Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц)

  – Нет, камрады, он больше по другой части! – подхватил второй, из-за реплики которого грянул хохот. – Вон Фриц из второй роты знает, что это за части!

  Среди хохота чуть остался незамеченным пленный советский солдат, который с трудом встал на карачки. Из под всклоченных волос он с бессильной ненавистью оглядел врагов и... вновь плюнул.

  15

  – Воды, воды, – раздавался еле слышный голос из дальней части каземата. – Что вы, словно глухие, дайте же наконец кто-нибудь воды! Не мучьте! Пить! Сволочи, дайте попить...

  Вокруг царил полумрак. Остро пахло потом и гниль.

  – Братцы, пить, – хрипел неугомонный голос. – Сами же пьете, а я что, рыжий? Уроды!

  Лежащие вповалку люди никак не реагировали на мольбы раненного. «Уже второй день пошел, – с трудом раскрыл воспаленные глаза старшина Игорь Колокольцев, единственный из еще более или менее способных держать в своих руках оружие пограничников. – Да, точно, позавчера последний раненные котелок добили. А этот с тех пор так и надрывается...».

  По стене мелькнула тень. старшина нащупал рукой приклад винтовки. В дальний угол скользнула светлая фигурка. «Валька пошла, – с облегчением расслабился Игорь, откинувшись на свою лежанку. – А что толку то идти? Воды все равно нету».

  – Да что это такое твориться? – вновь захрипел раненный, по-видимому, набравшись сил. – Госпиталь, госпиталь, а воды то и нет! Кто-нибудь, позовите дежурного... Я вам покажу, как глумиться над раненным солдатом... Покажу, век будете помнить.

  В той стороне опять что-то зашевелилось.

  – Потерпи, родненький, – зашептала медсестра, осторожно протирая влажной тряпкой лицо солдата. – Еще немного. Чуть-чуть совсем. Скоро наши придут и сразу тебя в госпиталь отправим. Там быстро на ноги поставят. Ты только потерпи!

  Раненный ненадолго затих, тыкаясь, словно слепой кутенок, в шершавые руки девушки.

  – Там тепло, светло, – медленно, немного растягивая слова, шептала она слегка наклонившись. – Везде чистые простыни. Чистые до ужаса, аж скрипят. Положат, тебя родимые, на кровать и вылечат. Скоро, совсем скоро.

   Ее тихий голос, хоть и адресованный всего лишь одному человеку, распространялся по всему каземату. Затихли шорохи, всхлипы, скрежетание зубов – все слушали... Яркие видения близкой помощи, ослепительно чистых палат госпиталя, одуряюще красного борща – все это представало перед людьми живыми картинами, заставлявшими тянуть к ним руки и не осознано причмокивать губами.

  – Мамуля, я тоже хочу в госпиталь, – вдруг раздался дрожащий детский голосок. – На белые простынке хочу полежать хочу. И к папе хочу на ручки...

  Это было последней каплей. старшина чуть не застонал от бессильной ярости, охватившей его. «Все, хватит, с меня! – стучало в его голове. – Хватит этих хрипов и стонов, лучше сдохнуть!». Он осторожно встал и не обращая ни на кого внимания пошел в темный проем.

  – Лучше уж при свете, чем тут гнить, – шептал он, подходя к очередному проему. – И патрон малеха есть... Пару тройку этих гадов прихвачу.

  Вход в катакомбы, которые служили надежным убежищем для группы последних защитников Брестской крепости – раненных пограничников и членов их семей, располагался в глубине основных корпусов, поэтому он сильно и не пострадал.

  Последние метры, оставшиеся до показавшегося светлого пятна – полу заваленного прохода, Колокольцев полз. Силы его оставили. Винтовка волочилась, глухо постукивая по валявшимся кирпичам. Наконец, сбитые в кровь пальцы ухватились за деревянный проем и медленно подтянули остальное, ставшее таким тяжелым тело. В глаза ударил яркий свет раннего июльского солнца, щедро залившего своими лучами весь внутренний двор крепости. Он несколько раз закрыл и открыл веки, пытаясь привыкнуть...

  – Боже мой! – непроизвольно вырвалось у старшинаа, уже давно старавшегося не вспоминать слова молитвы. – Это же... ад.

  В очередной раз война показало свое настоящее лицо. Нет, не то, что видят раскормленные генералы, присутствуя на парадах! И даже не то, что показывают в победных кино реляциях! Оно явилось без всяких прикрас – с оскалом из мертвеющей плоти и почерневшей крови из разбросанных кусков тел, с волосами из стелющегося удушливого дыма, с телом из изуродованной военной техники.

  Он смотрел на бывший плац, где еще недавно проводили занятия, и не узнавал его. Вскрывшимися гнойниками его покрывали многочисленные воронки. Огромные (дотошный и удивленный немец не жалел снарядов крупных калибров) ямы с ровными вывороченными краями они полностью искажали перспективу внутреннего двора крепости. Это уже были не ровные прямоугольники и квадраты, кое-где покрытые обрызганной брусчаткой, а ломанные плоскости.

  То тут то там валялось какие-то деревяшки, размочаленные взрывами до потери своего внешнего вида. Возможно, когда-то они были ящиками и верно служили пограничникам в качестве тары для оружия, или это остатки выбитых дверей и рам. Дальше, ближе к внешним стенам, выходящим на западное направление, ветер шевелил кучи грязно-серой ткани, густо наваленной на земле. Почему-то именно на них и зацепился взгляд старшинаа, с ужасом гулявшего по плацу. «Прачечную что-ли взорвали? – проскользнула мимо всего этого хаоса мысль. – На белье больно похоже... ».

  Вдруг прямо у этих самых куч появилась темная фигура. Через секунду рядом с ней возникла еще одна, потом еще одна. Серо-мышинный цвет угадывался издалека.

  – Немцы, – прошептал солдат, опуская голову ниже. – Сволочи проклятые …

  Крайний из них, выглядевший просто до неприличия пухлым, взмахнул руками. Колокольцев до боли прищурил глаза, пытаясь рассмотреть все подробности. Прямо из рук толстяка вырвалась ярко-алая струя пламени и понеслась в сторону земли. Сразу же за этим раздался довольный гогот солдат.

  Ткань разгоралась как-то нехотя, словно ей не хотелось. Там что-то потрескивало, шипело и, наконец, заполыхало. Вдруг огнеметчик, только что с таким упоением поливавший огнем землю, отпрыгнул назад.

  – А-а-а-а-а-а! – сквозь треск пламени, зазвенел вопль. – А-а-а-а-а-а!

  Пламя усилилось и, крик, наконец-то, затих. старшина с некоторым недоумением продолжал всматриваться в их сторону, надеясь, что все проясниться. «Это же наши! – ужасная мысль словно молния ворвалась в сознание. – Серая ткань – это же кальсоны... Они сжигали людей». Его взгляд одурело метался по плацу, ненадолго задерживаясь на точно таких-же кучах чего-то очень похожего на ткань.

  – Они сжигали живых людей, – непослушные, искусанные до мяса, губы, шептали эти слова как заклинание. – Они сжигали живых людей.

  Вслед за губами свей жизнью зажили и руки солдата. Это был туман. старшина все прекрасно видел и понимал, но почти не ощущал своего тела. Его лопатообразные ладони несколько раз бережно провели по деревянному приклады, счищая с него кирпичную пыль. Потом с нежностью зарядили ее.

  – .. Сжигали живых людей, – губы уже не шевелились, шепот продолжал раздаваться лишь в его голове. – Но они же люди! Как же можно сжигать живых?

  Тело устроилось по удобнее, голова склонилась вниз. Бух! Бух! Бух! Одни за другим гулко раздались три выстрела! Несмотря на все пережитое, старшина Колокольцев, по-прежнему, оставался одним из лучших стрелков Брестской крепости. Немцы, словно кегли, неторопливо попадали в землю.

  … Земля плакала вместе с человеком. Маленькие тяжелые капли падали с неба и больно жалили ее, проделывая в плоти огромные раны. Серые куски земли вместе с красноватой каменной крошкой со свистом хлестали по стенам крепости. Чудом сохранившиеся после прошлого обстрела деревья, наконец-то, получили полной мерой. Тоненькие березки, крона которых едва бы укрыла человека от палящего солнца, рвало осколками снарядов. Они неутомимо вгрызались в светлые тельца, отрывая большие куски.

  Гулкие удары продолжали молотить не переставая, хотя уже давно разметало на части тело старшину Колокольцева и полностью завалило тот проход, из которого он вылез. Чумазые от пыли и копоти расчеты, блестя на солнце своими зубами, бегали как заводные от ящиков к орудиям и обратно. Рука офицера вновь и вновь опускалась, заставляя говорить очередное орудие.

  16

  Солнце медленно, словно нехотя, поднималось над лесом. Было еще прохладно.

  – Хорошо, человек, – глухо прошипел голос. – Я понял тебя. Мы будем вместе воевать...

  Так и не ложившийся спать, старшина с противоречивым чувством оглядел стоявших перед ним солдат. С одной стороны, он видел серые лица с впавшими щеками, рваное обмундирование, худую обувку, а с другой – рыкающие бешенством глаза, стиснутые побелевшими пальцами приклады винтовок и автоматов.

  – Ну, что, товарищи пограничники, – негромким голосом начал он, придерживаясь рукой за лесину. – Где бы мы с вами не находились, как бы мы не выглядели и какое оружие бы не держали в руках, мы по-прежнему, остаемся солдатами Красной Армии... Нас мало, почти нет винтовок и боеприпасов, но мы еще живы!

  Он говорил о том, что они слабы и почти нет шансов на победу, но в их глаза не было страха. Это были бездонные колодца, наполненные лишь одной яростью.

  – Пришел день нашего гнева, – продолжал говорить старшина, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарычать. – Мы до сыта напьемся их крови...

  Едва затихла напутственная речь, как горстка солдат, набросив котомки за плечи, повернула в сторону крепости.

  … В это время крепость еще жила. Глубокие казематы, образованные мощными полувековыми стенами, надежно скрывали несколько десятков раненых пограничников и членов их семей. Уже давно закончилась еда, почти не осталось воды, но продолжала жить надежда.

  – Мамуль, а мамуль, а когда за нами папа придет? – открыв огромные черные глаза, прошептала кроха. – Он ведь придет за нами?

  Исхудавшая ладонь с обрызганными в кровь ногтями осторожно погладила ее по головке.

  – Конечно, доча, придет, – также тихо проговорила она, продолжая гладить девочку. – Помнишь, что он нам сказал? Я, говорит, приду за вами. А он ведь, красный командир, и всегда делает то, что обещает... Вот, еще маленько и придет... Ты подожди чуть-чуть.

  Вновь посмотрев на темнеющий вход с надеждой, девчушка затихла. Он расковыряла в своем углу крошечную норку, куда положила свою любимую куклу.

  – Ты, Танька, сиди здесь. Поняла?! – забормотала она ей, накрывая какими-то тряпками. – А то злые дяденьки придут и... Паф – паф! Возьму и застрелят тебя.

  Она бы еще долго возилась с куклой, если бы не странный усиливающийся звук, который стал неожиданно раздаваться со стороны кукольного убежища. Сначала это напоминало своеобразный шорох, потом было больше похоже на какое-то шебуршание.

  – Мам, ты слышишь? – наконец-то, не выдержала девочка, дергая за рукав свою мать. – Там кто-то роется.

  Обессиленная женщина вновь приподнялась со своего места и наклонилась к ребенку.

  – Что ты там такое услышала? – с ноткой недовольства спросила она. – Мышей или таракашек?!

  Несколько секунд ее лицо ничего не выражало. Потом звук чуть усилился и, вскоре превратился в ясный и стабильный хруст или даже пережевывание.

  – Это что же такое? – слабость, равнодушие и отчаяние несколько раз сменили друг друга. – Товарищи! Там, действительно, кто-то есть... Вы слышите?! Может это наши?

  Еще мгновение назад лежавшие вповалку люди зашевелились, стараясь подползти поближе к источнику шума. Вдруг из самого низа стены посыпалась бурая крошка, затем оттуда осторожно вылез неровный кирпич. Затем кладка в этом месте начала покрываться мелкими трещинами, выстреливая в стороны небольшие коричневатые острые осколки. Через секунду кирпичи, поднимая тучу пыли, с треском рухнули внутрь каземата.

  – Ой, мамочки, что это? – истерически всхлипнула молодуха, сидевшая к этому месту ближе всех. – Смотри, смотри!

  Тыкая в сторону пальцем, она медленно отползала назад.

  – Отойди-ка, дуреха, – хрипло проговорил солдат, казавшийся со своей развороченной рукой самым здоровым. – Дай-ка я гляну туда!

  Прищуривая глаза, он осторожно пролез вперед и неожиданно для всех громко и с чувством выругался.

  – Не знаю что это, но немцами здесь точно не пахнет! – удивленно пробормотал раненный, всматриваясь внутрь открывшегося подземелья. – Может от панов что тут осталось... Заховали поди от трудового народа свои богачества. Вот поди-ка целый ход тут!

  Подтянувшимся к нему людям открылось необыкновенное зрелище. Из-за кирпичной кладки, в которой словно гигантские черви выгрызли здоровенное отверстие, темнел подземный ход. Его стены, края которых утопали в темноте, были гладко отполированы.

  – Смотри-ка, это же не кирпич, а обычная землица! – крючкообразные пальцы, давно не знавшие мыла, осторожно поскребли ровную поверхность. – Дивно это... Ой! Ты... черт поганый!

  Прямо из темноты на собравшихся надвинулось чумазое круглое лицо с блестящими глазами.

  – Ну че, славяне! – громыхнула харя на отпрянувших людей. – Не ждали уже нас!

  Отряхивая с головы земляную пыль, на свет вылез невысокий кряжистый солдат.

  – Старшина Голованко. Четвертая застава, – рука попыталась метнутся к голове, но неуклюже застыла у груди. – Мы тут за вами пришли...

  В тот момент никто из них не обратил внимание на странный тон старшины. Люди обрадовались... Перемазанная в земле кроха с радостью смотрела на мать и быстро тараторила:

  – Мама, мама, это папа за нами пришел? Да? Папа пришел?

  Раненные красноармейцы пытались приподняться на своих окровавленных культях.

  – Нет, доча, это не папа, – зарыдала молодая женщина, крепко прижимая девочку к груди. – Папа потом придет...

  – Ничего, ничего, мои хорошие, – виновато пробормотал Голованко, осторожно касаясь людей руками. – Теперь все будет хорошо. Сейчас мы с вами уйдем отсюда. Иди ко мне дочурка, иди, на ручки тебя возьму. Вместе пойдем...

  Оторвавшись от матери, светлая головка настороженно посмотрела на старшинаа, а потом назад.

  – Иди. Не бойся, – шептал он, не пытаясь скрыть слез. – Больше вас никто не обидит. Мы теперь не одни.

  Говоря эти слова, он пытался непроизвольно оглянуться назад – туда, откуда только что вышел.

  В конце концов, люди медленно потянулись в темное жерло подземного хода. Ходячие, взвалив на себя немудреные пожитки, подхватывали раненных и осторожно шли вперед.

  Под землей было все по другому. Тепло, мягко, сытно, а главное, спокойно. Здесь не шумел ветер, пытаясь пригнуть вниз непокорные ветки; не шарился надоедливый хряк, настойчиво вгрызавшийся в корни; не ползал ненасытный враг, уничтожавший все на своем пути... Под землей царило мировое спокойствие.

  Люди медленно брели по подземному ходу, испуганно прижимаясь друг к другу и ничего не замечая вокруг. Темнота становилась все более плотной и вскоре совсем поглотила человеческие фигуры.

  – Не боись, народ, – неожиданно громко прозвучал голос старшины. – Вон с самого боку корешок длинный торчит. Да, вот там снизу. Вот за него и хватайся! Он выведет. Мы уж тут не раз ходили, знаем что по чем.

  Действительно, где-то на высоте пояса руки встречали неровный корень, тянувшийся вдоль стены.

  – Ой, мам, – прошептал знакомый детский голосок откуда-то издалека. – Он теплый и мохнатый, как наш Трезорка! Хи-хи-хи щекотно!

  – Держи крепко, доча, – отозвалась молодая женщина. – Еще немного и дойдем.

  Десятки рук – маленькие с крошечными пальчиками, большие с железными мозолями, с кровавыми тряпками – крепко держали длинный и как ни странно извивающийся корень. «Как приятно, – почему-то подумалось Андрею, давно уже не испытавшему таких эмоций. – Щекотно. Как же щекотно! Вот-вот... Совсем маленькая, почти кроха, а, смотри-ка, не боится. Молодец!».

  Никто не заметил, как с потолка скользнул еще один корень. В полной темноте, извиваясь небольшой змейкой, он метнулся к невысокому человечку, который семенил подгибающими ножками. Древесная плеть вытянулась в узкую ладошку и невесомым движением легла на волосы девочки. Длинные корешки нырнули в спутанную косу, осторожно выпрямляя слежавшиеся пряди.

  – Мам, ну не надо, – недовольно буркнула она, продолжая тем не менее, крепко держаться за материнскую юбку. – Хватит, я уже большая!

  Вдруг детский лепет неожиданно был прерван. Раздался противный скрипучий кашель – надрыв был таким сильным, словно кто-то пытался выплюнуть от охватившей его боли свои внутренности.

  – Худо мне братцы. Ох как худо! – метался на корявых носилках, сляпанных из ручке пары лопат, молоденький солдатик. – Все нутро горит. Тошно мне!

  Он с силой вцепился в тащившего его старшину и истошно теребил его рукав.

  – Кончаюсь я кажется, братка, – хрипел он. – Ты на груди посмотри... Да, в кармане там письмо адресом. Ты, мамке моей напиши. Смотри, только напиши, не забудь! Напиши, все как есть на самом деле... Так мол и так, погиб ваш сын на войне – от неприятельской пули. Понял меня?

  – Напишу, сынок, обязательно напишу, – не останавливаясь пробормотал Голованко. – Не треба беспокоиться. Все будет в лучшем виде. Напишу, как надо. А лучше сам ей напишешь! Потерпи чутка – почти уже донесли. Сейчас в лесок выйдем, а там воздуха свежего глотнешь, и сразу полегчает. Потом перевязочку тебе наладим. Замотаем родимого так, что вся хворь убежит.

  Голос старшины становился все тише и тише, а нотки в нем все более завораживающими. Вряд ли обычный старшина с восточной части Киева в тот момент знал, что гораздо позднее многие врачи в своей непосредственной практике будут применять точно такой же завораживающий голос.

  Стоны были уже практически не слышны и вскоре раненный постепенно затих.

  – Отмучился, кажется, – негромко пробормотал шедший сзади пограничник. – Считай уж пару дней так стонал. В живот ему прилетело осколком... Посмотреть бы, да сестрица наша не дала, говорит тут врач нужен.

  После этих слов он чертыхнулся. Ноги в размотавшихся обмотках зацепились за какой-то корень и он с трудом сохранил равновесие.

  – А говорили, что все ровно и чисто, – прошептал он, до рези в глазах пытаясь рассмотреть то, обо что споткнулся. – Вот падла, точно корень!

  Однако через секунду, это странное препятствие растворилось во тьме, словно его и не было... Однако оно было! Толстый отросток с уже затвердевшей коричневатой коркой извиваясь коснулся тела. Грязная майка при этом задралась, открыв отвратительного вида рваную рану. Запыленные тряпки, когда-то бывшие обычными марлевыми бинтами, почти не скрывали ни сочившуюся кровь, ни белеющее ребро. Корень стал немного длиннее выпустив вперед небольшой отросток с косточкой на конце. «Странно, – неведомое до этого чувство пронеслось по огромной корневой системе. – Это все очень странно! Совсем как я...».

  Крошечный кончик приподнялся и после некоторого раздумья нырнул в глубь раны. Кожистые края осторожно раздвинулись, обнажились порванные мышцы с кусками беловатой пленки. Корешок удлинился еще немного, а потом еще немного... Вот толстая кишка, больше похожая на изжеванный животным шланг. Дальше осколок ребра, зазубренным краев исполосовавший плоть на своем пути.

  Эти мгновения могли бы стать для Андрея очередным откровением – открытие целого мира, мира человеческого тела, где все органы, функциональные системы были организованы с предельной гармонией и удивительной целесообразностью. Если бы не одно но... В ту секунду, в том самом месте, в то самое настроение, во внутренностях умирающего солдата копошился не тот самый Андрей – молоденький пограничник – первогодка, который родился и провел свое детство в далеком селе и с большим трудом закончил девятилетку, а совершенно другой человек или уже почти не человек. Под землей, возле тихо бредущих пограничников, женщин и детей, и над землей, вокруг полуразрушенной крепости, десятка деревень и леса, клокотало поразительное существо, раскинувшее свои органы-рецепторы на десятки километров в разные стороны. Узловатые корни, невесомые корешки пронизывали землю, вгрызались в кирпичные стены крепостных зданий и в бревенчатую труху изб.

  То, что жило здесь, уже не было человеком или животным в обыденном смысле этого слова. Это было что-то другое – совершенно иной уровень жизни – сознания, который, как это и странно еще только начал познавать свое новое тело и окружающее пространство.

  … Носилки ощутимо качнуло в сторону. Одна из ручек, подломившись, взбрыкнула и стрельнула темной щепкой куда-то в бок. Корень еще больше разросся, став похожим на ползущего удава.

  – Вот черт-то, – буркнул старшина, резко останавливаясь. – Ручка, походу, обломилась... Глянь-ка... Ну? Треснула только? Ладно, тогда понесли. Тут еще пару метров и выйдем на свежий воздух.

  Вскоре, действительно, ощутимо потянуло свежестью. После очередного поворота показался свет и колона прибавила шаг.

  Корень зашевелился сильнее. Время почти не оставалось! Еще несколько мгновений и люди выйдут на свет. «Это просто удивительно! – древесное щупальце нежно коснулось еще теплого сердца. – Сердце... Мягкое и в то же время сильное. Теплое и в то же время мокрое. Упругое, сильное. Поразительно!... И правильно, это же сердце! Оно двигает кровь к органам!». «Зачем мне это все надо? – бормотала одна частичка, осторожно вылезая из глубин темноты наружу. – Зачем мне копаться в человеческом теле? Это же нехорошо! А если б кто-нибудь также копался во мне? Бр! Кости, мышцы, кишки...». Древесное щупальце дрогнуло и начало ползти обратно. Сантиметр за сантиметром оно вылезало из кровавой раны и исчезало в постепенно исчезающей темноте.

  – Ну, наконец-то, мы на месте, – с видимым облегчением вздохнул старшина. – Не доверяю я этим подземельям. Хрен его знает, что может случить. Идешь так себе и идешь, а потом бац – и все! … И совсем забыл, рассказать мне вам надо много чего.

  Однако его бормотание уже никто не слушал. Обрадованные люди словно с цепи сорвались. Одна за другой запыленные, грязные фигуры вылетали из под земли под лучи солнца.

   17

  В самой глубине леса раздавался ритмичный стук. Так-тук-тук-тук! Потом небольшой перерыв, и вновь – тук, тук, тук, тук! На старом дубу возле неглубокого оврага копошился маленький дятел. Он был весь какой-то нахохлившийся, взъерошенный, и долбил со странным ожесточением. После каждого такого тычка, сильно напоминавшего удар дровосека, от коры отлетал очередной кусок и мягко ударялся о землю.

  Вот кроха сделал очередной перерыв и нацелился в другое место, которое по-видимому показалось ему более аппетитным. Удар, затем еще один удар... И вдруг раз! Из под с верхушки дерева вытянулся длинный хлыст и маленькое тельце рухнуло вниз, где сразу же начали вылазить крошечные корешки. За какие-то секунды птичка была словно машинка из детского конструктора разобрана на части и проглочена почвой.

  «Тоже живое, теплое и хорошее, – бежали по дереву приятные образы и складывались в связные мысли. – Оно как человек! Похоже! Близко!». Дуб словно окаменел – ветки застыли, изъеденные насекомыми листья висели совершенно неподвижно. «Это дятел! Птица! – ясная картина мгновенно расплылась на множество противоречивых образов. – Это совершенно живая птица. Она ищет под корой разных насекомых! О, черт! Что же это я?». Андрей пристально посмотрел на на еще качающуюся невесомую ветку. «Зачем я ее тронул? Живых же не надо трогать! Они же живые – кричал он куда-то в пустоту. – Ни когда не надо трогать живых существ!». Вдруг перед ним врос образ грузного тела, одетого в серого цвета одежду, которое засасывало под землю в этом самом овраге. Через мгновение его сменила другая картинка – изломанные, словно игрушечные солдатики, тела валялись вокруг бревенчатых домов, у которых огонь жадно лизал соломенные крыши. «А они живые? – Андрей с трудом удержался, чтобы опять не пропасть в спасительной тьме. – Если они тоже живые, тогда зачем ты с ними это сделал? Или они не живые?».

  Вокруг дуба-патриарха все замерло. Птицы с испуганными криками хлопали крыльями и вытягивали шеи. Им всюду мерещилась какая-то опасность, от которой следовало немедленно бежать. В течение нескольких минут в высь поднималось множество галдящих птиц и птенцов, в страхе метавшихся из стороны в сторону. Потом волна за волной они начинали лететь прочь, оставляя за собой изломанные перья, покинутые гнезда, копошащихся на земле птенцов.

  Вслед за птицами из леса начался исход животных. Страх заставлял сходить с насиженных мест лосей, вылезать из глубоких нор лисиц и барсуков, бросаться на деревья волков и т.д.

  С каждой новой секундой безмолвие распространялось все дальше и дальше в лес, захватывая целые группы деревьев. Трава переставала шевелиться, ветки склонялись к земле... Оно было в недоумение! «Так что есть что? – всплывал перед Андреем не заданный вопрос. – Что есть живое, а что не живое? И кто я? Остальные люди? Мы живые или нет?».

  Лес замер. Тысячи гектар леса – густые дубравы, светлые березняки, высоченные сосны безмолвствовали.

  «Живое может быть разным, – наконец, Андрей пришел в себя и начал медленно складывать в единую картину эти безумные частички. – Это может быть заяц или волк». Он заставил себя вспомнить когда-то виденного зайца, настороженно водящего длинными ушами, потом волка с впавшими боками. «Или человек, – продолжал он говорить. – Человек тоже живой! Но один человек не похож на другого. Есть человек-губитель, который уничтожает живое и от которого исходит лишь зло. А есть хороший человек, от чаще всего исходит добро». Образ щелкающего зубами волка сменился на невысокую девочку в светлом сарафане, которая доверчиво прижалась к дереву. Тоненькие ручки крепко вцепились в узловатую кору... «Плохой человек тоже живой, но его можно не жалеть! – рядом с девочкой появился рыхлый немец с одутловатым лицом и резко рванул ее за косу. – Плохого человека не надо жалеть! Он губит все, к чему прикасается. В его руках умирает все живое».

  После череды этих безумных изменений его человеческое «Я» ужасно нуждалось в какой-то передышке, во время которой он сможет взглянуть на себя со стороны... Нужно было осмыслить все происходящее, понять, куда он движется. Отсюда эти бесконечные безмолвные разговоры, во время которых он для себя становился своим собственным собеседником, критиком и оппонентом.

  Андрей молчал недолго. «Я, конечно же живой! Живой! Во мне есть движение. Я могу видеть, чувствовать, разговаривать». Он мыслил не словами, а образами. Вокруг него вспыхивали удивительные по яркости и масштабам картины. Андрей до мельчайших подробностей воссоздавал то крошечный полевой цветок с яркой желтой сердцевиной, то тихо журчащий по разноцветным камешкам ручеек. Он смешал в причудливую смесь десятки и десятки разных запахов, видений, ощущений, которые сплавлялись в невиданный по силе и остроте коктейль.

  «Теперь ты понимаешь, что я хочу тебе сказать или нет? – наконец, закончив, сам себя спросил Андрей. – Вот все и отличает нас, живых, от всех остальных! Мы живые только потому, что воспринимаем и реагируем на все, что окружает нас...». Лес откликнулся сразу же, словно и не было недоуменных вопросов, словно было все просто и понятно. «Да... мне стало понятнее! – окружающее пространство как-то странно потеплело. – Я понял, что только живое постоянно изменяется. Оно не стоит на одном месте, оно постоянно в движении!».

  Огромный лес встрепенулся и начал медленно оживать. По бесконечным гектарам пробежал оглушительный треск – распрямляющиеся деревья вытягивали гармошку своей коры в длину, заставляя ее лопаться и обнажать белое тело.

  «Кажется, я что-то начинаю понимать в этом чертовом бедламе, – стал приходить в себя Андрей, осознавая наконец-то, неизбежность существования в своем новом теле. – Я теперь становлюсь лесом... Бесконечным лесом... ». Вновь взметнулась в пространстве карусель образов, которые стали для них универсальным языком общения. Только в этот раз было все совершенно по другому! Андрей стал тонуть в создаваемой реальности... На многие мгновения он снова растворился в потоке ощущений. Его частички разбросало по огромному числу мест – он одновременно был то небольшим слегка подгнившим желудем, то верхушкой проросшего росточка, то гибким корневищем, то бурым краешком трухлявого пня... Потом его сознание вытолкнуло на самый верх – высоко в небо, откуда лес предстал перед ним бескрайним зеленоватым и колыхающимся морем. Раз! Живое море оказалось переплетено бесчисленным множеством нитей, которые находились в постоянном движении и шевелении. «Как же это безумно красиво! – проносилось в его сознании. – Я всегда был здесь! Я – это лес! Я – это каждая его частичка, которая шевелиться, дышит, пьет и ползет!...».

  Ветер мягко касался длинных веток, заставляя их осторожно склоняться к земле. Взъерошенные птицы обеспокоенно обхаживали своих птенцов, тормоша их перышки. Лес окончательно ожил!

   18

  Отступление 2.

  Реальная история.

  Приказ №24, распространенный по полевым частям вермахта в районе Брест – Барановичи. Пометка «срочно». «В связи с распространением бешенства среди домашних и диких животных и участившимися нападениями на немецких солдат приказываю сформировать специальные команды, непосредственной обязанностью которых будет уничтожение всех мелких домашних и диких животных в ближайшем тылу наступающей армии.

  В состав формируемых групп включить солдат, оснащенных огнеметами. Спецкоманды оснастить автотранспортом для повышения мобильности и охвата большей территории...

  Тушки животных предписывается сжигать для предотвращения дальнейшего распространения заболеваний.

  Возложить ответственность на руководителей спецкоманд по информированию местных жителей о необходимости проведения массовой вакцинации всех домашних животных в специально предусмотренных местах, заранее определенных немецким командованием...

  Приказываю организовать обязательную проверку всех продуктов питания, которые предназначены для питания немецких солдат. Руководитель каждого подразделения несет персональную ответственность за проверку продуктов питания.

  Руководителям спецкоманд перед уничтожением тел зараженных животных обратить особое внимание на обстоятельства обнаружения источника заражения...

  Главный … полковник медицинской службы Карл Велховец».

  Отступление 3.

  Реальная история.

  Приказ №27... Пометка «особо срочно». Пометка «секретно». «В связи с невозможностью идентификации заболевания, охватившего диких и домашних животных, приказываю ввести карантинные мероприятия...

  Запрещается без специальных средств защиты касаться зараженных животных!

  Незамедлительно сообщать обо всех подозрительных случаях, связанных с зараженными животными!