Текст книги "Теплый шоколад на десерт (СИ)"
Автор книги: primavera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 58 страниц)
Он божественно трахался, даже будучи прилично под градусом не утрачивал навыков, правда становился болтлив и излишне хвастлив, что впрочем, не ухудшало качество секса. Да! Попробовав раз, хотелось еще и еще, да и зачем отказываться от предлагаемого удовольствия.
Лайтман без предупреждения появлялся на пороге дома, окидывал ее сальным взглядом, смачно причмокивал, панибратски хлопал ее по плечу, довольно скалился и протискивался в узкую щель между ее телом и дверным косяком. К тому моменту, когда она заперев замок, возвращалась в гостиную, он уже скинув верхнюю одежду, по-хозяйски вольготно развалившись на диване, потягивал виски или красное вино в зависимости от настроения и от наличия горячительных напитков в баре.
Далее все шло по однажды заведенному порядку. Она присаживалась рядом, они выпивали еще по бокалу, внимательно изучая друг друга, а затем как по команде вставали и молча шли в спальню, трахались и Лайтман сваливал прочь. Он никогда не оставался до утра, не было «разбора полетов» и утреннего кофе. Никаких ненужных эмоций и нежных чувств – чисто деловые отношения. Ты мне я тебе. Взаимное удовлетворение.
Еще он помогал ей по службе. Частенько «отсматривал» ее подопечных определяя степень их лживости. Безвозмездно. По старой памяти. А может в благодарность за сексуальные услуги. Шэрон было как-то пофиг, главное, что не отказывал, откликался на просьбу, и очередное дело быстрее отправлялось в архив.
И еще была Джиллиан. ДОКТОР ФОСТЕР. Валловски поерзала на кресле и забросила ноги на стол, полюбовалась изгвазданными в уличной грязи ботинками. Ей было сложно представить, чтобы такой маневр проделала всегда потрясающе сдержанная и элегантная Джиллиан. С первой их встречи, между ними как-то все не заладилось. Они не выказывали взаимной неприязни, но и о дружбе не могло быть и речи, даже банальное и ни к чему не обязывающее приглашение выпить кофе, было вежливо, с мягкой улыбкой, но отклонено. Неоднократно.
Джиллиан всегда вела себя крайне настороженно. Она моментально дистанцировалась от нее, улыбкой, взглядом, изящным поворотом головы показав, что не желает сближения ни при каких условиях. Фостер никогда не демонстрировала своего превосходства, и не была высокомерной, она вела себя очень приветливо, разговаривала доброжелательно, на равных, прислушивалась к аргументам и брала их на вооружение, но при всем при этом, Шэрон ощущала холод, исходящий от Джиллиан и испытывала неприятное ощущение неполноценности – они женщины разного класса. Даже если им случалось заглянуть друг другу прямо в глаза, Шэрон казалось, что она смотрит на Фостер снизу вверх.
И каким-то особым чутьем, выработанным за долгие годы следственной практики, детектив ощущала, что ее присутствие напрягает Фостер, и очень раздражает их особая близость с Лайтманом, которую Кэл особо и не скрывал. Хотя Джиллиан ни разу не позволила резких движений или слов в ее адрес, прячась за теплой улыбкой, но ледяной блеск чуть прищуренных голубых глаз, был значительно красноречивей всех ее обходительных манер. Ревность. Ничто другое не заставляет женщину ненавидеть, даже если она и не признается себе ни в том, ни в другом чувстве. Утонченная и стильная, умная и независимая, Джиллиан была всего лишь женщиной, причем одинокой, и как любая другая желала раздвинуть ноги перед мужчиной, в которого влюблена.
– О! – Шэрон закинула руки за голову и сладко потянулась, самодовольно ухмыляясь – она не кончала университетов, не обладала особыми талантами и не имела докторской степени по психологии, но была в меру умна, наблюдательна и дотошна – работа научила. И неоднократно посматривая исподтишка на “сладкую парочку” Лайтман + Фостер, она видела то, что они так тщательно скрывали под маской дружбы. Их взгляды. Нежные, жадные, ревнивые … Не надо быть специалистом по лжи и читать эмоции по лицам, чтобы понять, что они неровно дышат по отношению друг к другу, но почему то … Впрочем, Шэрон было без разницы.
И ей доставляло злорадное удовлетворение, что Лайтман по уши влюбленный в красотку Джилл, жаждая нежного ухоженного тела, тем не менее, обходил ее постель за милю, предпочитая кувыркаться в кроватке с обычным копом. Может в память о своей бывшей жене, которая так же как Шэрон имела латиноамериканские корни и была неукротима в сексе.
Улыбаясь своим мыслям, Валловски собрала документы на столе, сложив их аккуратными стопочками, карандаши и ручки бросила в верхний ящичек тумбочки. Достала из сумочки маленькое зеркальце и придирчиво рассмотрела лицо. Полные, чувственные губы исказила кривая ухмылка. Шэрон почему-то была уверена в том, что звонок Лайтмана не предвещал ничего хорошего. Вряд ли их встреча будет иметь отношение к работе.
Расследование дела «жениха» зашло в глубокий тупик. «Любитель фиалок» уже более месяца никак не проявлял себя, затаился, заняв выжидательную позицию. Хоть дело и забрали федералы под свою юрисдикцию, убойный отдел их участка все еще отрабатывал разные версии, которые впрочем, снова и снова оказывались «пустышками». Объект «неукротимой любви» «душителя невест», Шэрон глухо фыркнула, мысленно исправляясь, Джиллиан Фостер все еще находилась в реанимации, и прогнозы на выздоровление были далеко неутешительными. Валловски согнала с лица гадливую улыбочку, потерла пальцами ноющий висок. Черт побери, она не желала зла Джиллиан, но и в особо расстроенных чувствах не находилась. Чисто по-человечески хотела, чтобы все образовалось, и финал не оказался трагическим. Фостер не сделала ей ничего дурного, она когда-то, как и Лайтман помогла ей выбраться «из петли», и они даже не делили одного мужчину на двоих.
Шэрон не была дурой и прекрасно понимала, что секс и любовь это абсолютно разные понятия. И если Лайтману придется делать выбор, он о ней даже и не вспомнит.
Тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, возвращаясь к звонку Лайтмана. Очень вероятно, что это скорее всего их последняя неофициальная встреча. Где-то в области живота тупо заныло. Жаль. Кэл не стал ничего объяснять, но в его хриплом, неприветливом голосе было нечто, что заставило Шэрон поежиться, как от холода. Лайтман был краток – приказал ждать его около входа в полицейский участок.
Она стояла под козырьком подъезда, прячась от вновь усилившегося дождя. Крупные тяжелые капли барабанили по мокрому асфальту, разлетались брызгами, пузырились на поверхности грязных обширных луж, ставших привычным элементом городского пейзажа.
Странная выдалась весна.
– Козел ебучий, – грязно выругалась Валловски, отскакивая в сторону. Притормозившая у кромки тротуара машина, подняла высокую волну, обдав женщину мелкими брызгами.
Передняя дверка со стороны пассажирского сиденья широко распахнулась.
Кипя от злости, Шэрон плюхнулась на мягкое кресло, обитое скрипучей кожей.
– Отличная погода, не правда ли? Грозе уголовного мира бояться нечего, – слова издевательские, но выражение лица Лайтмана неопределенное, в глазах пустота.
– Счастлива, видеть величайшего лжеца, – ответила она в тон Кэлу, захлопывая дверь.
– Почему это у тебя кислый вид? – он дернул уголком рта, – Неужели соскучилась?
– Ты исчез, обещал позвонить, заглянуть на ужин, – начала она издалека, прощупывая почву.
Кэл рассеянно посмотрел на Шэрон, словно пытаясь что-то вспомнить. Они ужинали пару раз в дешевой забегаловке, но ни разу у нее дома. Пожал плечами и тронулся с места.
– Ты мог позвонить и предупредить, что наша встреча отменяется, – продолжала Шэрон капризным тоном.
– Разве я этого не сделал? – с искренним удивлением в голосе спросил Кэл.
– Забудь. Кот остался доволен, – Валловски начинала злиться, не понимая смысла их свидания.
– Ты завела кота? – буркнул Кэл, вцепился в руль и наклоняясь над ним, прибавляя скорость. Машина ухнула в лужу, водяные потоки омыли лобовое стекло, на пару секунд лишив их видимости.
– Можно подумать, что это тебя волнует.
– Ты права, мне без разницы, – Лайтман растянул сомкнутые губы в безразличной ухмылке.
– Я встречаюсь …
– Рад за тебя. И почему ты считаешь, что это должно меня интересовать и … – бросил краткий взгляд на женщину, – Огорчать.
Валловски отодвинулась на край сиденья, повернула голову к окну и уставилась на бегущие по стеклу водяные ручейки. Странно, оказывается ее волнует безразличие Лайтмана.
– Кэл, тебе от меня что-то надо, ты решил встретиться, и ты же стараешься причинить мне боль.
Вот уж чего он не желал так это чтобы ему предъявляли необоснованные претензии. Она весьма откровенно намекает, что между ними были КАКИЕ-ТО отношения. Полная чушь.
Он совершил великую глупость, решив сегодня встретиться с ней. Она способна хорошо делать две вещи. Но ничто из них ему в данный момент не требуется.
– Нет, я стараюсь объяснить тебе, что между нами ничего не было. Именно того, что принято называть отношениями.
Он смотрел на нее честными глазами.
– Ну конечно, это был банальный трах при необходимости.
Опять эта его проклятая усмешка. Шэрон захотелось вмазать Лайтману по роже.
– Именно, – его брови удивленно взлетели вверх. – Я что-то тебе обещал?
– Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, спала я еще с кем-то или нет?
– Меня не волнуют твои постельные приключения, впрочем, как и все остальные. Это твое личное дело.
– Не понимаю, зачем ты просил меня о встрече.
– Сам сомневаюсь в разумности своих действий.
– Останови машину. Кэл, останови! Не знаю, кем нужно быть и какое адово терпение иметь, чтобы выносить твое присутствие. Постоянно! Мне жаль Фостер.
– Не стоит! – крикнул он вслед убегающей женщине, распахнув дверцу машины, – Тебе все равно не понять. Потому что ты не она, – добавил Кэл тихо, рывком захлопывая дверь и стирая с лица дождевые капли, – Не она…
Не вышло. Отчаяние накрыло его с головой, Кэл откинулся назад, вжимаясь всем телом в спинку сиденья, руки безвольно соскользнули с руля. От многодневной усталости гудела голова, веки казались неподъемными, держать открытыми глаза требовало усилий. Губы искривились в горькой усмешке.
Он и Валловски абсолютно чужие друг другу. Она была всего лишь «карманным копом», изредка выполняющем «особое задание» в постели. А сейчас, как никогда Кэлу нужен был некто особый. Человек, в которого он бы смог вцепиться, чтобы устоять на ногах и не провалиться еще глубже в черноту одиночества, страха и боли. Ему нужен был друг. Настоящий, верный, понимающий и способный утешить. Но как выяснилось при ближайшем рассмотрении, достойной этого звания была одна единственная женщина – Фостер. К ней он мог заявиться в любое время суток, в любом виде и мог говорить о чем угодно, зная, что его поймут, успокоят, накормят, если надо отмоют от грязи и уложат спать. Милая, нежная, очаровательная, терпеливая, она всегда была рядом с ним. Она всегда, немного поворчав, спешила ему на помощь в любую непогоду. Ее улыбка, залечивала полученные в сражениях душевные раны, а легкие касания рук, остужали жар и избавляли от физических мук.
– Она вряд ли протянет эти сутки.
Спокойный и ровный голос, едва уловимая, безразличная, ничего не выражающая улыбка, из тех, что называют «дежурными», сокрушенное пожатие плечами и бегающий взгляд эскулапа обряженного в белый халат. Нервно подергивающийся уголок жесткого рта. И не естественно бледные с хрупкими для мужчины запястьями руки, теребящие карандаш в тонких заметно подрагивающих пальцах. Кэлу не нужны слова, он и так видит правду, которую тщательно пытается скрыть от него, бессильный что-то изменить медицинский гений. И он слышит:
– Она не доживет до утра.
Узкий бокс-палата, напичканный кучей умных и чувствительных приборов, густой запах антисептика, свежей крови и едва ощутимый, но уже мерзко щекочущий ноздри запах смерти.
Он трус. Всегда был трусом. Самовлюбленный циник, с невероятно раздутым эго. Не верящий в чудеса. Он не мог сидеть рядом с Джиллиан и держать ее руку. Ждать ее последнего вздоха. Он сбежал. Отключил телефон и вот уже несколько часов накручивал круги по городу, ожидая сам не зная чего.
Он любил ее, хотел бы стать принцем из сказки и широким жестом бросить весь мир к ее ногам. Именно так как в ее любимых романах, до отвращения сентиментально и высокопарно. Но вместо этого оберегал ее от себя с той тщательностью, с которой охраняют лед от ярких лучей солнца в разгар южного лета. Используя проверенные на практике, и действенные методы – постоянно причиняя ей боль, испытывая терпение, оскорбляя и унижая.
Он не выдержал, набрал ставший болезненно знакомым номер.
– Пока все без изменений, – проговорил тихий и меланхоличный женский голос, – Если что-то произойдет, мы обязательно вам сообщим.
Кэл не специалист по анализу голосов, но он звучит ровно, механически ровно. Дежурной медсестре действительно нечего скрывать. Все находится в состоянии неустойчивого равновесия.
У Джиллиан сильное и здоровое сердце, лишь благодаря его невероятной жизнеспособности, она продержалась так долго, балансируя на самом краю. На сколько ей еще хватит сил?
И теперь он вряд ли сможет попросить прощения. Он должен попросить у нее прощения. Если …
Врачи не Боги и они ошибаются.
Больше часа он сидел в машине, глядя на освещенные окна, скрытого за густыми кустами одноэтажного дома. Тихо шуршит по крыше «форда» и по молодой листве нескончаемый дождик, утешая и убаюкивая, бормоча понятные лишь каплям воды слова.
Он столько раз приходил в этот дом, наверное, чтобы доказать обратное. Ничего не изменилось он все тот же эгоистичный циник и самовлюбленный хам с невероятно развитым эго. Любовь – ложь, и он по-прежнему свободен от чувств и переживаний, которые заставляют его ненавидеть себя и ощущать самым подлым ублюдком.
Они с Фостер ничего не обещали друг другу, не давали клятвы перед алтарем, они были свободными людьми, вольными в выборе и действиях. Но каждый раз, переступая порог дома Шэрон, он понимал гнусность своего поведения, и ощущал себя предателем.
У него всегда были наготове тысячи ответов, и все они звучали как оправдания. Она не могла рассмотреть под насмешками и язвительностью боль и тоску. Она не слышала в его голосе тех интонаций, что соответствовали его истинному состоянию, не пыталась учить хорошим манерам и никогда не смотрела с убийственной нежностью, вынуждая его чувствовать себя полным ничтожеством. Она была красива и хорошо трахалась. Ложась с ней в постель, он не боялся потерять и разрушить долголетние и правильные отношения. Случись, и в очередной его приход она захлопнет перед ним дверь, ему будет безразлично. Он знал, что она чувствовала себя обязанной ему, и ей нравился грубый и жесткий секс, без лишних слов и сантиментов.
Он ненавидел себя.
Он не сожалел, скорее презирал ее, использовал тело по прямому назначению, нырял в ее постель, отчаянно борясь и прячась от протестующей совести. Каждый раз напакостив Фостер, он чувствовал себя гаже не бывает, когда Джиллиан с ледяным спокойствием опускала железный занавес, холодно и снисходительно ему улыбалась.
Он буквально ощущал кожей, как она внутренне съеживаясь от боли, безразлично пожимала плечами, избегая зрительного контакта – глаза не врут – и уходила прочь, гордо выпрямив спину и молча глотая слезы обиды, как обычно, не упрекая его ни единым словом.
В те дни, когда было погано на душе, он ощущал отвращение к самому себе, потому что они вновь повздорили с Джиллиан на пустом месте, все его действия были на столь изощренны, и имели определенную цель – оттолкнуть Фостер от себя, заставить думать о нем как о беспринципном наглеце.
А сейчас, как никогда ранее, почти потеряв веру в лучшее, он умирал от страха, видя как Джиллиан, ЕГО Джиллиан неотвратно падает все глубже в пропасть небытия.
Он приполз сюда в этот тихий уютный мирок, желая вновь спрятаться от безжалостной и равнодушной правды рассыпающейся на осколки привычной и такой удобной жизни. Боясь даже подумать, как будет обходиться если …
И трахнуть Шэрон бездумно, без сожаления. Испытать секундное, но облегчение. Это не было желанием, и примитивная физиологическая потребность организма оказалась не при чем. Просто несколько сладостных секунд вне реального мира. Как же он был мерзок сам себе.
А может, как любому человеку, отчаявшемуся с разобранной на кусочки душой, в состоянии бесконечного ожидания потери и не имеющему возможности повлиять на ход событий, ему было нужно тепло человеческого тела, и слышать неважно чье дыхание рядом с собой.
И…
Он вышел из машины, сунув руки в карманы, постоял, задрав голову вверх, ощущая тяжелые шлепки дождевых капель на лице и плечах.
И постучал в знакомую дверь.
…небольшая спальня была погружена в спасительную темноту.
Ни одному лучу света не удалось проникнуть внутрь сквозь плотно закрытые жалюзи и сдвинутые внахлест тяжелые шторы, во всем доме был погашен свет.
Он жаждал темноты, он прятался в ней. Она была как бальзам для его больной, истерзанной ожиданиями души. Ничто кроме темноты, так хорошо не скрывает лица. В последние недели он стал ненавидеть человеческие лица, они слишком о многом ему говорили. И лишь в полной темноте он мог чувствовать себя спокойно, не всматриваться в выражения, не пытаться читать то, что тщательно скрывают от него. Не ловить сострадательных взглядов. Все, абсолютно все лгали. Он сделал вывод, что не существует в мире более виртуозных лжецов, чем врачи. Натренированные на человеческой боли. Сочувствующие, понимающие, обнадеживающие, терпеливые – все до единого – лживые.
Он лежал на спине, совершенно спокойно, привычно вытянув ноги и скрестив их в щиколотках, безвольно сложив руки на груди. Не смотря на полную темноту, его глаза были закрыты.
Он ощущал, как ее плечо лишь едва касалось его плеча. Он слышал, как она тихо дышит рядом, в унисон с ним. Ничего не получалось у них. И не получится – он знал это и спрашивал себя, зачем он вообще сюда пришел. Сегодня.
Какого черта он проторил дорожку в этот дом, свернул не на ту улицу, не этим вечером, тогда год назад и приходил снова и снова. Что он здесь искал? От чего прятался? Самое лучшее – немедленно встать и тотчас уйти. Уйти, сохранив лицо, по-хорошему. Сказать, что все кончено. Хотя он никогда не считал, что между ними что-то было. Секс. Банальный и ничего не обещающий секс.
Он сглотнул густую слюну, пытаясь побороть накатившую тошноту, желудок неприятно сжимался. Кэл не помнил, когда он последний раз ел нормальную пищу, сидя за столом не на бегу, запивая безвкусный гамбургер паршивым тепловатым кофе. Из больничного автомата.
Сморщившись, он потер пальцами виски – голова плыла и кружилась. Но он не был пьян. И в каком-то смысле жалел об этом. Ему не удавалось надраться до отключки, до потери сознания, когда делается все абсолютно безразлично. В последнее время алкоголь перестал действовать на него.
Нарушив тишину, она вопросительно прошептала его имя, повторила его несколько раз, не видя в темноте, как гадливо искривились его губы. Ее теплые пальцы требовательно скользили вверх и вниз по его руке.
Он лежал без движения, молча, пытаясь найти в себе силы, чтобы встать, одеться и уйти. Но он чувствовал, что у него нет сил, словно его тело, окаменев, приросло к этой гостеприимной постели, где он никогда не встречал отказа.
Ужасный день, дни, месяц, со всем его страшным напряжением, непростыми и болезненными ситуациями. Усилия, которые пришлось приложить, чтобы скрыть, как ему это тяжело, все это совершенно истощило его, лишило жизненной энергии.
Он сегодня чуть не убил человека, если бы не полицейские, сопровождавшие подследственного, он бы его банально изувечил и придушил без сожаления. Молодой мужчина, попавшийся на торговле фальшивыми лекарствами. Его хладнокровное презрение и безразличие к пострадавшим людям разожгли в Лайтмане жуткую ненависть. Все, буквально все, что имело отношение к медицине, заводило Кэла с пол оборота. Скольких людей отправил на тот свет это симпатичный изувер, ради пополнения банковского счета? И кто может дать стопроцентную гарантию, что жалкая подделка, а не новый лекарственный препарат, на который возлагались большие надежды, вместо желаемого облегчения вызвала судороги, чуть не убив Джиллиан. Невероятно? Но вполне возможно.
Он почувствовал легкое, едва заметное движение рядом с собой, но не открыл глаз.
Она прикоснулась ладонью к его груди, сначала робко, а потом более настойчиво, процарапав ногтями вокруг соска.
Кэл с отсутствующим видом отвел ее руку, не затрудняя себя объяснением. Ее кисть на мгновение зависла в воздухе, потом плавно опустилась Кэлу живот и скользнула ниже, нежными круговыми движениями поглаживая его, постепенно пробираясь к паху. Он знал, что она задумала, что сделает в следующую минуту, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы остановить ее и сказать, что ему надо уходить. Что она ему противна. Он противен сам себе.
Словно во сне, Кэл расслышал шуршание простыней, негромко скрипнул матрас, она проскользнула к изножью кровати и склонилась над ним, поглаживая его ноги. Кэл почувствовал, как ее длинные волосы касаются его живота, щекочут бедра.
Когда хотела, Шэрон была изобретательна в любви, она ловко умела работать губами и языком, как сейчас, обхватив ладонью его вялый член, она мягко сжимала его пальцами, обнажив головку, коснулась ее языком, и обхватив влажными ртом, размеренно посасывала. Несмотря на отвращение, на то, что у него трещала голова и его подташнивало, несмотря на то, что она его совсем не привлекала, она сумела постепенно, медленно, с бесконечной осторожностью и изобретательностью, настойчивостью и терпением возбудить его.
Прикосновения ее рта было то нежным, то грубым. Она, то слегка его покусывала, то прибегала к легким поцелуям, зная, что она делает.
Кэл откинул голову назад и еще плотнее зажмурил глаза. Он не чувствовал к ней желания и поэтому удивлялся что его тело дает ответную реакцию. Мозг оставался безучастным к любовной игре, Кэл пытался прогнать ненужные воспоминания о другой женщине, стыдясь своей сентиментальности. Когда, наконец, она добилась своего и подняла голову, тяжело дыша, кратко прикоснулась губами к его животу. Привстала, добралась до груди, и потом хотела поцеловать его в губы.
Он увернулся и внезапно обхватив ее за плечи, резко привлек к себе, одним быстрым движением перекатился – грубо подминая ее под себя. Он стиснул ее голову, погрузив руки в облако густых темных волос, впился зубами ей в плечо и глухо постанывал.
Он крепко закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица так близко от своего. Дальше он действовал, повинуясь инстинкту, требованиям своего напряженного тела, совершая отработанные до механизма движения – безжалостно сминал и тискал ее полную, соблазнительную грудь, с напрягшимися, твердыми сосками.
Он просунул ладони ей под лопатки, потом они соскользнули к нежным округлостям ягодиц, он впился пальцами в мягкие влажные бедра, вынуждая ее раскинуть ноги как можно шире, подтянул к себе, чтобы изгибы их тел совпадали. Он уже дрожал от вожделения, кровь гулко ухала в висках, застилая пеленой и без того невидящие глаза, он приподнялся, желая как можно скорее вогнать налившийся и отвердевший член в жаркую глубину ее влагалища. Без сожаления и лишних раздумий – так делали, делают, и еще будут делать охваченные похотью мужчины. Шэрон ловко подстроилась под него, их движения убыстрялись, еще … еще … резче … глубже … сильнее … возбуждение нарастало … сердце кажется готово выскочить из груди. Она подняла ноги и высоко обхватила его спину, чтобы он мог проникнуть глубже … еще глубже в ее мягкую теплоту. Реальность стала расплываться, терять границы и точки опоры.
Темнота … глубина … океан … бесконечное, прозрачное ярко-голубое небо … волны … он размеренно покачивается на них … слышит тихий, озорной смех … ему здесь рады … его принимают … он падает вниз … летит в эту бесконечную нежную голубизну … тонет … тонет в ее пронзительно серых искрящихся счастьем и любовью глазах.
«Джилл. Джиллиан, Джиллиан. Нет. Не уходи … не оставляй меня. Джиллиан. Я люблю тебя. Прими меня. Возьми всего меня. Все мое существо». Она была настолько реальна, что стало страшно. Перед его мысленным взором – ее улыбающееся лицо. «Джилл … жизнь моя – молча призывал он. – Прости …»
– Кэл, проклятье, ты делаешь мне больно!
Он услышал этот чужой недовольный голос, словно пришедший из страшной дали, и этот вопль, словно ножом, отсек источник его жизненных сил.
Его желание улетучилось. Голос вернул его в эту комнату, в темноту. Назад к ней. Он убил то настроение, которое Кэл так мучительно создавал в себе – и только для себя. Его фантазия разбилась вдребезги.
Он всем своим весом рухнул на Валловски и лежал, совершенно не двигаясь. Как будто из него вышел весь воздух. Затем перекатился на спину.
«Она не виновата в том, что случилось. Не виновата!» – убеждал он себя, и наконец, процедил сквозь зубы, словно делал ей величайшее одолжение, так тихо, что едва можно было разобрать:
– Извини, если я сделал тебе больно, Шэрон. Наверно, я немного увлекся.
А про себя добавил с горькой усмешкой: «Чем? Своими несбыточными мечтами и фантазиями». Не смотря на облом он не чувствовал ни малейшей неловкости оттого, что так быстро прошла эрекция, что он не сумел довести акт любви до достойного завершения для них обоих. «Акт любви?» ехидно ухмыльнулся Кэл своим мыслям «Прелестно, и где ты ее здесь рассмотрел? Любовь. Примитивный перетрах», – горько подумал он, и его передернуло, словно он коснулся чего-то мерзкого и липкого. Он почувствовал, как в душу вновь проникает и заполняет ее отвращение к самому себе и к Шэрон, хотя она ни в чем не виновата. Возможно, она испытывает к нему какие-то чувства, помимо благодарности. Иначе бы вряд ли так безропотно принимала его и терпела все его выходки.
– Кэл, – ее голос звучал виновато, – Браслет от твоих часов врезался мне в спину. Мне, наверное, не нужно было ничего говорить как раз в тот момент, когда ты был на грани … когда вот-вот должно было …
Он, особо не церемонясь, зажал ее рот ладонью, желая одного, чтобы она заткнулась. Он не хотел слышать ее извинений. Он не сказал ни слова, он просто еще мгновение лежал, прижавшись к ней, – мгновение, показавшееся ему бесконечным. Его сердце неровно и часто трепыхалось в груди, горло перехватило, и что-то мешало ему дышать. Он был благодарен ей за то, что она больше не стремится выразить сожаление. Наконец, он перевернулся на бок, свешивая ноги с кровати. Тяжело поднялся, отлипая от влажных смятых простыней.
Кэл пошатываясь, загребая ногами разбросанные вещи, пересек спальню и вошел в ванную, запер дверь и прислонился к ней, чувствуя большое облегчение. Он нащупал рукой выключатель, зажег свет и заморгал от непривычно яркого, слепящего света. Стены, выложенные серым кафелем, плыли перед глазами, пол словно вздымался под ногами, норовя опрокинуть его. Вернулись головокружение и тошнота.
Он, спотыкаясь, дошел до унитаза откинул крышку и его жестоко вырвало. Почти ничего не видя, одной рукой он нащупал кран и включил его, чтобы звук бегущей воды заглушил звук рвоты. Его рвало и рвало до тех пор, пока не вывернуло всего всего наизнанку.
Когда чувство тошноты все же отступило и ему стало немного легче, он сунул голову под ледяную струю и подставляя ладонь, с наслаждением хлебал холодную воду, пока не заломило зубы, затем тщательно прополоскал рот и вытерся махровым полотенцем, уронив его под ноги. Он стоял, чуть покачиваясь, с закрытыми глазами и с опущенной головой, навалившись всем телом и крепко вцепившись пальцами в скользкий кафель раковины.
В конце– концов Кэл поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Презрительно усмехнулся своему жалкому отражению. Да уж, то, что он видел, ему не понравилось. Покрасневшие, ввалившиеся глаза, серые круги под ними, подбородок, заросший седой щетиной, всклокоченные, торчащие в разные стороны волосы. Он заметил пятно ярко-красной помады у рта, оторвал кусок бумажного полотенца и с остервенением, расцарапывая кожу стер его. Но его ярость и презрение были направлена исключительно против самого себя. Они не касалась Шэрон, она не виновата. Виноват только он сам.
Он больше не может, не должен приходить сюда и уж тем более трахать Валловски. У него просто ничего не получится.
Он смотрел на свое зеркальное отражение – и вдруг, безо всякого предупреждения, его охватил панический безотчетный страх. В эти секунды он желал оказаться где угодно, лишь бы не в этом доме.
Тишина в спальне гнетуще действовала на него. У него не было готовых ответов, что ему делать в этой ужасной ситуации.
Отчаяние захлестнуло его. Он здесь тешит свое самолюбие, переживает, что у него не встал. Трусливо сбежал из больницы, опасаясь услышать страшные слова. Он обязан быть там. Рядом с Джиллиан. Не будь ее, ее постоянной заботы, и участия, бесконечного терпения и мягкой ненавязчивой любви, вряд ли он сейчас стоял перед этим паршивым зеркалом, жалея и презирая себя.
«Будь все проклято! Проклято! Ты жалкое ничтожество» – мысленно прорычал он, тыкая пальцем в зеркальное отражение. И вдруг неожиданно его глаза наполнились слезами беспомощности, обиды и ярости – он даже испугался. В ту же минуту он ужаснулся до глубины души, что так постыдно потерял контроль над собой.
Какую-то долю секунды ему хотелось ударом кулака разбить зеркало. Разнести на осколки это достойное презрения слезливое, потерявшее человеческий облик, отражение самого себя. Вот оно смотрит на него из глубины зеркала, скривив болезненную гримасу. Он хотел разбить хрустально-чистые воспоминая и образы Фостер, ее улыбку, ее нежность, ее понимание, которые хранит его усталый и измученный мозг. Хотел избавиться от чувства вины и поганого ощущения собственного ничтожества.
Он не двигался. Его рука, сжатая в кулак так крепко, что побелели суставы и болезненно напряглись мышцы, так и не поднялась. Он резко закрыл глаза, не в силах больше смотреть на себя в эту минуту слабости, втянул воздух и обессилено привалился лбом к скользкой зеркальной поверхности. Постоял некоторое время неподвижно, пока не успокоился и не взял себя в руки. Выдав длинную нецензурную тираду, он повернулся и шагнул в душевую кабину, включил краны на всю мощь и ступил под безжалостно лупцующую тело и обжигающую кожу воду.
Несколько минут спустя он вышел из-под горячего душа, взял банное полотенце и энергично растерся, повязал его вокруг пояса, прошелся пятерней по мокрым волосам, придавая им более-менее приличное состояние.
Он почувствовал себя освеженным, больше похожим на себя – презрительно – насмешливым, сдержанным, полностью владеющим ситуацией. Он на долю секунды задержал ироничный взгляд на своем отражении, не понимая, как это может быть: он – сильный и здоровый, хоть и не молодой мужчина, пусть и не обладающий богатырским ростом, но у него хорошо тренированное и выносливое тело, для далеко не юного возраста. Хорошая голова на плечах, по уму он превосходит многих, у него язвительный и недоверчивый взгляд на мир и под стать ему характер, он крепко стоит на ногах, он талантливый ученый и неплохой любовник … И все же … на самом деле, он так уязвим.
