Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

  – Так точно, сэр! – закрыл тему Кирк. – С крылышками нам совершенно не о чем беспокоиться!

  Пробив тупым носом очередное облако, бомбардировщик закончил набирать высоту. Еще несколько минут назад, ревевшие с надрывом двигатели, отозвались ровным, спокойным шумом. Тяжелый гигант выходил на свою крейсерскую скорость.

  – Штурман, курс 0.23. Наша цель Минск, – полковник вскрыл плотный конверт с полетным заданием. – Это крупный оборонительный и железнодорожный узел комми, через который ежечасно проходят тысячи тонн военных грузов. Его потеря станет для русских хорошим уроком, – после этого он повернулся назад и громко, голосом ведущего, объявляющего боксерский поединок за звание чемпиона, произнес. – А теперь парни, посмотрим на работу наших славных летчиков!

  Что-то колдовавший с аппаратурой штурман тоже не выдержал и наклонился к обзорному стеклу на полкабины.

  – Ого-го! – присвистнул капитан Кирк, внимательно разглядывая открывающийся сверху пейзаж. – Парни явно не по-жадничали...

  Их полет проходил над территорией вновь образованного брестского оборонительного района, центром которого был город-крепость Брест и прилегавшие к нему бывшие пограничные заставы. С высоты птичьего полета прекрасно просматривались когда-то строгие стрелы железнодорожных и шоссейных дорог, пересекавшихся в поселках и городках, которые советские войска пытались превратить в опорные пункты обороны. Рядом с развалинами зданий, промышленных строений в разные стороны тянулись паутинки траншей с бетонными и земляными колпаками огневых точек. То тут то там встречались остовы сгоревших машин, боевой техники, передвигавшихся по дорогам и так и не успевших спрятаться от точного огня бомбардировочной авиации недавних союзников.

  – Клянусь Святым Мартином, – пробормотал потрясенный радист, комментируя действия пилотов пилотов. – Они явно отработали каждый цент, который заплатил им дядюшка Сэм..., – он перегнулся и почти весь свесился со своего кресла. – Перепаханное поле..., – тихо шептал он.

  Лоскутки полей, прямоугольники зданий, куски дорог были буквально испещрены сотнями, десятками сотен воронок от авиабомб разного калибра. Они лежали так густо, так плотно, что накладывались друг на друга, вырисовывая огромные овальные воронки, всякий раз съедавшие десятки квадратных метров земли.

  – Вот тебе и ответ на вопрос, Кирк! – стараясь перекричать шум моторов, крикнул Тиббетс. – Полет продолжается уже двадцать минут, а по нам не тявкнула ни одна зенитка... Надо будет послать Криспену пару бутылок хорошего виски. Заслужил, сукин сын, заслужил! – он повернулся в сторону радиста, который вновь натянул на голову наушники и слышал эфир. – Френки! Слышно что-нибудь?

  Склонившийся радист вскинул голову.

  – Пока все окей, сэр, – он стянул наушники с головы. – В эфире только наши. Какой-то техасец из 31-ой рассказывает историю о своей очередной подружке. Как в воздух поднялись он так языком и молотит.

  Полковник удовлетворенно кивнул в ответ и вновь повернулся к штурвалу. Руки ощутили привычную рукоять и тяжесть рвущейся вперед массы металла. Довольная улыбка скользнула по его губам и спряталась где-то в усах...

  Бах! Бах! Бах! Вдруг, резкие «жестяные» удары забарабанили по бомбардировщику. Кусочки металла с хрустом и свистом калечили борта гиганта, оставляя на них рваные раны.

  – А! А! А! – в хвосте самолета кто-то дико заорал. – В нас попали!

  Бах! Бах! Бах! Бах! Самолет снова дернулся, словно взбесившийся бык. Потом раздался жалобный скрип и сразу же что-то с металлическим грохотом свалилось.

  – Сэр, в нас попали! – шатаясь в кабину влетел бортстрелок с перемазанным кровью лицом. – Хенку весь бок разворотили!

  – Где прикрытие? – не обращая на него внимания, вопил полковник. – Какого черта они спят?! Радист! – штурвал сильно потянуло вниз. – Радист! Где эти задницы?! Я их не вижу! – он быстро обернулся и чертыхнулся – радист с развороченной грудью навалился на рацию. – Черт! Надо уходить вверх! На себя! Выше! Там он нас не достанет!

  Самолет продолжала бросать из стороны в сторону. Резко упала тяга в одном из моторов, за которым сразу же потянулся длинный иссиня черный бархатистый дым.

  – Сэр! Вот он, вот он! – второй пилот дернулся головой вверх, провожая взглядом серую молнию истребителя. – Это русский, сэр! Этот русский нас поджарил! – тяжелый бомбардировщик, слушавший руля все хуже и хуже, с трудом ушел с траектории огня; из кабины были прекрасно виды сверкающие трассеры пулеметных снарядом. – Ха, получил! – второй пилот дико взревел от восторга, когда откуда-то сверху на одинокий и не понятно как уцелевший советский истребитель свалилась пара Р-39-ых «Аэрокобра» с опознавательными знаками «Серебряных крылышек». – Давайте парни! Дави его! – круговерть воздушного боя завертелась буквально в нескольких сотнях метрах перед ними. – Да, да! – зажатый советский истребитель крутил невиданные петли, чудом уходя от пушечных очередей.

  Искалеченный бомбардировщик с трудом держал курс, то и дело рыская носом и проваливаясь вниз. Штурвал лягался словно настоящий бык и оба пилота прилагали все силы, чтобы самолет не сорвался в штопор.

  – Командир, мы лишились правого двигателя! – побледневший второй пилот проводил глазами отлетавшие от одного из двигателей куски металла. – Надо избавляться от груза и поворачивать, – полковник сидел, вцепившись в руль, и ничего вокруг не замечал. – Сэр, мы не дотянем! Наша малышка не выдержит эти чертовы 9 девять тысяч фунтов, сэр... Сэр, вы меня слышите?

  В-29-ый взбрыкнул в очередной раз и машина рухнула вниз – на землю, где на десятки километров не было ни городов ни поселков, а только густой и труднопроходимый лес... В кабине все смешалось – вопли обезумевшего капитана, летавшие куски пробитой обшивки, капли стекавшей крови радиста. Оставшиеся двигатели дико ревели, не справляясь с нагрузкой.

  – Стоять! – второй пилот, отталкивая сидевшего рядом полковника, пытался дотянуться до рычага сброса основного груза. – Р-р-р! – из его горло вырвалось подобие рычания, локоть капитана со всей силы саданул его в грудину. – Не трогай..., – его голос перешел на сип.

  Вывернувшись неимоверным узлом, второй пилот все-таки успел ударить по рычагу в тот момент, когда разваливающийся на части самолет начал сваливаться в неконтролируемое падение. Продублированная система сброса, не смотря на все повреждения машины, сработала штатно – захваты с легким клацаньем освободили огромную сигару. Едва смертоносный груз покинул самолет, как его сильно подбросило вверх, словно своей ладонью великан чуть подтолкнул погибающий бомбардировщик вверх, в небо. Нос многотонного гиганта взметнулся вверх, двигатели взревели с новой силой. Казалось, освободившаяся машина, вновь обрела свою стремительную мощь.

  – Боже мой, боже мой..., – шептал второй пилот, не веря в спасение. – Боже мой..., – он из всех сил тянул штурвал на себя, продолжая как мантру поминать бога. – Боже мой...

  От толчка, бросившегося бомбардировщик в вышину, развороченное тело радиста сорвало с места и забросило в хвост самолета. Сорванные с головы наушники, растянувшись на толстом проводе, болтались в воздухе. А в их головках летел практически не слышный голос:

  – Я …. горю, горю! Я, Красный! Я, Красный! Самолет подбит, самолет подбит!

  122

  Огромный, на сотни километров вокруг, лес страдал от мучительной боли. Когда-то покрывавшая его зеленая с золотистыми переливами кожа сползала на землю клоками. От блестевшей на солнце капельками росы листвы ничего не осталось. Почти вся она, коричневая, черная, сморщенная и перекрученная в замысловатые спирали лежала на земле, едва прикрывая страшные язвы пожарищ.

  Он, словно живой человек, еле слышно стонал, когда боль становилась нестерпимой. Тогда в могильной тишине, которую казалось навсегда покинули птицы и звери, начинали с гулким хрустом лопаться стволы деревьев. Они резко выстреливали в стороны острыми древесными осколками, обнажая свое нутро. Сколы древесных исполинов были совершенно безжизненными – трухлявая сердцевина без единого намека на влагу, ломкая словно стекло кора...

  Лес сопротивлялся из последних сил. Он хотел жить... И каждой своей обгоревшей веткой, словно обожженной рукой, он изо всех сил цеплялся за Жизнь.

  «... Андрей с трудом открыл глаза. Через хлипкую преграду – сеточку ресниц – в его глаза ударил нестерпимый свет. Он застонал и рукой попытался закрыться от света.

  – Больной, не шевелитесь! – вскрикнул негодующий женский голос и одновременно кто-то твердо взял его за руку и опустил ее на кровать. – Вам нельзя шевелиться! Вы меня слышите?! – на глаза легла слегка влажная повязка и его глаза накрыла долгожданная темнота. – Больной?

  – Что со мной? – он с трудом пошевелил губами и ужаснулся, когда услышал свой скрипучий голос. – Сестра?

  – В больнице ты, касатик, в больнице, – в голосе отчетливо слышались жалеющие нотки. – Лежи – лежи! Нельзя тебе еще двигаться, – рядом скрипнул стул, по-видимому, медсестра села рядом с ним. – Лежи... Вот.

  – Что со мной случилось? – Андрей никак не мог понять как он здесь оказался. – Вы меня слышите? Сестра? Что со мной?

  Его волосы нежно взъерошила теплая ладонь. Потом она же поправила сползающую с лица повязку.

  – Не помнишь что-ли? – с удивлением пробормотала она и сразу же опомнилась. – Чай, уж дней пять как с пожара тебя привезли. Клуб в поселке ночью загорелся, а часть ваша-то ближе всех оказалась, – дерево снова скрипнуло и сестра прошла на другу сторону комнаты. – Обожгло тебя...

  Он непроизвольно потянулся правой рукой к лицу.

  – Ну, осади-ка! – недовольно произнесла женщина, возвращая забинтованную руку обратно. – Все с твоим лицом нормально будет! Не бойся, без девок не останешься! А остальное заживет...».

  Лес застонал... Боль становилась все сильнее сильнее. Едкой черной гнилью пожарища она медленно разъедала деревья, оставляя от них тоскливо стоящие тонкие палки. В самой гуще леса, дальше всего от дорог и вросших в земле избенок, таких палок были сотни. Матово черные, гладкие, без единого сучка, они стояли посреди сухой, растрескавшейся земли. Если у самой земли, они еще были похожи на обычные деревья слегка морщинистой корой и бородавчатыми наростами, то на верху совершенно ровные и тонкие словно спички вершины.

  Земля под мертвыми, стоящими истуканами, деревьями напоминала безжизненную пустыню. Кругом, на истлевших ветках, полусгоревших листочках и смятых внутрь пнях, лежала темно-красная пыль. В лучах заходящего солнца он становилась багровой, а отсветы от чернильных стволов деревьев окончательно придавали ей зловещий и многообещающий цвет крови. По почве в разные стороны змеевились глубокие трещины, в которых мог бы легко утонуть человек. Казалось, кто-то неведомый страшный в один момент высосал из земли все ее жизненные соки, оставив лишь спрессованную до каменного состояния почву.

  Ему было очень больно...

  ''В очередной раз, едва не свалившись в полусон, полубред, Андрей услышал, как в палату кто-то входит, по-хозяйски шаркая туфлями, напевая что-то из репертуара Орловой.

  – Доктор, доктор, это вы? – не выдержал Андрей, поворачивая лицо в сторону вошедшего. – Мне очень больно... Сделайте что-нибудь.

  – Что-нибудь, что-нибудь..., – передразнил его голос пожилого мужчины. – Что-нибудь... Аристарх Петрович, что-нибудь, делать не может! – наставительно произнес он. – Все что я делаю, я делаю хорошо! – после этой наставительной фразы он замолчал на несколько минут, в течение которых осторожно его руки и лицо. – А, что же вы, батенька, себя так не бережете?! Я, конечно, понимаю... молодость горячит кровь, желание совершить геройство... Ну, зачем вы сломя голову бросились в огонь? Что не могли чем-то укрыться? – во время это речи врач чем-то противно пахнущим смазал его лицо. – У вас ведь, батенька, гангрена начиналась! Чуть ногу вашу не оттяпали! Понимаете?

  Большой судорожно дернулся, словно его приложили электрическим током. Ноги, аккуратно укрытые синевато-белым одеялом, мелко задрожали.

  – Мои ноги, мои ноги, – с ужасом зашептал Андрей, ощущая где-то в бедрах жаркий огонь. – Что с ними?

  – А это, батенька, организм ваш борется, – доктор присел рядом с ним. – Раз больно, значит еще есть надежда. Вот когда боли не будет, то тогда пиши пропало''.

  В разные стороны от вытянувшихся в небо обгоревших палок тянулся многокилометровыми завалами поваленный лес. Сначала деревья лежали практически на земле. С вывороченными наружу огромными корнями, с переломанными у само земли стволами они тоже были почти без сучьев. По всей их поверхности, обращенной к небу, проходила черная, обугленная полоса, на которой не было ни единого сучка. Через несколько сотен метров поваленные деревья сменились своими слегка склоненными собратьями. Их стороны, обращенные назад, уже были лишь слегка опалены. На тяжелой бугристой коре виднелись черные проплешины, оставленные когда-то бушевавшим здесь огнем. Казалось, пройдет совсем немного времени и от этих страшных ран не останется ни следа. Опаленные проплешины зарастут новой плотью, на обожженных ветках вновь набухнут почки и со временем появиться молодые, нежно-зеленые листочки... Но это были лишь кажущееся впечатление! Поваленные, склоненные и стоявшие деревянные исполины были уже практически мертвы. От могучих, полных сил, великанов остались лишь скрипящие на ветру разрушающие остовы.

  '' – … У меня все горит, доктор! – Андрей метался на кровати, пытаясь вырваться из державших его рук. – Горит! Как же вы не понимаете? – нестерпимое жжение медленно заполняло его ноги – с самых щиколоток, до коленей, а потом и до бедер. – Это настоящий огонь! Слышите меня?! – он уже не мог терпеть и кричал во весь голос. – Что же вы ничего не делаете? У меня же горят ноги! – жжение становилось все сильнее. – Доктор?! Черт бы вас побрал!

  – Держите его сильнее! – его помутневший рассудок с трудом различал голоса. – Он же сейчас вырвется! Доктор, надо резать! Гангрена пошла выше! Черные пятна..., – Андрей рвался все сильнее и сильнее. – Доктор, надо срочно резать! Мы можем не успеть! – паникующие голоса расплывались и становились странно тягучими. – Молчать! Раскудахтались, как безмозглые куры! Я вам дать резать! Успеете еще оттяпать! И куда ему, здоровому парню, потом с этой культей податься?! Куда я вас спрашиваю?! Резать, резать... Вам бы только резать.

  Резко взлетевшая до немыслимых высот боль, вдруг начала медленно спадать. Сначала едва заметно, понемногу, она начала осторожно отпускать свою хватку.

  – Еще немного подождем, – вновь прозвучал тот же самый гневный голос. – Один час своей роли не сыграет. А он парень не малохольный вроде. Сердечко, значит, в порядке. Выдержит тогда.

  На горевшие диким огнем бедра словно дыхнуло свежим прохладным ветерком. Андрей со стоном вздохнул и попытался расслабить скрученные судорогой мышцы тела. Те поддавались с трудом, нехотя. Казалось, вместо спины, рук и ног у него были проржавевшие насквозь железки-конечности, которые если внимательно прислушаться, начали издавать противный и мерзкий скрип.

  – Смотрите-ка, вроде жар спадает, – через некоторое время раздалось бормотание старого доктора. – Повязку ему смените! Так... что тут у нас? Вы только поглядите!''.

  В могильной тишине, установившейся на огромном пожарище, неожиданно прозвучал первый звук. Тук-тук-тук! Через некоторое время перестук вновь повторился, но уже в другой стороне! Между склоненными к земле деревьями замелькал черный хвост дятла. Он перелетал с дерева на дерево и то тут то там начинал с каким-то ожесточением долбить кору.

  Через некоторое время одинокий перестук дополнился еще более странным звуком, доносившимся из многочисленных трещин в земле. В глубине пролегавших между корнями земляных нарывов показалась медленно поднимающая к небу вода. Постепенно почти все щели заполнились; края трещин начали обрушатся, захватывая все большее и большее пространство поверхности под деревьями. Почва, еще недавно больше напоминавшая плотное полотно металла, стало настоящим болотом, в котором словно памятники стояли черные свечки обгоревших деревьев.

  … Безумная по силе боль, еще недавно так терзавшая Лес, беспокоила его уже меньше. Она словно хамелеон сменила свой окрас и стала совершенно другой. Если раньше боль захлестывала его с «головой», жгла изнутри и выворачивала наружу, то сейчас он испытывал что-то совершенно иное. Его раны – трещины постепенно затягивались, безжизненные и высушенные поляны заполнялись прозрачной водой, а на еще ломких черных сучках зашевелилась мелкая живность. Опаленная страшным огнем кора на деревьях с треском лопалась и из под сухих, скрюченных и морщинистых пластов выглядывала нежная, темно-зеленая древесина. На открытых изломах стволов переломанных деревьев начала сочиться полупрозрачная жидкость, потом их медленно стало накрывать светлой и тоненькой пленкой, которая быстро твердела.

  Лес «чувствовал», как оживало его тело, как с каждым новым отрезком времени оно все охотнее и охотнее отзывалось на его просьбы, как помертвевшие деревья-органы снова стали наполняться жизнью... Это было сладостное чувство – чувство тихого пробуждения с мягкой истомой от прошедшей боли – чувство долгожданного облегчения! Оно все сильнее захватывало его, заставляя раскинувшееся на сотни километров «тело» вздрагивать от переполнявшей его энергии.

  … Почву начинала сотрясать легкая, еле уловимая, дрожь. В такт ей незаметно потряхивало и остатки обожженной листвы, опаленных звериных тушек и обугленных сучьев. Глубоко под землей свою лепту вносили и многочисленные переплетенные между собой корни, которые гигантскими змеями прокладывали под землей просторные туннели.

  ''Доктор, я могу открыть глаза? – Андрей уже не ощущал сковывавших его ремней и привычной повязки. – Матка боска! Почему кругом так темно? Я же ничего не вижу... Доктор?! Да, где вы все? – кругом была настоящая тьма, в которой не было никаких полутонов. – Доктор?

  Он кричал в темноту, звал на помощь, но все было бесполезно. В ответ раздавалась лишь черная, как смоль, тишина.

  – Как же темно вокруг..., – продолжал шептать он, совершенно ничего не понимая. – Темно, темно. Я ничего не вижу..., – он попытался провести рукой по своему лицу, но совершенно ничего не почувствовал. – Матка боска... Ничего нет! – он с ужасом осознал, что вообще не чувствует своего тела – рук, ног, спины... – Ничего нет. Совсем ничего нет, – в темноту шептал он. – Что это т...

  Поток его слов или мыслей внезапно прекратился. До него вдруг дошло, что больше нет никакого Андрея, что нет никакой больницы и нет никаких докторов вокруг. И все, что ему виделось последние мгновения, было не более чем фикцией, миражом!''.

  Лес окончательно пробудился и скинул с себя черную прогоревшую корку старой «плоти».

  124

  27 июля 1942 г. В 120 км на северо-запад от г. Минска. Высота 12-28 – невысокий холм, который с одной стороны подпирало болото, с другой – непролазная дубрава. С высоты контролировалась единственная в этом районе дорога от Минска к государственной границе. Именно поэтому мощный кулак немецких подразделений, собранный из оставшихся в живых и не поддавшихся панике солдат, ударил здесь, на стыке нескольких замкнувших очередной котел советских дивизий. Почти три тысячи человек, обезумевших от желания жить пехотинцев, поддержанные тремя десятками разнокалиберных танков перли по этой дороге так, словно за ними гналась сама смерть. Вследствие неразберихи их встретила здесь всего лишь неполная сотня курсантов Минского военного училища с четырьмя соропятками,

  – Здесь еще один! – со стороны раскуроченного прямым попаданием снаряда блиндажа раздался крик. – Живой еще вроде. Носилки, живо!

  Двое санитаров, копавшиеся до этого в еле заметной нитке траншеи, подхватили тканевые носилки и побежали на крик.

  – Марчук, ротного кажется нашли, – из под вырванных из земли массивных бревен показалась командирская гимнастерка. – Поддержки-ка бревно. Да, не так! Ну?! – саперной лопаткой один из бойцов, прикомандированных к медсанбату, осторожно разгреб землю. – Точно... старлей, – из под земли начали медленно вытаскивать неподвижное тело. – Руку, руку, держи! – рука вывернулась под неестественным углом, закрывая бледное, без единой кровинки лицо. – Вот, так... Клади его сюды. Воды, Марчук! – молоденький парнишка с санитарной повязкой на рукаве стащил с пояса фляжку и стал быстро отвинчивать крышку. – Лицо сполосни.

  Едва первые капли попали на грязно-бледное лицо, старший лейтенант ее слышно застонал. Бурые потеки осторожно скользнули с всклоченной челки вниз.

  – Живой, – с улыбкой прошептал пожилой санинструктор. – В медсанбат его тащите. Дотянуть должен... Молодой еще, – бойцы приподнял ротного и потащили в сторону от блиндажа. – Досталось же им тут, – доставая кисет с махоркой, проговорил санинструктор. – Совсем пацаны ведь... Жить еще и жить.

  Он с кряхтением встал с колен и с болью оглянулся вокруг. Небольшой, с пятачок, холм, еще недавно изрезанный паутиной окоп огневых точек артиллерийских орудий, выглядел страшно. Он был весь перепахан – с севера на юг, с востока на запад – бесконечными воронками от снарядов, гусеницами танков, следами от немецких сапог и пуль. Практически каждый квадратный метр земли здесь был нашпигован килограммами когда-то смертоносного железа.

  – Совсем пацаны..., – вновь с горечью пробурчал он, наклонившись к земле. – Желторотики же, – на его черной от заусенцев и въевшейся грязи ладони лежал блестящий на солнце осколок снаряда; с острыми зазубринами, гладко отполированный, он выглядел хищным и жаждущим крови созданием.

  Он с содроганием думал о том, что выпало на долю оборонявшейся здесь роты.

  – Боец, ко мне! – от резкого и жесткого голоса ушедшего в себя санинструктора чуть не подбросило. – Бегом! – чувствовалось, что обладатель такого холодного металла в голосе, ждать не любит.

  Повернувшийся назад санинструктор на мгновение застыл с дымившейся самокруткой в зубах, увидев командира с петлицами наркомата внутренних дел. Огрызок цигарки выпал из его рта, а руки стаи машинально расправлять гимнастерку и поправлять съехавший в бок ремень.

  – Товарищ лейтенант государственной безопасности, согласно приказу... значит-ца, – оробевший санинструктор вытянулся перед сотрудников госбезопасности. – Вот разбираем, – санинструктор попытался кивнуть на остатки оборонительных позиций, но кивок вышел откровенно невнятный. – ...и в медсанбат все, кого найдем, товарищ лейтенант государственной безопасности! – резво закончил он.

  Широкоплечий командир с откровенным недовольством в глазах оглядел расхлябанный вид санинструктора. Гимнастерка на том, не смотря на все его потуги, топорщилась, ремень сполз куда-то вниз.

  – Хватит, – лейтенант остановил доклад и смотря куда-то сквозь санинструктора спросил. – Сколько живых бойцов и командиров найдено?

  – Семь человек, товарищ лейтенант государственной безопасности, – почел секундной заминки ответил тот. – Ротного ихнего только-что откопали. Двух артиллеристов вон на тех позициях нашли, – прищурившись на солнце, санинструктор показал рукой в сторону исковерканной груды металла, в которую превратилось артиллерийское орудие. – Еще из окоп четверых выкопали. Еле живых...

  Лейтенант продолжал смотреть куда-то в сторону, словно не замечая стоявшего перед ним бойца.

  – Через два часа передо мною должен лежать список фамилий всех, кто выжил, – неожиданно он повернулся и посмотрел санинструктору прямо в глаза. – А к вечеру все погибшие должны быть найдены и опознаны. Все ясно?! – то с которым был задан вопрос, не оставлял никаких сомнений по поводу правильно ответа.

  – Есть, товарищ лейтенант государственной безопасности!

  Через пару секунд санинструктор умчался в сторону медсанбата, а лейтенант остался на месте, что-то внимательно рассматривая. В новом задании, ради которого его вырвали из центрального аппарата и неожиданно отправили на передовую, ему было не все понятно, а точнее вообще ничего не понятно... Вся эта каша «заварилась» несколько дней назад, когда на глаза аналитиков наркомата попалось донесение особиста одного из полков. Чем эта бумага так отличалась от сотен ей подобных, которыми регулярно бомбардировался наркомат, лейтенант до сих пор так и не понял. Конечно, что-то в виде невнятных обрывков слухов до него доходило – «сработал один из маркеров», «его же ликвидировали при падении самолета», «один из фигурантов операции ''Второй фронт''», «Хозяин обещал отправить на Колыму убирать снег самого...» и т. д., но все это никак не хотело складывать в ясную картину. Еще через день его выдернули во втором часу ночи из квартиры и вместе с непосредственным начальником отправили на передовую, где пару часов назад последний подорвался на мине... И вот он, лейтенант Камарин Дмитрий Михайлович, со вскрытым пакетом находится на безымянной высоте 12-28 посреди перерытой снарядами земли и остывших тел советских бойцов.

  – Так, еще раз..., – Камарин поднял листок и начал читать. – Голованко Илья Степанович, родился … 22 июня 1941 г. находился в расположение..., – его голос то повышался, то наоборот, становился практически неслышным. – Особые приметы отсутствуют. Предположительно, исключительно силен... Обращать внимание на ношение различных деревянных статуэток и талисманов... Так называемый Великий Лес. Любые упоминания про данные факты считать ... Интересно! – бормотал лейтенант, в очередной раз погружаясь в документ, который передал ему смертельно раненный руководитель. – Доставить в Москву... Категорически запрещается применение мер физического принуждения.

  Со вздохом он дочитал последние слова и, аккуратно сложив документ, вытащил следующий листок, форматом примерно в половину предыдущего.

  – Оказать максимальное содействие в поиске..., – четкие печатные буквы ровными рядами плыли по бумаге. – Имеет право реквизировать любой транспорт … брать под свое командование подразделения, вплоть до полков и авиагрупп включительно..., – он проговаривал каждое слово медленно, словно пытаясь почувствовать их вкус и вес, но особенно Камарин смаковал последнее. – Подпись – народный комиссар внутренних дел Берия Л.П.

  Эта бумага ушла вслед первой, в нагрудный карман гимнастерки, прямо за партийный билет.

  – Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – задумавшийся Камарин повернул голову и встретился глазами с полным человеком, форму которого скрывал мешковатый грязно-серый халат. – Командир 471 медсанбата военврач 3 ранга Ещенко Кирил Петрович.

  -Лейтенант госбезопасности Камарин Дмитрий Михайлович, – в ответ козырнул лейтенант, одновременно доставая документы. – Мне нужно срочно поговорить с выжившими курсантами.

  – Сейчас никак не возможно, – категорично отрезал военврач, с раздражением разглядывая чистую не обмявшуюся форму лейтенанта. – Пятеро из них еще ничего. Оклемаются скоро, а остальные, двое, увольте, могут не дотянуть до утра... У старшего лейтенанта два проникающих в область груди. Мы , конечно, сделали что смогли, но … поговорить сейчас с ним невозможно! А у второго вся голова разбита...

  – Дмитрий Михайлович, – поняв, что военврач из той категории людей, которые если упрутся в чем-то, то будут стоять до конца хоть это и будет им дорогого стоить. – Будем делать каждый свою работу – вы оперировать, а я обеспечивать государственную безопасность. Пока я поговорю с теми, кто идет на поправку, ну а потом, как получиться. Хорошо? – его собеседник, не найдя в его словах ничего крамольного, был вынужден кивнуть головой.

  Уже через час лейтенанту был сооружен импровизированный кабинет – под деревом вдали от солдатской толчеи положили пару ящиков из под снарядов и натянули сверху зеленый тент в прорехах. Долго устраиваться ему не дали; к нему потянулись перебинтованные бойцы.

  – Не слышал, говоришь? – раненные в ногу курсант яростно замотал головой. – Ни фамилия, ни имя не знакомы, значит... Ладно, свободен, – осторожно встав, рядовой боец пошел обратно. – И этот тоже не знает! – недовольно пробурчал Камарин.

  Уже третий допрошенный курсант не имел ни малейшего представления о старшине Голованко. Никто из них не встречал похожего по описанию человека.

  – … Знаю, кажется, товарищ лейтенант государственной безопасности – нерешительно произнес четвертый курсант, севший на освободившееся место. – Старшина Голованко... Старшина... Илья Степанович его зовут, во! – лейтенант просветлел лицом; ему наконец, удалось напасть на след. – Так, за пулеметчика он у нас. С Максимов управлялся один, без второго номера все время... Говорил, мол, школота ему в таком нужном деле не нужна.

  Лейтенант не сразу понял, что хотел этим сказать курсант, пока его взгляд случайно не коснулся проходящих по дороге бойцов, тащивших тот самый пулемет. Тут некоторые кусочки мозаики у него начали складываться в единую картину. «Один... Без второго номера все время, – пролетело у него в голове. – Это, значит, корячил сам эту дуру. А еще плюс боезапас, личное оружие... Стоп! Как там сказано в задании. Обладает исключительной физической силой».

  – Как же он с ним в бою управлялся? – искренне удивился Камарин. – Это же больше половины центнера.

  – Хорошо управлялся, – с завистью проговорил курсант. – Как лось бегал. Позиции постоянно менял. Никто из наших за ним угнаться не мог.

  Больше от него никакой внятной информации добиться не удалось. А вот пятый курсант оказался более информирован.

  – Рядовой Смирнов Елистрат Епифанович, – перед лейтенантом стоял подтянутый, в приведенном в порядок на скорую руку обмундировании, боец с веснушчатым лицом. – По вашему приказанию прибыл!

  После разрешающего жеста он осторожно присел на снарядный ящик.

  – Илью Степановича? Конечно, знаю! Если бы не он, лежал бы я сейчас вон тама, – он кивнул головой на поляну, на которой рядами лежали погибшие на высоте курсанты. – Когда ранило меня, он меня перевязал и в окопе землей присыпал... Настоящий человек!

  Лейтенант время от времени что-то чиркал на бумаге.

  – Настоящий, говорите? – словно бы с недоверием переспросил Камарин. – А вот ваши товарищи говорили, что он очень странный был. И позволял себе такое..., – он сделал хитрую паузу, давая бойцу возможность остальное додумать самому. – Что ты молчишь?

  – Кто это сказал? – кровь бросилась Елистрату в лицо, отчего извилистый шрам через всю щеку налился краснотой. – Нет, товарищ лейтенант государственной безопасности! Мои товарищи не могли так сказать! Не могли! А если вы намекаете на то, что он был верующим, то Конституция Советского Союза всем предоставляет абсолютно равные права. Степаныч нам был как отец родной! Кусок свой последний был готов отдать пацанам... А вы такое говорите!