Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Рус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 43 страниц)

  Лес начал свою игру.

  95

  8 мая 1942 г. г. Минск. Площадь Свободы. Бывшее здание Белорусского республиканского совета профсоюзов. Трехэтажное здание, светлый фасад с серыми подпалинами кое-как замазанных отверстий от осколков снарядов, имперского вида центральный вход – все это великолепие теперь занимал административный аппарат Министерства по делам оккупированных восточных областей в г. Минске.

  Собравшиеся за огромным столом терялись на фоне пространства высоких потолков, помпезно украшенных стен и массивных бронзовых светильников. Высший офицерский состав, размещенных здесь частей, гражданское руководство уже давно сидело на высоких резных стульях и тихо переговаривалось друг с другом. Наконец, тяжелые лакированные двери распахнулись и в комнату стремительно вошел невысокий сухопарый человек со строгими водянистыми глазами, скрытыми круглыми очками. Альфред Мейр, заместитель министра по делам оккупированных восточных земель, прибыл и судя по его внешнему виду был чем-то крайне раздосадован

  – Я недоволен, господа, – сразу же начал он резким тоном, едва ответив на приветствие. – Я определенно недоволен вашей работой!

  Со стороны генералитета в ответ на такое заявление раздался легкий ропот недовольства, волной прошедший ото части комнаты до другой. Военные, всегда занимавшие в Германии особое положение, возмутились, что их кто-то посмел приравнять к тыловикам, гражданским служащим, которые даже и не были на передовой.

  – То, что некоторые из здесь сидящих принадлежат разным ведомствам, не играет совершенно ни какой роли, – не присев, выхаживал он возле огромной карты восточной Европы (однажды ему сказали, что такой манерой он очень напоминает самого фюрера, что запало ему глубоко в душу и со временем стало настоящей потребностью). – Мы делаем одно дело и как показало время делаем его не очень хорошо. Как сказал фюрер, спустя рукава! – одновременно он строго посмотрел в дальний угол стола, где сидел один из бормочущих что-то генералов.

  – Наши доблестные войска стоят у самой Москвы. Вот-вот падет Ленинград, вторая столица русских. На севере мы блокируем незамерзающие порты Сталина... А что твориться здесь? – вопрос он задал зловещим, обвиняющим тоном. – Что происходит в нашем далеком тылу, откуда Германия ждет регулярных поставок качественного и натурального мяса, молока, зерна и овощей, рабочих ресурсов для наших фабрик и заводов?

  Его левая рука автоматически устроилась за спиной, а правая из внутреннего кармана кителя достала сложенный лист бумаги.

  – Вот список объединенных людских и материальных потерь, понесенных Германской армией и администрацией за зиму 1941 г. – весну 1942 г. Вы только вслушайтесь в эти цифры.

  Убито 423 военнослужащих, из них 54 офицеры низшего и среднего звена. В результате диверсий погибло 25 гражданских сотрудников оккупационных властей, из них только центральная комендатура потеряла 12 человек.

  За этот период времени было уничтожено (взорвано, сожжено, иным образом выведено из строя) 217 грузовиков, 48 легких и средних танков, подорвано 12 грузовых и 4 пассажирских составов. Я не зачитываю перечень потерянного вооружения (орудий, минометов, легкого стрелкового вооружения), взорванных объектов инфраструктуры (мостов, переездов, электростанций. Вокзалов и т.д.) иначе этот список можно было бы продолжит еще...

  Закончив читать, он бросил список на стол и инквизиторским взором обвел сидящих.

  – Фюрер очень обеспокоен сложившейся ситуацией, – по тону чувствовалось, что лично Альфред Мейер обеспокоен этой проблемой если не больше, то как минимум вровень с фюрером. – В преддверие летнего наступления, – лица военных вытянулись еще больше от осознания того факта, что кто-то другой вторгается в их интимную сферу интересов. – которое окончательно отбросит русских за Урал мы должны обеспечить наступающей армии спокойный тыл. Фюрер ждет от нас, что округ справится с обеспечением безопасности всех транспортных путей.

  – Господин статс-секретарь, я докладывал..., – со стороны гражданских служащих поднялся высокий блондин, в котором Мейер узнал своего протеже, Генриха Гудериана, родственника известного генерала.

  – Я помню, Генрих, – движением руки, он усадил поднявшегося было чиновника на место. – Господа, мне поручено известить вас, что верховное командование для этой операции выделяет следующие силы...

  Сидящие замерли. Военные, осознав что задействованный в операции военный контингент, увеличится в разы, словно окаменели.

  – … Хотя, думаю генерал Шейк справиться лучше меня, – внезапно прервался он, с вызовом посмотрев в другой конец стола, где располагался сухопарый офицер с недовольным выражением лица. – Прошу вас …

  Лет эдак хорошо за пятьдесят, с абсолютно лысой головой, генерал Шейк успел отметиться практически во всех наиболее крупных военных операциях Германии за последние тридцать лет. Профессионал до мозга костей, настоящий винтик военной машины Германии, он питал стойкое отвращение к партийным функционерам, который выбрались на самый верх лишь благодаря своей личной преданности фюреру. К последним он безусловно относил и Альфреда Мейера, которому он формально не подчинялся, но вынужден учитывать стоявших за ним партийных гигантов.

  – Сразу хочу заявить от имени генералитета, что эта операция еще только находится в стадии разработки и говорить можно только о ее начальном этапе, – это было сказано таким тоном, что присутствующим здесь стало ясно находится в крайне раздраженном состоянии. – Благодаря интенсивной переброске подразделений и техники в направлении Вильнюс – Гомель в округе удалось сконцентрировать следующие силы:

  – четыре охранные дивизии – 201-я (место дислокации г. Лепель), 203-я (г. Бобруйск), 221-я (г. Гомель) и 286-я (г. Витебск) общей численностью более 47 тыс. солдат и офицеров;

  – 24-я смешанная и 52-я охранная дивизия специального назначения, с численностью штатного состава в 18 тыс. человек.;

  – 121 отдельную пехотную роту, 6 противотанковых рот, 3 роты тяжелого вооружения и 6 артиллерийских батарей

  На время проведения операции нам переподчинены подразделения абвера:

  – 103-я и 203-я абверкоманды;

  – 108-я, 208 и 308 абвергруппы.

  Команды тайной полевой полиции сосредоточены в Бобруйске, Борисове, Витебске, Лепеле, Могилеве, Орше, Старые Дороги и Полоцке. Это более 900 специалистов по проведению контрразведывательных мероприятий, розыску партизан. Непосредственно с ними будут взаимодействовать 690-й, 531-й и 697-й батальоны полевой жандармерии.

  Генерал, блеснув стеклом монокля, оторвался от документа и внушительно произнес:

  – Считаю необходимым довести до присутствующих, что полное умиротворение края только силами данных подразделений представляется проблематичным. Аналитики генштаба прогнозируют более чем 10-15% потери личного состава привлекаемых подразделений. Даже с учетом приданных специальных отрядов абвера, которые заточены на борьбы с диверсионных силами противника, указанный процент потерь считаю неприемлемым. Ситуация осложняется специфическими географическими условиями округа. Он изобилует болотами, реками, ручьями, которые крайне затрудняют переброску войск и техники и существенно облегчают оборонительные и диверсионные действия противника. Для минимизации потерь среди личного состава предлагаю максимально задействовать национальные формирования...

  – Хорошо генерал Шейк, – буркнул Мейер, недовольный последними комментариями. – Генрих, а какие силы планируют привлечь к операции гражданская и полицейская администрации? Как я понимаю, у них тоже есть мастера побегать по лесам.

  Офицер, сияя лицом от предоставленной возможности проявить себя, резко вскочил с места и начал чеканить заготовленную речь хорошо поставленным голосом:

  – Командный штаб рейхсфюрера СС предоставил в распоряжение командования операцией 1-ую пехотную (моторизованную) бригаду СС и батальон специально назначения войск СС. От СД в операции участвуют 6-ая и 9-ая команды оперативной группы «Б» Службы Безопасности, численностью около 200 человек.

  На несколько секунд он прервал чтение, пытаясь что-то найти в своих записях.

  – К началу операции в районе Минска планируется сосредоточить более двух десятком частей национальных добровольческих формирований – 201-й, 203-й и 286-й восточные батальоны, 622-й казачий дивизион, 18-й и 24-й батальоны «Schuma».

  Дождавшись паузы, Мейер проговорил:

  – Господа, уверен, что с такими силами этой край бандитов и партизан будет полностью умиротворен, – он выразительно посмотрел на огромный портрет фюрера, который пророческим взором смотрел куда-то вдаль. – Фюрер дал понять, что исход этой операции будет иметь самое непосредственное влияние на каждого из здесь сидящих..., – вдруг он прервался и удивленно посмотрел в сторону одного из офицеров – полноватого с добродушным выражением лица человека (правда последнее уже никого не обманывало). – Глава службы безопасности желает что-то добавить?

  Удивление самого Мейра было понятно. На оперативно-тактических совещаниях он практически не присутствовал и более того не обладал богатым опытом планирования операций такого рода. По роду своей деятельности он вообще больше походил на хозяйственника с огромными полномочиями, но ни как не на крупного военно начальника. И весь его опыт участия, а тем более организация и проведения военных компаний ограничивался узкими междусобойчиками тыловиков крупного ранга. По его мнению военные компании именно так и планировались. Проходили многочисленные совещания с участием генералитета разных родов войск с длительным перечислением задействованных в операции подразделений, с пафосными речами и...

  – Состав сил более или менее понятен. Действительно, концентрируется мощный кулак, от удара которого может вообще ничего не остаться, – даже сейчас, стоя перед теми, кто его прекрасно знал, он глава СД играл роль доброго дядюшки, который в сущности все это уже прекрасно знает и испытал и пережил столько, сколько всем остальным и не снилось. – Меня интересует другое... Почему ничего не было сказано о другой составляющей этой операции? Ведь генерал Шейк абсолютно прав! Используя исключительно силовые меры, мы понесем значительные потери. Большевики фанатики, а те кто, скрываются в лесах фанатики в двойне. Они будут сражаться до последнего, – в какой-то момент из его голоса исчезли нотки снисходительности и начало проскальзывать что-то такое, что подозрительно напоминало восхищение. – Поверьте я знаю о чем говорю. Военную составляющую операцию нужно обязательно дополнить мероприятиями другого рода. Необходимо расколоть поддерживающее бандитов население, посеять в их умах страх, сомнение, надежду... Да, да, надежду! – несколько раз повторил он, заметив недоумение на лицах нескольких генералов. – Покажите им, что германское командование не только строго, но и милостиво и щедро награждает тех, кто активно ему помогает. Нужно награждать за сотрудничество, местных активно привлекать к работе в гражданских органах, полицейских частях – нужно посеять раскол, нужно разодрать это общество на две, три, четыре части, которые бы как верные щенки смотрели на нас и дрались за наши подачки... Но и этого будет мало! Надо распространять поддельные документы, свидетельства того, что большевики массово сдаются в плен, что красноармейцы активно сотрудничают с нами, что местные жители сами, добровольно едут в Германию на заработки...

  Глава СД от активной жестикуляции и внутреннего напора вспотел. Не прекращая говорить, он вытащил из кармана носовой платок и вытер испарину со лба.

  – Пусть местные жители читают газеты, письма, листовки о том, как хорошо живется и работается тем, кто уехал на работу в Германию. Пусть остальные об этом мечтают..., – многое из сказанного главой службы безопасности для некоторых, а скорее всего для половины сидящих, особенно военных, было настоящим откровением. – Нам нужно абсолютно лояльное к нам население, которое с радостью и само выдаст нам всех, кто скрывается в лесах и болотах! Понимаете, оно само принесет нам припрятанное оружие, которые мы безуспешно пытаемся собрать. Больше не будет ни какой стрельбы в спину, ни брошенных ночью гранат в проходящие поезда, ни взорванных мостов и складов. Этого ничего не будет!

  – Постойте, постойте, – заговорил Мейер со странной улыбкой на губах. – Что я такое слышу? На какой-то момент мне показалось, что это речи предателя и пораженца, – от слов «предатель» и «пораженец» глава СД мгновенно побледнел. – Вы предлагаете страшные вещи! Вы ни мало не много предлагаете считать их ровней нам, арийцам?! Мы и так и дали многое, когда пришли на эти земли! Мы им дали возможность жить под волей Великого Рейха! Сам фюрер говорил, что на Востоке не должно быть ни какой пощады, ни какого снисхождения! Нам не нужна их лояльность, нам не нужно их согласие и поддержка! Мы требуем лишь покорности, абсолютной покорности!

  Разбушевавшийся Мейер буквально летал вдоль стены с картой. Его левая рука продолжала находится за спиной на уровне пояса, как приклеенная, а правая металась в воздухе, словно у безумного дирижера.

  – Никакой пощады! Слышите, никакой пощады! Это недочеловеки, которые недостойны жить по человечески! Их удел – это удел рабов и безмолвных слуг! Сними надо разговаривать только на языке силы. К чему это иезуитская хитрость и притворство? Рабы понимают только жестокость и силы господина!

  Глава СД смотрел на эти метания с грустью. Пожалуй только он, да может быть еще несколько человек на этой части оккупированной территории, понимали, что путь, продвигаемый Мейером, это самый простой по организации и осуществлению, но самый мало предсказуемый по последствиям. Он уже давно переболел эйфорией безболезненной польской кампании, безумством доступных девок вставившей на колени Франции... Его мало радовали военные сводки об очередном взятом городе и новой разбитой дивизии большевиков... «Мне кажется это никогда не кончится, – думал он, наблюдая, как бесится Мейер. – Этот болван совершенно ничего не понимает. Победные реляции и военная кинохроника совсем свела его с ума, выжгла последние мозги! Такие как он точно погубят Рейх... В очередной раз...». Эта простая мысль так его напугала, что он вздрогнул и испуганно посмотрел на своих соседей. Однако, судя по их лицам, они даже и не подозревали о тех мыслях, которые промелькнули в голове руководителя СД. «Все равно нам нужно действовать иначе, – не мог он успокоиться и назойливые мысли вновь и вновь всплывали у него в голове. – И если этот болван не хочет видеть дальше своего носа, то я найду тех, кто сделает по моему. Эту войну нельзя выиграть лишь одним оружием...».

  96

  Где-то в болотистых лесах Белоруссии. Лагерь партизанского отряда... Небольшая полянка с кряжистым, пустившим глубоко в землю узловатые корни, дубом. Рядом с ним на аккуратно выложенной плоскими камнями площадки еле тлеет слабенький огонек. Небольшая горка красноватых углей едва подернута седым пеплом.

  – Дедушка Дуб, дедушка Дуб, вылечи пожалуйста мою маму! – горячий шепот маленькой девчушки со встрепанными волосами, которые казалось никогда не были знакомы с гребешком, терялся где-то в кроне дуба. – Она сильно занедюжила и кашляет... Дедушка Дуб, ты меня слышишь?! Я вот тебе что принесла, – с крошечных ладошек в небольшое углубление скатился необычный пестрый камешек. – Я его на речке нашла. Он там в ложбинке лежал. Такой красивый, блестющий... А больше у меня ничего нет... Ты вылечишь маму, дедушка Дуб? Вылечишь? – своими ручками она обхватила бугристую кору дерева и крепко прильнула к ней. – Вылечи, пожалуйста! – прошептала она и, утерев слезу, ушла.

  Через некоторое время на этом же месте стоял какой-то мужчина, который точно также что-то рассказывал, о чем-то просил.

  Потом его сменил невысокий паренек, который только вернулся с города.

  – Жить без нее не могу, – шептал он, скрежета зубами. – Закрывая глаза, а она стоит передо мною, как живая... Отец...

  Люди шли не переставая. Одни что-то говорили, другие подходили молча, третьи клали какие-то продукты и вещи...

  Лишь одного человека это не коснулось, или почти не коснулось. Смирнов, теребя какой-то подобранный сучок, молча наблюдал за приходящими на поляну людьми. Вот мимо прошла женщина. Еле заметным движением она коснулась небольшой деревянной статуэтки, висящей у нее на поясе, и что-то пробормотала. И так делали многие, кто даже только лишь проходил мимо дуба...

  – Тьфу! – сплюнул особист. – Это уже слишком.... Что он не знает что-ли?

  Однако Он знал все! Андрей, да он еще осознавал себя именно Андреем, знал все, что происходит вокруг; слушал все, о чем говорили вслух или шептали.

  – Черт, знает что твориться..., – пробормотал Смирнов, направляясь в свою каморку, которая была вырыта в земле возле очередного поворота оврага. – Все-таки придется обо всем этом доложить, – закрывая за собой дверь он, тяжело вздохнул. – Придется... И ничего здесь не поделаешь..., – сев за стол, он пододвинул листок бумаги, на котором было уже что-то написано.

  Андрей (Лес, отец, дедушка Дуб – все это также были его ипостаси) видел и это. Если бы у него было лицо и обычные человеческие губы он наверное бы печально усмехнулся или может быть что жестко сверкнул глазами или сделал бы тысячу других движений, свидетельствующих о переполнявших его чувствах. «Я все понимаю..., – думал он, с грустью наблюдая за пишущий человеком. – Я все прекрасно понимаю... Ты должен сделать это. Ты боец и верен присяге. Ты просто не можешь поступить иначе! Тогда ты должен и меня понять, Игорь...». Особист сбил нагар на фитиле свечки, отчего в каморке стало чуть светлее. «Я тоже не могу поступить иначе! Лес должен жить всегда. Он должен жить точно также как и раньше... ». Широкая спина майора была идеально прямой, правая рука быстро строчила послание. Вдруг сверху прямо на стол упал кусок земли – небольшой, сразу же разлетевшийся на несколько кусочков по-меньше. Вслед за ним упало еще несколько комьев земли.

  Смирнов недоуменно посмотрел на верх. После этого аккуратно встряхнул письмо от налетевшей на него земли и хотел продолжить дальше. Но шуршание стало боле отчетливым и в какой-то мере угрожающим.

  – Что за черт? – резко развернулся он к двери, готовясь вскочить. – Нападение? Ей! Кто там?! – с угрозой закричал он. – Какого черта?

  С треском стол, сколоченный из толстых досок, разлетелся от начавшего оседать потолка. Сама Смирного отбросило в дальний угол каморки и начало быстро засыпать землей. Он попытался закричать, но вездесущая земля словно воздух заполняла собой все. Она сыпалась отовсюду: сверху, с боков, с низу...

  Лес видел все, до самой последней капельки. Он видел, как земля забивалась человеку в рот, в уши. Видел, как ноги в еще недавно начищенных до блеска сапогах, истово дрыгались и лягались. Видел и серую руку с золотистым кольцом, которая то сжималась в кулак, то снова разжималась...

  … То, что все вокруг становиться другим – не таким, как кажется, Андрей понял уже давно. Еще с началом первой зимы, когда его вторую суть – Лес начало охватывать странное и пугающее чувство – мощное отупение, торможение и затухание. В тот период время для него прессовалось во что-то ощутимо тяжелое. Секунды начинали казаться минутами, минуты превращались в часы, а часы стали напоминать дни... Тогда он совершенно не понимал, что с ним происходит. Вообще все, что он чувствовал походило на тяжело проходящую неизлечимую болезнь. Его органы чувств словно сходили с ума, он впадал в забытье и не понимал где находится и что с ним происходит.

  Часто, когда его сознание было на самой границе беспамятства, его посещали странные видения. Одни были добрыми, родными и знакомыми, другие – пугающими, липкими и мерзкими, третьи, вообще, – совершенно не понятными. Это были отрывки чьих-то разговоров, какие-то крики и вопли, отпечатанные на машинке обрывки документов – и все это в той или иной степени касалось его судьбы... За зимние дни, сложившиеся в долгие, бесконечные годы, таких видение было бесчисленное множество...

  «– … Андрюша, сыночек, – тяжело вздыхала рано постаревшая женщина, обхватив голову. – Андрюшечка, как же мне тяжело без тебя!». Он видел, как галдел длинный барак, наполненный несколькими десятками эвакуированных; как плакала его мать, сжимая в руках какие-то мятые небольшие бумажки с печатями.

  « – Люди, люди, Отец гневается! Он забыл о нас! – седой бородач, сверкая глаза, буквально кричал молчаливой толпе. – Он бросил нас всех! А вы молчите... Почему вы молчите? Почему вы ничего не делаете?». Лес видел десятки искаженных лиц. Дети с прикушенными до крови губами, плачущие женщины, скрежетавшие зубами мужчины. Лес видел их всех, чувствовал их боль и страх.

  «Они же просто сумасшедшие, Ганс! Представляешь, поклоняться деревяшке? Ха-ха-ха! Это же просто смешно, – в расстегнутой до пуза шинели ржал здоровенный пулеметчик. – Они же тупее негров! Те молятся животным!». Андрей видел, как стекло стаканов двух собутыльников со звоном ударяется и содержимое стаканов исчезает в бездонных немецких желудках. Он чувствовал, как пахнет тушенка, стоявшая в открытых жестяных банках...

  «После получения …. особым отделам фронтов, армий, дивизий … принять меры к задержанию всех, кто выражает сочувствие учению Живого Леса. В случае оказания сопротивления разрешается применение оружия...». Четкий, стройный строй букв оставляла печатная машинка на белоснежной бумаге. «Все последователи учения Живого Леса в прифронтовой зоне объявляются …. ».

  « – Живой, живой! Чудо-то какое! Чудо! – голосила женщина с растрепанными волосами, покрывая поцелуями лицо младенца. – голубку мою вылечили! Вылечил мою кровинку! – к женщине присоединился радостный мужчина в шинели без знаков различия. – Чудо, чудо, – не переставая шептала она». И это видел Андрей... Склонившаяся перед дубом мать, целовала узловатые корни. Стоявший рядом на коленях отец зарывал под его корни какой-то узелок.

  «– Никто из вас не должен достаться врагу, – доносились обрывочные слова сквозь свист ветра и гул самолетных двигателей. – Вы все носители секретной информации». Перед ним проносилось знакомое лицо старшины, который молча боролся с каким-то командиром. Он слышал резкие, словно звук кнута, выстрелы пистолета. Наблюдал, как свинец рвал гимнастерку удивленного парня, как, истекая кровью, тот пытался отстегнуть страховочный ремень. «Портфель здеся! А того, что с краю был нет! – звучал в его голове голос. – Ищите лучше! Я всадил в него две пули, он никуда не мог уйти!».

  « – Да вот про знакомца своего спросить бы хотел, – до боли знакомый голос донес до него ветер. – Андреем зовут... как он там интересно, жив еще или нет?». Андрей видел серьезно старшину, сидевшего в каком-то большом зале с самого края. Видел высокого черноволосого мужчину с удивительно глубокими глазами, в которых читались то дикое удивление, то сожаление, то бешеный страх. Там было все!

  «Куда, болван? – к маленькому солдату, который чуть не подскользнулся на скользкой траве, подскочил офицер и залепил ему пощечину. – Куда прешь? Ты не знаешь, что несешь? Ты же нас всех погубишь? Сволочь!». Втягивая голову в плечи, солдат еще крепче хватал небольшой ящик с тремя снарядами с зеленой маркировкой и нес дальше. Андрей видел, как внутри каждого такого маленького металлического поросенка колыхалась несколько пригоршней жидкости, от которой веяло гнилью. Он чувствовал, как эта зеленая мерзость тянула полупрозрачные плети к нему и старалась задушить...

  «Это же колоссально! Грандиозно! – шептал коротышка-профессор, смотря на невысокого паренька в больничном халате. – Этого просто не может быть! Ну-ка Алексей попробуйте, пройдитесь по палате... Так, так. А теперь подпрыгните?! Неплохо, неплохо! Просто, удивительно!». «Это что профессор, я снова танцевать могу! – скинув халат и засучив брюки до щиколоток, он пошел в вприсядку. – А! Вот так! Вот так!». Ноги взлетали высоко вверх и сразу же опускались вниз...

  … Каждую секунду, каждую минуту все эти видения, сменяя и прерывая друг друга, наполняли его, рвали на части его мысли, заставляли вновь и вновь переживать уже прошедшие события. Помимо своей воли он был одновременно во множестве самых различных мест, участвовал в разных событиях...

  Эта зима сильно изменила его. Сейчас он уже не был тем Андреем, который вырос в далеком селе Малые Хлебцы; и тем Андреем, которого призвали служить на границу; в нем мало что осталось от того Андрея, который погиб под ударами немецкого миномета; и даже тем Андреем, который так странно воспринял свое новое состояние. Весну встретило совсем другое существо! Оно еще осознавало себя Андреем, помнило себя человеком, любило своих родных, но оно также как и все остальные хотело жить. Это существо, пережив Зиму, приняло одно важное для себя решение – выжить...

  97

  Село Малые Хлебцы. 4 июня 1942 г.

  Утро. Солнце медленно появляется из-за горизонта. Ночная прохлада еще бодрит заставляет кутаться в одежду. Однако еще совсем немного и воздух прогреется. Из невзрачного домика с перекосившейся крышей вышла немолодая женщина с деревянным ведром и пошла к колодцу.

  – Ао, – в утренней тишине прозвучал чей-то тихий стон. – Ао!

  Испуганно оглянувшись в сторону соседнего дома, женщина оставила ведро и осторожно раздвинула плотные ветки кустарника, которые плотно обступил колодец.

  – Кто там? – негромко спросила она, всматриваясь в листву.

  – Пить, – вновь прозвучал тот же голос. – Пить...

  Раздвинув крупный куст, женщина едва не вскрикнула. Прямо на нее смотрело перекошенное от боли лицо. Черты лица – крупный прямой нос, больший глаза, тонкие губы едва угадывались под слоем запекшей крови и земли.

  – Пить! – человек в ободранной советской форме потянул к ней грязную руку с обломанными ногтями. – Дайте, попить! – он тянулся к ведру, которое стояло на почти возле него.

  Он пил шумно и долго, словно без воды повел много и много часов. Стекая из наклоненного ведра, она оставляла на его лице светлые дорожки., которые заканчивались где-то под подбородком.

  – Мне надо в отряд, – едва оторвавшись от посудины, прошептал он, с мольбой смотря на склонившийся над ним спасительницу. Мне надо срочно в отряд.

  Женщина с тревогой прижала свой палец к его рту и отрицательно махнула головой. И только в доме, куда она с трудом смогла затащить его, он услышал ее голос:

  – Не надо кричать. Соседи у меня плохие люди, услышать могут, – смоченной в воде тряпкой она начала осторожно смывать кровавую грязь с его лица. – Серафима я. Солдатка. Вот уж с империалистической как век одна векую..., – и под стекающей на пол грязи, ее руки словно руки скульптура высекали резкие черты лица волевого человека – высокий лоб, заостренные скулы, массивный подбородок. – Что ты там про отряд гутарил?

   – Мне в отряд срочно надо, – умоляющим тоном проговорил он. – У меня донесение командиру. Нужно срочно передать в его руки... Там люди погибают, – его пронзительные голубые глаза смотрели прямо на нее с таким отчаянием, что она не выдержала и опустила свои глаза. – Серафимушка, срочно надо!

  – Где же я тебе партизан сроблю, – удивилась она, вновь смачивая кусок полотна. – Нету тут партизан. Германец вон словно с цепи сорвался. Как третьего дни начал по селу шастать, так до сих пор все и продолжается... Куда?! Лежи, лежи, – неожиданно сильными руками она прижала его к кровати, когда он попытался привстать. – Лежи спокойно. Сейчас поснедать принеслю...

  Она отошла от лавки, к которой привалился раненный, и подошла к столу, на котором начала греметь какой-то посудой. В это время бойцу все же удалось встать на ноги.

  – Серафима, я должен идти, – еле слышно шептали его обкусанные губы. – Там люди погибают..., – побледневшие пальцы с силой вцепились в косяк двери. – Уйди! Командир ждет донесение... Я должен..., – боец попытался оттолкнуть дородную женщину с прохода, но женщина оказалась сильнее.

  – Эх, еловая твоя башка! – беззлобно бормотала она, подхватывая мужчину подмышки и таща в сторону лавки. – Что же вы мужики, такие... Говорят вам, не надо! Нет, все равно претесь вперед и все тут! Вот поешь сначала, а потом что-нибудь придумаем! – она вложила ему в руку деревянную миску с каким-то темным варевом. – Не разносолы конечно, но сытно и полезно. Лес, батюшка, кормит... Я пока с тебя сапоги стяну, рану надо обработать.

  Она ловко обхватила сапоги за голенища.

  – Сейчас мы потянем... Сапоги то у якие гарные, – в пол голоса бормотала она, ощупывая скрипучую кожу левого сапога. – Муженек мой, царство ему небесное, такие еже носил... Бывало каблук подправит, гвоздочками подобьет... Хоть в пляс пускайся, – со вздохом она взялась за второй. – Рукодельник был, прости Господи его душу. Знатный рукодельник..., – второй сапог приземлился рядом с первым подошвой наружу; крохотные гвозди тускло блестели квадратным головками. – Вот и славно, а то совсем бы обезножил, – женские пальцы скользили по ступням, обмазывая их какой-то мазью с резким запахом.

  Доев похлебку, раненный с облегчением откинулся назад. Его лицо порозовело.

  – Спасибо, – пробормотал он, рукой хлопая себя по груди. – Думал, сдохну в лесу, и донесение сгинет, – его рука нырнула за отворот гимнастерки и вытащила кусок коричневого бумажного пакета. – Спасибо, Серафимушка, – он выжидательно уставился на женщину.

  – Ладно, не зыркай так. Сейчас пойдем, – она накинула на голову платок и схватила с полки что-то небольшое. – Идти сможешь? – тот в ответ кивнул и со стоном сделал несколько шагов по дому. – Подожди-ка! – вдруг она остановилась и как-то странно на него посмотрела. – Знак с тобой? В Лес же идем. Далеко не прячь, при себе держи, не дожидаясь ответа она повернулась к выходу и мужчина увидел, что она держала в руке. – Чего застыл? Говоришь в отряд надо? – в ее ладони скрывалась небольшая деревянная фигурка, блестевшая от частого прикосновения к ней.

  Когда они вышли, на улице уже ярко светило солнце. Женщина повернула на еле заметную тропинку, которая шла в сторону потемневшей от времени бани. Ее вросший в землю сруб был густо покрыт зеленовато-бурым мхом.

  – Тут недалече, – обернулась она к нему, когда он остановился, чтобы потереть ноющую ногу. – Вон к тому усаду выйдем, а там и до оврага рукой подать...

  Боец поправил голенище сапога и оглянулся. Высокая трава хорошо скрывала их следы в том месте, где они сошли с тропки. Он прошептал что-то и пошел за женщиной, оставляя после себя несколько переломанных стеблей пустырника и крохотного кусочка бумаги.