг потемнело, а затем в зелёную крапинку стало.

– Кать! – ребята, державшие оборону за елями, сдали позиции, пока я немного колыхалась.

– Она с тыла ударила, – дёргая головой, чтобы хоть как-то исправить это упадническое зрение, говорю, тыкая рукой на наш уже незащищённый тыл.

– Там же Смирнова должна была стоять! – эта злость Борьки меня немного утешает. – Ты в порядке?

– Да, всё путём, – вроде бы. Солнце светит ещё ярко, глазам трудно адаптироваться. – Возвращайтесь на места. Надо продвигаться и не дать предателям выжить в этой битве.

– Тебе точно нужен броневик.

Они засмеялись, как и я, и атмосфера сразу стала получше. Теплее, что ли. Не все ребята такие, как те, кто пишут обо мне гадости. Не все.

– Смотри, там Егор…

– Да, точно, это Егор Дмитрич, – ребята поспешили занять позиции и заманить практиканта в нашу команду.

«Он же преподаватель истории и должен быть с нами!»

«Но от нашей истории здесь осталось шесть человек!»

«Всё равно мы его заманим к нам», – и они были в этом так уверены, так рьяно пытались заполучить Егора в союзники, что едва не остались облеплены снегом с ног до головы.

Меня, как временно пострадавшую, оставили следить за тылами и прикрывать спины. Но работёнки, как таковой, у меня не предвещалось. Если бы я сейчас играла в игры на телефоне, никто бы не заметил и ничего не потерял. А Егора, тем временем, заманили к себе математики, среди которых всё ещё крутился Леонов и Кравец. Мне показалось, или Егор при вступлении в их команду произнёс: «О, вы снова вместе». Вот уж ирония.

Я сидела в своей засаде и лепила постепенно снежки, откладывая их, как припасы. Одна часть – для срочных ударов, а другая – для стратегических. В долгий ящик, в общем. Сделала даже небольшое углубление в снегу, чтобы спрятать наше стратегическое оружие от противника, который внезапно может захватить нашу территорию.

У меня было время наблюдать за Егором. Хорошо бегает, метко стреляет и быстро лепит снежки. Отличный союзник, которого у нас нет. Тогда это надо менять?

– Борь, попробуй переманить историка! – Коротков ближе всего стоял к нашему тылу – надо ведь кричать так, чтобы услышало, как можно меньше врагов. Незачем им выдавать наши тактические цели.

Следующая минута была полна жуткого месива, в результате которого Коротков вернулся назад, даже не добравшись до середины линии фронта. Сейчас активно сражались математики с физиками, и я скажу вам честно, эта борьба – самое худшее, что я когда-либо видела. Такой адской снежной мясорубке даже Верденская* бы позавидовала. Коротков оказался промеж двух огней и просто не рискнул идти под обстрелами ради такого партнёра.

А я рискну.

Если всё пройдёт гладко, то никто и не заметит, что тылы неприкрыты. Тем более, сейчас полюсы военных сторон немного смещены: математики, которых и без того много, объединились с химиками и биологами, а физики, которые безнравственно засыпают их снарядами, приняли подмогу у историков и филологов: русских, украинских и английских. И пусть это девчонки, в основном, для массовости, но как раз это пугало больше всего. Их – тьма тьмущая.

На историков, шестерых человек, которые не подвластны ни одному лагерю, ни другому, сейчас особо было плевать. И это преимущество я решила обернуть нам во благо. Нет, конечно, вшестером и даже с Егором – нас разметут на куски эти два воинствующих лагеря. Но если посеять семя раздора внутри этих лагерей, эта битва будет незабываемой.

Самое главное сейчас – Егор.

Пойду без снарядов. У меня другая тактика. Незаметная.

Нам повезло разместить лагерь возле второго входа на территорию лицея. Теперь я смогу незаметно улизнуть, обойти за оградой, не привлекая особо внимания, спокойным шагом дойду до внутреннего двора окружающих пятиэтажек, пройду через ворота на заднем дворе лицея, обогну его с северной стороны и как раз окажусь в тылу математиков.

Сердце дёргалось, как бешеное, когда покидала собственный пост, когда оставляла его без присмотра. Пришлось идти так, словно я никуда не спешу, обычный человек, который уходит домой. Никаких криков, никаких снарядов в мою сторону не прилетало. Отлично. Только побыстрее, Кать. Нам нужна помощь сейчас. Как бы ещё ребята ничего не учудили к моему приходу.

Вот он, Егор в пятидесяти метрах. Нужно только одно: подойти к нему так, чтобы никто в лагере не понял, что я чужак. Как это сделать?

Ассимилируй. Притворись своим.

Делай снежки, перекинься парой слов об идеологии этой стороны и продвигайся к цели. Пошути немного и улыбнись.

Работает.

Они купились.

Егор как раз забрался поглубже в тыл, чтобы слепить пяток снежков, пока другие ребята его прикрывают. На передовой снег редел, словно потеплело раньше времени. Снежинки быстро заколачивали в силки ладоней, сминали, а потом депортировали нахрен – примерно так это выглядело с точки зрения снежинок. А те бомбочки, что прилетали от физиков, были не пригодны для повторного использования в военных целях.

– Впал в детство?

Я присаживаюсь рядом, уворачиваясь от очередного снаряда, и начинаю лепить снежку, кидая её в ответ обидчику.

– Скавронская, – он удивлён, – ты здесь как?

– Я вообще-то тоже участвую в баталиях, – оправдание, конечно. Приходится судорожно оглядываться вокруг, чтобы не заметить ничьего удара или взгляда знакомого человека. Например, Сазоновой, которая в рядах физиков устроила настоящий фурор – Женька глазастая и стреляет очень метко.

– Твой лагерь на юго-востоке, а не на севере, – он прекратил сжимать снег перчатками и развернул голову ко мне, нагло ухмыляясь. – Решила напасть с тыла?

– Хуже, – смотрю в глаза, так же ухмыляясь, – решила завербовать тебя.

– На каких условиях? – опускает долепленный снаряд и загребает ладонями новый снег, снова впиваясь игривым взглядом в моё лицо.

– Мм, – растягиваю губы в улыбке, опуская взгляд на снег, – за поцелуй.

– Эти условия выгодны тебе или мне? – он давится смехом, явно не ожидая такой прыти.

Ах так? Ну, ладно.

Кладу руки на снег ладонями вниз. Пауза. Держи паузу. Выдох через рот. А теперь закусывай губу. Не смотри на него. Смотри на снег. На руки. Не смей поворачивать голову!

А он смотрит. Щёки горят. И губы. От его взгляда.

Грудь вздымается так, что даже через пуховик видно движение. Тяжело дышу, глубоко. Губы растягиваются в соблазнительную улыбку, адресованную снегу. Приоткрывай рот. Вдыхай им воздух. Открывай чуть шире. Вытягивай язык. И аккуратно, очень медленно, очень плавно проводи им по верхней губе. Оближи губу. Смочи её. Заставь Егора не спускать с себя глаз. Моргай, медленно, интимно. Дыши.

– Чёрт, Скавронская, – он выдыхает воздух со словами, а я чувствую победу.

Он на грани. Видимо, это действительно очень соблазнительно. Я такое только в кино видела, но не пробовала сама.

– Так кому эти условия выгодны? – это простое уточнение, Егор.

Вот теперь смотри. Смотри с лёгким намёком на победу. Смотри и улыбайся соблазнительно. Своими адскими губами, от которых он, чёрт возьми, не может оторвать глаз.

И мне было плевать, что мой жест могли увидеть. Этот человек здесь, возможно, в последний раз. Я не хочу жалеть о том, чего не сделала. Я хотела попытаться его привлечь, дать ему шанс. И битва – лишь прикрытие. Это оправдание для всех и для себя самой, что мне Егор не нужен.

Нужен.

План был прост: посеять семя раздора в двух воюющих лагерях. Егор это сделал бы среди математиков, а я – среди физиков. Пришлось знатно попотеть, чтобы добраться туда незамеченной. Их позиция на юге, куда добраться можно лишь обойдя лицей, стратегически была очень простой. Сложность в другом: большинство девчонок меня знает, и прикинуться своей – не прошло бы.

Так сделай иначе. Сыграй на своей чёрной популярности.

Иначе говоря, подставь себя под удар, заставь их ссориться друг с другом.

И это сработало. Меня облепили снегом, но зато мы с Егором разнесли два враждующих лагеря. И пока меня и его обстреливали, пока переключались друг на друга математики, филологи и физики, и мне, и практиканту, удалось спрятаться. За лицей. Место ненадёжное – сюда всегда могут придти, за этот угол, но это лучшее, что есть.

Честно, я была без сил. Егор подошёл ко мне, взял в охапку и поднял на ноги, прислоняя к запасной двери, которая всегда закрыта.

– Устала? Выглядишь побитой, – он усмехнулся и сам прислонился спиной к той же двери, становясь рядом.

– Ты тоже, – сквозь мой смех доносятся крики и звуки ударов у главного входа лицея.

– Почему ты поставила поцелуй условием?

Нет, он несерьёзен. По-моему, он расслаблен. Я слышу намёк ребячества и детский задор в его голосе. И на лице нет никакого напряжения, нет условностей, нет этого «практикант и ученица». Есть просто Егор, и есть просто Катя.

– А ты согласился бы просто так? – усмехаюсь и сбиваю немного дыхание. Изо рта вырывается горячий углекислый газ и клубами пара растворяется в воздухе.

– Конечно, – переводит дыхание, – это же просто игра.

– Это война, – разворачиваюсь боком, прислоняясь плечом к двери, и игривым взглядом одариваю Егора, – а на войне все средства хороши

– Тебе виднее, – он улыбается и тоже подчиняется этому адреналину в крови.

Нас могли увидеть.

Любой прошёл бы тридцать метров и заглянул сюда – зрелище ему бы понравилось. Или нет.

Нас могли увидеть.

Но почему-то никто из нас об этом не подумал. Адреналин в крови выключил голову.

Нас могли увидеть.

Мы стояли, как два подростка, и тайком целовались, прижимаясь друг к другу в этот холод. А разгорячённые тела и дыхание заставляли всё вокруг таять. Даже снег, на котором мы стоим. Отвечаю, ещё немного, и у ног вылезли бы подснежники да расцвели.

Голоса стали громче, и это заставило нас отпрыгнуть друг от друга, яростно вытирая губы. Мы просто союзники. Шпион и тот, кто его завербовал. Практикант и ученица. С красными губами. На них никакой влаги не должно быть. Губы обветрятся.

Они и так уже пекут, дорогая! Алё! Нечего было их сначала облизывать, чтобы соблазнить Егора, а теперь целоваться с ним!

Это настоящее безумство. Нами руководило что-то непонятное. И как-то пофиг. Каждый раз, когда в ком-то из нас просыпалось целомудрие, ситуация поворачивалась задом и желала быть вытраханной. Если говорить грубо, то дела обстояли именно так.

Наше благоразумие, каждого из нас, превращалось в херню, когда мы находились наедине. Когда что-то шло не так, и всякий раз, как это происходило, кто-то один сходил с ума, втягивая в это безумство другого. Мы будто на качели, поднимаемся и опускаемся по очереди. Или магнит. Но это уже аксиома, доказанная.

– Пора возвращаться.

Мы обогнули территорию лицея за забором и вернулись в наши тылы, которые теперь обстреливались всем, кому не лень.

Полная неразбериха.

Вот, что бывает, когда в мире нет структуры. Хаос. Все против всех. Каждый за себя. До тех пор, пока снова не начнут искать союзников, пока не появится спор, пока не нарастёт конфликт. Это цикл. Вся наша жизнь – циклы. И в моей их тоже было предостаточно.

Разбредались домой нехотя и без энтузиазма. Часть людей уходила по делам, часть – завалиться куда-то в тёплое уютное местечко, а часть – всё ещё таращилась на Егора, позволяя нашей команде вывести из игры. Нет, я не говорю, что мы победили. Мы скорее в грязь лицом не ударили и как преданные историки, как патриоты смогли отстоять свою честь. И ещё с нами был Егор – наше маленькое стратегическое преимущество. А когда влюблённые в него девочки уходили, оборачивались и смотрели, как он общается с нами, с теми, кто остался, уверена, посылали не одно проклятье.

– Не знал, что вы такой меткий, Егор Дмитрич, – Леонов, схватив вовремя Ксеню под локоть, когда та случайно провалилась в снежную ямку, подходил к нам.

– Не знал, что ты смог заменить меня, – вечно он говорит людям то, что их смущает. – Кравец не смотрит больше на меня влюблёнными глазами.

– Вы расстроены? – Леонов хохочет, приобнимая за плечо девушку, пока та краснеет и немного злится. Как щеночек, хах.

– Конечно, мне всегда мало той толпы, что за мной уже бегает.

Егор, правда, выглядит расслаблено. Ему хорошо в нашей компании, легко и комфортно. Думаю, что он слишком напряжён был в последнее время. Из-за всего. Из-за слухов, учёбы, репутации. И я ещё добавляла хлопот. Он достал из внутреннего кармана пальто сигареты и закурил. Я недовольно морщу нос. И лоб. И взгляд. И губы. Вообще всё лицо кривится. Грёбаный табак.

– Егор Дмитрич, бросайте курить, – Абрамова, которая до сих пор называла практиканта с отчеством, подошла с Женькой и тоже недовольно морщилась.

– Тебе это не к лицу, да, – подтвердила Сазонова и удостоилась терпкого взгляда от Абрамовой. Ещё бы, ведь Женька называла Егора по имени, обращалась на «ты» – заслужила такое право с самого первого занятия. И он её называл по имени.

– Станете старше – поймёте.

Он высокомерно ухмылялся, но в этом не было ничего враждебного, как при первой встрече. Кажется, сейчас он в нас чуточку заинтересован, если не хочет оскорбить наши чувства. Всё-таки нам его будет не хватать. И ему – нас, надеюсь.

– А где Острова? Домой ушла? – он осматривал поле битвы или то, что осталось от территории лицея. Ни одного целого квадратного метра снега.

– Да, она не любит такие игры.

– Это не игра, а война, Женя, – он снова усмехнулся, – и ты даже не представляешь, какие грязные приёмы тут применялись.

Нет, Егор не смотрел на меня, но я понимала, о чём он. Приёмы, помимо моего собственного, применялись действительно низкие и подлые. Например, перебежать на сторону врага добровольно. Сдать позиции и дезертировать просто так. Или сделать, как я: проникнуть в лагерь противника, завербовать сильного бойца, подговорить его и совершить диверсию в двух лагерях одновременно, а затем воспользоваться данным преимуществом и захватить все территории, подчинив всех людей себе. И это тоже – грязно.

– На войне все средства хороши, – я, наконец, подаю голос, чем однозначно привлекаю внимание, прерывая их разговоры.

И каждый понял, что совершил за эту игру на смерть много важных и непростительных на настоящей войне проступков. А кто-то целовался с лицеисткой.

Домой мы добирались навеселе: Кравец предложила посидеть у неё дома всем вместе, поэтому в метро всей нашей шумной компанией ехать пришлось быстрее, но гораздо экспрессивнее.

– У меня встреча, поэтому езжайте.

Егор чувствовал теперь себя не в своей тарелке. Он ведь практикант. Старше нас. Не намного, но старше. Разница поколений всё равно ощущается, и ему будет неловко. Он принял решение снова остаться в одиночестве.

Нет, не так. Он теперь не один.

«Не грусти сегодня вечером. Приготовь мясо и насладись послевкусием сегодняшнего дня».

«И тебя с Наступающим, Катерина».

Надо ли говорить, что теперь я выглядела ещё счастливее? Ехала с самым лучшим настроением, домой к Кравец, с людьми, которые нашли выход из ситуации. Я скучала по вам, ребята.

Да, вы не идеальны. Кто-то копирует меня, пытается быть похожим, перенять черты, а кто-то наоборот – не выносит моего высокомерия или эгоизма. Но если мы можем принять друг друга, несмотря на нашу разницу в характерах, то почему бы не держаться вместе? До тех пор, пока это не причиняет нам неудобств или регресса, можно позволить себе расслабиться.

– Кать, – Абрамова, стоящая сзади меня, коснулась легко плеча и пододвинулась к моему уху, – я хочу с тобой поговорить.

– Здесь и сейчас? – она покосилась на Кравец, которая, видимо, смущала её.

– Нет, позже. Просто хочу, чтобы ты знала.

– Хорошо, Оль, – я догадываюсь, о чём она хотела поговорить, вернее, о ком, но торопить в чём-то её не стоит. Пусть выговорится, а я послушаю.

Она писала обо мне неприятные вещи в сети, о которых я не должна знать. Наверное, будет извиняться за это. И ещё за многие слова, взгляды, может, какие-то скелеты есть, которые вылезут из этой темы. Готова ли я принять её?

Пожалуй, Абрамова как человек мне крайне не импонировала, но с ней было выгодно общаться. Она умная, шарит те предметы, в которых мне иногда нужна помощь, а ещё с ней рядом вьются полезные люди. Она была для меня эдаким контактом «крайний случай». Если у тебя проблемы, иди к Оле – она знает половину лицеистов. Может, это слишком низко, вот так использовать человека, но я ценила её как раз за те качества, которых нет у меня, которые не развиты, которые я не могу себе позволить в силу каких-то обстоятельств. И то, что эти качества есть у неё, говорит о моём уважении к Оле.

Но вопрос всё тот же, готова ли ты принять её извинения? Я не злюсь на неё: влюблённость в кого-то типа Егора – это не сахар. Можно сказать, что понимаю её. Просто приму и всё. Без разбирательств.

До дома Кравец шли так же весело, как и ехали. Женька с Олей и Ксеней обсуждали какие-то новые кафешки, в которых им пришлось побывать, фильмы, которые хотели бы посмотреть или которые уже видели, а мы с Костей шли сзади и слегка отставали. Не похоже, что он случайно идёт так медленно. Но молчит. Ладно, помолчу и я. День сегодня ведь прекрасный. Последний день учёбы.

– Кать, я видел одну странную вещь, – он озадачен и смотрит на меня. Медлит, словно нагнетает обстановку. Или сомневается, говорить или нет. – Ты с Егором Дмитричем.

– Что? – нет, Костя, только не ты. Блять. – Что ты видел?

– Надеюсь, мне показалось, – он не всё видел. Или не понял, что видел. Скорее второе, – но вы целовались?

Дело – дрянь. Он уверен, что видел. Как же выкрутиться? И выкручиваться ли? Может, признаться? Да нет, бред какой-то. В чём признаваться? В том, чего нет?

Я не знаю, что говорить. Все мысли улетучились. Ещё недавно я говорила, что между мной и Егором ничего нет, а тут… Ты, возможно, увидел наш поцелуй. Или близость. Блин, Леонов, какого чёрта это именно ты…

Но что он видел? Вчера или сегодня? Где? На лестнице? На улице перед лицеем? На улице за лицеем?

Ты же понимаешь, что если спросить, когда ты это видел, значит, у тебя это было не единожды, и ты не понимаешь, о каком именно случае идёт речь. А это, Катя, очень и очень плохо.

И что же делать?

– Мы не встречаемся, Кость, – говори, как можно спокойнее. Не нервничай. Ты ведь правду говоришь. – О каком поцелуе может идти речь?

Или пан, или пропал. Леонов, я хочу, чтобы ты мне верил, даже в эту мою ложь. Я не хочу, чтобы ты лгал, что поверил. Я, правда, хочу, чтобы ты был на моей стороне. Ты единственный, кто меня поддерживал и не боялся общаться, пока эта вся херня вертелась вокруг меня. Если я тебя подвела, то это сильно меня ранит.

– Целоваться можно и без отношений.

Ты соврал.

Леонов, ты лжец.

Ты видел, как мы целовались, и спрашивал, чтобы проверить меня. Тебя интересовало, а лгу ли я тебе. Так вот, я тебе лгу, но не хочу задеть твои чувства. Я дорожу тобой, как и ты – мною.

– Это ты про себя и Ксеню? – мой голос становится ниже, а смеяться уже не хочется.

– И это тоже, – его голос тоже достаточно низкий, и его вряд ли слышно девочкам, идущим впереди. Они смеются и хохочут. Им не до нас.

– Ты ведь всё видел сам, – я не могу играть так дальше. – Зачем спрашиваешь?

Может, я сделала ошибку? Может, стоило тебе рассказать? По сути, я ведь не имела права решать, а будет тебе больно или нет, захочешь ты со мной общаться дальше или нет, сможешь ли ты принять это или нет. С этой точки зрения ты, Катерина Скавронская – жуткая эгоистка.

– Хотел услышать, что ты скажешь, – надо же, с каким львиным спокойствием он это говорит!

– Не стоило меня проверять, Кость, – да, это оправдания, но я действительно не хочу задеть твои чувства. – Ты ведь знаешь, что обо мне говорят. Я бы солгала в любом случае.

– Буду знать, что я для тебя любой.

Слова ударили под дых. Ответ застрял где-то на пути к голосовым связкам.

– Это неправда. Ты знаешь, что я тебе благодарна. Ты был со мной рядом, пока творилась эта херня. Кроме тебя, у меня никого не было.

Посмотри на меня, Леонов. Посмотри. Ну же.

– Посмотри на меня, – хватаю его за рукав.

– Я не хочу тебя видеть, – он холоден, словно снег. А я хочу его согреть, растопить этот холод раз и навсегда. Я не хочу быть с тобой порознь, Леонов.

– Дело в том, что я не призналась, что целовалась с Егором? Или в чём? Я не понимаю, Кость, объясни мне, – отпускаю его рукав и иду рядом с колотящимся в груди сердцем. Кровь пульсирует по телу и даже в ушах отдаёт. От шапки на голове становится очень жарко. От одежды – дурственно. Шарф – будто душит.

Это не истерика. Я почти спокойна. Я, правда, хочу, чтобы он объяснил, что именно его вывело из себя. Костя слишком хороший, чтобы его лишаться. Он мой друг, а я от друзей так просто не отрекаюсь.

– Егор Дмитрич, это, во-первых, – с нажимом поправляет меня Леонов. – А во-вторых, ты не хуже меня знаешь, что это за человек. Не уверен, что они (кивает на девочек) сумели до конца избавиться от своих чувств к нему, как и остальные. Да, он отличный специалист, я его уважаю. Но как мужчину – ни капли.

Мы шли нога в ногу, заметно отстав от девчонок, которые слишком заговорились. Периодически Ксеня оглядывалась на нас, но потом её снова увлекали в беседу.

– Ты за меня переживаешь? – мне кажется это странным и даже невозможным, но я только сейчас ощутила какую-то заботу. Пытаюсь уточнить и понять. Мягко, чтобы никого не обидеть. Не хочу тебя неправильно понять.

Косте совершенно не стоило лезть в мою жизнь, в мои отношения, но чем-то же он движем!

– А ты только сейчас поняла?

Он переводит взгляд на меня, и мне становится неловко. Впереди, чёрт возьми, идёт его девушка, моя подруга, с которой они недавно помирились. Что это за херня творится, блять?!

– Кость, что происходит? Почему я узнаю о твоей заботе только сейчас?

– Потому что ты её не замечаешь, – слова из его уст вылетают так легко и непринуждённо, словно он мне какую-то балладу рассказывает.

Я ни хрена не понимаю и не замечаю. Выходит так? Это я, человек, который считывает информацию с людских тел и лиц, с их глаз, сука, который столько всего читает по психологии, но не могу различить обычной заботы от человека? Это пиздец, товарищи, просто пиздец.

– Я знаю, что нравился тебе в том году, – как не вовремя выяснять прошлое вот именно сейчас, когда всё только-только наладилось!

– И Ксене ты нравился, – отводи огонь от себя, Кать, иначе это будет взрыв.

– Знаю, – всё ты знаешь, идиот, кроме того, когда стоит замолчать! – Но из вас двоих я бы выбрал тебя.

Стоп-стоп-стоп. Что ты сказал? Повтори. Я ослышалась? Леонов, что ты делаешь, мать твою?!