Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц)

Зеленый фронт

Аннотация:

Полностью убрал все отступления. теперь сюжет развивается только линейно

  Зеленый Фронт

  1

  4 ч. 5 мин. 22 июня 1941 г. Брестская крепость. Кольцевая казарма рядом с Тереспольскими воротами

  Все началось неожиданно, словно и не было бесконечных перебежчиков с рассказами о стоявших наготове у самой границы танковых армадах, тайных разговоров в курилках о неизбежности войны, донесений разведчиков о грозно гудящих моторах за пограничным столбом родной заставы.

  Сильный взрыв потряс здание казармы! Мощная кирпичная кладка стен устояла. Через секунду новый взрыв! С треском обвалился потолок, заваливая полураздетых бойцов крошкой. Третий взрыв! Стены ходили ходуном, осколки стекла дождем разлетались по казарме. Пригибаясь красноармейцы руками разгребали пирамиду с винтовками. Из полу разбитого ящика бойцы россыпью набирали патроны.

  На какое-то время взрывы прекратились. Поднятая в воздух меловая взвесь медленно оседала на раскуроченные потолочные балки.

  Через бойницы послышалась гортанная речь, прерываемая плеском.

  – Братцы, к бойницам! – заорал, рванувшийся вперед боец.

  Через окна были видны темно-зеленые штурмовые лодки, набитые солдатами. Сводная десантная группа лейтенанта Кремерса под прикрытием артобстрела рвалась вверх по течению к мостам через Мухавец.

  – Огонь! – рявкнул молоденький политрук в разорванном до пояса исподнем. – Огонь по врагу!

  Пулеметный-ружейный огонь прорубал целые просеки в штурмующих группах. Раздавались крики раненных, разорванные в клочья лодки камнем погружались на дно.

  – Рота! Слушай мой приказ, – заряжая опустевший магазин прохрипел командир. – Бегом! К караулу по охране тюрьмы! Уничтожить врага! Ковальских, твою …, куда лезешь?

  Чумазый парнишка с выпученными от ужаса глазами пытался пролезть в развороченное окно. Его сапог с рваной штаниной скользил по неровной кирпичной кладке. Наконец, он попал в крупную трещину, и тело вылетело из казармы. Снаружи царил ад! После разгрома немецкого десанта начала работать дивизионная артиллерия. Тяжелые гаубицы накрывали каждый клочок площадки перед казармой. Взрывы раздавались один за другим! Земля, осколки наполняли воздух смертью.

  Андрей Ковальских пригибаясь понесся вперед. Винтовка с примкнутым штыком ходила ходуном в дрожащих руках.

  Нет, нет, нет! – шептал он сквозь стиснутые зубы. – Это происходит не со мной! Мама! Мама!

  Вдруг его нога подвернулась и он со всего размаха влетел в еще дымящуюся воронку.

  – А-а-а-а-а! – заверещал солдат, уткнувшись в разорванное снарядом тело. – А-а-а-а-а-а! Я не хочу! Я не хочу умирать!

  Вдалеке в очередной раз ухнула гаубица и выпущенный снаряд устремился по старой, уже натоптанной дороге, своим примером опровергая устоявшие истины.

  … Дуб рос у этой дороги уже давно и видел столько, что с лихвой хватило бы не на одну книгу. Если бы он мог говорить, то рассказал бы и о чудаковатом гусаре, пьяным бегавшем за капитаном-исправником по пыльной дороге, и о деревенских бабах, часто ходивших мимо него за грибами, и о польских панах, с шумом проносившихся на лихих конях со сворой гончих. Однако он молчал! Дуб молчал, хотя чувствовал, что происходит что-то страшное. Он умирал! С самых корней, на десятки метров протянувшихся в глубь земли, поднималась чужеродная волна. Она медленно заполняло его старое тело, отнимая власть над могучими развесистыми ветками, загоняя древесного патриарха на самый верх.

  Андрею было невыносимо страшно! Ему было страшно так, как боится темноты маленький ребенок! «Что? Что это? Что со мной? – слова, превращаясь в ужасные образы, всплывали перед ним. – Где я? Где я? Мама?! Почему здесь темно?!». Темнота перестала быть просто темнотой, перестала быть просто отсутствием света. Она казалась живой, осязаемой. «Где я? – метался голос в непонятном пространстве. – Где я?». Темнота медленно поглощала его – кусок за куском она глотала его самую суть, его душу. Но, вдруг, блеснул лучик света! В черноте образовалась крошечная прореха, из которой осторожно выглянул свет. Прореха начала расширяться. Лучи проникали все дальше и дальше.

  «Свет! Там свет! – Андрей рванул прямо к нему. – Быстрее, быстрее!». Темнота отступала. «Что это? – перед ним всплыло что-то тонкое. – Ветки?! Это же ветки? Я в лесу?! Почему? Как?». Свет надвигался на него и на мгновение наполнил собой все... Потом случился Взрыв!

  «Господи! Господи, что же я такое? – Андрей смог увидеть себя. – Что я такое?» Он увидел свое тело, свое новое тело! «Я дерево! – ошарашенно шептали крошечные листочки, раскачиваясь на ветках. – Я дерево!». «Господи, я дерево! – с ужасом скрипела потрескавшаяся кора. – Я дерево!».

  Его сознание было в адском смятении. «Меня стерли, как карандашный рисунок, – огромный белый ластик нежно терся пожелтевший листок бумаги, стирая карандашные каракули. – Меня взяли и стерли, а потом взяли и нарисовали заново! Я – каракули! Я рисунок!». Вокруг было все чужое и непонятное. Все чужое и непонятное! Сознание кипело как вулканическая лава, пытаясь приспособиться. Чувства, время и пространство перевернулись с ног на голову. Словно по щелчку какого-то существа они превратились в кисель, густо замешанный на всех мыслимых и немыслимых физических и химических процессах.

  … Для кого-то шло время – бежала по циферблату тоненькая секундная стрелка, отсчитывавшая минуты и часы, потом рождая дни и недели. Тяжелым катком вперед двигалась война, унося вместе с собой боль и ненависть. Немецкая машина, сметая на своем пути слабые заслоны, неудержимо рвалась к Москве. Все шло вперед и непрерывно двигалось, но не для Андрея! Его время остановилось! Оно остановилось в тот момент, когда он впервые понял, что по-настоящему стал деревом и что никто в этом мире его уже вернет обратно. Бежавшие вскачь секунды превратились для него в еле плетущихся развалин!

  «Нет, нет! – словно безумный повторял он несуществующим ртом. – Я не дерево! Я не дерево! Я не дерево! Я человек! Я настоящий человек!». Слова вдалбливались в сознание калеными гвоздями, разжигая пламя ненависти. «Я не чурбак! Я не деревянная чурка! – неслись его слова из самой глубины сознания. – Я человек! Я Андрей Ковальских! Я человек!».

  Его жизнь перестала быть только жизнью и просто жизнью; она стала войной. Эта война не человека с человеком, не человека с животным, не человека и силами природы! Он вступил в самый страшный бой, который только мог выпасть человеку. Он вел войну с самим собой – со своими страхами, со своим сознанием, со своей душой! Каждое мгновение стало тяжким испытанием, каждый миг превратился в ужасный экзамен, преодолеть который означало остаться человеком – разумным человеком.

  2

  Начало было самым тяжелым и в тоже время простым. Зрение! Мы умеем видеть и воспринимаем это обыденно до тех пор, пока не лишимся зрения, до тех пор, пока не почувствуем всю боль от этой утраты. Андрей учился видеть заново. Как младенцу, ему приходилось вновь осознавать всю сложность этого процесса. Его глазами стала старая, потрескавшаяся от времени, кора. Он стал видеть каждой древесной корочкой, каждой почкой, каждой клеточкой на молодом зеленом листочке.

  – Господи, слышишь ли ты меня? – взмолился Андрей, когда увидел мир своими «глазами». – Господи, посмотри на меня! Что ты со мной сделал? Чем перед тобой я так провинился?

  Кряжистый дуб шумно вздохнул, зашелестев пышной ветвистой шапкой.

  – Что же это я такое? – шептали шуршащие по веткам желуди. – Кем же я становлюсь?

  Следом за зрением пришла очередь слуха. С каждой своей новой попыткой, с каждым новым проделанным упражнением, его мир становился все более полным и стройным. Словно он медленно из зашторенной комнаты шел туда, где от света слепило глаза; из черноты выступали очертания, из очертаний складывались предметы... Окружающий мир окончательно стал приобретать свою законченность.

  – Я слышу, – перестук дятла, ковырявшего жучков и червячков, донесся до него. – Я слышу! Я слышу, Господи!

  Глухая стена развалилась на мелкие куски и в его сознание ворвалась неугомонная волна звуков. Сначала они возникали один за другим, словно существовал какой-то строгий порядок в их появлении. Журчание ручейка, пробивающего себе путь через бурелом, сменилось отголосками далекого мычания сельских буренок, потом послышалось конское фырканье. Вдруг, все эти звуки слились в один – в один большой журчащий-мычащий-фыркающий звук!

  Лишь осязание заявило о себе другим способом. В тот день, когда Андрей наслаждался пением соловья, что неосторожно уселся по одну из его веток, ему вдруг совершенно дико захотелось почесаться. Захотелось так почесаться, как этого требует потное, давно немытое и грязное тело.

  – Я брежу! – пронеслось в его, разучившемся удивляться, сознании. – Какой к черту чёс? У меня же нет рук! Как мне чесаться? А-а-а-а-а-а! Но как же хочется!

  Сводящее с ума желание с неудержимой силой точило его изнутри. Не выдержав, Андрей мысленно пробежал по своему телу, стараясь найти то самое, беспокоящее место.

  – Вот оно! Вот оно оказывается, где спряталось! – обрадовался он. – Сейчас мы тебя...

  Около основания, возле одного из самого здорового корня, который чуть выныривал из земли, рылся грязный хряк. Это наверное просто позорище, а не хряк! Такого худющего замухрышку было стыдно не то что выгонять на улицу, но и даже держать дома. Весь поджарый, с настороженно поднятыми ушками, он лихо разгребал рылом землю. При этом каждый новый найденный желудь, хряк отмечал довольным похрюкиванием. Несмотря на свой малый размер, клыками свин обладал изрядными. Ими то он и задевал кору дерева, когда в очередной раз утыкался в землю носом.

  – У, тварь! – не выдержал Андрей, вытягивая вниз одну из веток. – Сейчас я тебя!

  Ветка, в мгновении ока превратившись в длинный хлыст, с силой опустилась на уткнувшегося хряка. Визг казалось наполнит собой весь лес. Обиженный и одновременно напуганный свин, ломая кусты, унесся в чащу.

  – Вот это да! – удивился бывший красноармеец, продолжая размахивать импровизированным хлыстом. – Как же это так?! – В этот момент он еще даже не осознавал открывавшихся перед ним новых просторов. – Я могу шевелить ветками! Руки! Это мои руки! Мои руки! Господи, у меня есть руки!

  Если бы в этот момент по дороге проходил любопытный путник, то ему был бы твердо обеспечен сердечный приступ. Дуб-патриарх, десятки лет стоявший возле дороги, начал дрожать, извиваясь своими ветками под стать самой искусной танцовщице. Массивное тело качалось из стороны в сторону. От сморщенной коры с громким щелчками отлетали кусочки.

  – Руки! – смеялся дуб. – Руки! У меня теперь есть руки!

  С этого дня все стало меняться. Андрею казалось, что был пройден какой-то водораздел, отделявший его от самого себя. Если раньше каждая его мысль была наполнена каким-то отчаянием и неверием, то теперь в сознании прочно поселилась надежда. Это было окрыляющее чувство, которое словно толкало его вперед, словно заставляло все ускоряться и ускоряться. Он все лучше и лучше чувствовал свое новое тело. С каждой вновь прожитой секундой ствол, ветки, кора, листья становились ему ближе и понятнее. Дерево стремительно теряло свою чужеродность...

  Однажды Андрей даже поймал себя на том, что с жалостью думал о своем старом теле. И это была не грусть, а легкое презрение к телу, к его возможностям, к его потенциалу! «Как же человек слаб и беспомощен! – вспоминал он себя. – Он же букашка, которую можно легко раздавить. Раз и все, нет человека!». Он с неким восхищением осмотрел себя – могучий широченный ствол, который не обхватят и четверо мужчин; длинные узловатые ветки, тянувшиеся далеко в стороны; гибкие пруты корней, с упорством вгрызавшиеся в землю. Это было грандиозно! Это была настоящая сила, за которой стояли миллионы и миллионы лет эволюции, бесконечные века безумных случайных экспериментов великого ученого – природы!

  Первые успехи настолько его поразили, что дальнейшие упражнения стали еще более интенсивными. Он метался словно сумасшедший, стараясь постичь все возможности своего тела – видеть, чувствовать, слышать и делать многое такое, что раньше могло ему только сниться.

  3

  – Какое прелестное дитя, Карл!

  – Крути педали, олух! Нам нужно до вечера разобраться со связью, иначе обер-лейтенант будет вне себя...

  Находиться в такой полудреме было безумно приятно. Это было состояние полной расслабленности, когда тебя ничто не беспокоит, не напрягает, когда даже расслаблена самая крошечная мышца, когда твое лицо обвевает легкий ветерок. В такие моменты не хотелось ни о чем думать.

  – Карл, ты полный недоумок! Здесь же лес. До города почти 8 километров. Понимаешь?

  – Ну и что? При чем тут эта девочка?

  Ветки лениво колыхались на ветру, которые не веял, а всего лишь поглаживал изъеденные жучками листья. Это было божественно! Андрей нежился!

  – О, черт!

  Раздался резкий шуршащий звук. Потом на землю полетело что-то одновременно и гремящее и звенящее.

  – Держи ее!

  – Ты больной, Йохан. Она же девочка! Ей похоже нет и десяти лет!

  – Хватай ее! Это же не люди! Это русские!

  На мгновение голоса пропали и стало тихо. Вдруг воздух прорезал визг и чей-то испуганный голосок залепетал:

  – Не надо, пожалуйста! Не надо! Не трогайте меня! Пожалуйста! Не трогайте меня!

  Листва грозно зашелестела. Андрей недовольно зашевелился. «Что это такое? Какой-то крик?! Посмотрим, посмотрим...». Картинка окружающего пространства всплыла в его сознании. Он мгновенно очнулся от дремотного состояния, едва осознал то, что происходило почти у его ног.

  – Баран, бросай свой велосипед! Иди, помоги мне! Будешь вторым.

  – А если кто-нибудь узнает, Йохан? Ты знаешь что за это могут с нами сделать в Рейхе?

  – За это славянское быдло нам ничего не будет! Наоборот, мы получим поощрение, так как освободим эту благодатную землицу для настоящих немцев! Понял?

  Крохотная синичка, еще минуту назад беззаботно что-то насвистывавшая, обеспокоенно задергала головкой. Листья начали медленно подергиваться. «Господи, это же …, – ошарашенный Андрей не мог поверить в то, что происходило. – Что же такое происходит? Это же люди!». К стволу прижалась невысокая девчушка в ветхом сарафане, худыми ручками с силой вцепившаяся в складки коры. Она с отчаянием смотрела прямо перед собой.

  – Какая красотка, Карл, – в восхищении зацокал толстый связист, растопыривая в стороны руки. – А я всегда думал, что с француженками никто не сравниться.

  – Что-то она худовата, – бормотал второй, поправляя очки все время сползавшие на нос. – Кожа да кости!

  – Что ты понимаешь в это деле?! – засмеялся боров, начиная расстегивать засаленный китель. – Это самое то! В самом соку деточка!

  Корни, десятилетиями спавшие в земле, осторожно зашевелились. Здоровенные жгуты выныривали, высовывая на свет свои безобразные наросты и проплешины. Откуда-то из глубины лезли и их тонкие собратья. «Это не люди! Не люди! – набатом звенело в его сознании. – Люди не могут так поступать! Люди просто не могут так поступать!».

  – Повсюду эти корни! – пробурчал очкарик, отрезая девчонки место для бегства. – Того и гляди голову сломаешь! Надо сжечь весь этот лес к чертям собачьим!

   Все произошло практически мгновенно. Не помнящий себя от бешенства Андрей сорвался! Со свистом корни вырвались на воздух и начали стегать двух связистов.

  – Мой бог, что это? – застыв столбом от увиденного, проговорил первый. – Я что, сплю?

  – А-а-а-а-а-а! – завопил дурным голосом второй, пытаясь закрыть голову от древесных плетей. – Прочь, прочь, дьявольское отродье!

  Полевой китель мышиного цвета оказался отвратительной защитой от обычных веток, так и норовящих выдавить твои глаза. Древесные плети вспарывали целые борозды на скорчившихся от боли и ужаса людях. Сквозь свисавшую лохмотьями ткань просвечивало не знавшее загара тело, превращавшееся в одну сплошную рану.

  Андрей продолжал хлестать не переставая. Удар за ударом ветки обрушивались по распластанным телам. Они молчали, перестав даже хрипеть и стонать. В воздухе стояло лишь чавканье, с которым плети врезались в окровавленную плоть. Он остановился лишь тогда, когда почувствовал, что на него кто-то смотрит. От удивления Андрей даже вздрогнул – ствол пронзила легкая едва заметная судорога. На него смотрела девочка! Невысокое создание с огромными глазами с ужасом смотрело прямо на него и её взгляд пробивался сквозь шевелящуюся листву, охапку окровавленных веток, шершавую кору. Казалось ее взгляд проникал прямо в его душу. В этот момент он испытывал совершенно необыкновенные чувства, которые подобно бурлящей реке переполняли русло его сознания и грозили снести все преграды на своем пути.

  Девочка буквально вросла в корневой клубок. Ее острые коленки вдавились в рыхлую землю у подножия ствола, а худенькое тельце съежилось. Она была похожа на дикого зверька, которого впервые взяли на руки, от чего он шипел, приподнимал шерсть на загривке и прижимал крошечные ушки к своей голове.

  «Бедное дитя, – пробормотал он, еле шевеля тучей листвы. – Ты же боишься... Не бойся меня! Я тебя не обижу». Откуда-то из глубины зеленой массы начал вытягиваться тонкий «шнурок» с несколькими ярко-зелеными листочками на конце. Прямо на глазах от длинной веточки осторожно потянулись молодые побеги. «Не бойся, деточка, – шелестели листья. – Я не страшный». Ветка, превратившаяся в вытянутую и отдаленно напоминавшую человеческую кисть, замерла у плеча ребенка.

  – Не надо, – прошептала еле слышно девочка, не сводя потрясенных глаз с дерева. – Не надо... Не трогай меня!

  Застывая на миг ветка осторожно поползла обратно. втягивая в себя лишние пальчики. «Иди, кроха, домой, – махнул Андрей на прощание веткой. – Иди и быстрее». Она неуверенно кивнула копной спутанных волос и с трудом поднялась на ноги, а через несколько секунд ее потемневшие от грязи пятки уже сверкали на дороге.

  «Ну вот, – добродушно бормотал Андрей, слегка покряхтывая корой. – Дел натворил, а теперь убирай... Чего же мне с этими делать-то? Закопать что-ли?». Нижние ветки, изогнувшись почти до самой земли, ухватили трупы за ноги и потащили к оврагу, что пробрался почти до самого дерева. «Полежите здесь! – распрямил ветки дуб. – Думаю, вам это пойдет на пользу, да и мне удобрения не помешают». Сверху на сгрудившиеся трупы он набросал земли, осыпав край оврага.

  4

  В справной избе, единственной из села, красовавшейся своей новой крышей, горел яркий свет, а из-за неосторожно приоткрытого окна доносился рассерженный голос.

  – Вот, дуреха-то! – шипел, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, мужчина. – Сколько раз тебе говорил! Не ходи! Не ходи! Ничего с твоей бабкой не случиться!

  Раз! Раздался громкий хлопок! Кто-то, по-видимому, не сдержался и тут сразу же заголосил женский голос:

  – Ой, мамоньки, что же теперь будет? Что же теперь с нами будет? Боже ты мой, за что же нам такая напасть-то?

  – Заткнись, Марфа! Бог мой, целый дом баб и никакого толку! Уймись, и без тебя тошно! … Подожди-ка, окно-то у нас открыто. Вот дура! Тише вы все! Идет кто-то!

  В дверь громко постучали. Хозяин, крупный мужчина с длинными холеными усами, с тревогой посмотрел в сторону сеней. Стук раздался вновь и было в нем что-то знакомое. «Свой кто-то, – подумал староста, с кряхтеньем подходя к двери. – Чужие так не стучат! Немчура давно бы уже дверь ломала».

  – Кого там еще принесло?! – с деланным возмущением закричал он.

  – Степан! – донеслось из приоткрываемой двери. – Это же Григорий! По делу к тебе.

  Из-за двери показался кряжистый мужик с крупным свертком в руках. Следом за ним в комнату вошли еще двое, являвших почти копией первого. Они также были невысокими полными мужиками с роскошными усами и едва пробивавшейся сединой. На всех троих красовались расстегнутые пиджаки и широкие темные порты, заправленные в смазанные дегтем сапоги.

  – Вона сколько вас?! – даже не удивился хозяин. – Ну что же, прошу к столу, раз уж пришли! Марфа, где ты дура-баба! Гости у нас! Давай накрывай!

  – Не суетись, хозяюшка! – густым басом проговорил один из гостей, вытаскивая из свертка крупную бутыль. – У нас все с собой...

  Они степенно расселись за столом, который словно по мановению волшебной палочки оказался заставлен продуктами. Странное это было сборище! С одной стороны, собрались вроде бы как и знакомые друг другу люди, а с другой – сидели они молча, словно воды в рот набрали.

  – Ну, панове, пора и честь знать, – прогудел Григорий, решительно ставя на стол граненный стакан. – Благодарствуем тебе Степан за хлеб да соль... Дело у нас к тебе одно есть. Поговорить треба.

  Староста внимательно посмотрел на говорившего.

  – Люди говорят, что с внучкой твоей несчастье сегодня приключилось?! Бают, вроде как ссильничать ее кто-то хотел, да не вышло!

  Хозяин напрягся; его огрубевшие от работы пальцы вцепились в край стола, а лицо медленно наливалось багровым цветом.

  – Мало ли что бабы языком треплют! – прохрипел он. – Нету им никакой веры! Сбрешут – не дорого возьмут! А внучка моя цельный день дома по хозяйству моталась – то в огород, то в хлев. Некогда ей шастать, да с нехорошими людьми разговаривать.

  – Степан, мы тебе не чужие люди, – наклонился над столом Григорий. – Я кум твой, Михай вон шурин, а тезка друже твой давний... Не бреши нам! Галька моя видела, как твоя неслась как оглашенная со стороны леса, да орала. Говорят, совсем девчонка с ума сдвинулась. Такое гутарит, что смех и грех один! Что нам скажешь на это?

  Тяжело вздохнув, староста пробормотал:

  – Ладно, поговорим и сами решайте, что там случилось... Эй, Марфа, где тебя опять носит? Позови нашу бедову девку! Чтоб одна нога там, а вторая здесь!

  Через пару минут перед мужиками появилась заплаканная девчонка. Он застыла посередине комнаты с низко склоненной головой, так что собравшиеся видели лишь ее макушку.

  – Давай, Танька, рассказывай панам, как все было, – угрюмо проговорил Степан. Что все как на духу, а то опять ремня у меня получишь! Говори, не молчи!

  Девочка робко подняла голову и большими глазами уставилась на гостей.

  – Я к бабуле шла, – дрожащим голосом начала она. – Я к ней кажную субботу хожу прибираться... Иду я через Зиновий лужок, где буренку нашу в прошлом годе волки задрали. Иду, значит-ча, по дороге...

  – Хватит тары-бары разводить! – рявкнул старик на съёжившуюся от испуга девочку. – Говори по делу! Что случилось!

  – Немчины ко мне пристали! – внезапно разрыдалась она. – Двое... Лаялись они, лаялись, да полезли ко мне.

  Мужики как-то странно переглянулись. Дело принимало опасный оборот, грозящий в случае огласки смертельной опасностью не только для семьи девочки, но и для всей деревне.

  – Руки свои растопырили и идут на меня, – продолжала плакать она, размазывая кулачками слезы по лицу. – А я к дубу прижалась и плакать начала! А толстый такой...

  – Подожди, деточка, – прервал ее один из сидевших. – Панове, нехорошее это дело – смердит оно плохо! Я не в обиде буду, если кто встанет сейчас и уйдет до хаты. О детках своих лучше подумайте...

  – Ты что, Михей, совсем нас за иродов держишь! – вспылил его сосед. – Детки, детки... У всех у нас детки и что теперь сидеть и молчать! Сегодня у Степана внучку ссильничают, завтра у меня, а потом и к тебе заявятся! Давай, Татьяна, рассказывай, что дальше было. Куда немчура то делась?

  – Боженька мне помог, – тихо прошептала она, перекрестившись на образа. – Боженька этих поганных от меня отвел! Дубу повелел он защитить меня, что тот и исполнил.

  – Вот, панове, это она и твердит цельный вечер, – тоже перекрестившись кивнул староста. – Я её и так и эдак спрашиваю, а она все свое талдычет – Боженька ей помог, Боженька от беды спас! Дочка, мать её, покойница, царство ей небесное, набожная шибко была! Вот и внучка тоже туды подалась.

  – Ты, дочка, не спеши, – подошел к девочке Михей и разгладил ее волосы, непослушными прядями спадавшими на лицо. – Поплачь, поплачь! Нету больше этих иродов! Нету. Боженька их всех прибрал к себе. А как, говоришь, дуб-то помог тебе?

  С благодарностью посмотрев на него, Таня шмыгнула носом и продолжила:

  – Он как потянется к ним ветками, как схватит! Они руками машут, кричат. Тут как начал дуб ветками хлестать их... Хлестал – хлестал, хлестал – хлестал!

  До поздней ночи в доме старосты горел свет. За это время гости уже прикончили и первую бутыль, а потом и вторую, что незаметно выложила на стол хозяйка. Долго они говорили: и так и эдак спорили, да рядили. В конце концов, решили сидеть молча и ждать, что дальше будет.

  5

  Над столом кругами огромная жирная муха. Круг за кругом она кружила над склонившимся над бумагами человеком. Зеленоватое, переливающийся в восходящих лучах солнца, брюшко, то приближалось к самому уху, то наоборот отдалялось, что делало противный жужжащий звук еще более надоедливым. Хлоп! Не выдержав, человек резко ударил по зловредному насекомому пачкой бумаги.

  – Проклятье! – закричал он, когда летающая тварь благополучно избежала гибели. – Что за чертова страна?! Чертовы мухи!

  Через мгновение дверь открылась и в деревенской горнице появился заспанный солдат – глаза красные, гимнастерка в складках.

  – Господин капитан?! – его голос был полон рвения и выражал такое почтение, что офицер почувствовал себя минимум на одно звание выше, а может быть и на два.

  Несмотря на остро испытываемое раздражение, Курт Штеффель, командир истребительной команды 137 пехотной дивизии, сдержался от очередного проклятья и почти спокойным голосом спросил:

  – Ты вызвал старосту? Так, что стоишь? Бегом!

  Всегда отличавшийся крепкой выдержкой, практически стальными нервами, Курт с удивлением отметил, что срываться стал гораздо чаще. Если в польскую или французскую компанию о его самообладании и целеустремленности ходили легенды, что не раз было отмечено и командованием, то сейчас и здесь он словно с цепи сорвался.

  – О, черт! – вновь вспылил он, с силой ударив по столу. – Это насекомое меня уже достало!

  Сейчас, когда срок его командировки на Восточный фронт исчислялся уже несколькими месяцами, Штеффеля начали все чаще посещать странного рода откровения, о которых даже подумать было страшно. «Все дело в этой чертовой стране! – зло смотрел он на гору скопившихся перед ним бумаг. – Везде, как у людей! Все на своем месте, все ясно и понятно. Начальник сказал – подчиненные сделали. Но здесь... Эти...». Его уже мучило не злоба, а самая настоящая ненависть – ненависть ко всему, что он здесь видел, и кого здесь встречал.

  – Где же этот баран? – заорал офицер в сторону двери. – Если через десять минут его здесь не будет, то ты, Зейдель, отправишься в штурмовые части!

  «Как же можно равнять их и нас? – снова и снова возвращался он к мучающей его мысли. – Всегда и везде были и есть те, кто лучше, умнее и сильнее, те, кто более активны, культурны и, в конце концов, цивилизованны и все остальные! Это же закон мироздания! Это же понятный все принцип жизни! Как этого можно не понимать?!». Его рука во время всего этого мысленного монолога непроизвольно скользнула к кобуре и через несколько секунд на стол лег вороненный металл.

  – Господин капитан, староста доставлен, – через приоткрытую дверь раздался голос ординарца и в комнату ввалился потрепанный мужичок.

  – Наконец-то, вы почтили нас своим присутствуем! – преувеличенно радостно воскликнул капитан. – Я так долго вас ждал, так ждал, что почти и не надеялся на нашу встречу!

  Степан, по всей видимости, радости немецкого офицера не разделял. Понурив плечи, он стоял около двери и с непроницаемым видом мял матерчатую кепку. Когда его сорвали с кровати и дали несколько раз по зубам, он чуть не умер от испуга. «Узнали, ироды! – до пят пробил его холодный пот. – Кто же рассказал?! … Боже! Что же будет с Танькой?!». Однако, разозленных солдат интересовал лишь он один и больше никто.

  – И что мы молчим, господин Степан? – офицер говорил по русски довольно неплохо, правда с легким акцентом. – Кого мы ждем? Или может просто не хотим сотрудничать с германским командованием? А?

  Продолжая мять кепку, староста сглотнул образовавшийся в горле комок.

  – Так я за всегда готов, – с трудом вдавил он звуки из пересохшего горла. – Я что против?

  – Отлично, господин Степан! – оживился Курт, энергично потирая руки. – Значит, мы готовы... Тогда рассказывайте, кто из вашего села помогает партизанам? Назовите мне имена, фамилии.

  С лица старосты в этот момент можно было писать живописные полотна с психологическим уклоном. Его брови приподнялись, щербатый рот слегка приоткрылся, а в глазах плескалось просто вселенское удивление.

  – Партизаны? – пробормотал он. – Господин офицер, помилуйте ради Бога, какие партизаны? Откуда в наше местности могут появиться бандиты? Да мы же за германску власть всеми руками и ногами согласны! Вот этими самыми руками любому сверну его поганую головенку, – староста протянул к немцу свои здоровенные, похожие на небольшую лопату, ладони. – Да, какие у нас партизаны?

  – Хватит! – офицера словно подбросило со стула. – Хватит рассказывать мне сказки! Я, что похож на дурака, которому можно пудрить мозги?!

  Он подскочил к старосте и начал выговаривать:

  – Германский Рейх – это вам не большевики! Вы меня понимаете? Это раньше можно было без устали болтать языком и ничего не делать! Все! Хватит! Я вам покажу немецкий порядок! Я почти два года не вылазил из лесов... Ты меня слышишь, старый пень? Целых два года я скакал по лесам и ловил этих чертовых маки! За это время я понял одну вещь...

  Он сделал недолгую паузу и с намеком посмотрел на старосту словно ждал от него какого-то откровения. Однако тот, по-прежнему, сохранял на своем лице столь искреннее недоумение, что было крайне сложно его в чем-то обвинять.

  – Я понял одно – всегда, я повторяю всегда, партизан поддерживает кто-то из местных! – палец Курта выразительно устремился вверх. – Недалеко от вашего села происходят крайне неприятные события, которые мне приказано прекратить в самые кратчайшие сроки. И будьте уверены, я прилажу максимум усилий, чтобы полностью решить эту проблему! – через секундную задержку он продолжил. – Месяц назад пропали два связиста – от них нашил только погнутые велосипеды. Около двух недель назад пропал целый грузовик с обмундированием. Потом кто-то напал на полицая из соседнего с вами села. Его тело и оружие до сих пор не найдено. Все это произошло в непосредственной близости от вашего села! И ты мне еще будешь говорить, что у вас здесь нету партизан?!