Текст книги "Нашествие гениев (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

– Не за что, – улыбнулась я, осторожно гладя Майла по волосам. – Я ведь от чистого сердца.

– Вот потому и спасибо, – улыбнулся он. – Когда мы с Михаэлем разобрались во всем, я подумал, что за тобой надо понаблюдать, потому что ты явно понимала нас, и чем больше я за тобой наблюдал, тем больше убеждался – ты очень необычный человек. Добрая, но язвительная, казалось бы, открытая и приветливая, но близко к себе никого не подпускающая, ранимая, но надевшая маску эдакого колючего ёжика. А еще ты и впрямь нас понимала. Нас всех: и L, и Ниара, и Михаэля, и меня. И это удивляло меня больше всего, ведь мы абсолютно не похожи… Я к тебе привязался, но Михаэль упорно твердил, что ты мне нравишься. Он был не прав.

Я усмехнулась и потрепала Дживаса по волосам, зарывшись в них пальцами, а он вдруг выпрямился и, посмотрев мне прямо в глаза, сказал:

– Вот только, когда ты пошла ко дну, я вдруг подумал, что могу потерять тебя, и мне стало больно. Никогда еще так больно не было. А когда я тебя вытащил, и ты так доверчиво ко мне прижалась, стало еще больнее, потому что я понял, что я для тебя – всего лишь товарищ, а твое сердце отдано Михаэлю. Но мешать вам я не хотел, потому что думал, что ты не заслужила того, чтобы тебя ставили перед выбором. Тебе ведь было бы тяжело отказать одному из нас, я знаю. И я решил самоустраниться. Вот только Михаэль тебя не любил, и, видя, как ты мучаешься, мучился и я сам. Я старался выбросить тебя из головы и сердца, но не получилось – ты только прочнее там обосновывалась. А когда ты сказала те слова у церкви… Знаешь, я на секунду подумал, что, может быть, еще не все потеряно, и это выбило из колеи. Но ты ясно дала понять, что не хочешь становиться даже моим другом, сказав, что ничего не хочешь обо мне знать, и это был единственный раз, когда я и впрямь вышел из себя. Прости. Но когда ты убежала, я понял, что ты сказала неправду. Понял, что я идиот. И понял, что я тебя люблю.

Повисла тишина. Я смотрела в глубокие, сияющие, затягивающие глаза Майла, которые были так близко от моих собственных. Ловила губами его дыхание, обжигающее, заставляющее чувствовать себя живой, и понимала, что люблю его больше жизни, больше кого бы то ни было в этом, да и во всех мирах в принципе, и что это взаимно. Впервые он сказал, что любит меня, признался открыто и без обиняков, и это заставляло сердце бешено биться, а кровь стучать в висках набатом.

– Майл…

Я осторожно коснулась кончиками пальцев его щеки, и он слабо улыбнулся.

– Маша, я тебя люблю.

Сердце готово было вырваться из груди от счастья.

– Я тоже люблю тебя, Майл, – прошептала я, и он осторожно зарылся пальцами в мои волосы.

Секунды или часы? Нежные прикосновения теплых ладоней, обжигающий, полный нежности и любви взгляд, и добрая улыбка, обещающая: «Я не забуду». Майл придвинулся ближе, и я вздрогнула. В памяти вспыхнула картина, которую я всеми силами старалась забыть. Он замер.

– Нельзя, да? – едва слышно прошептал он, и я растерянно на него посмотрела. Сил сказать что-то просто не было. Опять я все порчу…

Я опустила взгляд, а Майл прижал меня к груди и тихо сказал:

– Когда ты рассказывала о том, как чуть не утонула, ты постоянно прижимала пальцы к губам, и словно старалась с них что-то стереть. Я не психолог, но думаю…

– Он целовал меня… – задрожав, перебила я геймера, понимая, что он подумал не о том, и не желая слышать слово «изнасиловал», ведь этого не было. – Он меня только целовал. Каждый раз, как умирала кошка, он подходил ко мне и целовал, а затем говорил: «Я дарю тебе ее жизнь – чувствуешь ее вкус на своих губах?» Ведь кошки… Он касался губами их макушки перед тем, как опустить в реку. Считал, что таким образом забирает их жизнь…

Я дрожала, а Майл осторожно гладил меня по спине, и мне показалось, что он облегченно вздохнул. Понимаю… Многие бы сказали: «Раз не изнасиловал, ничего страшного», – вот только я боялась встречаться с парнями не только потому, что считала, что меня предадут, но и потому, что боялась того, что должна буду поцеловать их, а сделать это, не вспомнив тот день, я не смогла бы, и пришлось бы открыться, а на это я была не способна.

– Прости, – прошептала я, понимая, что просто не могу перебороть себя и поцеловать Майла. Просто не могу… Потому что когда он приближается, я вижу лицо того психа и чувствую на губах вкус его губ, а паника захлестывает… – Прости…

– Не извиняйся, я все понимаю, – тихо ответил Дживас, и я в сотый раз удивилась его способности не злиться на меня, не обижаться и принимать со всеми бзиками и тараканами в голове. – Да это ведь и не так важно, правда? Если бы… Если бы у нас было время, я бы научил тебя не бояться моих прикосновений, но сейчас… Завтра я уйду, а значит не стоит мучить тебя. Пусть этот день закончится не преодолением себя, а миром и спокойствием, согласна?

Я кивнула и прижалась к Майлу, слушая размеренное биение его сердца. Теплые ладони осторожно скользили по моей спине, а горячее дыхание опаляло висок. Тишина, умиротворение, чувство абсолютной защищенности и невозможности предательства.

– Спасибо, Майл, – пробормотала я, проваливаясь в сон. – Спасибо, что ты есть…

– Тебе спасибо, – услышала я и погрузилась во мрак.

POV Юли.

Я была в наглую затащена моим маньяком домой, и вяло бубнила что-то вроде: «Бейонд, хорош мои нервы убивать, не становись маньяком нервных клеток, сделай лицо попроще». Бёздей, ясен фиг, на это не реагировал – он вообще отлично понимает, когда я возмущена, а когда бурчу для вида. Мы зарулили в мою спальню, и меня нагло толкнули на кровать. Это еще что такое?!

– Очумел? – возопила я, рухнув на свои нары.

Бейонд ходил по комнате туда-сюда и о чем-то лихорадочно раздумывал. Это что за любительское видео на тему «Тигр в клетке»? Что за паника? Злится, что Маша все без нас решила? Так она, как это ни прискорбно, права: чем быстрее они уйдут, тем больше вероятность, что попадут в «мир вечного счастья», а так велика вероятность того, что шинигами охамеют и заберут их сами.

– Бейонд, хорош мне ковер вытаптывать! – фыркнула я и оперлась локтями о колени, положив на ладони подбородок. – Ты знал, что так будет. Чего теперь метаться?

– И тебе все равно? – зло спросил он, замерев, как мраморное изваяние, и сверля меня взглядом. Я возмутилась. Нет, ну как он может такое говорить?!

– Нет, конечно! – воскликнула я, подскакивая и уперев руки в боки. – Имей совесть, я тоже переживаю! Но это не значит, что я начну бегать по хате с воплями: «Жизнь несправедлива, Маню – на кол, шинигами – под расстрел, Обаму – на костер!» Ты чего хочешь? Чтобы я тебе нервы портила? А смысл? Тебя все равно заберут! Так чего зря кислород и нервы переводить? Нервишки-то не восстанавливаются!

Повисла тишина, и Бёздей сверлил меня пронзительным взглядом алых глаз. Мне вдруг стало как-то неуютно и даже стыдно. Я ведь, фактически, ему сказала, что он мне на нервы действует… Ну так правда действует! Но это слабое оправдание… Я помялась и подошла к маньяку, теребя подол кофты. Что сказать-то? Ааа, мама миа, почему в детстве ты меня не научила извиняться? Хотя не твоя вина – ты меня учила. Ремнем по пятой точечке. Наверное, это и отбило все желание приносить извинения…

– Ммм… Бейонд, а хочешь, я тебе сказку расскажу? – пробормотала я, но фортель не прошел.

– Нет, – холодно бросил он, и я, титаническим усилием воли заставила себя посмотреть ему в глаза. О как. А он и не злится вовсе… он… Я вздрогнула. В красных глазах застыла боль. Сжигающая, уничтожающая душу боль.

– Прости, – прошептала я, и крепко обняла Бёздея. Ну вот, дожила… Я извиняюсь. Не за то, что нахамила, а за то, что ничего поделать не могу…

Холодные ладони легли мне на спину, и я услышала тихий шепот рядом со своим ухом:

– Не извиняйся. Это не твоя вина.

– Но и не Машина! – пробормотала я, посмотрев Бейонду в глаза. Не нравится мне его тон. Он явно выделил слово «твоя», и что-то мне подсказывает, что он винит Марию…

– Ты так думаешь? – вскинул бровь он. – Она согласилась выполнить все задания, а ведь могла…

– Бейонд, если она их не выполнит, вас все равно заберут, – едва слышно прошептала я.

– Это еще не известно, – маньячно усмехнулся он. – Мы не знаем этого точно, а она даже не попыталась выяснить.

– Да как она выяснит-то? – опешила я.

– Спросит у своего родственничка, – язвительно бросил Бёздей, и я замерла. Стоп, а правда! Почему бы не поговорить с Графом, пластинка-то у Маши сохранилась! Вдруг удастся его уговорить?!

– Бейонд, ты гений! – воскликнула я и повисла у своего любимого маньяка на шее. Он явно растерялся, не ожидав такого, но тут же собрался, прямо как Кубик Рубика самостоятельный, и крепко меня обнял. – Мы ведь с ней и не подумали об этом! Что ж ты раньше-то молчал? Блин, а вдруг получится Графа уговорить?

– Вы что, правда об этом не подумали? – слегка удивленно вопросил Бейонд, и я поняла, что он в трансе от нашей тупости.

– Эм… Прости, – пробормотала я. – Нам это и в головы не приходило. Мы же с Маней сто раз обсуждали, что можем сделать, а позвать Графа и попробовать договориться – и в мыслях не было.

– Странно, – фыркнул Бейондыч. – L сказал, что вам не удастся его уговорить, и я думал, что вы с ним это обсуждали.

– L? – я возмущенно посмотрела на Бёздея. – Да он нам никогда ничего не говорит! Он же хуже партизана на допросе! И ты хорош – молчал! А мы… Ну, да… – стало как-то стыдно. – Мы дуры…

Я растерянно опустила взгляд, а Бейонд усмехнулся и крепко меня обнял.

– Что ж, если вы об этом не подумали, прощаю, – заявил он, скользнув губами по моему виску. Я разнежилась и прижалась к нему всей своей бренной тушкой, но тут же нахмурилась.

– А если не получится? – едва слышно озвучила я свои мысли.

Ладони Бейонда замерли на моей спине, а сам он нахмурился и, посмотрев мне в глаза, четко сказал:

– Тогда я соглашусь. Это наш единственный шанс, и если ничего не получится, она должна будет выполнить все задания. Но запомни: я не хочу уходить. И если бы у меня была возможность, я сделал бы что угодно, чтобы остаться.

Как-то мне не по себе…

– Что угодно? – осторожно спросила я, отчаянно не желая услышать утвердительный ответ. Бейонд вновь нахмурился, а затем четко и уверенно ответил:

– Что угодно, кроме предательства.

Я почувствовала, что улыбаюсь. Да уж, так искренне улыбаться меня может заставить только он…

– Спасибо, – прошептала я и снова повисла на шее своего личного маньяка.

– Не благодари за правду, – фыркнул он, прижимая меня к себе.

– Так за то, что это правда, я и благодарю, – пробормотала я и чмокнула его в щеку. Глаза Бейонда странно загорелись и он вдруг сказал:

– Выполнишь одну мою просьбу?

– Какую? – насторожилась я. О да, я личность недоверчивая, и «что угодно» даже в такой ситуации не заору…

– Расскажи мне, – тихо сказал он, и я вздрогнула. – Расскажи, почему так боишься предательства.

Я тяжко вздохнула и подумала, что уж кто-кто, а Бейонд имеет право знать. Да и он мне свои секреты рассказывал… Нехорошо это – получать, ничего не давая взамен, и, скорее всего, ему я смогу открыться, не впав в истерику.

Я кивнула и заползла на свои нары полигонообразного размера, а Бейонд сел рядом, скинув тапки, и сразу же обнял меня, крепко прижав к себе. Я помолчала, вслушиваясь в его размеренное сердцебиение, а затем тихо заговорила:

– Мой отец всегда был человеком жадным и беспринципным, и не надо мне говорить: «О родителях так не говорят».

– И не собирался, – фыркнул Бейонд, и я кивнула.

– Ему всегда было начхать на меня и на маму, ну а она… Она была его копией, за одним исключением: она-то его любила, а вот он любил ее деньги и женился по расчету. Просто мой дедушка по маминой линии имел нехилые сбережения, и был ростовщиком. Вот только меня ни один из них не любил: отцу так и вовсе начхать было, а мать сначала старалась отца мной к себе привязать, а потом поняла, что я бесполезна, и плюнула на меня. Я росла, фактически, сама по себе, что было явным плюсом: я не стала скупердяйкой, чихающей на всех с высокой колокольни, а потом, когда мне было восемь, мать узнала, что у отца есть любовница. Скандал был дикий, но папаша сказал, что бросит любовницу, и все улеглось: денежки он терять не хотел. Раздел имущества – штука неприятная для жмота, а тогда брачных контрактов еще не было. Вот только эта дамочка решила, что папашку моего вернет любой ценой, и решила меня похитить. Она тоже была не из бедных, но явно беднее моей мамаши, потому отец и выбрал более толстосумчатую женщину. Она выкрала меня по дороге из школы и привезла к себе на квартиру. Страшно мне не было: я искренне верила, что папаша меня спасет. Наивная. Пока эта мадам вещала, что вернет моего батю любой ценой, а если нет, я буду с ней, как напоминание о нем, и никогда больше не увижу родителей, я упорно доказывала ей, что он нас с матерью не бросит, что он спасет меня, а потом мы будем жить долго и счастливо, а ее посадят, потому как она закон нарушила. Она же сказала, что наше счастье ничего не стоит, и его легко разрушить, а я ответила, что она просто дура, и счастье нельзя ничем измерить. Тогда она рассмеялась и спросила, знаю ли я сколько весит счастье. Я ответила, что нет. Она спросила: «А сколько оно стоит?» – и я заявила: «У счастья нет цены, его можно только заслужить!» Какая ж я наивная была… Ну, собственно, она меня наивной и назвала и сказала, что его можно купить, а я, на свою голову, ляпнула: «Докажи!» Дура, право слово… Хотя, может, оно и к лучшему: мне еще в детстве показали, как мир устроен. Она ответила: «Легко! Ты ведь знаешь, что твой папочка любит деньги?» – и позвонила отцу. Изменив голос, она предложила ему деньги, сказав, что, если он прекратит поиски, ему заплатят кругленькую сумму. На вопрос папаши: «Что с ней будет?» – она ответила: «Какое это имеет значение? Все, что я захочу», – и увеличила сумму. А мой папаша… – я горько усмехнулась и поняла, что еле сдерживаю слезы, которых не было уже долгие годы. – Он начал торговаться…

Бейонд крепко прижал меня к себе, и я всхлипнула. Ледяные пальцы осторожно гладили меня по волосам, и я закусила губу. Маше это, вроде, помогает… Боль и впрямь немного отрезвила, и я продолжила:

– Они сошлись в цене, и отец меня продал, сказав: «Дальнейшая ее судьба мне не интересна». Я все это слышала, весь разговор – она воткнула мне в рот кляп и включила громкую связь. А когда он сказал это и бросил трубку, она меня развязала и спросила: «Что же, видишь: я была права. И не надо плакать. У счастья есть цена. Я всегда мечтала о ребенке, и мне тебя продали. Хочешь остаться со мной или вернуться к папочке?» Я молчала и просто плакала, а потом подумала, что лучше жить с покупателем, чем с продавцом, и согласилась. Она заплатила отцу и оставила меня, ребенка своего любимого, у себя. Пару дней все было нормально, за исключением того, что меня не выпускали на улицу и заставляли называть шизанутую постороннюю тетку мамой, а потом началось. Она поняла, что забота о чужом ребенке не дает ей иллюзии того, что он ее любит, даже когда я ее мамой называла. В результате, она начала меня избивать за каждую провинность. То не так сказала, это не так сделала, здесь ни к месту улыбнулась, тут не так посмотрела… Потом все стало еще хуже: она начала пить и как только напивалась, избивала меня до потери сознания, постоянно повторяя, что все продается и все покупается, а любви нет, и мужики – сволочи. Вот в последнем я ее поддерживала, но думала, что хоть мама моя меня ищет. Наивная, что сказать… Все закончилось, когда мой папаша ее прямо на улице послал далеко и надолго, назвав «сумасшедшей шалавой» и велев к нему больше не приближаться. Она тогда вернулась и…

Я замолчала, а затем тяжело вздохнула и прошептала.

– Я ведь даже практически не помню, что тогда произошло, только боль от ударов – я тогда чуть не умерла.

Я почувствовала, как руки Бейонда сжались в кулаки, а сердце бешено забилось. В следующий миг он крепко прижал меня к себе, да так, что я подумала, он мне кости переломает, но я была благодарна – это дарило невероятное чувство защищенности, как ни странно, и я прижалась к нему, вцепившись пальцами в его водолазку.

– Это через два месяца после покупки было. Она избила меня так, что я не приходила в себя, и она, испугавшись, вызвала скорую. У меня было внутреннее кровотечение, мне сделали операцию, и я впала в кому, а пришла в себя через неделю. Странно, но первой моей мыслью было не «Где мама?» – а «Где Клава?» – так ее звали. Наверное, я стала жертвой Стокгольмского синдрома… Она же была очень милой и доброй, когда была трезвой и не злилась. Все время спрашивала, как у меня дела, и вообще вела себя как настоящая мать. Но ее в больнице не было. Никого не было. Врачи сказали, что после того, как меня привезли на «Скорой», меня никто не навещал. Я назвала свое имя, врачи связались с моими родителями, а когда мать приехала – на следующий день – я услышала ее разговор с врачами. Она интересовалась, кто вызвал скорую, а когда все поняла, позвонила Клаве. И знаешь, она предлагала ей деньги. Говорила, что готова заплатить, чтобы она снова меня забрала. Но та отказалась, и мать, дико злая, была вынуждена забрать меня домой после того, как я поправилась. Она ведь ни разу даже ко мне в палату не зашла – только принесла одежду сменную и с медсестрой передала, а потом пропала и лишь к врачам подходила, узнавала, как я, чтобы «сохранить лицо». А потом явилась, когда меня выписали, и отвезла домой. Я же сразу помчалась к Клаве, потому что не хотела жить с предателями, но та, открыв дверь, заявила: «Я познакомилась с мужчиной своей мечты. Это врач „Скорой”. Ни твой отец, ни ты мне больше не нужны», – и захлопнула перед моим носом дверь. Меня все предали… Через месяц она вышла за того врача замуж, а потом я узнала, что она ему заплатила за то, чтобы он «поверил», будто меня избили какие-то хулиганы в подъезде, и так и сообщил в больнице. Они ведь даже забирали меня не из квартиры, а из подъезда – она меня туда выволокла для правдоподобности истории. Я тогда подумала, что не буду верить людям и никогда не влюблюсь, потому что мужики – сволочи, и им на женщин наплевать, а людям доверять вообще нельзя. Но потом встретила Машу – она была такая же, как и я, и я ей поверила, потому что тот, у кого в глазах такая же пустота, как у тебя самого, тебя не предаст – мне так казалось… И я оказалась права. А потом появились вы, и знаешь… Я вам тоже поверила. А особенно тебе. Ты ведь не только меня не предал, но и Машу, хотя она тебе даже другом не была – лишь партнером по тренировкам… Ты… Ты самый замечательный человек в мире, и я тебе верю. Ты единственный, кто, кроме Маши, обо мне волнуется, и единственный, кто, понимая меня без слов и принимая такой, какая я есть со всеми заморочками, и сам разделяет мою точку зрения и верит в то же, во что верю я. Ты… Бейонд, я…

Я замолчала. Сил говорить больше не было. И тут я почувствовала, как моей щеки невесомо касаются ледяные пальцы. Он осторожно и заботливо вытирал мои щеки, и я поняла, что все же плачу. Слишком больно было вспоминать предательство… И если родители никогда и не говорили, что любят меня, то Клава говорила это каждый день, называла меня «дочуркой», и я искренне верила, что она меня любит. А потому ее предательство было больнее всего, и я уверена, заплакала я именно тогда, когда говорила о ней…

– Я тоже думал, что все люди предают и никому не доверял, – тихо сказал Бейонд. – Думал, что людей со странностями общество принять не способно, равно как и отдельные индивидуумы. Считал, что если я кому-то поверю, меня обязательно бросят, оставят в одиночестве. Даже А ушел, хотя знал, что я останусь один, и я думал, что если уж такой же как и я, «ненормальный», меня оставил, то о простых людях и говорить нечего – они не поймут меня и обязательно предадут. Убивая, я не жалел их. Мне было все равно. Я не верил, что нет людей, заслуживших жить настолько, чтобы побороть саму смерть. Вот только, познакомившись с тобой, я почувствовал, что ты понимаешь меня, хоть ты и не была ни гением, ни обладателем глаз Бога Смерти. Когда ты тонула, я подумал, что не хочу потерять человека, понимающего меня. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы вряд ли решил его спасти. Разве что твою подругу, потому что ее стиль боя о многом мне сказал. Я тогда подумал, что хочу, чтобы ты поняла меня, да и сам хочу понять, что у тебя на душе. Потому и попытался подбодрить, и когда мы впервые поговорили не о том, что значит «убить», а о том, что нам было интересно, я вдруг понял, что ты мне куда ближе, чем я думал. Потому я и решил подпустить тебя к себе ближе, чем кого бы то ни было в своей жизни. А когда ты испугалась из-за какой-то несчастной царапины, мне впервые в жизни стало тепло на душе. Обо мне ведь никто и никогда не заботился, не волновался… Я понял, что не хочу отпускать тебя. Понял наконец, что чувствую. А когда ты сказала, что я куда лучше L… – Бейонд замолчал, а затем сказал то, чего я не ожидала услышать, я ведь думала, что он скажет: «Я понял, что ты мне нравишься»… – Я понял, что мои чувства взаимны. Только вот думал, что ты меня к себе не подпустишь. Но когда ты спела ту песню, я понял, что ты готова открыть мне душу, и решил, что молчать смысла нет, потому и признался. Вернее… Я ведь тебе еще не признался, фактически.

Я вздрогнула. Что правда – то правда. Бейонд ни разу не говорил, что любит меня. Да что там «любит»! Он мне даже: «Ты мне нравишься», – и то ни разу не сказал… Я попыталась отстраниться, но Бёздей крепко прижал меня к себе, не давая возможности пошевелиться, и прошептал в самое ухо, опаляя его горячим дыханием:

– Я тебя люблю, Юля. Прости, что не говорил раньше…

Черт… Почему так больно, хотя счастье зашкаливает? Почему сердце рвется на части, хотя готово выпрыгнуть из груди от радости? Потому что… завтра я этого услышать уже не смогу?..

– Бейонд!.. – я вцепилась в воротник Бёздея и разрыдалась. В голос, с подвываниями, со всхлипами – так, как не плакала с восьми лет. С того дня, как Клава захлопнула перед моим носом дверь. Я ведь тогда поклялась себе, что в жизни слезы не пролью из-за людей, но не смогла сдержать клятву. Я не хочу его отпускать…

– Тише… – прошептал Бейонд, осторожно гладя меня по волосам. – Тише. Если я вынужден буду уйти, знай, я не попаду в тот день, когда моя мать сказала, что беременна и у меня будет брат, ведь я думал, что он будет таким же, как и я, и появится тот, кто меня поймет. Запомни: я попаду в тот день, когда впервые тебя поцеловал. Когда ты впервые сказала, что любишь меня.

– Бейонд… – я шмыгнула носом и прижалась к нему изо всех сил. – Не уходи…

Наивно, глупо, бессмысленно… но я это все же сказала. Просто не могла не сказать.

– Если смогу, не уйду, – кивнул он. – Если есть хоть один шанс из миллиона, что я смогу остаться, я воспользуюсь им.

– Я тебя люблю, – прошептала я, зарываясь в жесткие темные волосы пальцами.

– И я тебя люблю, Юля… – ответил Бёздей и накрыл мои губы своими.

Такой мягкий, такой нежный, но такой настойчивый поцелуй с соленым привкусом моих собственных слез. Поцелуй со вкусом боли и нежелания отдавать свое счастье. Поцелуй, говорящий: «Прости, что не могу быть рядом всегда». Я отстранилась от Бейонда и подумала, что раз уж он должен уйти, я не хочу, чтобы все так и закончилось. Стыдно, а вообще-то нет – ни капли не стыдно признаться, но хоть я с парнями и встречалась, отшивала всех до того, как отношения заходили дальше конфетно-букетной стадии: я им не верила и считала, что так будет лучше, думала, что никогда не выйду замуж, а без любви ложиться в койку не хотела. С Бейондом все было иначе – я его любила и верила ему, а потому подумала, что если и будет в моей жизни мужчина, то пусть именно он.

Я осторожно коснулась губами его щеки, провела дорожку из поцелуев к его уху, и начала осторожно и несмело целовать его шею. Ладони Бейонда заскользили по моей спине, и он, резко толкнув меня на кровать, навис надо мной. Его губы нежно и умело начали выводить на моей шее непонятные узоры, и я зарывалась в его волосы пальцами, отчаянно борясь со страхом неизвестности. Его руки скользили по моей талии, но как только тонкие аристократические пальцы коснулись моей груди, я вздрогнула. Бейонд замер и отстранился, внимательно вглядываясь мне в глаза, а затем взгляд его стал очень грустным, но одновременно с этим очень теплым, таким, как никогда раньше.

– Не нужно, – прошептал он и осторожно коснулся губами моего лба, а затем сел, облокотившись спиной об изголовье кровати.

– Почему? – возмущенно и расстроенно спросила я, тоже принимая сидячее положение.

– Потому что велика вероятность того, что я уйду, – грустно ответил мой любимый убийца. – А я не хочу исчезнуть, обесчестив тебя.

– Идиот, что ли? – возмутилась я. – Мне никто кроме тебя не нужен!

– Это не важно, – нахмурился Бёздей. – Я не поступлю так с девушкой. Не брошу ее, лишив невинности. Может, я и убийца, но не последняя скотина, и если ты хранила себя, я не имею права делать это, зная, что завтра исчезну.

Повисла тишина. Странно, но мне даже обидно не было – наоборот, стало как-то хорошо и тепло на душе. Я осторожно обняла Бейонда и тихо сказала:

– Спасибо.

– Не благодари, – прошептал он и, чмокнув меня в макушку, крепко прижал к себе. Я расслабилась и закрыла глаза, слушая ровное биение сердца любимого человека и дыша в такт с ним. Так хорошо и спокойно мне не было никогда в жизни, и, проваливаясь в сон, я подумала о том, что Бейонд и есть моя жизнь…

Конец POV Юли.

====== 42) «Время уходить», или «Пара заветов от Гениев» ======

Я проснулась и сразу поняла, что что-то не так: меня кто-то обнимал, да еще и сопел прямо в макушку. Я распахнула глаза и увидела знакомую полосатую водолазку. А, все, паника отменяется. Ему можно. Накатили воспоминания о прошлом вечере, и я немного грустно улыбнулась. Да уж, Дживас и впрямь нечто… Он почувствовал, что я не сплю, и завозился. А он, оказывается, когда спит, еще большая милашесть, чем Ниар: тот похож на ребенка, ну, или на хомячка, а вот Дживас, когда дрыхнет, смешно морщит нос и слегка шевелит губами, словно что-то говорит, вот только что именно – ни фига не понятно, ибо звуковое сопровождение у его излияний отключено, а по губам читать я не умею. Когда же он начал просыпаться, он еще больше наморщил нос, зевнул во весь рот, потянулся как самый настоящий кот – вытянув руки над головой и чуть ли не человека на дыбе изображая, а затем часто-часто заморгал, потер лицо ладонями, снова смачно зевнув, и удивленно воззрился на меня.

– И тебе с добрым утром, – фыркнула я в ответ на его растерянный взгляд, и щелкнула его по носу.

– Не сон, – усмехнулся он и, резко сев, обнял меня, уронив на кровать.

– Ты чего творишь? – расхохоталась я, дрыгая ногами. – С утра уровень маньячности зашкаливает?

– Ага, – легко согласился Майл, чмокнув меня в нос и потрепав по волосам. – Решил побыть немного порывистым и импульсивным. Запрещено?

– Что за жуткий ООС моего любимого лемура? – фыркнула я, а затем, поймав расстроенный взгляд этого самого лемура и взъерошив его и без того растрепанную шевелюру, заявила: – Но мне нравится!

Майл фыркнул и несильно стукнул кулаком по моему лбу, сказав:

– До инфаркта доведешь, глупая.

– Не, на инфаркты у Киры монополия, – парировала я. – Я – максимум до нервного истощения.

– Жестоко, – протянул Дживас, тиснув прядь моих волос и начиная щекотать ими мой же собственный нос. Нахал! – С пытками убивать собралась!

Я чихнула и начала вырываться – щекотки я боюсь жутко… Но эта полосатая пакость меня не отпускала и, бросив попытки защекотать мой нос, принялась щекотать мои несчастные бока. Я завизжала и сквозь хохот возопила:

– Пусти, изверг!!!

Майл все-таки смилостивился и, чмокнув меня в лоб, отпустил меня. Ура, свободу попугаям! Я вскочила и, покрутив пальцем у виска, показала язык сидевшему на коленях в центре койки моих предков Дживасу, а затем, поняв, что кроме довольного хихиканья ничего не дождусь, свалила в душ. Настроение было отличное, и я мурлыкала себе под нос веселую песенку «Канцлера Ги». Ополоснувшись, я вырулила на кухню и была встречена картиной Репина «Приплыли тапочки к дивану, помахав, аки флагом, красными революционными труселями». Дживас стоял у плиты и что-то жарил.

– Не успел, – раздосадованно пробормотал он, и до меня доехало, что он изображает хозяюшку, чтобы сделать мне сюрприз.

– Ох, ё-моё, – протянула я. – Меня тут не было. Продолжай…

С этими словами я утекла обратно в ванную и, врубив воду, поймала в зеркале собственное довольно улыбающееся во все «32-норма» отражение.

– Чего лыбишься? – вопросила я у него. Ясен фиг, отражение не ответило – я ж не дедушка Ау… Поторчав в ванной еще минут десять и помучив ее своими песнопениями, я выскреблась на свет Божий и, осторожно заглянув на кухню, обнаружила Дживаса, сидевшего на диване и дымившего в окно, а также тарелку с сырниками.

– Майл, я тебя обожаю! – возопила я, повиснув у него на шее, как коала на эвкалипте.

– Я курю, балда! – возмутился он. – Сгинь за пределы дымовой завесы!

Однако, вопреки собственным словам, он меня обнял, высунув руку с сигаретой в окно. «Нет, так не пойдет», – подумала я, со вздохом отлепилась от него и прошествовала на свое место. Изящно усевшись на свой троно-стул и сложив ручки на коленочках, я заявила:

– Обслужите леди, официант!

Майл фыркнул, сделал последнюю глубокую затяжку, швырнул окурок в окно, подошел к раковине, снял висевшее на стене полотенце и, положив его мне на колени, слегка поклонился, заведя одну руку за спину.

– Что еще изволит моя Принцесса? – вопросил он тоном заправского дворецкого. У нас косплей? Ура!

– Ши-ши-ши, Принцесса хочет чаю! – выдала я тоном Бельфегора из «Реборна».

– Будет исполнено, – с поклоном ответил Майл и начал быстро заваривать чай, благо, чайник только что вскипел. Я же, начав величественно жевать сырники, бросила:

– Почему нет сметаны? Принцесса не будет есть сырники без сметаны, ши-ши-ши…

Майл достал из холодильника требуемое, с пофигистичной харей накидал на три аккуратных, ровных сырничка по большой ложке сметаны и водрузил банку на стол.

– Что-нибудь еще, моя Принцесса? – с поклоном номер три вопросил он.

Я призадумалась, а затем выдала:

– Петь шансон я тебя не попрошу, мой дворецкий, ибо это будет зверский ООС, который даже я не переживу, а потому пока все.

– Благодарю за избавление от пытки, Принцесса, – заявил Дживас, поклонился и уселся, а вернее, рухнул на диван у окна. Я думала, он снова закурит, но он оперся локтями о стол и, подперев щеки руками, воззрился на меня. Я тоже послала игру в Принцессу Каваллини на фиг и вопросила: