Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

  – Говоришь немцам врезали, а как же Абай тогда? – вдруг спросил он Пашку, с угрюмым видом рассматривавшего выданный ему наган. – Что же с ним то случилось?

  Пашка дернулся от вопроса словно от удара. Было прекрасно видно, что он что-то хотел рассказать, но как-то мялся...

  – Вот видишь, учиться надо. И не тебе одному, а всем нам партизанам, – покровительственным, всезнающим тоном произнес учитель, насмешливо глядя на мальчишку. – Нужно учиться, чтобы лучше бить врага!

  – Как учиться? Кому учиться? – обиделся он за своих старших товарищей. – Сереге что-ли, который пулеметчика голыми руками задушил? Или может командиру? Да они, если хочешь знать, все знают! Все при все! И товарища Ворошилова лично видели... Вот как тебя сейчас!

  На несколько секунд он умолк; сомнения его одолевали – с одной стороны, он вроде и обещал никому постороннему ничего не рассказывать, а с другой – учитель стал своим, партизаном.

  – Хорошо. Только ты никому ни ни, – парнишка серьезно посмотрел мужчине в глаза и лишь когда там что-то такое обнаружил, продолжил. – Сергей гутарил, что Абай самым первым в комендатуру ворвался... Они из окон стреляли по нему, стреляли, а ему ни почем! Он маленький был совсем, почти как я. В него из винтаря раз, а ему мимо, – в некоторых моментах Пашка даже старался пояснить руками.

  – Он как присядет, да как прыгнет и в окно, – мальчишка схватил обломок короткой палки и запыхтел, изображай стрельбу. – Вот вам, вот вам, кричал он! Сказали, весь караул застрелил он... Представляешь пятерых! Серега говорит, те даже пикнуть не успели... Только потом он один в коридор пошел...

  К тому моменту, когда около ног Маркина лежало уже несколько внушительных клубков с лыком, Пашка уже рассказал о нападении на город практически все, что знал.

  – Ладно, Паш, пошли, а то обувку некогда делать будет, – начал подниматься с ободранного бревна учитель. – И так мы уж задержались больше, чем надо.

  – … И еще забыл сказать, – дернул его за рукав пацан, недовольный потерей такого слушателя. – Здесь где-то рядом его похоронили... Никто не знает, а я видел.

  – Да ты что, – удивился мужчина, давая оба клубка мальчишке. – Иди-ка отнеси в лагерь, а я тебя сейчас догоню. Малины к чаю Клавдия Степановна просила собрать. Давай, беги.

  Тот, ухватив оба лыковых шара, припустился бежать. Едва его стало неслышно, учитель осторожно пошел вперед по едва заметной тропке. Было видно, что ей редко, но все же пользуются.

  – Где-то здесь, где-то здесь, – бормотал он, внимательно смотря под ноги. – Да, откуда ему знать?

  Наконец, он вышел к небольшому оврагу, который, по всей видимости, разрастался в сторону от их лагеря. Тропка здесь и заканчивалась. Маркин встал на колени и начал что-то искать в траве.

  – Не могли же его тащить столько, – на грани слышимости шептал он, пропуская между пальцев шелковистую траву. – Подожди-ка...

  У корней невысокой осины что-то тускло блеснуло. Металл? Осколок стекла? В свете заходящего солнца толком было не разобрать.

  – Черт побери! – резко отдернул от руку от вытащенного из травы предмета, оказавшегося небольшой косточкой – фалангой пальца. – Это не может быть он! Прошло всего то пару дней...

  Валившаяся прямо перед его лицом косточка была идеально белого цвета, без единой желтинки. Он подобрал тонкий пруток и начал осторожно ворошить слежавшиеся ветки на том самом месте.

  – Да что же это такое?! – едва верхний слой веток и тонкий ковер дерна был сдернут, как ему в нос ударил тяжелый запах гниения. – …!

  Зрелище открывавшегося по кусочкам полуразложившегося тела, наоборот, словно подстегнуло его. В течение нескольких минут толстый слов лесного покрывала оказался сдернут с трупа.

  – … Это мужчина, – бормотал Маркин, стараясь проговаривая все увиденное точно зафиксировать. – Характерная форма черепа. Отмечены множественные повреждения кожного покрова... Отсутствует рука... Предположительной причиной смерти являются ранения в области грудной клетки... Так, вот входные отверстия... Это точно он! Проклятый азиат! Все-таки я его достал! – из кармана брюк он вытащил перочинный нож и, отковырнув кусочек плоти, положил его в заранее припасенный пакетик. – Что же они с тобой сделали такого? – лезвие ножа легко вошло рядом с раной. – Так, еще надрез.. посмотрим из чего ты сделан.

  Лоскутья кожи словно ужасная ткань вывернулась и обнажила грудную клетку.

  – О! – издать восторженный возглас в такой ситуации мог определенно лишь полный безумец или настоящий профессионал; кем из них был Маркин сказать сложно, но определенно он не был дураком. – Какие прелестные косточки! – Тонкие пальца мягко касались странных утолщений на грудине. – Это же настоящий рыцарский панцирь! – вдруг в сочленении костей он нащупал какой-то металлический кусочек. – Вот значит как... Пуля! – Большой и указательный палец держали деформированную пулю. – Но почему не видно следов хирургического вмешательства?! Где швы? Где они?

  Это было страшное зрелище, ужасающее своей сюрреалистичностью. Вспотевший небритый мужичок с горящими глазами ковырялся в человеческих останках. Голыми руками он что-то поднимал, отодвигал, потом снова приподнимал...

  – … Все, пора, – буркнул он, закидывая тело ветками и мхом. – На это я даже и не надеялся.

  До лагеря он добрался к вечеру. Его одежда была насквозь мокрой, хоть выжимай!

  – Где же ты в такую сушь воду то отыскал, Семен? – со всех сторон слышались легкие подначки.

  – Что же меня купаться не позвал? Я бы пошла...

  – А ведра то, ведра, где?

  Он лишь смущенно разводил руками – мол, дурак, чуть в болоте не утоп. Именно так с улыбкой на губах он бы и добрался до своей землянке, если не одно но... Из-за дерева прямо на него вышла высокая девушка в мужских брюках и солдатской гимнастерке. Ее распущенные волосы волной растекались по плечам и пропадали на спине.

  Он встал, как вкопанный. Улыбка, которую он мгновение назад так щедро раздавал, медленно превращалась в неопределенную гримасу. Она тоже остановилась... Их разделяло несколько метров.

   – Леся, солнышко мое, что ты тут делаешь? Пошли домой, пошли, – какая-то закутанная в шаль женщина встала между ними и попыталась ее увести. – Ну, что ты заупрямилась... Командир же сказал тебе...

  Девушка смотрела прямо на него, а ее ярко-синие глаза, казалось, прожигали в нем страшные раны. «Это же она! – его сердце ухнуло в бездонную пропасть, увлекая за собой и его самого. – Это же та самая девка из села!». Перед глазами словно наяву встала часто прокручиваемая в мозгу картина... Медленно летит пуля. Видна каждая ее щербинка, каждая бороздка... Вот она касается легкого девичьего платья и от него летят клочья ткани и плоти. Стреляет второй. Карабин дергается словно живой, выбрасывая золоченную гильзу куда-то в высокую траву! Снова попадание! Девушку делает шаг назад... На ее бледном лице ни кровинки, только глаза сверкают синим пламенем... Еще выстрел! На животе расцветает кровавый цветок!

  – Ты... Ты кто? – его голос дрожал, но он никак с этим ничего поделать не мог. – Как твое имя?

  Женщина, не оборачиваясь, пробормотала:

  – Дочка это моя Леська! Болезная она совсем...Как немец проклятый пришел, так толком и слова то не говорит... Иди, родимый, куда шел! Доча пошли! Ну, пошли, моя хорошая!

  Женщина пыталась ее повернуть, но легкое, почти невесомое тело словно приросло к земле. Девушка продолжала смотреть на Маркина.

  – Что уставилась? – с ожесточением в голосе спросил мужчина; в этот самый момент он ясно почувствовал, как необъяснимый ужас начал медленно его душить. – Что тебе надо?

  Паника заполняла каждую клеточку его организма. Мозг просто выл от страха, от чего в кровь выплескивались громадные дозы адреналина. Неимоверно хотелось куда-то бежать сломя голову, нестись не разбирая дороги... Убежать, спрятаться, зарыться, лишь бы не видеть этого, лишь бы не ощущать этого ужаса...

  Ноги сковало. Дернуться не было сил! Синие глаза пожирали его изнутри!

  – Алеся, что ты тут делаешь?! – раздался недовольный мужской голос, мгновенно разрушивший оцепенение. – Я же сказал, что не надо бродить одной по лесу! Так я смотрю выполняешь мой приказ?! Да?! А вы, мамаша, куда смотрите? Видите девка не в себе... Вдруг, что сотворит... Прямо не партизанский отряд, а детский лагерь!

  Из девушки будто вынули стержень. Мать сразу же ее подхватила за руку и повела в сторону поляны.

  – А, Семен, искал тебя я. Говорят, чуть не утоп ты..., – заметил его Голованко. – Осторожнее надо быть. Ты еще тут новенький... Как тебе у нас? Привыкаешь?

  Тот кивнул головой, не в силах ответить. Оцепенение его лишь начало отпускать. Но проклятые ноги продолжали предательски дрожать, что впору было задуматься о костылях.

  – Хорошо! – в сумраке, который лишь слегка разгонялся отблесками далекого костра, сложно было заметить состояние Семена. – Есть мнение, в город тебя послать... А, что? Человек ты новый, не примелькавшийся. Бумаги у тебя добрые... Походишь, посмотришь. В школу заглянешь. Слух есть, что открыть ее хотят... Давай, завтра до рассвета подходи ко мне и подумаем, как все обустроить.

  61

  Москва. Кремль. 3 часа 21 минута.

  Дверь тихо закрылась, оставляя в кабинете двоих человек. Мягкий свет, падавший от лампы с зеленым абажуром, освещал только часть комнаты, отчего хозяин оставался в легком полумраке.

  – Вижу, доктора хорошо потрудились, – негромко произнес человек, сидевший в кресле. – Увесистая получилась пачка с материалами. Читать и читать... Но ты же знаешь, ничто не заменит личного общения.

  Второй собеседник, до этого внимательно слушавший, быстро произнес:

  – Капитан Смирнов, товарищ Сталин, уже доставлен и ожидает в приемной, – дождавшись кивка, он приоткрыл дверь и что-то сказал.

  Дверь открылась шире и в комнату вошел высокий, подтянутый капитан.

  – Товарищ Верховный главнокоман..., – громко начал он докладывать, отпечатав несколько шагов вперед.

  – Садитесь, – Сталин тяжело поднялся с кресла и указал собеседнику на стоявший рядом стул. – Мы вызвали вас за столько километров не для того, чтобы терять время на парадные доклады... Они уже и так нам слишком много стоили, – он положил руку на толстую папку с документами. – Есть мнение, что своим рассказом вы поможете нам кое в чем разобраться.

  Капитан в нерешительности присел на краешек стула.

  – Смотри, Лаврентий, товарищ Смирнов отлично себя показал в тылу врага, не спасовал на передовой, а тут..., – Сталин сделал паузу, постукивая трубкой по ладони. – Вы рассказывайте, рассказывайте...

  Тот в очередной раз отдернул свою гимнастерку, пытаясь собраться с мыслями.

  – Товарищ Верх... товарищ Сталин, – поперхнувшись, быстро поправился он. – Моей спецгруппе был дан приказ разведать обстановку в районе села Береза Сивиловской области на предмет испытания немецким командованием новых видом отравляющих веществ. В ходе выполнения задания группа столкнулась с высокой партизанской активностью в заданном районе. Было принято решения выйти на контакт в целях более оперативного получения необходимой информации...

  Хозяин кабинета медленно шел мимо длинного стола, поверхность которого была покрыта зеленым сукном. Постороннему наблюдателю, если таковой по чистой случайности мог оказаться в том же самом месте, могло показаться, что его интересует не сам рассказ капитана, а зажатая в руках трубка с табаком.

  – Боестолкновение с противников и последующее изучение захваченных трофеев показало, что в заданном районе противник не проводил испытаний химического оружия. Более того, согласно полученной от партизан информации, массовые противоэпидемические мероприятия, проводимые немецким командованием, были, действительно, направлены на локализацию неизвестного заболевания.

  После более плотной работ с пленными удалось оценить масштабы распространения заболевания. В полевых госпиталях, развернутых на базе очищенных от местного населения деревень и сел, на настоящий момент содержится более тысячи солдат и офицеров противника, в разной степени пораженных заболеванием...

  – Нехорошие вы вещи нам сообщили, – заговорил вдруг Сталин, оказавшись в этот самый момент в самой дальней части кабинета, отчего его голос звучал приглушенно. – Это может быть опасно и для наших войск. Что удалось узнать о самом заболевании? Вы не спешите. Я знаю, что вы все подробно описали вот тут... Главное, сейчас важно ваше впечатление... Что там дать?

  Дернувшийся было в сторону стола, капитан вновь замер подобно мраморной статуе.

  – … Товарищ Сталин, прежде чем, я начну говорить у меня есть просьба, – неожиданно произнес Смирнов, смотря прямо на себя.

  В кабинете воцарилась тишина.

  – Что вы говорите, товарищ Смирнов? – Сталину показалось, что он ослышался. – Вы говорите о какой-то просьбе?

  – Ты забыл с кем разговариваешь? – прямо в лицо сидящему капитану бросил забытый всеми народный комиссар. – Тебе задал вопрос сам товарищ Сталин! Капитан Смирнов! Встать! И отвечать на поставленный вопрос!

  Этот кабинет, являясь фактически домом для руководителя самого большого государства планеты, хранил много тайн. Он видел такое, на что автоматически нужно накладывать гриф «хранить вечно». Происходящее в этот самый момент, по-видимому, должно стать одной из таких тайн.

  Капитана словно подбросило с места. Он вскочил и, выпрямившись, застыл.

  – Лаврентий, отойди, – Сталин с любопытством смотрел на капитана и было в его взгляде что-то медицинское: он словно ученый, который в давно изученном вдоль и поперек явлении, нашел что-то совершенно новое и раньше не встречавшееся в реальной жизни. – Давай говори, капитан, что там у тебя...

  Взгляд Смирнова из остекленевшего медленно стал нормальным, правда в нем все равно время от времени проскальзывали шальные нотки.

  – Товарищ Сталин, я прошу прямо сейчас, до того как начну говорить, провести обследование моего психического здоровья, – в кабинете возможно впервые в его истории прозвучала крайне странная просьба. – Это, действительно, необходимо, товарищ Сталин.

  Они на мгновение встретились глазами и верховный что-то там прочел такое, что перечеркнуло все его сомнения.

  – Профессор Виноградов тебя устроит? – улыбнувшись от несуразности ситуации, спросил Сталин. – Хорошо! Профессора Виноградова ко мне и пусть захватит с собой инструменты.

  В Кремле очень многое решалось быстро или почти мгновенно, и это свойство, как ни странно, совсем не определялось тем, что страна вела страшную войну.

  Какие-то минуты прошли с момента телефонного звонка, но вот раздался стук и дернулась дверь, из-за которой показалась густая борода с лежащими чуть выше массивными очками с роговой оболочкой.

  – Ээ... товарищ Сталин..., – негромко произнесла борода, оказавшаяся профессором Виноградовым. – Разрешите.

  – Проходите, Алексей Петрович, проходите, – повернулся к нему хозяин кабинета. – Для вас есть работа. Вот!

  Доктор несколько раз дернул головой по сторонам, стараясь оценить характер этой самой работы.

  – Вот, капитан Смирнов Игорь Владимирович опасается за свое душевное здоровье, – продолжил Сталин, подходя ближе к разведчику. – Есть мнение, с которым совпадает и желание самого капитана, провести его полное психическое обследование! Как вы на это смотрите?

  – Душевное...? Э?! – совершенно растерялся профессор, вцепившись в саквояж, который в этот самый миг оставался для него настоящим спасательным кругом. – Я, товарищ Сталин, готов, конечно готов... Вот сейчас.

  На зеленое сукно лег саквояж, через секунду открывший свое нутро. Алексей Петрович, быстро поковырявшись, вытащил оттуда перчатки и несколько блестящих инструментов.

  – Сейчас, посмотрим..., – одев резиновые перчатки, профессор словно обрел невидимую защиту, настолько радикально изменилось его поведение. – Так, молодой человек, смотрим сюда. Хорошо! Теперь сюда... Отлично! Реакция зрачков в норме. Травм головы не было? Может контузии? Нет! Ладно... Давайте, наклоняйте голову. Еще, еще, не бойтесь.

  Сильный пальцы быстро пропальпировали поверхность головы, ища внешний повреждения.

  – Неплохо, молодой человек, – отпустил его головы профессор. – Теперь, на пару вопросиков мне ответите. Хорошо?

  Тот утвердительно кивнул, всем своим видом демонстрируя, что готов исполнять все требования доктора.

  – Вопрос первый: какой сейчас год? – врач вытащил небольшой блокнот и остро отточенный огрызок карандаша. – 1941 г. Хорошо! Отметим... Теперь второй – объясните мне разницы между сеном и соломой?

  Кто-то за их спиной издал тихой смешок по поводу такого вопроса.

  – Сено – это высушенная на солнце луговая трава, – ни чуть не смущаясь от характера вопросов, отвечал Смирнов. – Солома – это высушенный остатки стеблей злаковых трав, в частности, пшеницы, ржи.

  – Очень хорошо, а теперь можно вашу руку, – тот сразу же протянул ему твердую в заусенцах ладонь. – Теперь смотрим внимательно на меня... Так... Вот, раз! – капитан неуловимо дернулся, когда его указательный палец неожиданно поцарапали чем-то острым. – Ничего, ничего – это всего лишь комариный укол.. Вот вам вата! И еще вопрос: среди родных кто-нибудь болел психическими заболеваниями? Нет! Понятно! Собственно, вот и все товарищ Сталин.

  – И чем вы нас порадуете, – тот сел в свое кресло и выжидательно посмотрел на доктора. – как душевное здоровье, товарища Смирнова?

  – Я абсолютно уверен, что товарищ капитан, психически здоров, – профессор Виноградов говорил уверенным, даже немного безапелляционным тоном. – Осмотр показал, что молодой человек полностью адекватен и совершенно отдает отчет в своих поступках... Естественно, более полное заключение я бы мог выдать в случае недолгого стационарного наблюдения.

  – Вот и хорошо, – вздохнул со странным чувством Сталин, выпроваживая профессора. – А теперь, товарищ Смирнов, мы вас внимательно слушаем! – в его тоне полностью исчезли нейтральные нотки, стало больше стали.

  Разведчик встал по стойке смирно.

  – Товарищ Сталин, в ходе выполнения задания группа столкнулась с необъяснимым явлением..., – бодрый тон капитан на некоторых словах словно спотыкался. – Там был Лес, товарищ Сталин... Живой Лес! – лицо раскраснелось, воротник ощутимо сжал шею. – Я лично разговаривал с деревом... Потом один из членов моей группы был чем-то заражен. Партизаны говорили, что так лес делает так, когда хочет кого-то изменить...

  Сталин молчал. Пожалуй, за всю его достаточно долгую жизнь впервые сложилась такая ситуация, когда он не знал, как ему реагировать на случившееся.

  – Разреши, Коба, – вдруг прошептал кто-то рядом с ним. – Он сошел с ума... Надо с ним что-то делать. Он может быть опасен! Позвать охрану? – однако его руки легко коснулся хозяин кабинета, призывая замолчать.

  – … Разрешите мне договорить, товарищ Сталин? – глухо прозвучал голос. – Я не случайно попросил привести доктора... Мои слова похожи на бред, но они являются истинной правдой.

  – Я видел все это собственными глазами. Дерево говорило со мной... Говорило по-настоящему! … Это же просто грандиозно! Он устроил эпидемию среди немецких солдат! И даже это не что, перед тем что он может.

  На какое-то мгновение Сталину стало немного не по себе от внутренней убежденности капитана. «Я, что сплю? – проносилось в его голове. – Нет! Вон Лаврентий медленно закипает... Это же обычный капитан, которому было дано обычное задание... Вылететь, прибыть и проверить! И говорить такое... Неужели он, действительно, сошел с ума».

  – Вы не верите мне? – с горечью, проговорил Смирнов, переводя . – Ну вот же документы! Фотографии! Отчет доктора! Там все описано! – его лицо демонстрировало такое отчаяние от собственного бессилия, что хотелось встать и завыть рядом с ним. – Но это, товарищ Сталин, вот это... Смотрите...

  Капитан, решительным движением расстегнул тугую пуговицу на рукаве и высоко закал его. Судя по сделавшему шаг вперед Берии, пытавшегося закрыть возможную линию огня, ситуация начала попахивать порохом и дело вполне могло дойти до открытого пламени.

  – Вот..., – наконец, с благоговением в голосе прошептал разведчик, вытягивая руку чуть в сторону от двери. – Это подарок Леса!

  – Что? – Лаврентий рывком распахнул дверь и заорал куда-то в пространство. – Охрана! Бегом!

  В доли секунды все завертелось словно в каком-то безумном калейдоскопе. В приемной что-то с грохотом упало на деревянный паркет, сразу же раздались грохот тяжелых сапог, со всей дури ударявших пол.

  – Товарищ Сталин, товарищ Сталин..., – массивной ручкой дверь ударилась по стене и невысокий лысый человек оказался в кабинете. – Что случилось?

   Следом ворвался высокий майор с озверелым выражением лица и сделал то, что сделал бы любой на его месте. Позднее, оправдываясь, он напирал на полную однозначность ситуации... «Проверял караулы. Вдруг крик! Я бежать по коридору... А дверь открыта настежь, в приемной пусто! Я в кабинет! – все кусочки картины навсегда отпечатались в его голове. – Там четверо, – он точно помнил положение каждой фигуры, в тот момент словно застывшей на месте. – Трое мне были знакомы, последний нет... Я сразу же отметил его странную позу – вполоборота к двери, рука с засученным рукавом вытянута в сторону товарища Сталина. Что мне было делать?».

  … Пистолет сделал три выстрела и он вряд ли бы на этом остановился, но повелительный окрик остановил майора.

  – Отставить! Прекратить стрельбу!

  – Врача! Позвать врача!

  Секретарь, толком ни в чем не разобравшись, исчез за дверью. Судя по звукам, которые оттуда доносились, к майору прибыло весьма существенное подкрепление и оно теперь настойчиво интересовалось, что собственно случилось.

  – Лаврентий, я смотрю, твой орел просто снайпер, – хозяин кабинета подошел к упавшему гостю и, присев на карточки, с удивлением что-то рассматривал. – Вот именно это я имел ввиду...

  Тот тоже склонился над раненным.

  – Что за...? – начал было Берия, но сразу же замолчал. – Майор, освободить кабинет! И где этот врач?

  Лежавший на полу человек открыл глаза. Его обнаженная рука осторожно коснулась окровавленной гимнастерки.

  – Вот это я и хотел показать, товарищ Сталин, – прошептал он, пытаясь расстегнуть одежду. – Не могу... Расстегните! Видите. Это все его подарок.

  На его груди сквозь застывавшие потеки крови красовались входные отверстия от пуль, которые на глазах наполнялись какой-то беловатой пеной. Вдруг его словно скрутило! Лицо побагровело, скрюченные пальцы начали царапать паркет.

  – Держи его! – оба первых лица государства вцепились в извивающиеся руки. – Уходит! Крепче!

  Наконец, судороги прекратились... А с потной груди скатились на пол несколько смятых пуль.

  62

  Село Малые Хлебцы. Бывшее Полеское воеводство. Дом старосты.

  Седой как лунь мужик молча сидел за столом и смотрел прямо перед собой. Возле него стоял невысокий глиняный кувшин и надкусанный кусок хлеба.

  – Прокляты мы все..., – шептали искусанный в кровь губы. – Не хотели жить по правде, значит-ца будем жить по волчьим законам.

  Вдруг что-то влажное коснулось его ладони, через секунду это случилось вновь. К его удивлению это были слезы – крупные капли падали на кожу, неприятно холодя ее.

  Степан, бывший сельский староста, больше не мог сдерживать слез. Его голова словно ватная упала на руки и он зарыдал.

  – За что же ты так нас наказываешь? – сквозь рыдания с трудом вырывались слова. – Чем мы провинились перед тобой? … Чем? Ну ладно, мы, мужики да бабы прогневили тебя! Пусть, и поделом нам! Но детки малые-то в чем виноваты? Их вина в чем? Что хлеба кусок со стола лишний взяли? Или подрались вечор? – Последние слова он бросал в красный угол избы, где располагалось несколько икон, в умело украшенных окладах. – Или вот они, детки, и есть самые главные грешники?! Да?!

  Вместо ответа его плечи кто-то обнял и прислонившись зашептал:

  – Степанушка, родненький, не надо... Не говори так! Это наше испытание и не нам, грешным, познать божий промысел... Молчи, Степанушка, молчи лучше!

  – Что? – женские слова жалили его прямо в душу. – Ты что такое говоришь! – разжав обнявшие его руки, он повернул лицо; мокрые дорожки слез, красные от бессонницы глаза да перекошенный рот превратили его лицо в настоящий оскал. – Какой к лешему промысел божий?! Это в вот в этом промысел божий? Или может мы сами должны были им наших деток отдать? Ты, что капустная головенка, такое говоришь? … Танька наша, она може грешник несусветный...

  Женщина оторопела хлопала ресницами, видя надвигавшуюся на мужа грозу.

  – Степанушка, не надо. Не надо! – мелкими шажками она отходила к печке, словно именно она сможет защитить ее от разгневанного мужа. – Ты что Степанушка? – вдруг, вставший мужик с хрустом разорвал ворот рубахи. – Что... что делаешь?

  Смотря мимо нее, куда-то прямо в угол, он стянул с шеи толстый замасленный шнурок и бросил его прямо на пол. В полной тишине, почти не прерываемой с шумно вздыхавшей женщиной, небольшой кусок потемневшего от долгого соприкосновения с кожей металла с глухим стуком ударился о пол.

  – Вот, что я решил! – вновь заговорил он и в этом глухом голосе не было больше жуткого отчаяния и растерянности; звучала лишь страшная тоска и решимость. – Нет больше моих сил..., – почерневшие, покрытые заусенцами, пальцы с силой раздирали грудь. – Горит у меня все вот здесь, в самой серёдке! Не верю я больше... Нет никакого божьего промысла! – с каждым чеканным словом лицо плечи его жены все больше опускались вниз, словно на них давил неимоверный груз. – Нет в этом ни чего божественного! Есть лишь грязь и злоба людская, матка курва! Нет... это не бог! Вот они, родимые, …, – он вытянул куда-то в сторону здоровые словно лопаты ладони и яростно затряс ими. – Вот кто, ими, все зло то и творим! Бог?! Ха-ха-ха! – горький смех добавил еще малую толику в это безумие. – Бог?! Сами творим, а потом … ха-ха-ха … поклоны в церкву творить...

  – Степан, – в спину ему, словно выстрел раздался чей-то хриплый голос. – Слышали мы тут, что ты гутарил...

  У входной двери, занавешенной пестрой тканью, стояло несколько мужчин, комкавших в руках картузы.

  – Гости дорогие явились, – повернулся хозяин к выходу, даже не пытаясь стереть слезу с лица. – Что надо? – заданный вопрос сразу же объяснил его позицию. – Чего явились?

  Вошедшие молча смотрели на него, продолжая сминать шапки словно именно они были источником всего мирового зла. В тот момент, когда пауза начала затягиваться случилось странное... Один из гостей, щуплый с проседью в бороде дядька, расстегнул ворот домотканой рубахи и, под пристальным взглядом второго, вытащил золотой крестик. В свете керосиновой лампы тот тускло блеснул, показывая результат удивительного искусства ювелира.

  – Значит-ца, знавал я тебе Степка еще мальцом и уже тогда ты больно рассудительным был не по годам, – хмуро заговорил тот держа крестик в руке. – Правильно ты готаришь. Все верно! Нет никакой вины на малых робятах! Все творится от злобы нашей... С тобой я Степан, – он с вызовом посмотрел на пришедшего вместе с ним и бросил крестик в «красный угол» избы.

  Лоб первого прорезали глубокие морщины, придававшие ему вид библейского старца.

  – Что буркала на меня выкатили?

  – А ты с кем? – выдавил из себя Степан, буравя того тяжелым взглядом.

  – Креста на мне уж, почитай, годов с десяток как нет, – усмехнулся тот. – Что панове делать-то будем?

  Все трое уже давно знали друг друга. Родственные связи настолько густо переплелись между ними, что не всегда можно было определить, кто и кому приходится шурином, дядькой или еще кем. В таком кругу были не принято скрывать что-либо друг от друга.

  – Стёпка, – начал самый старый, поглаживая густую бороду. – Кажись, германец надолго пришел. Вона с такой силищей прет, что аж жуть берет... Козьма рассказывал, на станции кажный день горынычи дымят. Вагоны полны... Чего только там нет – и людишки, и танки, и пушки.

  Остальные угрюмо слушали, но в их глазах читалось полное согласие с говорившим.

  – Чую, москали не осилят. Раздавят их германец, а заодно и нас, – продолжил он неторопливо рассуждать. – Думать что-то надо.

  – Можа пронесет? – подняв голову, с надеждой спросил тот что помоложе. – Сколько таких было? И эти пройдут! Ну пограбят, девок потискают и уйдут к себе...

  Старик, недовольный тем, что его прервали, зло рассмеялся.

  – Смотрю Гриня, волос то седой, а ума тебе это не прибавило. Посмотри-ка, что кругом твориться. Глазенки, разуй! Москали, вон, за цельный год столько не сделали, сколько германец начудил!

  – Как же уйдут... – прохрипел Степан, до боли сжимая ладони в огромные как колотушки кулаки. – Сначала тех, кто поздоровей забирали... Теперича вон до робятишек добрались. Говорят, школу с усиленным питанием хотят открыть... Нет! Эти не уйдут! Вот куда они метят, – разжавшись, его ладонь с силой ударила по шее. – Вот куда яро повесить метят, курвы! Дядько Апанас верно сказал, думать крепко надо иначе все...

  Хозяйка, уже отошедшая от того зрелища, свидетелем которого недавно была, неслышной тенью скользнула за их спинам. На столе появились небольшая бутыль с мутным содержимым и несколько мисок с закуской.

  – Я вот что панове сказать хочу, – вновь заговорил старик, как-то странно глядя на хозяина. – Разговоры тут Степка разные ходют про деревеньку вашу, да про Таньку..., – едва слова были произнесены, как рука Степана, державшая граненный стакан, дрогнула и его содержимое чуть не пролилось на стол. – Ты бы нам все рассказал, а то непонятно мне это.

  Второй тоже не выдержал:

  – Брешут люди?

  Тяжелый табурет, сколоченный из крупных брусков, неприятно скрипнул под заерзавшей тушей.

  – Расскажу я вам, панове, все как было, – стакан самогонки, наконец-то, был употреблен по назначению. – А уж вам потом решать, как и да что... Случилось это в аккурат на начало июля. Германец как раз пер тут, – он шумно вздохнул; видно было как рассказ тяжело дается ему. – Сельцо наше близ тракта лежало. Там постоянно шумно было – то везут что-то, то солдаты пылят...

  Танька, внучка моя, кажное воскресенье бабку свою проведать ходит... Знаете чай ее – Мидениха это, – услышав имя старухи, известной всей округе своей непростой репутацией, гости переглянулись. – Бабкой она ее кличет, хотя на самом деле прабабка это ее... Прибежала он в тот день в синяках вся, а сама ни слова единого сказать не может. Икает только, как оглашенная! Когда отпоили мы ее, то начала говорить, – Степан сделал паузу и кивнул на пустые стаканы, про которые общество совсем забыло, с головой окунувшись в таинственный рассказ. – Ну, панове, чтобы семьи наши по человечески жили, – когда посуда опустела, он продолжил. – Сказало она, что германцы ссильничать ее хотели, да лес оборонил ее. Думали мы, девка умом тронулась, раз всякий бред несет, – гости его слушали завороженно. – Панове, не все здесь знают... Село ведь наше пожег германец, людей вон осталось по пальцам пересчитать можно... Ходили мы ведь тогда в лес, дубу поклониться, за внучка единственную спасибо сказать.