Текст книги "Когда истина лжёт (СИ)"
Автор книги: W.o.l.f.r.a.m.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
– Кать?
Она удивлена и испугана. Блин. Я позволила себе увлечься воспоминаниями… Как я это говорила? Как?! Что ты видела в моих глазах сейчас, Ксень? Что ты видела в моих чёртовых глазах? Почему ты смотришь на меня так? О чём ты думаешь, Кравец? Скажи мне. Скажи мне, прошу тебя. Скажи, как я только что это говорила! Потому что эти воспоминания сводят меня с ума. Мне нельзя придаваться им так сильно – я теряю контроль, не могу управлять тем, что делаю и что говорю, когда вспоминаю об этом. Эти воспоминания меня душат и обволакивают, словно сладкой ватной дымкой. Надо срочно отвлечься. Кравец, прошу тебя, не молчи. Только не сейчас закрывайся в себе, только не думай. Просто скажи, как это выглядело. Потому что без твоих слов я не успокоюсь. Ксюш, я умоляю тебя.
– Ты только что… говорила это так, будто, – собирается с силами и боится моей реакции, – заинтересована в нём, будто между вами… что-то было.
– Ничего не было, – моментально выпаливаю я.
– Верится с трудом. Ты даже отвечаешь слишком быстро, – она спокойна и рациональна сейчас. Прячет внутри зародившийся ком ревности, от которого так долго избавлялась сегодня. – А ты же знаешь, что слишком сильное отрицание…
Не продолжай, прошу. Меня всю скрючивает от этих мыслей – не дай мне загнуться совсем от твоих слов. Кто угодно. Я могу выдержать это от любого человека, только не от тебя. Мне хочется сложиться в какую-нибудь позу йоги и сломать себе хребет. Эта боль – пусть она будет подарком мне. Самым лучшим. Я согласна на любую боль, кроме этой, душевной. Кроме твоей боли, которая не заставит себя ждать. И тебе не будет, куда пойти поплакать, некому сказать, потому что я – всё, что у тебя есть.
– Нет. Это не так, Ксюш. Поверь мне, прошу. Всё не так.
Видимо, на лице всё отражалось: все мысли, чувства, эмоции, потому что Кравец замолчала, и было видно, как мысленно она ставит вето самой себе на эту тему. Спасибо за то, что поняла и приняла мои слова за правду. Лгать больше у меня нет сил.
– Верю, – я не замечаю серьёзной ноты её слова, – но скажи, что он сделал такого, что тебе так больно?
Жестокая. Какая же ты жестокая, Кравец.
– О чём ты? – поднимаю на неё опущенный взгляд и осознаю, что мы будто поменялись ролями: теперь она, здравомыслящая и главная, утешает меня, глупую и беззащитную.
– Что он сделал такого, что ты так мучаешься? – пауза. Следит за моей реакцией. – Обещаю, что на личный счёт принимать не буду…. Если он причинил тебе боль, то ни о какой моей влюблённости в него не может быть и речи.
Когда ты успела так измениться, Ксень? Ты… такая взрослая. Самостоятельная. Сильная. Я недооценила тебя? Вечно с тобой вела себя как с маленькой девочкой. Почему я не заметила, когда ты так изменилась? Почему я не заметила в тебе взрослеющей себя?
– Ничего. Ничего не было, – вдох-выдох, Катерина, всё в порядке. – Просто он… давит на меня. Я же говорила, что мне некомфортно с ним. Любые слова он говорит так, словно хочет меня унизить, задавить. Он… пугает меня.
Ксеня молчала. Долго. Пронзительно она смотрела на моё состояние: озноб, испарина на висках, испуганный взгляд, почти смертельная бледность. Казалось, будто синяки под глазами стали ещё чернее, губы – слишком сухими, а во рту – ни одного влажного участка. Язык, зачерствелый и деревянный, метался во внутренней полости рта, словно загнанная в капкан зверушка. Я не могла произнести ни звука. Каким только чудом из меня не лились слёзы, было неизвестно. Но ощущения кома в горле, пересушенной полости рта, изнывающих от перенапряжения висков никуда не девались. Вместо привычного пресса внутренностей, словно я чувствовала себя слишком уж не в своей тарелке, была физическая, очень сильная, боль.
Незаметно для меня, на столе появился стакан воды, к которому я тянулась, как к оазису. Пустыня – вот, что сейчас было внутри меня. Поражённая, изувеченная временем, надоедливая и постоянная, неизменная пустыня. Почему я так отреагировала? Так остро. Словно во мне скапливался гной, скапливался и скапливался. Появилось заражение, инфекция. И теперь эта противная жидкость прорвалась наружу, уничтожала всё, подтверждающие мою жизнь, осушала и сжигала, словно кислота. Знаешь, я была бы рада не ампутации, а смерти в таком случае. Для некоторых пациентов – боль настолько невыносима, что они просят не увеличенную дозу морфия, а смерти. Пожалуй, у меня всё идёт к этому. Если не исправить ситуацию, то я обречена.
– Было бы странно, если бы он не пугал, – внезапно говорит Ксеня, словно старается своими словами воззвать к моему рассудку. Её речь болезнетворно влияет на меня, а голос – ослепляет меня своей холодностью. – Взрослый мужчина…. Да ещё и все вокруг от него без ума. Особенно твоя лучшая подруга. Как же тут не….
Всё-таки я воспитала в лучшей подруге слишком много жестокости. Надо было в меньших дозах давать ей своё трезвое мнение – может, избежала бы этого изнывающего в груди чувства вины. Мои отговорки, что она не причём, сыпались вокруг да около, образовывая неплохой сугроб. Думаю, Кравец сейчас пытается изменить свой внутренний мир в рекордно короткие сроки, потому что больше тащиться от историка она не имела права по её собственному мнению.
Честно говоря, я была рада, что рассказала обо всём Ксене, что она поняла меня, но распоротая рана теперь саднила так, что лучше бы я закрыла тогда рот и не раскрывала своё сознание для воспоминаний об этом практиканте. Сейчас, сидя в гордом одиночестве в своей комнате, я просчитывала, чем бы всё закончилось, солги я. Мне было бы легче? Да, я не чувствовала бы этой боли. Зато появилась бы другая проблема – наращенный снежный ком лжи. Как по мне, то ложь страшнее боли. Я ведь просто ною. Нет никакого «исключительного» влияния на меня. Нет никакого прессинга. Я такая же, как и все. Что с того, что он там брякнул тогда? Если воспринимать все его слова за чистую монету, окажешься в дураках…. Так вот оно что. Тебя обвели вокруг пальца, Катя. Ты просто дурочка, такая же, как и все те влюблённые. Только у них, в отличие от тебя есть оправдание – им влюблённость глаза затмила, а ты – добровольно пошла на поводу у этого садиста. Почему? Потому что поверила в свою «необыкновенность»? Похоже, у кого-то слишком развито воображение и самолюбие. Ты попалась в его ловушку, Скавронская. Пора признать это. Нельзя больше оттягивать наличие твоего промаха, большой такой зияющей дыры в твоём черепе. Нельзя.
Наутро я не поняла, как вчера решила всё для себя. Вернее, каким образом мне стало так удивительно легко, что хоть один практикант, хоть десяток таких – покупаться на его обаяние я бы не смогла, как раньше. Думаете, что такого случилось, что за одну ночь всё изменилось? Мол, подумала, решила и всё? Да так не бывает…. Бывает. У меня бывает. Я принимаю свои собственные решения и соблюдаю их, несмотря ни на что. Устремлённость – то, чего у меня не отнять. Если я хочу забыть человека, я его забуду. Если я хочу быть безразличной, я буду. Почему? Потому что я этого хочу. И никто, никакие Егоры, Ксени и мамы, мне не указ. Мои решения – плод моих размышлений, обдуманный вывод после анализа ситуации. Именно таким методом мама думает, что я до сих пор придерживаюсь её веры. Именно таким методом я избавлялась от симпатии к Леонову. Именно таким методом я училась не лезть в чужие отношения. Да, не всё получается сразу, но меня никто не торопит. Так почему бы не попробовать изменить что-то? Но вся происходящая игра мне казалась какой-то ненатуральной, словно я сплю. Слишком легко я избавилась от воспоминаний об этом практиканте, слишком легко убрала пометку важности с них, и вот это слишком хорошее ощущение сейчас меня настораживало.
В четверг утром я благополучно проснулась уже в доме дедушки: мы приехали туда вечером среды, затопили камин, приготовили еду и уснули. Сегодня с утра планировалась уборка, генеральная. Количество пыли, образовавшееся за целый месяц, никого уже не удивило. Разве что мне снова хотелось поканючить, что придётся каждую детальку, даже самую маленькую типа узора на вазе, вытирать тряпкой или даже ушной палочкой. Надо ли говорить, что я старалась всячески схалявить и отлежаться под видом головной боли? Да-да, вытирать пыль – самое противное. Она слетает со шкафа и, пока приземлится на пол, успеет ещё попасть на тумбу или на статуэтку, которую ты, по воле рока, уже протёрла.
Дом у дедушки был отменным. Он строился, что говорится, на года. Вот и стоит весь такой из себя, крепкий, красивый, родной. Как его можно не любить и не хотеть приезжать сюда? К уборке это, правда, никак не относится. И я задавалась вопросом всегда: откуда берётся тут пыль, если в доме никого нет, никто эту пыль не гоняет, ей неоткуда падать. По идее, тут должно быть чисто. Так почему же всё наоборот?
Комнат хватало на всех. Гостиная, спальня для родителей, кабинет дедушки (который использовался отцом), а также четыре большие и просторные комнаты – планировалось для всех детей своего сына. Поэтому Пашка так любил поездки сюда: тут он мог отдохнуть от брата и спать спокойно, не слушать его болтовни, расслабиться и делать то, что он хочет. Никакого надзора и лишних глаз. Чем не прелесть?
Уборка затянулась до самого вечера. Мы даже не обедали. Пришлось кушать первое в восьмом часу, когда за окном уже сумерки опустились. Зато такая приятная атмосфера была в доме, чистом, уютном, тёплом. Семейный круг. Вкусная пища. Очаг тепла и доверия. Само собой мы разговаривали о всяких мелочах, об успехах Вари, о моём будущем, о маминых волосах и т.д. Плавно стол разделился, и уже мы с Пашей и отцом решили посмотреть новости по телевизору, а остальные – продолжали чаёвничать по уже третьему кругу. Если честно, то я не любитель такого количества чая за раз, но им, похоже, нравилось. Тем более, к чаю были вкусные мамины блинчики с вишнёвым вареньем. Но больше парочки в меня не влезло. И так всё было вкусным – куда уж тут на десерт оставлять место?
Диктор голосил последние новости на международном рынке, на политической арене, спортивные новости и ещё какую-то несуразицу, которую я не смогла различать из-за возникшей дрёмы. Когда проснулась, все обсуждали какую-то горячую новость. И судя по тому, что участвовала даже Варька, дело не из простых.
– … представляют? Куда мы разместим их всех? – восторженно-вопросительная интонация отца меня напрягла. Сон ушёл, словно и не было его. Правда, я всё так же осталась лежать с закрытыми глазами, притворяясь спящей.
– Впятером жить в каждой комнате и в ванной, что ли? – Пашка засмеялся, чтобы хоть как-то разрядить нагнетающую атмосферу.
– Согласен. Мам, нельзя никак их отговорить? – Петровича тоже что-то не устраивает? Видать, последние хищения сынков приезжей маминой сестры, которая отмечала у нас свой день рождения, не обошли и апостола Петра стороной.
– Ну, что я могу сделать? Они хотят погостить у нас, отметить Возрождение Креста Господня и познакомить нас с невестой Кирюши. Говорят, такая хорошая девочка. Правильная, скромная, в церковь ходит….
И тут началось вечно её восхваление очередной «прекрасной» пассии для очередного двоюродного брата. Сказать по правде, я даже не особо помню внешность этого Кирилла. Начнём с того, что он у меня не один. Как минимум, у меня три брата с именем Кирилл. Так что её фраза нам мало чем помогла. И судя по озадаченным тем же вопросом братьям, они тоже не в курсе, о каком Кирилле идёт речь. Хотя кого это волновало? Лучше бы я и дальше спала.
– Чтобы уместить их всех у нас дома, придётся подселить Василису и Настю к Кате.
Дальнейшее разбирательство по комнатам для меня не имело значения. Чтобы вы понимали, Василиса и Настя – это десятилетние, глупые, капризные монстры, которых я даже на порог нашего дома пускать не хочу, не то, что в свою комнату. Сказать, что будет после того, как у меня поживут этих два растущих уродца? Ремонт придётся делать, вот что. Безопаснее их не пускать, чем пустить и потом от последствий, причиненных всей семейкой, избавляться.
– Думаешь, Катя согласится? После того, что они вычудили с кухней, нам пришлось переклеивать обои, – настоятельно говорил отец.
– Вот и я думаю, – всё ещё с закрытыми глазами, громко заявила я, чтобы они все меня услышали, – как долго вы собирались обсуждать приезд моих «любимых» родственников без меня? Или, может, собирались сказать, когда они уже будут тарабанить в дверь?
И началось. Мясорубка под Верденом вам покажется утренней пробежкой, по сравнению с дискуссией сейчас. Я против маминых родственников. Действительно, кто же выиграет? Мамина невиновность в том, что она имеет столько сестёр, или моя принципиальность не отдавать свою комнату никому? Нет, я могла бы в сердцах сказать, что пусть остальные хоть десятерых в своих комнатах размещают, а в мою не суются, но это же сразу вонь будет, что я одна такая, не как все. Кстати, это ещё один повод, почему мы ругались с мамой: я не пускала в свою комнату никого из её родственников дольше, чем на полчаса. Они и за это время умудрятся что-то сломать или испортить. И да, на мой взгляд, это ЕЁ родственники, а не мои. Мне хватает собственной семьи из пяти человек, помимо меня. Знаете, как это напряжно, помнить обо всех события в жизни каждого, обо всех именах знакомых, друзей и подруг, любимых и не очень людей? Вот это я больше всего ненавидела – хлам в моей голове из-за этого хаоса. Великая людская тупость – понарожать, а потом не знать, куда сбагрить своё чадо. Кирилл какой-то там женится – вот так радость. На какой-то хорошенькой, такой же помешанной на церкви девочке. Сказать, как они меня задрали этими своими причудами с церковью? Я скажу, да только меня потом поведут в эту же церковь причащаться, просить прощения и всё в таком же духе. А ещё поставят свечку, чтобы я одумалась. Вот и как в таких условиях можно быть нормальным человеком?
В моё понятие нормальности входило среднестатистическое образование, несколько увлечений, друзья, весёлые выходные, работа-учёба и любимый человек. Что из этого всего у меня сейчас есть? Учёба – хорошая благодаря хорошим генам и развитой памяти. Образование – в процессе. Увлечения – есть. Друзья – Ксеня, разве что, да наш костяк отличниц. Весёлые выходные – в «КС» с Пашкой. Ах да, любимый человек. Это очень большое упущение, потому что я железно была уверена, что приведи я в дом наподобие Кости, пусть он и милый, или даже крутого, типа Егора Дмитрича, то первым вопросом был бы вопрос религии и ходит ли моя пассия в церковь. Ненавижу это всё. За семнадцать лет жизни достало всё это.
Раздраконила меня мама своими родственниками, Кириллом и религией, что я едва удержалась от нарушения собственных правил. Я ведь пообещала себе не говорить никому об отсутствии веры в нечто недоказуемое наукой, а тут язык так и чесался проговориться. Приберегу этот козырь – мне только через полгода можно будет рассказать его, и уверена, до тех пор мы с мамой ещё не однократно поссоримся. Так что не стоит терять такую возможность именно сейчас. В данный момент это глупо.
Завершилась наша ссора, как обычно, моим уходом в свою комнату. Вслед мне всё ещё кричали «я не закончила говорить» и «что это за неуважение к матери». Конечно, было много типичных фразочек матерей, чьё самолюбие задето. Ну, ничего. Я отучу её от этого – пару раз не буду воспринимать слова за правду, тогда посмотрим, как она будет беситься. Я человек, а не марионетка в её руках. Если ей так хочется поруководить чужими жизнями, то пусть в кукольный театр пойдёт работать – там самое место для тех, кто любит управлять и манипулировать другими.
Всё ещё будучи на взводе, я позвонила Ксене, рассказала всю ситуацию, и она поддержала меня так, как могла. Не то, чтобы она не умела или не хотела, просто у неё своих проблем с родителями хватает. Она вроде бы приличная девочка, покорная, но иногда чертёнок просыпается, так сказать. И само собой, чертёнок ассоциируется со мной, поэтому её мама меня не очень любит, зная о моих хищениях. Нет, меня не считают каким-то врагом или дурно влияющим фактором, от которого нужно избавиться. Я просто стараюсь не видеться с её мамой. Она, кстати, достаточно сильно уважает мою маму и сестру. Иногда, когда муж задерживается на работе, может придти к нам в гости на чай, посидеть и поговорить. Кстати, думаю, что время от времени они перемывают мне косточки. От этого никуда не деться.
– Кстати, Кать, я тут Косте позвонила, – вдохновлённая интонация в голосе. Меня это радует. – И он предложил погулять в субботу после занятий.
– Круто же. Я бы даже сказала, что это отличная новость, – восторг, как нельзя лучше, сейчас описывает мои ощущения.
– Да. Он же на биологию ходит, подтягивает её, – помню-помню, как мы прогуливали её. Не любит он и предмет, и преподавателя. Понимаю сердечно. – Она у него с девяти до одиннадцати. И, в общем, он будет меня целый час ждать или, может, придёт на историю. Кстати, на тебя Егор разозлился. Доска же грязной…
– Не говори мне о нём, пожалуйста, – я стиснула зубы и вспомнила, что грязная после физики доска – самое лучшее, что я могла оставить этому садисту от себя на прощание.
– Не боишься, что он тебя съест, если ты и в субботу не появишься? – озабоченность в голосе слышу. Похоже, кто-то переживает не только за меня, но и за себя. Кравец, я не поняла. А хотя, ладно.
– Не съест. Каннибализм карается законом, – стальным голосом произнесла я, убеждая её больше не продолжать эту тему.
«Обещаю, что на личный счёт принимать не буду…. Если он причинил тебе боль, то ни о какой моей влюблённости в него не может быть и речи». Какая наглая ложь, Кравец. От тебя не ожидала. И ты ещё хочешь, чтобы я поверила в твою истинную радость от встречи в субботу с Костей? Может, ты радуешься тому, что меня не будет на истории?
– Ксень, – аккуратно начинаю я. – А ты не боишься идти в субботу на семинар?
– Да нет. Там же Олька будет и Лара. Женька тоже обещала придти и посмотреть на нашу дискуссию, – а, значит, на вашу дискуссию. Это уже интересно.
– Не переживаешь, что Костя заметит твой восторг при взгляде на практиканта? Ты ведь всё ещё влюблена, – медленно заявила ей последние слова, и повисла неловкая пауза. В тот момент я не напомнила сама себе ревнивую подругу, скорее я чувствовала оскорблённое эго, что кто-то нагло лжёт мне в ухо. Я люблю макаронные изделия, но не на своих ушах поданные.
– Кать, – виноватой, значит, чувствуешь. Лучше бы ты нашла в себе смелость, Кравец, и солгала мне, что всё в порядке. Ты травишь меня не слабее, чем практикант. Похоже, я переоценила твои способности. Не умеешь ты закрывать сознание от меня, не умеешь ты изворачиваться, поэтому ты раскрытая книга для таких, как Егор, поэтому ты влюбляешься так легко, поэтому ты… бесишь меня. У тебя всё так просто в жизни. А я никак не могу добиться этой самой простоты. Почему у меня всё так тяжело. – … Кать, ты слушаешь?
– Нет, я задумалась, – хорошо, раз ты всё-таки не сумела оправдать моих ожиданий, то сделаем шаг конём. – О чём ты говорила?
– Я хочу действительно с Костей встречаться. Он ведь хороший…
– То, что он хороший, вовсе не означает, что ты хочешь быть с ним, – я резка и зла на неё. Не могу укротить свой гнев. Хоть убей, не могу успокоиться.
– Почему это? Может…
– Да не может, Ксень, не может. Тебе будет по-прежнему нравиться этот ублюдок с садистскими наклонностями, что бы он там ни делал, что бы ни говорил. Так что можешь не стараться – я не поверю в то, что ты мне искренне сочувствуешь. Раз он тебе нравится, то тебе нравится и всё, что он делает. Даже если он угрожает твоей лучшей подруге, – кстати, да, я ведь не всё рассказала ей. Второй раз за день у меня чешется язык рассказать что-то личное, что я поклялась никому не говорить. Нет, это слишком. Нельзя. Слишком сильно это ранит её чувства, а я всё-таки захочу потом с ней помириться. Моя дальновидность меня спасает, но лучше бы я перестала лгать. Нужно хранить столько информации в голове, которая совершенно не предназначена для хранения всех лживых отговорок и мыслей, тайн и недомолвок. Ресурс на шее используется для таких бесполезных целей, что совершенно не оправдывает меня. Интересно, у меня мозги хотя бы есть?
Мы не поссорились в принципе. Вернее, это ссорой назвать нельзя. Я просто проанализировала её поступки, проведя чёткую хронологическую цепочку, и выставила дурой в её же глазах. Жалею ли я? Нет. Мне надоела эта тягомотина. Зачем вообще было затрагивать разговор об этом уроде? Чтобы только сообщить мне о том, что он снова точит зубы на меня? Да пусть свой оскал себе засунет в задницу. Не позволю ему себя унижать. Пусть, что хочет, делает. Хотел меня так же, как и этих влюблённых идиоток, развести? Я оказалась умнее. Позволить вот так нагло пользоваться тем, что я ученица, а он – практикант, мне не позволяет гордость. Чёртов историк.
В подобных мыслях, полных злости, ругани, ярости и пренебрежения ко всему, что движется, я не уснула ночью. Лишь под утро, когда начало светать, сон пришёл. Сегодня меня не трогали. В комнату никто не заходил, никто не мешал спать, никто вообще не обращал на меня внимания. Знаете, если бы семья вдруг внезапно уехала, я бы даже не заметила, что осталась дома одна. Никого не хочу видеть. Все – твари лицемерные.
Суббота прошла во сне и полудрёме. Я чувствовала слабость, но была довольная тем, что смогла спокойно пережить эту гадливую неделю, которая искромсала мой привычный режим и заставила так часто выходить из себя и портить отношения с близкими людьми. Медленно я оттаивала к Ксене, потому что она ведь не виновата, что влюбилась в этого брутального самца. Дело ведь не только в её причастности – она многого не понимает, поэтому ведёт себя как несмышлёныш. Но звонить я ей всё равно не собиралась: узнать домашку можно и у Кости. Всё равно я просила его записывать всё и потом сказать мне. Созвонившись с ним по телефону, узнала, что историк зачитал весь курс Японии и США перед Второй Мировой войной, а значит – мне предстояло учить очень и очень многое, т.к. вероятна новая контрольная в понедельник. Диктант дат, как оказалось, лежал непроверенный. Ну, хорошо. По остальным предметам всё было как-то гармонично: сочинение, прочитать произведение, подготовить сообщения. В целом, стандартно на домашку такого типа у меня уходит полдня. Постоянно сидишь, делаешь, пишешь, думаешь. Потом сходил, перекусил и сел продолжать. Поэтому отец решил отвезти меня домой. К нам же присоединились близнецы, у которых какая-то самостоялка появилась в понедельник, а значит – к ней надо подготовиться. В итоге на даче остались мама с Варей – им свежий воздух сейчас нужнее, да и отдохнуть не мешало бы. К слову, недалеко есть церквушка, так что я знаю, куда они соберутся пойти. А мы вчетвером утром в воскресенье выехали в город, домой.
В понедельник, после напряжённого выходного, я едва ли встала. Пришлось сидеть до двух ночи и корпеть над историей: писать развёрнутый конспект, заполнять тетрадь дат и личностей, писать их биографии и учить основные тезисы хотя бы. На остальное не было ни времени, ни сил. Мозг, знаете ли, в два часа ночи, даже если ты до этого сутки отсыпалась, всё равно отключается. И меня это ни капли не обрадовало, потому что я выучила не всё, что могла бы и что хотела. А это колоссальное преимущество для практиканта. Главное: не дать ему понять, что я недостаточно готова.
От будильника не проснулась – проснулась от Пашки, который дёргал меня за руки и ноги. Отец готовил завтрак, Петька – собирался, а Пашка, как самый активный, уже собрал сумку, оделся и даже успел перехватить пару бутеров вместе с чаем, вместо полноценного отцовского завтрака: яичница с кусочками колбасы, жареная картошка и кислая капуста, приправленная ароматным маслом. Пожалуй, слюни, текущие изо рта, усилились с запахами, которые проникли в комнату из кухни, и спать дальше я не могла. Мои сборы сегодня проходили так: быстро покидала всё, что лежало на столе, в сумку, вместо душа просто умылась, вместо чистых распущенных волос заплела тугой высокий хвост (корни волос уже были не ахти), надела комплект одежды, висящий на тремпеле отдельно, и побежала завтракать. К тому времени, как я выполнила все утренние процедуры, у меня оставалось десять минут на завтрак, одевания в коридоре и выход до самого метро, где меня должна была ждать Ксеня. Вспомнила, что мы не в самых лучших отношениях, и стала сомневаться в нерушимости нашей договорённости встречаться каждое утро возле метро и ехать вместе. «Ничего не писала и не звонила. Значит, всё в силе». Едва яичница проскользнула в горло, я тут же запила всё чаем, без бутербродов, успев ещё обжечься, и убежала. Хотя знаете, с такими вот быстрыми сборами, я всё равно выглядела не такой уж и потрёпанной: джинсы, заправленные в очень лёгкие осенние сапоги до колен, рубашка белая классическая, джинсовая жилетка и плащ сверху. Вид был более-менее аккуратный. По крайней мере, нельзя было сказать, что я собиралась менее чем за полчаса. Правда, главное не особо привлекать внимание преподавателей – джинса у нас не в особом почёте, но я же в рубашке, так что не всё потеряно.
Я пришла к метро, а Ксени всё не было. Спустя десять минут она позвонила и сказала, что уехала раньше, с отцом. Чтобы отец подвозил её в лицей? Нет, в этом нет ничего такого удивительного в принципе. Вернее, не было бы, если бы офис её отца не находился в противоположной стороне города. Значит, либо она солгала мне, либо упросила отца. И ни один из этих вариантов мне не нравится. Злости особой на то, что она уехала без меня и даже не предупредила заранее, не было, потому что я-то знаю причину такого поведения.
К сожалению, те десять минут, которые я потратила на ожидание подруги, вышли мне боком: я опоздала на право, и теперь она меня не пустила. «Вы не впервые опаздываете. Останьтесь-ка за дверью, Скавронская». И что я смогла сделать? Вломиться в класс и получить двойку за поведение? Жалобно умолять её пустить на урок? Спорить с ней? Нет, увольте. Это всё бессмысленно. Так же бессмысленно, как стоять под дверью и привлекать к себе внимание. Мне пришлось уйти. В коридорах нельзя оставаться, к актовому залу не сходить, в столовую и кафетерий тоже нельзя. И куда мне идти?
Я дошла до мужского туалета, где когда-то состоялся разговор с практикантом и решила попробовать сесть на подоконник, как и он сидел. Довольно удобно. И спиной к стеклу можно облокотиться. Вот сижу я тут, в мужском туалете, где мне находиться запрещено. Но безопасно. И то только потому, что в женском – сразу искать будут. А я не хочу видеть никого из одноклассников. Мне стыдно, что я опоздала. Чувствую себя неловко от этого.
Через четверть часа я сидела уже без плаща. Он лежал на сумке, стоявшей рядом на подоконнике. А я повторяла историю, доучивая всё то, что не успела ночью. Но всё равно, сидеть в мужском туалете, куда ещё и преподаватели заходят – слишком опасно. Опомнилась я, только когда услышала голоса в коридоре, приближающиеся к уборной. Схватив в охапку сумку, плащ и конспект, залетела пулей в кабинку и закрылась. Сердце начало ещё сильнее стучать, когда открылась дверь в уборную, и вошло два человека. Судя по голосу, ученики. Кстати, достаточно знакомые голоса. И пока они там о чём-то своём говорили, я старалась утихомирить гул собственного сердца, который раздавался даже в ушах и пульсирующей голове. Лишь бы они только не захотели кабинку открыть. Тогда станет ясно, что их мужские разговоры услышал кто-то ещё. А мне бы очень не хотелось попасться так глупо. Теперь и близко сюда не подойду. Что меня вообще дёрнуло здесь проводить время? «Самое безопасное место». Замечательно.
– …Егор. Ты бы видел, как он смотрел на отличниц, – практикантишку обсуждают? Может, не такие уж и плохие они ребята?
– А что такого? Он же умный, так что на них возлагает надежды, как и все преподы, – рассудительный такой. Может, выйти и познакомиться с ним?
– Да ты чо! Он так отрывается на Болонке, что умора, – усмехнулся. – А она, как собачонка, реальная Болонка, вьётся за ним. Только дурак не заметит, как все тащатся по нему. Даже Абрамова из 11-В.
– Похоже, я многое пропускаю, сидя дома с простудой, – огорчённо говорит. А мне нравится его голос. Интересно, он красивый? Блин, почему тут нет окошка?
– Ага. Ты знаешь Скавронскую? Она тоже из В. Чёрненькая такая.
– Ну?
– Так у них там, то ли мутки какие-то. Короче, никто ничего не знает, но они в открытую флиртуют и вечно срутся, как молодожёны, – не нравится мне этот сплетник в юбке. Я-то думала, что парни обсуждают только своих девушек, а они ещё и…. – Ты бы видел, что было на первом занятии в субботу.
– Что такое? – он спокоен, не реагирует никак. Никакого восторга и радости от обсуждения чужой жизни. Фух. Вздыхаю от облегчения оттого, что не хочу разочаровываться в этом парне: он пока что ведёт себя достойно.
– Ну, короче, Болонка такая злая была. Названивала мне и спрашивала, мол, как я думаю, спят они или нет. Прикинь, ха.
И тут меня окатило ведром ледяной воды. Я как бы понимала, что не должна этого слышать, но раз я в интернете вижу трёп о себе, то туалетные страсти – ничем не отличаются. Болонка. Надо же. Эта серая тухлая курица обо мне распускает слухи и трындит, с кем попало? Вот сука.
Не знаю, каким образом мне удалось высидеть весь их отдых в туалете, вытерпеть их трёп о себе, практиканте и ещё о чём-то там, но я запомню эту парочку не только по голосу. Сплетник курил какую-то гадость, от которой в горле до сих пор стоит ужасный привкус. Вишнёвый, что ли. Напридумывали этих сигарет со всякими ванилями, кофе и вишнями, а теперь стой и нюхай эту гадость. Я тебя найду, сплетник, теперь везде. По запаху.
Как только парни вышли, я тут же покинула свою кабинку, в которой задыхалась уже, и открыла окно, чтобы подышать чистым воздухом. Дверь туалета, конечно, закрыла. И оставалась я тут, пока гарь изо рта не исчезла. За пятнадцать минут до звонка, я с особой осторожностью покинула мужскую уборную и двинулась в сторону своего кабинета. На пути никто не попадался. Только шум доносился из некоторых аудиторий. В целом, я сидела и ждала на стуле звонка в вестибюле. Никого не боялась, никем не интересовалась, ни на кого не смотрела. Как только прозвенел звонок, я подождала, пока выйдет правовичка и вошла без лишних слов. Видеть и разговаривать особо не хотелось. Но, судя по всему, меня решили доставать сегодня.
– Доброе утро, Кать, – Олька, в хорошем расположении духа, подошла к моей парте. – Тебе просили передать, что с тебя доклад по праву. И да, доску надо вытереть, ты не забыла?
