Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

  С противным треском подломились прогоревшие толстенные балки и пылавшая крыша рухнула внутрь дома.

  – Поживите у меня тут! Поживите! – продолжал хрипеть кашляющий старческий голос. – Попомните еще меня, старую! Попомните, ироды!

  … Где-то с полчаса еще раздавались стоны из-под горящего дома, но собравшиеся вокруг жители села стояли и молча смотрели перед собой.

  – Сдохни, наконец-то, старая карга! – в конце концов не выдержал Гнат, запустив деревяшку от плетня в огонь. – Живучая какая, тварь... И чтобы никто даже близко не подходил к огню!

  Выставив вперед небольшой животик, закрытый цветастой рубахой, никчемный человечешко пошел в сторону комендатуры. Через секунду, волком оглядев собравшихся, за ним двинулся и Митрофанушка.

   23

  Недалеко от болота. Партизанский отряд «Смерть немецким оккупантам». Около 12 ночи. Возле небольшого костерка сгрудились люди: один лежал, накрывшись ободранной шинелью; другой сидел, протягивая руки к костру, третий протирал ветошью винтовку. Однако, кто что бы ни делал, он в тоже время и слушал...

  – Тетя Агнешка, ну расскажите еще! – едва замолчал мелодичный, переливающий голос, занудел кто-то из малышей. – Мы совсем не устали. Расскажите еще сказку.

  Одетая в жакет женщина, поправила спадавший на лицо локон, и лукаво посмотрела на старшину, тоже сидевшего возле костра.

  – А вот что на это скажет товарищ командир? – с заметным польским акцентом спросила она и вновь стрельнула глазами в строну Голованко. – Уже поздно и детишкам пора спать...

  Крошечные глазки с надеждой устремились на старшину. К его удивлению точно также на него смотрели и почти все остальные – здоровые мужики и бабы. Голованко застыл... «Лес, костер, гурьба ребятишек..., – с тоской думал он. – Будто бы и войны нет! Эх, люди, что вы делаете такое? Что же вам не хватает?».

  Над ними висело черное, как тушь небо, густо усеянное сверкающими июльскими звездами. Казалось протяни руку, и вот они... Хватай! Совсем как тогда...

  – Хорошо! – наконец, не выдержал такого давления старшина и махнул рукой. – Давай, Агнешка еще одну сказку и все! Завтра дел у нас полно, а вам учится.

  Женщина, раньше работавшая в Бресте учительницей, развела руками и весело проговорила:

  – Раз сам товарищ командир разрешил, тогда расскажу еще одну сказку... В одном далеком, далеком от нас городе жил один старик. Не было у него семьи: ни жены, ни детишек, ни братьев и сестер. Был один одинешенек на белом свете.

  – А куда делись его детишки? – вдруг, спросил один из малышей, пристроившийся у нее на коленях. – Их, что убили фашисты? Расстреляли, как нашего папу?

  На секунду вокруг костра воцарилась тишина, пока рассказчица не опомнилась.

  – Что ты Олечка, какие фашисты? – принужденно рассмеялась она, гладя ее по лохматой головке. – Я же говорю, старик жил в далеком, далеком городе, где нет ни каких фашистов.

  – А можно мне туда? – ни как не могла успокоиться девочка, просительно заглядывая ей в глаза. – Можно-можно?

  Хрясть! Солдат, чистивший винтовку, громок щелкнул затвором.

  – Конечно, можно, моя крошка, – учительница крепко прижала ее к груди. – Скоро мы все туда поедем... А пока слушай дальше. Взял как-то старик большое такое полено. Березовое, с сероватой корой. Погладил его и говорит: «А что это я один и один... Скучно и тяжело жить одному в нашем городе. Сделаю я себе сыночка из этого полена». Сказал так, да и начал стругать из дерева деревянного человечка. Долго он его стругал, потом полировал, потом краской покрасил. Стал человечек красивый – красивый... Вот почти как этот!

  Тут она быстро выхватывает из-за спины что-то длинное с веревочками. Деревянный человечек с ножками и ручками на веревочках. Детишки завизжали от неожиданности. Старшина все это время улыбался: этого буратино он делал почти всю вчерашнюю ночь. Агнешка задрыгала человечком. Его руки стали подниматься и опускаться, подниматься и опускаться, совсем как у настоящего человека.

  – И человечек открыл глаза. А старик сказа: «Назову-ка я тебя Буратино!. Больно это имя хорошее. Знавал я как-то одну семью с такими именами, так все они жили счастливо и долго».

  – Тетя Агнешка, тетя Агнешка, а деревяшки не могут говорить, – задергали ее уже с другой стороны, где в точно такой же позе сидел вихрастый мальчишка. – У меня солдатики были деревянные. И я с ними разговаривал, а они молчали... Они же неживые!

  Тяжело вздохнув, женщина обняла и эту головку.

  – Да, Дима, не могут, – грустно проговорила она, тиская его. – К сожалению не могут, но не все так просто... Многое что окружает нас далеко не такое, каким кажется...

  Последняя фразу, похоже, вообще никто не расслышал.

  – Так ладно, давайте спать, – медленно приподнялся старшина. – А то вон и наша рассказчица уже устала! Все спать!

  С недовольным бормотанием детишки разошлись по своим шалашам, где спрятались под теплый мамкин бок. Потом стали расходиться остальной народ. Возле костра осталось только игрушка – деревянный Буратино, который оказался никому не нужен. Ну, или почти никому не нужен!

  Угли уже подернулись сероватым пеплом; лишь кое-где мелькал красноватый огонек. Темнота со всех сторон обступила бывшее кострище и уже наступала на на угли, грозя и их окутать своим пологом. Под ее покровом из леса вытянулся тоненький пруток, который своим гибким концом ухватился за тельце куклы и быстро утянул ее в темноту.

  … Прошло несколько часов. Солнце только начинало подниматься над горизонтом. В лесу царил полумрак. Было сыро и свежо. Повариха, осторожно держа ведра, шагала по тропинке. На такой лагерь было нужно много воды и бойцы, выделенные ей не всегда управлялись к сроку. Поэтому иногда, кода командир не видит, Клавдия сама хватал два здоровенных ведра и бежала к ручью.

  Шла она медленно, хотя было совсем не тяжело. Тропинка просто была просто усеяна корневыми узлами, которые змеями пересекали почти каждый ее участок. Видно было еще не очень хорошо, поэтому она внимательно смотрела себе под ноги.

  Тук-тук-тук-тук! Раздался глухой ритмичный звук. Было похоже на что-то деревянное, которое стучало друг об друга. Повариха насторожилась и медленно положила ведра. В стороне от тропинки, примерно в паре метров, что-то блестело и дрыгалось.

  – Ой! – вскрикнула она, хватаясь за сердце. – Боже ты мой! Ой!

  Прямо по траве вышагивал тот самый деревянный человечек. Он смешно подбрасывал вверх ноги, словно они у него были загипсованы и не могли сгибаться в коленках. Все тело при этом дрыгалось, как наэлектризованное.

  – А-а-а-а-а-а! – сорвалась на визг Клавдия Степановна. – А-а-а-а-а-а! Вона! Вона!

  Ведра полетели в стороны и опрокинулись! Женщина с немыслимой для своих форм и лет скоростью понеслась в лагерь.

  – А-а-а-а-а-а! – неслось вслед за ней. – А-а-а-а-а-а!

  Бах! Шедшего ей навстречу солдата, несущего уже пустые ведра, просто снесло. Щуплый, еще толком не оправившийся от ранения боец, отлетел в кубарем покатился по траве.

  – Ой! Что же это такое?! – никак не могла она успокоиться. – Что же такое! Что же такое?! Боже мой! Боже мой!

  Единственным кто ее смог остановить оказался сам командир. Крепко схватив ее за плечи, Голованко сильно тряхнул Клавдию несколько раз. У него это получилось так сильно, что клацнули ее зубы.

  – А ну прекратить! – приказал он, строго смотря в ее глаза. – Что за ор в бабьем батальоне?! Молчать! Давай-ка все с толком и с расстановкой...

  Через пару минут старшина с непонятным, но нехорошим предчувствием, подумал, что вот и объявился Андрей

   24

  Андрей продолжал копаться в себе, пытаясь понять, что же с ним происходит. «Вот был человек, – размышлял он. – Вроде хороший и умный. И вдруг, раз! И не стало человека!» . Ни чего не хотелось делать. Все то, что раньше хоть как-то скрашивало его удивительное перемещение, сейчас было ему практически недоступно. Лес мягко давил на него, забирая все больше и больше территории.

  «Вот так однажды от меня вообще ничего не останется, – размышлял Андрей, наблюдая за колыханием веток на одном из деревьев. – Пшик! И нету Андрея Ковальских!».

  Тут он почувствовал знакомое давление. Лес словно звал его. «Вот думаю я … о себе, о живых и мертвых, о плохом и хорошем, о людях, наконец. И чем больше я копаюсь, тем больше во мне появляется всяких вопросов... Кто мы такие? Те ли мы, люди, кем кажемся? Почему мы поступаем так, а не иначе? Я раз за разом вспоминаю свое прошлое, наблюдаю за своими мыслями, пытаясь понять... Все так сложно и туманно. Сейчас мне ясно лишь одно – в нас, то есть в вас людях, нет потребности следовать законам жизни! Люди абсолютно нелогичны и не последовательны! А главный закон жизни ведь так прост...».

  В окружающей их темноте возник крошечный желудь с едва проклюнувшимся росточком. Он был не заметным, зеленым и, казался, совсем невесомым... Солнечные лучи. Капли дождя, щедро подаваемые природой, наполнили его силой и жаждой жизни. Вот из скрюченного состояния он стал медленно выходить, расправляя два небольших листочка в разные стороны. Еще через некоторое время росток стал еще выше и толще, пока наконец не превратился в небольшую веточку – предвестник могучего дуба... «Вот он закон жизни! – зашептал Андрей. – Цель любого движения, независимо от того, вперед или назад, стремление к целесообразности, Каждое движение, каждый шаг живого существа – это последовательный и логичный ответ на окружающую действительность и его внутреннее состояние! Так, маленький росток тянется вверх, потому что это самый эффективный путь!».

  Дальше между ними вклинился другой образ. Небольшая группа косуль убегает от волка, который, в конце концов, настигает последнюю – хромую самку. «И это закон жизни – эффективность! Слабое питает сильное, делая его еще более сильным, а тот в свою очередь отдает свою мощь другому... Все живое логично, предсказуемо, эффективно, целесообразно, а главное, понятно! Ты, вы все, другие! Вы похожи на что-то страшное, расползающееся, ничем не объяснимое!».

  Вновь все задрожало и появилась другая картина. Здоровенный, лязгающий металлом танк на скорости врезался в бревенчатую избушку и вышел из нее с другой стороны... Потом появилась серая фигура в ненавистной каске. Прикладом карабина, немец с ожесточением долбил по коленопреклонной женской фигурке, пытающейся защитить своего ребенка... Вот уже красноармеец, выскакивая из полузасыпанного блиндажа, втыкает саперную лопатку в голову своему противнику. Через мгновение все сменяется чернотой – густым, иссиня-черным дымом, который клубами валит от небольшого сарая. Из-за плохо прибитых досок вытягиваются тонкие ручонки...

  «Но человек... – на секунду Андрей запнулся. – Мы..., они же другие! Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами назвать нельзя. Живые таким образом не поступают... Все, к чему мы прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание – это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное существо!».

  Напряжение постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему хотелось крепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в пыль. «Боже! – метались его мысли. – Ведь все это правильно! Каждое слово – чистая правда... Все, все, что мы ни делаем, – это какое-то убожество! Но как же так? Это же неправильно!».

  «Нарисованные» им же самим образы были настолько реальными и одновременно правдивыми, что буквально убивали! «Ведь все именно так! Именно так! – в каком-то туман плавал Андрей. – Все мы губители живого и я тоже...». С каждой новой мыслью, с каждым невысказанным словом он снова нырял в пучину образов и видений.

  «Вот маленький Андрейка задумчиво смотрел на смородиновый куст, растущий около изгороди. Ярко-красные ягоды манили его своим ароматом и размером. Он посмотрел по сторонам и, увидев, что никого кругом нет, решительно отломил ветку...». Боль затопила его сознание! Хрясть! Негромкий звук отломленной ветки вновь и вновь отдавался колокольным звоном. «Потом показался уже повзрослевший парень... Ночь. Он лезет во двор. Вдруг, на него с лаем бросается дворовый пес, спросонья не узнавший своего хозяина... Андрей с хрустом переломившихся досок падает на спину. Раз, Раз! На ластившегося пса полетел град ударов!». «Нет! Нет! – стонал он, пропуская через себя все новые и новые воспоминания. – Ну, зачем?». Они наплывали на него один за другим... «Озлобленные лица, от которых несло сивухой... Крепкие кулаки, сжимавшие деревянные оглобли... и кричавшие от боли цыгане, табор которых разгоняли озверевшие деревенские. Не щадили никого: ни детей, попавшихся под руку; ни женщин, прикрывавшихся своими тряпками; ни старых, бросавшихся под колеса повозок... Здоровые парни в красных рубахах, нарядившиеся словно на праздник, под пение перепившегося попика крушили утварь, разбивали топорами высокие телеги... Кругом все горело! Огонь! Огонь! Везде был один огонь! Вопила от боли молодая цыганка – почти девчонка, несколько часов назад задорно вытанцовывавшая перед всей деревней. Дебелая молодуха с лицом, покрытым красноватыми оспинами, с силой охаживала ей палкой. Платье на девчонке порвалось и висело лохмотьями, открывавшими белую спину. Вид голого тела еще больше раззадоривал тетку, начинавшую выкрикивать что-то несвязное и ухать при каждом ударе...».

  «А-а-а-а-а-а! – кричал, вопил, стонал Андрей, выливая свою боль в никуда. – Да! Да! Да! Да! Сотни раз Да! Мы такие! И что! Это мы! Что же теперь!». Его сознание словно раздвоилось... «Что? – вопрос заполнил все пространство меду ними. – Ты спрашиваешь что? Я живое существо, вы – нет! Вы несете всем нам опасность! Что теперь будет с вами? Все просто... ». Последняя фраза-образ показалась для Андрея погребальным саваном, накрывающим и его самого, и его давнишних друзей и родных, и все людей на земле. «Живое будет жить дальше так как всегда, а вы перестанете быть собой...».

  Вроде бы ничего не случилось. Страшные образы растаяли, словно их и не было; ужасные слова, не высказанные вслух, разлетелись... Все было как и всегда. Почти все, за исключением совсем крошечных мелочей!

  … Здоровенный сапог, с подбитыми снизу блестящими гвоздями, припечатал муравейник. Тащивший тяжеленную катушку с проводами, солдат ничего не заметил. Да, если бы и заметил, все равно бы не остановился. Что для человека несколько сотен крошечных муравьев, которых с высоты полутора – двух метров заметить-то сложно? Это пыль под ногами! Каждый из нас ежедневно делает тоже самое, не испытывая не то что угрызений совести, но и даже легкого сожаления... Шмяк! Сапоги второго оставили точно такой же след рядом, довершив то, что не доделал первый. И он тоже не обернулся!

  Огромный дом, с десятками метров прорытых ходов, с сотнями заботливо сложенных яиц, с кучами схороненных припасов, превратился в ничто... Муравья бегали словно заведенные. Палочки, какие-то комочки из грязи, мертвые личинки, сероватые яйца, – все это куда-то передвигалось и пряталось. Раздавленный муравейник, если бы в этот момент кто-нибудь на секунду остановился и посмотрел на него внимательно, казался грандиозной стройкой. Все шевелилось и передвигалось с неимоверной скоростью! То тут то там мелькали длинные золотистые червячки, ворошившие втоптанные ходы. Немыслимым образом извиваясь, они приподнимали уплотнившийся верхний слой земли. Из глубины выплевывались множество яиц, раздавленный муравьи... Откуда-то сбоку, куда вдавилась пятка сапога, начал вылезать червяк побольше. Действительно, там земля была плотнее всего, и, соответственно, силы было нужно гораздо больше. Сантиметр за сантиметров тельце вылезало на поверхность, становясь, наконец, обыкновенным еловым корешком...

  Дальше, километрах в в двух, при сооружения укрытия для танка, солдаты подрубили невысокую березку. Ствол-то был всего ничего – сантиметров двадцать в обхвате. Ей хватило пару ударов топора... Ближе к вечеру слом с шевелящимися щепами начал покрываться капельками смолы. Вязкая, желтая жидкость появлялась прямо из сердцевины ствола. Капля за каплей, она стекала по слому и накапливалась в углублении. За какие-то несколько часов «открытая рана» заполнилась на глазах твердеющей пленкой. Издалека могло показаться, что на согнувшемся дерево какой-то безумный мастер приладил увесистый кусок янтаря.

  На другом конце леса в нескольких шагах от тракта трепыхалась подстреленная ворона. Солдаты, носящихся туда сюда грузовиков, развлекались... В этом месте обычно водитель притормаживал, объезжая глубокую лужу, и солдатам предоставлялась прекрасная возможность развлечься. Обычно это не приветствовалось, но в этот раз офицера поблизости не было, да и настроение было на высоте. Потребовался меткий стрелок и черная фигура, каркавшая с дерева, оказалась на земле... Трепыхалась она уже давно! Часа два, наверное. Клюв бессильно открывался, словно выкрикивал слова о помощи. Растопыренные перышки уже покрылись пылью, молотя о землю... Хлясть! Хлясть! Движения нет! Только пыль поднимается в воздух! Хотя нет, движение все-таки было. Из под мха вытянулось тонкое щупальце и осторожно обхватило ворону, затрепетавшую еще сильнее. Мох призывно приподнялся, открывая темнеющий провал. Медленно птицы затянуло в темноту...

   25

  Молодая женщина со вздохом опустилась на землю. Идти больше не было сил. Высокая грудь приподнималась и опускалась, словно детали хорошо отлаженного механизма.

  – Садись, Леся, – потянула она за собой стоявшую рядом девчонку. – Не могу больше! Всю ночь шли... Нету больше моих сил.

  Подросток примостился рядом. Сложив руки на передник, она с тревогой посмотрела на мать.

  – Мамуль, а как же она? – ей даже имени не нужно было называть и так, о своей спасительнице думал каждый из них все это время. – Она ведь там осталась?

  – Да, дочка, – прошептала Фекла, затуманившимися глаза всматриваясь в сторону дома. – Спасла она нас... Спаси бог, матушку Милениху! В ножки мы должны ей поклониться и руки целовать, что спасла она нас от смерти... Сожгли бы ироды, как есть сожгли! Или того хуже.

  – А что хуже? – несмотря на усталость, Олеся по прежнему, оставалась крайне неугомонным и шебутным ребенком. – В неметчину гнали бы? Да?

  – Помолчи лучше! – неожиданно повысила голос женщина, строго посмотрев на подростка. – Силы береги... Нам до болота еще идти и идти. Даст бог до вечера дойдем.

  – Скорей бы уж, – вновь подала свой голос Олеся, зашуршав ногами. – Хоть с людьми будем... Ой! Мама! Смотри!

  Прыжку девочки позавидовала бы и испуганная антилопа. Вскочив, она вцепилась в мать и уставилась широко открытыми газа куда-то в сторону.

  – Отцепись, коза неугомонная, – разозлилась, ничего не понимающая мать. – Чего там такое? Ежа что-ли увидела! Нет здесь никого! В сторону болот немцы бояться ходить... Боже ты мой! Свят! Свят! Свят!

  На ногах они стояли уже вдвоём и с ужасом смотрели на землю. От раздвоенного дерева, свесившего свои ветки на добрые метры в стороны, на них тянулась трещина... Земля с неприятным чмокающим звуком раздвигалась в стороны, а напитанные влагой комья вместе с прошлогодней прелой листвой осыпались куда-то вниз.

  – Мам, мам, ты что молчишь? – девчонка с силой теребила женщины за рукав. – Мам!

  Фекла впала в легкий ступор. Необразованная, с трудом читавшая по слогам и дальше деревенской околицы не выходившая женщина сильно испугалась... В доли секунды вспомнился их местный ксендз, и в годы советской власти продолжавший мутить воды в селе. «Истинно говорю вам, братья и сестры, – звучал в ее ушах испитый голос, сейчас похожий на откровение. – Грядет время Антихриста! И спасутся только лишь званные, а иных поглотит геена огненная! Истинно реку вам, мои дорогие! Именно так все и будет! Загрохочут небеса, сверкнут молнии и разверзнется земля... Молитесь, братья и сестры, господу нашему Иисусу Христу и просите его сжалиться над нами. Только так спасемся мы, только там избегнем страданий в геене огненной».

  С пылающим фанатичным блеском в глазах, женщина медленно опустилась на колени и истово забормотала молитвы Святого Августина:

  – Господь Иисус, дай мне познать себя и познать Тебя и ни к чему иному не стремиться, как только к Тебе.

  Дай мне отвратиться от себя, и полюбить Тебя, и все делать ради Тебя.

  Дай мне смирить себя, и вознести Тебя, и ни о чем другом не помышлять,как только о Тебе.

  Дай мне умертвить себя и ожить в Тебе, и все, что случится, принять от Тебя.

  Дай мне уйти от себя и последовать Тебе, и всегда жаждать идти к Тебе.

  Дай мне убежать от себя и поспешить к Тебе, чтобы заслужить мне покровительство Твое.

  Дай мне устрашиться себя и убояться Тебя, чтобы быть среди избранных Твоих.

  Дай мне не доверять себе, но уповать на Тебя, чтобы стать послушным Тебе.

  Дай моему сердцу не стремиться ни к чему, кроме Тебя, и стану как нищий ради Тебя.

  Взгляни на меня – и возлюблю Тебя.

  Призови меня – и увижу Тебя.

  И вечно возрадуюсь о Тебе. Аминь.

  Стоявший на пути расширявшейся щели, дуб медленно стал заваливаться на бок. Мощные ветки цеплялись за краю увеличивающегося оврага, словно это человек висит над пропастью и в отчаянии цепляется за края утеса. Пару минут трещина боролась с деревом, копая под его корни. Наконец, с грохотом осыпающихся камней и земли великан стал погружаться под землю.

  – Мама! – не выдержав зрелища завизжала девчонка, тряся мать. – Мама, вставай! Бежим отсюда!

  Женщина на мгновение оторвалась от молитвы, посмотрев бездонными глазами на подростка, и прошептала:

  – Вставай на колени, доча... Пришел наш последний час! Молись! Кайся в своих прегрешениях! Тогда может он нас и простит, как прощает Исус Христос своих заблудших овец...

  Земля вздрогнула и начала проседать вниз. В нескольких метрах от них пробежали тоненькие трещины. Змейками они протиснулись вдоль густых кустов и начали охватывать коленопреклоненные фигуры. Девочка с ужасом следила за тонущим кустарником. Бледные губы еле слышно что-то шептали...

  – Бегите! Черт вас задери! – раздался со спины чей-то голос. – Пошли прочь! Давай! Давай!

  Кто-то большой и пахнущий костром легко снес обе женские фигуры с плененного пяточка земли.

  – У вас, что совсем мозгов нет?! – в раздражении заорал молодой парень с лохматой гривой светлых волос. – А если бы я не успел? Провалились бы и все... Поминай как звали! Вот черт! Где мой кепка?

  В раздражении он начал хлопать руками вокруг себя.

  – Значит, такова наша судьба! – вдруг, громко и четко проговорила Фекла. – Господь принял бы наши души...

  Тот от удивления аж уронил найденную шапку.

  – Вот тебе и на?! – подал, наконец, он голос. – Это кто же вы такие? Господь бы нас принял... Наши души... Что за бред?

  – Это был знак! – продолжала женщина, внимательно смотря на партизана. – Мы все грешники! Господь подает нам знак, что мы должны покаяться.

  Топнув по земле, парень рассмеялся:

  – Ха-ха-ха! Это знак?! К какому лешему знак? Какая же вы необразованная гражданка! Как же вам не стыдно... Это всего лишь самопроизвольное оседание почвы. Как нам рассказывал лектор на занятиях, такое случается в болотистой местности, где земля насыщена торфяной влагой. А вы, мне про какой-то знак талдычите! Вон на дочку посмотрите! Несмышленыш, а про такой бред ни слова.

  Отвернувшись от них, он осторожно подошел к трещине.

  – … Кажись остановилась, – пробормотал партизан, заглядывая вниз. – Значит, можно идти. А теперь позвольте пригласить вас к нам!

  Его внезапно потеплевший тон был настолько неожиданным, что Фекла растерялась.

  – А куда это к вам? – тоненьким голоском спросила осмелевшая девочка. – И кто вы такой, дяденька?

  – Дяденька, дяденька, – весело передразнил он ее. – Зовут меня Сергей Анатольевич Брыкин, а по профессии я солдат Красной Армии. Вот так-то! Давайте, двигайте к нам в отряд! Там и обогреетесь... Накормим, напоим, и сказку расскажем! Ха-ха-ха-ха

  Едва их шаги затихли, как глубокие трещины, открытыми ранами рвавшими почву, стали затягиваться. С тяжелым вздохом, шебуршанием осыпающейся земли и резкими хлопками вырывавшегося воздуха, огромные пласты земли медленно сдвигались навстречу друг к другу.

  … «Упустил! Упустил! – ревело от бессилия раздвоившееся сознание Андрея. – Ушли! Упустил! Как же я мог?! Вот же... они были прямо здесь!».

  Уже почти исчезнувшие трещины вновь рванули в стороны от огромного дерева, которое несколько минут назад закрывало собой женщин. Плотный дерн рвался с хрустом крепкой ткани, обнажая на изломе мешанину переплетенных корней.

  «Надо догнать их, – ни как не мог успокоиться затуманенный разум бывшего человека. – Они не могли далеко уйти!».

  Гибкие, покрытые тягучей слизью веревки корней змеились вслед за разрывами в земле. Подобно резвящимся дельфинам длинные черные тени неслись вперед, то погружаясь в землю, то наоборот вскакивая из нее.

  «Все равно я их достану! – шептал он, представляя как земляные щели перемалывают попавших к ним жертв. – Достану...».

  26

  Помутнение нахлынуло на него, словно стихийное бедствие, о котором вроде бы все знали, но приготовиться вроде бы как не захотели. Окружающее его пространство приобрело странный болезненный оттенок. Все происходящее вокруг него сразу же находило в нем агрессивный отклик. Животные, люди воспринимались им совершенно по другому... Черные, костлявые, с огромными и уродливыми наростами, создания, которые каждым своим движением, каждой своей мыслью стремились причинить вред его лесу... Андрей уже не видел людей – немцев или русских, родных, знакомых или просто совершенно чужих – все стало черно-былм...

  … Село Кривичи. Расположение одной из немецких ремонтно-восстановительных рот. Ранее утро.

  – Карл, ты бачок наполнил? – раздался крик со стороны передвижной кухни, рядом с которой стоял раздраженный солдат в белом переднике. – Что? Так какого... ты еще стоишь? Бегом?

  Молодой солдатик, схватив пару закопченных ведер, помчался в сторону колодца.

  – Вот дал-то бог помощника, – недовольно сплюнул повар, наблюдая за бегущим пареньком. – Сейчас целая орава встанет... Нет, лучше уж на фронт, подальше от таких дебилов!

  Отто Биргер был местной знаменитостью. Почти на сотню километров в округе его знали, как удивительного брюзгу, вечно всем недовольного человека, который постоянно грозился уйти на передовую, но никогда не делал этого.

  – Опять ворчишь, старый волк, – вдруг проговорил кто-то за его спиной. – А ведь могу и отпустить!

  – Да что вы господин обер-лейтенант, – искренне возмутился Отто, превращаясь в само добродушие. – Какое ворчание? Вон молодежь воспитываю... Прикрепили в помощники, а он, паскудник, воду не приготовил.

  Офицер засмеялся и, покачав головой, приготовился было идти дальше. Бах! Прямо под его ноги полетели пустые ведра! Через секунду в тоже самое место влетел и их хозяин.

  – Я же говорил, господин обер-лейтенант, – развел руками Отто, показывая на новобранца. – Бесполезный материал!

  – Что? Какой материал? – задыхаясь от бега, пробормотал солдатик. – Там вон... Вода!

  – Что вода? – угрожающе прорычал повар, надвигаясь на него. – Я не вижу тут воды. Вот ведра, а воды нет.

  Офицер не смотря на раздражение рассмеялся.

  – Нету воды, – испуганно проговорил Карл, оглядываясь то на одного, то на второго. – В колодце нет воды. Вся ушла! Вчера полный был– рукой прям черпал, а сегодня вообще ничего...

  Из разжатого мосластого кулака выпал влажный комок песка.

  – Как так нет воды? – не поверил повар, уперев руки в дока. – Ты шутишь что-ли? Куда же она делась?

  – И это..., – вновь заговорил солдат, делая шаг назад. – Черви из земли лезут. Из вон той кучи...

  После этих слов не выдержал и офицер. Раз! Рука в перчатке смачно приложилась по зубам!

  – Смирно, рядовой! – заорал он прямо ему в лицо. – Неисполнение своих обязанностей в условиях военного времени знаешь чем грозит? Что за бред ты нам здесь несешь? Какие к черты черви? А ты (повернулся он к Отто), что за бардак здесь устроил? Повеселиться решили? Так я вам сейчас устрою веселье! Патруль! Патруль!

  Послышался шум бегущих солдат. Через пару минут перед взбешенным офицером тянулись двое рядовых. У одного из них около рта остались белые пятно от недавно выпитого молока. Последнее еще больше разозлило обер-лейтенанта.

  – Молоко пил?! – скорое констатировал, чем спросил он, тыча ему в зубы пальцем. – Так то вы несете службу? Разгильдяи! Бардак? Развели здесь французские порядки (часть еще несколько месяцев назад дислоцировалась во Франции)! Фамилии! Быстро!

  Пока вспотевшие от волнения солдаты вспоминали свои фамилии, он начал вытаскивать из нагрудного кармана блокнот. Однако свое движение так и не довел до конца, так как его взгляд случайно упавший на сапоги обнаружил... червяка... Это был самый обыкновенный червяк или если быть точным самый обыкновенный дождевой червяк (лат. Lumbricina)... В мгновение позабыв о блокноте, о разгильдяях солдатах, о наглеце-поваре, он нагнулся. Все его внимание сконцентрировалось на этом довольно длинном беспозвоночном.

  – Какая мерзость! – офицер брезгливо подцепил червя пальцами и замер. – О, черт! Святые небеса! Что это такое!

  Хорошо утоптанная тропинка, которой вся рота активно пользовалась вот уже целой неделей, медленно покрывалась влажными, блестевшими на солнечном свете, червями. Где-то они еще только лезли, показывая крошечные кончики своих тел, а где-то уже вовсю красовались изгибающиеся “колбаски”.

  – Святые небеса и угодники! – вновь вырвалось у него. – Да, что же в этой чертовой стране твориться? Сначала животные, потом черви! Капрал! Срочно подъем! Всех поднять... Кажется опять что-то случилось! Как бы нам всем не вляпаться в новый карантин. От этих палачей потом просто так не отвяжешся! Бегом! Всех на ноги! Пусть поднимаются и мигом из домов!

  Один из патрульных солдат, не говоря ни слова, рванул с места в сторону большого каменного дома, где располагалось пневматическая сирена. Ему удалось сделать лишь несколько шагов, как он подскользнулся и упал в сторону от тропинки, в высокую траву.

  – Вот недотепа! – воскликнул офицер, стряхивая с сапога несколько заползших червей. – Что там разлегся! Бегом! Всех в ружье! Что! Сейчас ты у меня до мычишься!

  Со стороны упавшего раздавалось какое-то мычание, прерываемое мощным трепыханием.