Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)

  Едва первое отделение во главе с Шикитой подошло к зданию, как у него тревожно ёкнуло в груди. Прямо возле входа на крыльце их встретил серьезного вида капитан – личный адъютант командующего с тремя бойцами, вооруженными автоматами ППС.

  – Товарищ армейский комиссар государственной безопасности 3-го ранга, – вытянулся капитан первого ранга перед Шикитой, звание которого соответствовало общевойсковому генералу. – Арсений Григорьевич поручил встретить вас и проводить к нему, – негромко, доверительным тоном произнес он. – Вы не беспокойтесь, ваших бойцов мы разместим самым лучшим образом. Как говорить, кто попробует нашего флотского гостеприимства, тот уже никогда его не забудет.

  «Вот так лихо и ненавязчиво, как умеют делать только бесшабашные морячки его, армейского комиссара просили, оставить своих людей внизу, а самому поднимать наверх, – промелькнуло в голове у Шикиты. – Я не понимаю, кто кого пришел арестовывать?! Черт! Неужели, что-то изменилось, за этот час..., – он прекрасно понимал, что такое тоже ни в коем случае нельзя исключать. – Если пришел отбой, а до нас еще не довели, то могут возникнуть действительно серьезные проблемы. У нас у всех...». Стоявшие позади него сотрудники НКВД не тронулись с места, продолжая буравить спину своего командиру и ожидая от него приказа. «Надо что-то решать, а то пауза несколько под затянулась..., – свернул он свой диалог».

  – Хорошо, – сквозь зубы пробормотал Шикита, думая про себя, что позднее ему надо обязательно увидеться с тем самым наглым старшиной. – Бирюков, командуй! – кивнул он угрюмому сержанту. – Двое со мной! – с боку от него сразу встала пара бойцов. – Ну, веди нас капитан, – проговорил он, давай адъютанту понять, что это максимально возможная уступка, на которую он способен.

  – Прошу..., – пропустил его вперед тот, естественным образом оттесняя от него бойцов на узкой лестнице. – Арсений Григорьевич, как раз проводит совещание по поводу новой операции (упреждающее наступление на крупную немецкую группировку, угрожающую Мурманску со стороны губы Большая западная Лица).

  Уже перед высокими дверьми в кабинет вице-адмирала на втором этаже Шикита незаметно расстегнул кобуру с оружием, молясь про себя догу, чтобы оно не понадобилось. Приняв невозмутимый вид, он уверенно распахнул двери и оказался в просторной комнате, в которой за большим столом располагались шесть или семь старших командиров. На первый взгляд здесь находились почти все, кто отвечал за подготовку к новому наступлению – армейцы, подводники, летчики и надводный флот... Не обращая больше на них никакого внимания Шикита четким шагом подошел к вице-адмиралу и остановился в нескольких от него шагах.

  Тот был совершенно спокоен. Казалось, его совершенно не волнует внезапный, если можно так выразиться, приход генерала от госбезопасности, прихватившего к тому с собой почти три десятка человек. Он смотрел на него и просто ждал, что последует за этим.

  – Товарищ вице-адмирал, прошу вас сдать свое оружие и проследовать вместе со мной, – после прозвучавшей фразы установилась полная тишина. – В соответствие с распоряжением народного комиссара государственной безопасности вы задерживаетесь для выяснения обстоятельств...

  – Что это такое? – скрипучим голосом спросил генерал-майор Щербаков, командующий 14-й армией. – По какому праву товарища Головко арестовывают? – он встал со своему места и с вызовом посмотрел на Шикиту. – Я немедленно позвоню товарищу Сталину. В преддверии крупнейшей военной операцией, от которой зависит судьба всего Советского Заполярья, арест командующего Северным военно-морским флотом, лично я считаю, настоящей вражеской диверсией, направленной на снижение боевой эффективности наших войск.

  … Между тем, надо ясно понимать, что такой демарш генерал-майора Щербакова, явно направленный против представителя наркомата государственной безопасности, был в той обстановки отнюдь не фантастичным. К 1942 г. плеяда старшего комсостава если не забыла, то совершенно определенно оправилась от последствия репрессий 37-го годов и тот физически въевшийся в них страх перед НКВД стал существенно меньше. Более того последние серьезные победы советской армии, которой удалось практически по всему фронту отбросить войска противника за пределы границы СССР, явно внушили генералитету уверенность в себе... (В связи с этим подобное пререкание и попытка апеллирования к Сталину, как верховному судье во всех мало мальски значимых делах, вполне могла иметь место – от автора).

  Рядом с Щербаковым поднялся и командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Фролов, по слуха имевший в верхах очень крепкие связи. Выражение его лица также говорило о явном несогласие с позицией Шикиты.

  – Поддерживаю, – буркнул он, наклоняя лобастую голову вперед, словно собираясь буравить воздух перед собой. – Надо позвонить товарищу Сталину и во всем разобраться, – это сказано было таким категоричным тоном, будто остальные присутствующие были его непосредственными подчиненными.

  – Товарищ генерал-лейтенант, – повысил голос Шикита, повернувшись к новому оппоненту. – у меня распоряжение народного комиссара государственной безопасности сопроводить вице-адмирала Головко в управление и я никому не позволю мне указывать! Вам ясно?! – уже не сдерживаясь, во весь голос рявкнул он. – Я еще раз прошу сдать личное оружие и проследовать со мной, товарищ вице-адмирал, – он обернулся, чтобы отдать приказ сопровождавшим его бойцам и застыл в этом положении.

  Оба его сотрудника, крупные парни под метр девяносто ростом, стояли с вывернутыми за спиной руками под дулом автомата, который крепко держал тот самый капитан.

  – Что вы себе позволяете? – начал было он, как сразу же замолчал.

  С улицы послушались одиночные выстрелы из винтовок. Еще через несколько секунд басовито прогремел пулемет. Щербаков, стоявший ближе всех к окну, бросился вперед и потрясенный замер.

  – Вот тебе и матросики?! – с удивлением проговорил он, всматриваясь в происходящее за окном.

  А там было на что посмотреть... Все пространство перед штабом от поста до остатков каменного забора было усеяно лежащими телами бойцов НКВД. Время от времени от них раздавались возмущенные вопли и кто-то поднимал голову, чтобы высказать свое отношение к этому. Прямо перед входом в штаб в снегу за пулеметом лежало несколько моряков с выпущенными из-под бескозырок лентами. Один держал приклад и водил стволом дягтеря, а второй ставил новый диск.

  – Этого еще не хватало! – в сильном раздражении проговорил сам Головко, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор. – Хватит! – рявкнул он на всех присутствующих, продолжавших волком смотреть друг на друга. – Капитан первого ранга Самойлов, немедленно освободить! И мухой вниз! Уйми этих героев! Бегом, вас всех задери..., – кивнул он в сторону сопровождавших комиссара бойцов. – Чуть не перестреляли друг друга! Немцев вам мало..., – выплевывал он, поворачиваясь к телефону. – Эх... Девушка, Москву мне. Немедленно! Жду! – он выпрямился и через несколько минут вновь произнес. – Ставку Верховного главнокомандования! Товарища Сталина! Командующий Северным военно-морским флотом вице-адмирал Головко..., – в трубке снова девичий голос пробурчал что-то про ожидание и смолк.

  Командиры продолжали стоять, напряженно смотря в сторону фигуры с телефонной трубкой.

  – Товарищ Сталин, Головко вас беспокоит, – твердым голосом произнес он в комнате посреди застывших командиров. – Товарищ Сталин, сейчас передо мной стоит армейский комиссар государственной безопасности 3-го ранга Шикита с распоряжением о моем аресте... Да, товарищ Сталин. Нет! Если это необходимо..., – он медленно провел ладонью по лбу, стирая внезапно выступивший пот. – В настоящее время на боевом дежурстве находятся 23 надводных корабля и 9 подводных. Нет, сообщений не поступало..., – Головко вместе с трубкой повернулся к стене, на которой висела карта с многочисленными отметками о местоположении кораблей Северного военно-морского флота. – Есть, два. Последний сеанс связи состоялся два дня назад в 12 часов 30 минут. Да... Уничтожено два немецких транспортника с боеприпасами. Нет! С-101 не отвечает... Так... Да, в том же районе. Лодкой командует капитан 3-го ранга Егоров. Так точно! Есть, немедленно установить связь! Есть доложить об исполнении!

  Он положил трубку и повернулся к остальным. Его лицо в этот момент больше напоминало лицо приговоренного к крайне мучительной но отстроченной смерти.

  – Самойлов, – потухшим голосом позвал он. – Срочно к связистам. Делай там что хочешь, хоть лично садись за рацию, но дай мне связь с бортом Егорова. Даю десять минут!

  Он так посмотрел на адъютанта, что тот буквально сорвался с места, чуть не вышибив собой массивные двери. Уже через секунду его зычный голос был слышен на улице, посылающий кого-то «по материи» далеко и на долго.

  – Арсений Григорьевич, – прервал устанавливавшуюся тишину Щербаков. – Что сказал товарищ Сталин? – Шикита сразу же напрягся. – Что происходит?

  Головко несколько секунд смотрел на своего друга и потом произнес:

  – Товарищ Сталин сказал, что по сообщениям союзников вчера 8 февраля примерно в 11 часов вечера недалеко от берегов Англии был торпедирован английский военный транспорт «Серый призрак», бывший круизный лайнер «Мэри Куин». Под воду ушло почти 20 тысяч солдат и офицеров 11-ой десантного корпуса американцев, – о потоплении столь крупного транспортника все слышали впервые. – На подводной лодке, торпедировавшей транспорт, были опознавательные знаки советского подводного флота... Похоже, теперь все понятно... Товарищ Сталин дал время до вечера.

  120

  7 июля 1942 г. Брестский оборонительный район. Около двадцати километров севернее г. Бреста. Территория бывшей двадцать третьей пограничной заставы, на рубежах которой занимала оборону одна из частей 326-ой стрелковой дивизии.

  – Вправо немного. Вправо, говорю! – раздавалось со стороны небольшого пригорка, на котором два бойца заново устанавливали пограничный столб с гербом Советского Союза. – Да, нет! Не туда! Вправо толкни! – столб никак не хотел стать прямо. – Вот, вот... Хорошо. Теперь герб. Герб поправь! – наконец, крикнул старший лейтенант, руководивший восстановлением пограничной линии.

  Бывшая застава располагалась довольно неудачно, если оценивать ее оборонительный потенциал. После переноса государственной границы в 1939 г. в погранзаставу пришлось ставить почти в чистом поле – это оказалось единственное более или менее приемлемое место. Сами казармы для пограничников и одноэтажный хозяйственный корпус с ружкомнатой находились примерно в километре от протекавшей по границе речки. Немного в стороне от основных построек виднелась паутина вырытых траншей, которые бойцы в спешном порядке восстанавливали.

  – Значит, так старшина, – старший лейтенант Маскаев ответственный за этот участок обороны, на планшете резал секторы. – Приказ ты слышал. Завтра, максимум послезавтра, нам следует ожидать мощного удара с той стороны, – заросшим щетиной подбородком он кивнул в сторону речки. – Ты ведь местный? … Ты чего? – стоявший перед ним старшина чуть покачнулся. – Илья Сергеевич?! – всегда собранный, не унывающий боец «поплыл». – Вот черт! Карташов сюда! – со стороны груды кирпичей, год с небольшим назад выполнявшей роль ружкомнаты, метнулся коренастый боец. – Держи его. Вот, так..., – вдвоем они осторожно положили старшину к каменной глыбе. – Не пьяный вроде, – командир с сомнением повел носом , ничего не почувствовав. – Илья Сергеевич? Давай санитара сюда! Подожди..., – вдруг рукой он схватил вскочившего на ноги бойца. – Он плачет...

  Это было странное зрелище. Старший лейтенант и один из его бойцов сидели на корточках возле третьего – плотного мужчины средних лет, у которого медленно текли слезу по лицу. Какое-то время он никак не реагировал ни на окрики, ни на похлопывание по щекам. Пока, наконец, прибежавший санитар не сунул ему под нос вату, смоченную в нашатыре.

  – Убери..., – прошептал он еле слышно, пытаясь оттолкнуть руку с ватой от своего носа. – Убери, клистерная твоя душонка, – санитар сразу же убрал вату. – Не видишь что-ли худо мне?! – его прежде бессмысленно блуждавшие глаза сфокусировались на лейтенанте. – Худо! Старшой, воевал я здесь... Понимаешь, воевал, – руками он потянулся к вороту гимнастерке, чтобы ослабить его. – Вот прямо тут, – он перевел взгляд на дальнюю часть траншеи, которая была выдвинута вперед. – В окопе сидел с карабином. Рядом земляк мой с Полтавщины, Санька Мельников, – лейтенант подвинулся в сторону, словно почувствовав, что своим телом загораживает ему обзор. – Почти шесть часов мы тут стояли..., – никто не проронил ни слова все это время. – Сначала все думали, что провокация. Даже не стреляли в ответ, а потом они ударили минометами, – санитар непроизвольно покосился на покрытую воронками от мин площадку перед остатками казармы. – Тогда только отвечать начали, да считай часть отряда как корова языком слизала... А мы, старшой, все равно держались! – сквозь слезы продолжал рассказывать он. – Они дадут пару залпов минами и в атаку идут, а мы им в Бога, душу … мать.... отвечаем, что мол стоим еще, сволочи, … держимся еще... А командир все слушал, не подходят ли наши из крепости, – старшина переводил взгляд с одного на другого, словно пытался спросить их, как же так случилось, что они все погибли, а он вот тут, живой сидит. – Все говорил, что вот – вот подмога подойдет. Еще продержаться надо. Еще одну атаку отбить... Потом ранило его, а он все спрашивал, не слышно ли, как наши танки едут.

  Он рассказывал и рассказывал. Быстро, захлебываясь от слез, говорил о сухой, горькой, удушливой взвеси, которая поднималась над окопами и которая мешала им дышать. Говорил о том, как их пулеметчик, когда кончились патроны, приладил к валявшейся рядом винтовке штык и никому не говоря ни слова бросился на врага. Говорил о том, как их забрасывали гранатами, обошедшие их с фланга немцы...

  – Почти шесть часов застава стояла, почти шесть часов немец не мог пройти дальше, – он с ненависть смотрел на стоявшие у небольшого подлеска ровные ряды аккуратных березовых крестов, с надетыми на них немецкими касками. – В конце осталось нас пятеро из всей заставы. На всех три карабина, командирский ТТ, разбитый пулемет да горстка патронов …, – он опустил голову вниз. – Позвал меня командир к себе. Иди, говорит, Илюха до крепости! – его голос стал еле слышен и остальным приходилось напрягать слух, чтобы услышать все, что он говорил. – Иди и передай нашим товарищам, что двадцать третья пограничная застава еще держится, что пока мы живы, ни один враг не перейдет государственную границу Советского Союза... Иди, говорит..., – он поднял голову и красными от боли и слез глазами посмотрел на лейтенанта. – Веришь, старшой? Скажи, веришь?

  Он не отрываясь смотрел на командира, словно тот оставался его последней надеждой, словно ждал от него приговора.

  – Верю, старшина, верю, – хриплым голосом проговорил лейтенант. – Ничего, Илья Сергеевич..., – он сжал рукой его плечо. – Ничего... Вдарим им, да так вдарим, что места от них мокрого не останется! Ты посиди пока, – он хлопнул по плечу, попытавшегося встать старшину. – Медицина, посмотри за ним. Мы тут пока сами.

  Отойдя к линии траншеи лейтенант обернулся назад и увидел, как старшина, отмахиваясь от санитара, как от надоедливой мухи, тяжело встает. Поднявшись с земли, он вытащил пристегнутую саперную лопатку и пошел в сторону копавших бойцов. Уже через несколько минут остро отточенный и отполированный металл врезался в прокаленную солнцем землю. Видя с каким ожесточением старшина вгрызается в землю, лейтенант решил его оставить в покое.

  … Однако к вечеру старшина вновь напомнил о себе, правда не сам лично, а посредством того самого ротного санитара.

  – Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, – шевельнулся полог палатки. – Товарищ старший лейтенант! – снова раздался громкий шепот.

  В палатку пролезла белобрысая голова санитара.

  – Началось?! – лейтенанта чуть не подбросила с расстеленной шинели. – Вот, черт, лопоухий, – прошипел он узнав того, кто его разбудил. – Ну чего тебе?! -чуть не застонал он, растирая красные от постоянного недосыпа глаза. – Сказано же было, до вечера всем отдыхать! Чего там?

  – Так, это старшина..., – косноязычие бойца уже давно в роте стало «притчей во языцех», поэтому лейтенант с тяжелым вздохом закатил глаза. – Ну, того, ... на реку он только что ходил. Ходил и бросал чего-то, – боец даже сделал махнул рукой несколько раз, словно показывая, что за движения тот делал. – Ну и вот, – наконец, выдохнул он и уставился на лейтенанта.

  С того после всего этого полувнятного рассказа сон словно рукой сняло. Он зашуршал рукой по месту рядом с собой, ищу портсигар.

  – Говоришь, к реке ходил? Один? – переспросил лейтенант, зажигая папиросу. – Давай-ка,с тобой прогуляемся до туда, – оставив позади опешившего от такой прыти бойца, он пошел к реке – к тому месту, которое словно самой природой было приспособлено для переправы. – Точно видел, как что-то бросал? И что?

  С обеих сторон реки в этом месте были пологие берега, которые еще хранили коли от многочисленных колес. В засушливые дни вода здесь едва превышала метр, а сейчас примерно по шее взрослому было.

  – Здесь? – лейтенант встал на одно колено и стал внимательно осматривать берег. – Тут же течение сильное, – пробормотал он, наблюдая, как в середине водного потока быстро пролетают кусочки веток, листья. – Любую посылку унесет, хрен потом ее найдешь, – в принципе он и не верил в версию о старшине-предателе, но убедиться было не лишним. – Войну он здесь встретил, боец. Наверное с товарищами ходил проститься, – командир смотрел, как солнце медленно скрывалось за макушками высоких сосен, выстроившихся в ряд на том берегу. – Место уж здесь больно хорошее... Пошли.

  Он отвернулся от реки и, не успев сделать даже пары шагов, вздрогнул от раздавшегося свиста. Резкий, завывающий звук полоснул со спины, заставляя его похолодеть от страшной мысли – «Началось!». Лейтенант дернулся в сторону, увлекая за собой остолбеневшего санитара.

  «К заставе, к заставе!» – стучала в его висках мысль, отдаваясь тяжелыми ударами в его бешено стучавшем сердце, в словно чугунных ногах. «Быстрее к заставе! Лишь бы успеть до начала атаки, успеть занять окопы!». Он вырвал пистолет из кобуры и несколько раз выстрелил в воздух. Несколько мин упало в паре десятков метров, вжимая его тело в землю. Пыль и песок, поднявшиеся волной в воздух, практически ослепили его.

  Через секунду свист сменился басовитым гудением, которое становилось все сильнее и сильнее. Казалось оно наполняло собой весь окружающий воздух, с каждым мгновением приобретая осязаемость и плотность и перерастая из воздуха в плотную материю. « На землю! На землю! Гаубицы! Нет, вперед! К заставе». Немецкая батарея клала снаряды с ювелирной точностью. Все цели здесь были пристреляны еще в июне 41-го. Мощные взрывы раздавались точно на месте казармы, вырывая из мощных кирпичных стен целые куски, превращая едва подлатанный деревянный сарай в кучу разлетающихся щепок.

  – Командир, сюда! – полу контуженный лейтенант брел по полю, шатаясь из стороны в сторону. – Сюда! К нам! – кричали ему из траншеи. – Лейтенант!

  До первой линии осталось метров сто – сто пятьдесят. Всего ничего... Маскаев слезящимися глазами смотрел вперед и ничего не видел. В глазах стояла сплошная светлая пелена, которая трепетала и извивалась. Он упал на живот и начал ползти вперед. Черные пальцы с обкусанными ногтями цеплялись за каждый кустик, а каждую травинку... Он полз, всем телом извиваясь как змея и оставляя за собой кровавый след. Полз снова и снова, втыкая ошметки пальцев землю. Маскаев полз секунды, полз минуты..., часы..., дни... Время будто остановилось. Если бы тогда, его можно было спросить, а сколько ты полз, то он вряд ли бы смог толком ответить.

  – Стоять. Всем стоять, – он на «мгновение» остановился. – Ни шагу назад! – шептали его потрескавшиеся губы. – Все держаться! Держаться..., – он вновь поднял голову и посмотрел вперед. – Давайте, братки... давайте миленькие, – пелена с глаз почти спала и он уже видел чуть возвышавшийся бруствер. – Я к вам иду... К вам.

  Он с трудом встал на колени, потом на ноги. Оглохший, ослепший на один глаз, лейтенант ничего не понимая смотрел перед собой. От первой линии окоп, к которым он так стремился, практически ничего не осталось. Многочисленные воронки густо усыпали едва заметные ямы. Повсюду лежали полузасыпанные тела красноармейцев.

  – Что это? – шептал он, медленно шагая вперед. – Где вы все? – солнце уже практически село и остывающее поле медленно погружалось в темень. – Боец, вставай! Слышишь, вставай! – он остановился перед лежащим с раскинутыми во все стороны руками бойцом. – Я отдал приказ, рядовой! – он с трудом перевернул тело. – Ты слышишь меня?! – на него смотрело разодранное в кровь лицо с открытыми навыкате глазами. – Боец! – он посмотрел на второго, который скорчился в немыслимой позе держась за шею. – Встать!

  Почти всю ночь одинокая фигура в изодранной форме ходила между телами. Время от времени она останавливалась и начинала что-то говорить. Сначала был шепот. Потом он сменялся громкими криками... Лейтенант ходил и ходил по заставе, пытаясь достучаться до лежавших бойцов... и совсем не обращал внимания на многочисленные металлические болванки, усыпавшие территорию заставы. Блестящие латунными поясками, похожие на небольших поросят, лежавшие снаряды выглядели совершенно целыми. Могло показаться, что их просто разбросали в этом месте, а потом из-за боя забыли собрать... Они лежали повсюду – на развалинах казармы, похоронившей часть гарнизона; возле отрядных повозок; рядом с выступавшей пулеметной точкой. К вечеру они уже остыли и их можно было без опасения брать в руки. Лишь из некоторых продолжали исходить тоненькие, едва заметные струйки зеленоватого дыма, который тяжело стелился по земле, оставляя за собой зеленовато-желтый след...

  121

  Северная Америка, Южная республика Техас, 1948 г.

  У излучины небольшой речки стояло несколько десятков фургонов с высокими полотняными крышами – один из тех обозов с беженцами, что в последние годы наводнили южные штаты. Тысячи людей, побросав дома и имущество, в страхе бежали на юг, надеясь что проклятая эпидемия до них не доберется.

  – Пол, ты там скоро? – из одного из фургонов высунулась растрепанная женская голова. – Пол?

  Седой мужчина, сидевший на берегу реки и молча наблюдавший как садиться солнце, недовольно буркнул в ответ:

  – Иду, иду... , – и потом чуть тише добавил. – Чертова потаскуха.

  Он сунулся в нагрудный карман своей рубашки, помня что там оставалось немного табаку.

  – Оставалось же немного, – бормотал Пол, сжимая в другой руки уже приготовленную трубку. – Вот дерьмо!

  Его пальцы нащупали какой-то кусок сложенной в несколько раз плотной бумаги. В недоумении Пол вытащил его и развернул, ловя остатки ускользающих солнечных лучей.

  – Что еще за дерьмо? – шептал он, медленно разворачивая бумагу. – ...

  Это была старая фотография, на которой когда-то давным давно был запечатлен он – полковник Пол Тиббетс со своим экипажем и верной боевой машиной – стратегическим бомбардировщиком Boeing B-29. Окаменевшими глазами он всматривался в лица своих товарищей, никого из которых уже не было в живых... Вот рядом с ним, скромно опустив голову, стоит второй пилот Роберт Льюис. Он в белоснежной футболке и своей любимой бейсболке с эмблемой Масачусетских бульдогов. Его бомбардировщик, не успев отбомбиться по железнодорожному мосту, взорвался в воздухе в конце 1943 г., когда его протаранил какой-то сумасшедший русский...

  Он осторожно коснулся фотографии пальцами, разглаживая места сгибов. С права от него задорно смотрит сержант Роберт Карон – неугомонный весельчак, про которого в эскадрилье говорили, что он даже в заднице у дьявола нашел бы над чем пошутить.

  – Да..., – невесело усмехнулся бывший полковник, провожая взглядом фигуру сержанта. – Возможно тебе это и удалось, – кто-то ему рассказывал, что весельчака облили бензином и сожгли жители одной из русских деревень, попавших в первые дни войны под химическую бомбардировку.

  С краю экипажа на фото словно скала возвышался здоровяк штурман, голландец по происхождению, Теодор Ван Кирк. Высокий, вечно скалящий зубы и норовивший кому-нибудь свернуть челюсть, он тоже был мертв. В сентябре 44-го он застрелился из именного кольта прямо перед зданием штаба, после того как его жена и двое малышей сгорели от лихорадки...

  – Это полковник военно-воздушных сил США, командир 509 смешанного авиационного полка, – прошептал Пол, останавливая взгляд на самом себе. – Пол Тиббетс, – он стоял в самом центре экипажа – сильный, уверенный в себе, казалось воплощавший в своей фигуре всю мощь США.

  Он стоял в самом центре своего экипажа. Руками упирался в бока. Огромные в пол лица солнцезащитные очки удачно дополняли его образ лихого пилота.

  На черно-белое изображение упала слеза, потом еще одна. Пол закрыл глаза и начал вспоминать...

  «8 июня 1942 г. Раннее утро. База 509 авиационного полка, занимавшая один из немецких аэродромов в предместьях Варшавы, гудела как растревоженный улей. На длинную бетонированную полосу из рядом расположенных ангаров выкатили пару огромных бомбардировщиков, смотревшихся как братья близнецы. Едва эти мастодонты, нестерпимо сверкающие металлом в лучах летнего солнца, подкатили к нулевой отметке как их сразу же обступили десятки техников.

  – Сэр! – Пол любовался своей сверкающей красавицей и поэтому не сразу услышал что к нему обращаются. – Сэр! Фотограф приготовил аппарат. Экипаж стратегического бомбардировщика Boeing B-29 построен, – полковник невозмутимо смотрел на улыбающееся лицо сержанта Карона.

   – Отлично, сержант! – прогудел Тиббется, не вынимая трубку изо рта. – Отлично! Хорошее фото будет в самый раз. Только давай, гони их всех к нашей красотке. Видит Бог, будет грех не запечатлеть на фотографию такую красоту, – он кивнул на стоявший в нескольких сотнях метров бомбардировщик.

  А посмотреть, действительно, было есть на что! Вытянутое на несколько десятков метров серебристое металлическое тело смотрелось хищной птицей, расправившей крылья и застывшей в полете. Чуть тупорылый нос с большой застекленной кабиной напоминал оскаленную пасть, готовую без всякой жалости кромсать добычу.

  – Сэр, наша малышка выглядит на миллион долларов! – счастливо заржал неугомонный сержант.

  Как только экипаж встал возле самолета фотограф сразу же сделал пару кадров для надежности.

  – Вот и отлично, парни! – Тиббетс с чувство хлопнул по полечу своего второго пилота. – А теперь за работу! Или вы забыли, что идет война?! Капитан Льюис проверить навигацию. Прошлый раз какие-то проблемы были...

  Через пару минут от экипажа на месте остались лишь сам полковник и гнущийся сержант.

  – Сэр, разрешите вопрос? – это было удивительно, но на лице записного весельчака и балагура не было ни малейшего намека на смех и веселье. – Я хотел спросить..., – неуверенно начал он, после разрешающего кивка. – Ходят слухи, что нам дали добро на применение нашего малыша (англ. Little Boy, дословно маленький мальчик, кодовое имя первой примененной в военных целях атомной (урановой) бомбы), – полковник чуть нахмурился, но молчал, ожидая продолжения. – Но как же тогда..., – он замялся, опустив глаза. – Как же тогда русские? Мы ведь воевали на одной стороне...

  Некоторое время полковник с недовольным видом рассматривал своего подчиненного, словно размышляя что с ним такого сделать. Потом, вдруг он вытащил изо рта трубку, и жестко произнес:

  – Сержант, ты отличный стрелок. Я бы даже сказал, что ты лучший из тех, кто прикрывал мою задницу на «Эноле Гей». Сержант, – он приблизился к нему вплотную. – У тебя же есть мозги... У нас никогда не было и не будет настоящих союзников. Никогда! Ты понимаешь? – он так выразительно заглянул к нему в глаза, что сержант автоматически кивнул головой. – Да! Мы воевали вместе против немцев, и, черт меня задери, отлично воевали, – по его губам скользнула улыбка. – Но мы никогда не забывали, что они это не мы! Комми совершенно другие. Они устроены по-другому, – полковник снизил голос до заговорщического шепота. – Думаешь, они хорошие парни? Нет, сержант! Эти черти ненавидят нас, ненавидят наш образ жизни! Они как саранча хотят заполнить весь мир, хотят покрасить его в один цвет – в красный цвет! – он один за другим вбивал слова в его голову, раз за разом словно маленькие гвоздики. – Никогда, сержант, никогда, не доверяй проклятым комми! Не верь его словам, не смотри на его пустые руки, не доверяй его слезам... Не верь! Старина Франклин поверил и все. И где он теперь?! Проклятые комми схарчили его, как черствый кусок хлеба даже не заметив».

  … Старик стер катившуюся по щеке слезу. Солнце уже давно закатилось за горизонт и на излучину реки опустилась темнота. Он поежился от тянущегося с реки холода и запахнул на груди свою старую летную курку, на которой еще сохранились нашивки бомбардировочной авиации. Сразу же по спине разлилось тепло и он вновь закрыл глаза, вспоминая тот проклятый день, с которого все и началось.

   «Бомбардировщик начал выруливать на полосу. Сигнальщик, держа в руках флажки, застыл в метрах сорока левее. Из-за стекла кабины выглядывало лицо второго пилота, показывающего пальцами знак победы.

  – Сэр, у нас будет прикрытие? – спросил штурман, сидевшей за командиров в окружении многочисленной аппаратуры. – Или мы идем одни? – несмотря на кажущуюся беззаботность штурмана этот вопрос беспокоил его довольно сильно, впрочем как и остальных членов экипажа (взлетающий с аэродрома самолет имел модификацию B-29B, которая отличалась повышенной легкостью за счет полностью снятого вооружения – трех пушек и пары крупнокалиберных пулеметов).

  Огромная десятитонная махина резко дернулась и стала набирать скорость. Не смотря на дикий шум, издававший самолетом при взлете, в кабине полковник понимал, что остальной экипаж будет ловить и примерять на себя каждое его слово.

  – Все окей, Кирк, – не оборачиваясь бросил полковник. – Мы будем не одни. Слышите парни, мы идем в третьей волне, – эту новость он прокричал уже на всю кабину. – А это почти две тысячи птичек! Сам Хитрый Ларри (полковник ВВС США Ларри Криспен в 1942 г. являлся командующим 14 авиполка «Серебрянные крылья») будет нас сопровождать! – со стороны бортстрелка и радиста, сидевших внизу кабины донесся восторженный рев (полковник Криспен пользовался заслуженной славой умелого летчика и опытного командира). – Так что, капитан, беспокоиться не о чем. Все, что от нас требуется, это хорошо сделать свою работу, за которую, кстати, нам еще и неплохо платят!